Текст книги "Джоанна Аларика"

Автор книги: Юрий Слепухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Педрито уныло вздохнул, вспомнив тетку. В общем она не плохая женщина, и даже наверняка по-своему любит его, но просто, когда есть своя семья, то племянник, да еще и двоюродный, иногда действительно становится обузой. Конечно, у богатых все это выглядит иначе…

Пообедали они, как обычно, в соседней харчевне. Все вместе, за исключением сеньориты Агиляр; конторщица съедала тот же обед в центре, где можно было послушать за едой музыку, переплатив несколько лишних центов за «сервис».

– Я, верно, отсюда уеду, – объявил Педро, доедая фасольный соус. – Или в столицу, или в Пуэрто Барриос. В Пуэрто даже лучше – можно устроиться на пароходе.

– Только тебя там и ждут, – сказал Петисо. – Прямо ждут не дождутся. Из Рио-де-Жанейро не забудь прислать мне свою карточку в обнимку с какой-нибудь кариокой. [43]43
  Carioca – уроженка Рио-де-Жанейро.


[Закрыть]

Васкес, принимающий всерьез любую шутку, с сомнением покачал головой.

– В Пуэрто-Барриос не часто можно встретить корабль, идущий в Южную Америку. Больше ходят на север. Ну, или каботажники. А вообще устроиться там не так просто, чико. Суда принадлежат янки, они не очень охотно берут на борт нашего брата.

– Да, там всем распоряжается «мамаша Юнай», – кивнул Руис. – Это я недавно читал одну книжку – какого-то костариканца, что ли. У них там эта мамаша тоже здорово запустила лапу во все карманы.

– Обрубят и там, – сказал Корвалан. – Пусть учатся у нас.

– Мы-то не очень покамест обрубаем, – возразил Руис. – Васкес прав, Пуэрто-Барриос до сих пор как был, так и остается городом янки.

– Ну, не очень-то янки… Но вообще это верно, там они хозяйничают больше, чем где-либо. А что ты хочешь? Сколько лет они там пускали корни, за один год все не повыдергиваешь.

– За год – нет, – согласился Руис и придвинул к себе кофе. – Но мне сдается, что наша революция насчитывает уже целую декаду, [44]44
  Декада – в Латинской Америке десятилетие.


[Закрыть]э? Долговато возимся, мучачо. Русские у себя в стране за десять лет такого натворили…

– Что нам до русских! – хмуро вмешался контра-маэстро. – У них свои условия, у нас свои. Русские пожгли у себя все церкви, поубивали всех богатых. Это уж ни к чему. Во всяком случае, для нас это не подходит.

Педрито с интересом поднял глаза на электрика. Эрнесто часто рассказывал ему про Россию всякие удивительные вещи, будто там всякий пеон может стать министром, а женщины становятся капитанами дальнего плавания. Корвалан сам видел однажды такую русскую капитаншу в порту Буэнос-Айрес – несколько лет назад, когда плавал на панамском фрейтере… Интересно, что он ответит старику?

Как Педро и ожидал, Корвалан не оставил без ответа замечание контрамаэстро.

– Не в том дело, Гальван, – сказал он сдержанно. – Я не говорю, конечно, что нам нужны русские порядки, это так. Но насчет церквей вы не правы, я сам видел недавно один журнал, и там снят русский папа на каком-то правительственном приема старый такой, в очках и с белой бородой…

– Что-то я не слышал, чтобы у русских был па-» па, – с сомнением отозвался Гальван. – Они еретики, откуда у них может быть папа?

– Ну, ихний папа, называется он как-то иначе, не в том дело. Я это к тому вспомнил, что вы сказали насчет сожженных церквей. Так вот, я говорю, никто и не заставляет нас устраивать у себя русские порядки, каждый народ живет по-своему. Руис вот сейчас сказал, что ихняя революция за одну декаду добилась куда большего, чем наша. Так она и была не такой, как у нас!

– Ясно! Тебе русская революция кажется лучшей, – проворчал контрамаэстро. – А я так вполне доволен нашей, гватемальской. Политикой я сроду не занимался, но что рабочему человеку жить стало легче, это я вижу не хуже всякого.

– Погодите, Гальван. Я тоже гватемалец, а не русский. Я читал разные книжки про русскую революцию и встречался с русскими моряками, так что кое-что знаю. Может, и не все, но кое-что. Наверняка и у них не все шло гладко. Вот в прошлом году получилась эта история с министром внутренних дел, но что там по-настоящему здорово, так это ихнее единство. Там все правительство думает одинаково и одинаково действует. А у нас в правительстве даже сейчас есть разные люди: одни гнут в одну сторону, другие в Другую, а получается от этого только задержка…

– Вы давайте жуйте! – сказал Гальван остальным. – А то проболтаем весь перерыв, поесть не успеем. Политикой, парни, сыт не будешь.

– Эрнесто, – спросил Педро, – а богатых русские действительно всех поубивали?

– Как кого, чико, не думаю, чтобы всех. Богатые сами оттуда уехали после аграрной реформы и национализации. Ну, а кто не захотел уехать и сопротивлялся, тех, может, и поубивали. Там ведь была гражданская война.

– Я знаю! – воскликнул Чакон. – Помнишь, Петисо, я тебе приносил комикс «Принцесса Дунья»?

– Донья, – поправил Васкес. – Индеец ты, что ли? Правильно говорится: «донья».

– Иди ты! – отмахнулся подмастерье. – Дунья – это русское имя, а никакая не донья. Комиссар расстрелял ее родителей, а она сама была красивая, каррамба, как Марилин Монро…

– Ух, будь я проклят, – вздохнул Руис, тряся перед собой сложенными ладонями. – Слышать уже не могу этого парня с его комиксами! – Допив кофе, он отодвинул чашку и повернулся к электрику. – Видишь, Эрнесто, это самое ты и сказал – что наша революция застряла на полпути. А со мной спорил.

– И буду спорить. Ты думаешь, она застряла, а я просто говорю, что она идет слишком медленно. Разные вещи, дон Алехандро, совсем разные. Сегодня два года, как президент подписал декрет девятьсот, забыл ты про это? А про новые школы, а про синдикаты тоже забыл? Да что там… На словах все оно легко делается!

Закончив обед, механики вышли из душной харчевни и не торопясь направились к мастерской. Педрито решил вдруг, что работать вторую половину дня уже не стоит; все равно он уволен, лучше уж пошататься по городу и разнюхать насчет нового места. Еще опять появится дон Тачо, ну его к дьяволу! Вот уже верно, по собаке и кличка! Такой же сукин сын, как и его тезка генерал Сомоса. Лучше не нарываться лишний раз! А с ребятами можно встретиться вечером на митинге.

Сказав о своем решении Гальвану, Педрито переоделся в «выходной» комбинезон, немногим чище рабочего, деланно-равнодушным взглядом окинул привычное помещение мастерской и вышел на улицу, громко насвистывая «Халиско Блюз».

Неприятный разговор с теткой он решил отложить насколько это возможно. После митинга вернется домой поздно, когда донья Люс будет уже спать; завтра с утра пойдет снова искать работу, и если найдет, то скажет о перемене места уже после. Или в самом деле уехать? Можно в столицу, можно в Пуэрто-Барриос или в Чамперико, можно в Сан-Хосе или в Ливингстон. Пожалуй, на тихоокеанское побережье все же лучше. Климат там, говорят, хороший и куда меньше янки. В Ливингстоне и Пуэрто-Барриос их кишмя кишит, как термитов. Лично он, Педро Родригес, против янки ничего особенного не имеет, среди них попадаются даже неплохие парни вроде Томпсона, но вообще гринго есть гринго…

Его вдруг пронзила мысль об Аделите. Про нее-то он забыл! Ее ведь не увезешь с собой ни в столицу, ни в Чамперико, никуда. Педро остановился в короткой негустой тени – полуденное солнце нещадно обрушивалось на раскаленные плиты тротуара – и в растерянности запустил пятерню в курчавые волосы. Да, про Аделиту он ни разу не вспомнил за все это утро, а ведь должен был бы вспомнить едва ли не прежде всего. Гм, если разговор с теткой отложить, то уж этого разговора не отложишь… Ну что ж, значит нужно идти и говорить сейчас.

Несколько кварталов до аптеки, возле которой – в доме торговца карнавальными костюмами и масками– жила служанкой Аделита, показались Педро слишком короткими. Он так и не успел обдумать хорошенько свой неотложный разговор, как уже очутился перед грубо намалеванной вывеской с надписью «Se alquilan disfraces» [45]45
  «Костюмы напрокат».


[Закрыть]и изображением пляшущего человечка в испанском костюме, очевидно исполняющего «Танец Конкисты». Заглянув на всякий случай в лавку, где в полутьме поблескивали страшные клыки и рога развешанных по стенам масок, Педро обогнул дом и через заросший чапарралем соседний пустой участок добрался до пролома в заборе неподалеку от кухни. Было тихо и очень жарко, в чахлом огороде едва слышно потрескивали пересохшие стручки фасоли, под серым от пыли фиговым деревом раскрывала клюв ошалевшая от солнца черная курица.

Усевшись в проломе, Педро принялся высвистывать начальные такты «Аделиты»– старой мексиканской песенки времен Сапаты, которую он из-за названия сделал условным паролем для их свиданий. Свистел он сначала тихо, потом громче, пока не пересохло во рту, но живая Аделита так и не появлялась. Подобрав комочек земли, он бросил в окно кухни. Дверь распахнулась, но вместо Аделиты выбежала хозяйка. Спрятаться Педро не успел, и ему осталось только соскочить из пролома и поклониться как можно вежливее.

– Добрый день, сеньора, – сказал он, – прошу прощения, но мне нужно видеть Аделиту. На одну минуту…

– Мне она самой нужна, – сердито закричала хозяйка, – муж хочет есть, а обед еще не готов и в доме ничего не прибрано! Эту девчонку никуда нельзя послать! Ты не встретил ее на улице?

– Конечно, нет, сеньора, я ведь пришел сюда, чтобы ее повидать…

Хозяйка была уже в той степени раздражения, когда каждое слово подливает масла в огонь.

– Ну, конечно, – закричала она еще пронзительнее, спугнув черную курицу, – кабальеро пришел на свидание! Целый час уже слушаю твою серенаду! Что это за мода – среди бела дня отвлекать девушку от работы?

– Я ведь только на минутку, сеньора, – смутился Педро, – я только хотел крикнуть Аделите, чтобы она вышла во время сиесты…

– Не хватало только, чтобы ты и во время сиесты не давал людям поспать своим дурацким свистом. Я вам обоим оборву уши!

– А куда она пошла, сеньора?

– К бакалейщику! – сеньора воздела руки. – Хесус, я послала ее всего-навсего к бакалейщику, купить на шесть реалов черного перца, и эта негодница как сквозь землю провалилась!

– Ничего, она придет, – заверил Педро, ретируясь через пролом в заборе. – Не откажите в любезности, сеньора, сказать ей, что я зайду попозже.

. – Можешь не показываться хоть до второго пришествия! Девчонке нужно работать, а не целоваться под забором!

Хозяйкины вопли провожали Педро до самой улицы. А за углом на первом же перекрестке его встретила Аделита. Маленькая метиска в линялом миткалевом платье, босая и сильно загорелая, неторопливо брела по солнечной стороне и с беззаботным видом глазела на окружающее.

– Ох, тебе сейчас и влетит! – сказал Педро, поздоровавшись. – Ты ничего не слышала?

– Нет, ничего. А что нужно было услышать?

– Крики твоей сеньоры, вот что. Я думал, их слышно за целую лигу. Она тебя ищет.

– Я ходила за перцем, – сказала Аделита.

– В том-то и дело. Я еще никогда не слыхал таких криков, так кричат только обезьяны сарагате. Может быть, ты ходила за перцем в Чикимулу?

– Нет, к бакалейщику. Странная эта донья Ната, она же сама меня послала. А ты почему не в мастерской?

– Видишь ли, патрон меня прогнал, – вздохнул Педро.

Аделита восприняла новость по-своему.

– Правда? Это хорошо. Я думаю, в мастерской очень неприятно, там скверно пахнет.

– Много ты понимаешь! Уж во всяком случае лучше, чем у тебя на кухне.

– Так ведь смотря что готовишь. У нас в Кобане…

– Да что с тобой говорить! Хозяйка оборвет тебе уши, вот увидишь.

– Ничего не оборвет, она всегда только грозится! – Аделита тряхнула косой, переплетенной красным шнурком по обычаю кобанских девушек. – Она добрая, только кричит много. Недавно она подарила мне отрез на юбку. Слушай, Педрито…

– Я тебя сто раз просил, называй меня Педро! Не маленький уже, нужно понимать.

– Хорошо, Педро. Так где же ты теперь будешь работать?

– Искать придется, – Педро пожал плечами. – Мало ли где! Я, может, уеду.

– Куда, в Кобан? – живо спросила Аделита.

– Вот дался ей этот Кобан! Что я там буду делать, горшки лепить? Я думаю уехать в столицу, вот куда. Или в порт – наняться матросом.

Девушка вздохнула.

– А я, Педрито?

– Опять «Педрито»! Ну, ты меня подождешь, что же делать. Заработаю денег и приеду. Ты будешь ждать?

– Да, если не очень долго.

– Ну хорошо, мы об этом еще поговорим. А сейчас лучше ступай, а то хозяйка и впрямь тебя прибьет. Ты где болталась-то все это время?

– Я раздавала листки, – Аделита безмятежно улыбнулась. – Ой, один сеньор вдруг начал так на меня кричать! Но у меня листков уже не было, остался только один.

– Что за листки ты раздавала? Для митинга?

– Не знаю, мне дал фрайле. [46]46
  Frailе (исп.) – монах.


[Закрыть]Целую пачку, и он сказал, что нужно раздавать их всем, кого ни встретишь. Или бросать в двери…

– Фрайле тебе их дал? – Педро заподозрил неладное. – У тебя остался, покажи-ка!

Аделита протянула ему многократно сложенный бумажный квадратик. Уже разворачивая его, Педро сразу почувствовал: листовка не из тех, что обычно распространяются перед каким-нибудь праздником местными синдикальными ячейками. Бумага была очень тонкая и на ощупь непривычно шелковистая, шрифт – мелкий и четкий. Сверху стояло большими буквами: «БОГ – РОДИНА – СВОБОДА», а дальше шло помельче: «Гватемалец! Два года тому назад под лживым и демагогическим предлогом «разрешения аграрной проблемы» правительство изменника Арбенса Гусмана…»

– Ну знаешь, ты глупа, как дюжина попугаев, – сказал Педро, дочитав до этого места. – Ты подумала, что это за листок?

– Лучше дюжина попугаев, чем один мул. Я тебе сказала, мне дал фрайле!

Педро только пожал плечами. Вот и говори после этого с человеком! Если бы фрайле велел ей взобраться на верхушку Акатенанго и прыгнуть в кратер, она бы прыгнула не раздумывая. И дурацкое же племя эти женщины! «…неприкосновенность частной собственности – этого основного института демократии– является первым признаком свободного государства, отличающим его от тоталитарной диктатуры. Гватемалец! Два года назад у тебя отняли твою землю – завтра у тебя отнимут твой дом и твою жену…» Вот дурачье кангрехос, кому нужны ихние жены! Педро скомкал листовку, потом снова бережно расправил и спрятал в карман. Это нужно показать Эрнесто сегодня на митинге. Интересно, откуда взялся этот чертов монах?

– Эх ты, попугаиха! – сказал он девушке. – Надеюсь, хозяйка тебя все же прибьет, ты это заработала. Как он выглядел?

– Кто, фрайле? – Аделита подумала. – Знаешь, он был в сутане.

– Неужто? А я думал, он разгуливал в купальнике!

– Нет, в сутане. Такой длинной, коричневой. Педрито, я не должна была брать эти листки?

– Ты должна была свести этого проклятого фрайлуко [47]47
  Пренебрежительная форма от «фрайле» – монах.


[Закрыть]в комендатуру, вот что ты должна была сделать!

– Ой, как ты можешь такое говорить! – Аделита от страха даже зажмурилась. В эту самую секунду полуденная тишина улицы огласилась пронзительным воплем. Молодые люди оглянулись: донья Ната, выскочив из дверей лавки, жестом предельного отчаяния простирала руки к вывеске с изображением плясуна испанца.

– Ты хочешь свести меня в могилу, бесстыдница! – кричала хозяйка. – Где черный перец, я тебя спрашиваю?

– Беги, – быстро сказал Педро, прикоснувшись к руке Аделиты. – Скажи ей, что бакалейщик заставил тебя ждать. Сегодня вечером митинг, пойдем?

– Она, наверное, меня не отпустит, – так же быстро ответила Аделита. – Но я постараюсь, ты заходи. Посвистишь тогда, только не очень громко… Бегу, донья Ната!

Девушка побежала, мелькая пятками; на ее спине запрыгал кончик косы, кокетливо украшенный красной шерстяной кисточкой.

Пройдя квартал, Педро остановился и рукавом комбинезона утер со лба пот. Было так жарко, что голова, казалось, выкипела до дна; а между тем ему было о чем подумать. О поисках работы, о митинге, об этом монахе, надувшем простушку Аделиту. Ну и тип!

Педрито достал из кармана последнюю сигарету, осторожно разломил пополам и закурил. Теперь ему с этой роскошью придется на какое-то время распрощаться. Впрочем, работу он, очевидно, найдет довольно скоро, все-таки Халапа – это город. Не какая-нибудь там Крус-Крусита.

Проклятый фрайлуко, заставить девчонку заниматься такой гадостью! Интересно, откуда эти листовки? Шрифт четкий и аккуратный, и бумага, какой здесь нет. А написано-то как! Написано не здорово понятно, непонятно даже, для кого вообще пишутся такие заковыристые слова… Как там было? «Институт демократии является тоталитарным признаком». Тьфу, черт! Но одно понятно – что для всех этих кангрехос аграрная реформа – это то же, что для быка красная мулета. Так и кидаются! Видно, Эрнесто был прав, когда говорил ему про аграрную реформу, будто это самое главное. Ему-то самому казалось, что главное – это школы, но, видно, Эрнесто был прав…

Педро брел по пыльному тротуару, держа руки в карманах и задумчиво насвистывая. Отвесными лучами, в упор, палило солнце. Газетчик на углу, под зонтиком из пальмовых листьев, лениво выкрикивал:

– Есть тираж Национальной лотереи Мехико! Полный список выигравших билетов! Спор столетия – Джина Лоллобриджида или София Лорен! Новое послание Ториэльо – гватемальский канцлер требует интернировать вооруженные отряды эмигрантов на территории братской республики Гондурас! Аргентинская кинозвезда высказывается по поводу «холодной войны»!..

Глава 8

Обед тянулся долго. К приятному удивлению Джоанны, за столом не была затронута ни одна политическая тема: говорили о погоде, о колебаниях цен на кофе, об авиационных катастрофах и «летающих тарелках». Даже падре Филипе рассказывал что-то вполне безобидное из истории иезуитских миссий в Парагвае.

Наконец обед закончился – без происшествий, не в пример вчерашнему ужину. Блеснув пыльным лаком, отъехала от крыльца последняя машина; наступил священный час сиесты. Монсон вместе с полковником Перальта, иезуитом и двумя приятелями уединился в своем кабинете. «Бедные, – с насмешливым сочувствием подумала Джоанна, – наконец-то отведут душу…»

В ее комнате с опущенными шторами было темно и прохладно. Джоанна торопливо, расшвыривая вещи по ковру, разделась и с разбегу кувыркнулась в постель.

Часа через два она проснулась в чудесном настроении. Солнце уже клонилось к западу, из столовой доносилось звякание посуды: накрывали к вечернему чаю. Мягко, едва слышно гудел кондиционер, вливая в комнату охлажденный воздух. Весело насвистывая, Джоанна натянула купальник и в дверях столкнулась с Хосефой.

– Чай подан, нинья, – доложила та.

– Не хочу, я иду купаться, – Джоанна мотнула головой, заправляя волосы под резиновую шапочку. – Почты еще не было?

– Нет еще. Там приехал этот, с лакированной головой…

– Лиценциат? Тем больше оснований удрать в бассейн. Ты убери у меня немного, здесь совершенно дикий беспорядок…

Дорожка была вымощена белыми плитками неправильной формы, между которыми росла декоративная травка. Осторожно ступая босыми ногами, Джоанна не прошла и половины, когда ее окликнул знакомый голос. Она оглянулась: лиценциат в теннисном костюме догонял ее торопливым шагом.

– Добрый день, сеньорита Джоанна, разрешите к вам присоединиться?

Джоанна страдальчески поморщилась и переступила с ноги на ногу.

– Присоединяйтесь, – кивнула она. – Не обращайте внимания, это я не из-за вас…

– В такую жару я не рекомендовал бы вам ходить босиком по камню, вы можете сжечь себе ступни.

– Благодарю за совет, они уже наполовину обуглились. Ну, скорее в бассейн, раздеться можно на ходу.

– С вашего позволения… я не собирался плавать, мне нужно поговорить с вами по делу… если разрешите…

– По делу – в такую жару? Вы неисправимый бизнесмен, дон Энрике. Хорошо, тогда подождите пять минут. Ай, мои пятки!..

Бросившись в воду с невысокого трамплина, Джоанна вместо пяти минут проплавала добрых тридцать, потом поднялась по трапу и села на верхнюю ступеньку, болтая в воде ногами.

– Я вас слушаю, – сказала она, стащив резиновую шапочку и встряхивая волосами. – Что же вы стоите? Вон шезлонг, несите его сюда и садитесь.

Молодой адвокат торопливо повиновался: теперь вечернее солнце било ему прямо в лицо, и, может быть, потому он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Видите ли, сеньорита Джоанна, – начал он сбивчиво, – я буду краток, потому что… Надеюсь, с вами можно обойтись без преамбул… Хотя я отлично в курсе… Вы безусловно ошибаетесь во многом…

– В чем именно, дон Энрике? – спокойно спросила Джоанна.

– В ваших взглядах на сегодняшнюю внутреннюю ситуацию Гватемалы… Это безумное правительство ведет нашу страну к полному краху… В столице я вращался в весьма осведомленных кругах, и… Разумеется, обо всем этом не скажешь так, сразу… Тем более это очень сухая материя для немужского ума…

– Не бойтесь за мой ум, лисенсиадо Гарсиа, я не один год изучала сухие материи. Если можно, более конкретно.

По-видимому, конкретность мышления не являлась свойством мужского ума дона Энрике. Он говорил долго и бессвязно, путаясь в цифрах и фактах. Джоанна слушала его, чуть приподняв брови, следила за причудливой игрой расплывчатых солнечных пятен на дне и стенках бассейна, выложенных бирюзовым кафелем, и от души жалела будущих клиентов молодого адвоката. Наконец ей надоело.

– Простите, – сказала она, оборвав его на полуслове. – Насколько я понимаю, это все еще только преамбула, хотя вы сказали, что обойдетесь без нее. Перейдем же к делу, если это вас не затруднит.

– Слушаюсь, сеньорита Джоанна, – поспешно согласился дон Энрике. – Дело вот в чем. Я не сомневаюсь, что вы, как и вся честная молодежь Гватемалы, не можете оставаться равнодушной к судьбам родины…

– Безусловно нет.

Адвокат замялся. Джоанна подняла на него спокойные глаза.

– Я слушаю вас, дон Энрике.

– Дело вот в чем… Скажу вам по секрету, Гватемала скоро будет свободной. Скорее, чем думают… У нас есть много друзей в лимитрофах… Для того чтобы облегчить, м-м-м… этот процесс, внутри страны создана подпольная организация – главным образом молодежь… студенты… Вы понимаете?.. Я думал предложить вам… Ваш патриотический долг… Пока не поздно…

Замолчав, он облизнул пересохшие губы под тонкими, в ниточку пробритыми усами. Молчала и Джоанна, потрясенная услышанным. Молодежь, студенты – значит, не только дикари-плантаторы, но и молодежь готова помогать «друзьям из лимитрофов»… Впрочем, какая это молодежь, если она вся подобна этому кретину!.. Небо, что все это значит в конце концов? И почему он пришел именно к ней? Как он смел прийти к ней с такой мерзостью? И что ей теперь остается делать? Дать ему пощечину?

– Так, я надеюсь, вы согласны, сеньорита Джоанна?

Небо, какой идиот! Какой беспросветный идиот! Ведь трудно предположить, что он идет на предательство сознательно, что он действительно готов отдать свою собственную страну на растерзание «друзьям из лимитрофов».

Когда Джоанна заговорила, она сама удивилась спокойствию своего голоса: он только едва вздрагивал.

– Слушайте, дон Энрике! Я могла бы сейчас сказать вам «да» и через десять минут позвонить в жандармерию. Я не делаю этого только потому, что вы пришли ко мне сами, и я не могу заплатить предательством за доверие, хотя бы непрошеное. Может быть, я совершаю преступление, но иначе не могу.

Уезжайте отсюда. Уезжайте отсюда немедленно, сию же минуту! Слышите?

Лиценциат Гарсиа вскочил с шезлонга и несколько секунд стоял в оцепенении; потом круто повернулся и ушел, не попрощавшись. Через минуту Джоанна услышала шум отъехавшего автомобиля.

Она еще долго сидела, болтая в воде ногами, пока постепенно не успокоилась. Очевидно, все дело сводится к таким вот кретинам, вздумавшим поиграть в государственный переворот; конечно, никакой серьезной опасности они не представляют. Просто сыновья плантаторов, обиженных аграрной реформой… Естественно, что и ее приняли за такую же, – ведь отец не скрывает своего отношения к правительству. А что касается ее спора с иезуитом, так мало ли богатых девушек в наши дни кокетничают своими ультралевыми взглядами, хотя бы из желания позлить старших!

Джоанна опять бросилась в бассейн, словно стараясь смыть с себя отвратительный осадок, оставшийся от разговора. Но настроение уже было испорчено, удовольствие от купания исчезло: вода казалась слишком теплой и слишком хлорированной. Недовольно отфыркиваясь, она снова поднялась по алюминиевой лестнице и подозвала проходившего мимо садовника.

– Тонио, здесь невозможно купаться! Один сплошной хлор. Что у вас, дозатор не работает, что ли? И потом воду не меняли уже, наверное, несколько дней. Сейчас же поставьте помпы на перекачку… и проверьте, что там с хлором, иначе вы скоро не только всех микробов перетравите, но и меня в придачу. Что это у вас, ножницы? – обрадовалась вдруг она. – Ой, дайте сюда, я сама буду стричь! Где вы стрижете? А, северную сторону… Ладно, давайте мне, я докончу, а вы включите обе помпы и ступайте отдыхать.

– Зачем вам ножницы? – не сдавался Тонио. – Опять затеряете, а мне завтра ищи по всему саду…

– Давайте, давайте, не затеряю, – засмеялась Джоанна, протянув руку и нетерпеливо шевеля пальцами. Стричь живые изгороди было почему-то ее любимым занятием, оно всегда успокаивало. – Давайте, я положу на место, клянусь, что положу!

Завладев ножницами, она вернулась в дом, переоделась в рабочий костюм – синие ковбойские штаны, клетчатая рубаха и старые кожаные перчатки – и отправилась в самую глушь сада. Работа скоро вернула ей хорошее настроение, разговор с адвокатом вспоминался как нечто анекдотическое. Она громко, по-мальчишески высвистывала «Джизэбел» – модную песенку Фрэнки Лэйна – и, не жалея рук, лязгала большими ножницами в такт мелодии.

Уже почти стемнело, когда от дома послышался голос разыскивающей ее Хосефы.

– Сеньорита-а-а! – кричала горничная. – Куда вы пропали? Вам письмо-о-о!

Письмо могло прийти из столицы: с месяц назад Джоанна написала одной из своих живущих там приятельниц, прося разузнать насчет работы. Обрадовавшись, она швырнула ножницы и побежала к дому.

Ее ждало разочарование: письмо оказалось из Штатов, от Гэйл Норман, некоторое время жившей вместе с ней в одном «сорорити». Сняв перчатки, Джоагана бросила их на стол и медленно вскрыла узкий конверт с пестрой сине-бело-красной каймой авиапочты, улыбаясь воспоминаниям: Гэйл, очень хорошенькая блондинка, отличалась феноменальной глупостью и вечно служила посмешищем всего факультета.

Письмо было вполне в стиле мисс Норман – отстуканное без знаков препинания и намека на орфографию, оно содержало в себе восторженное описание каких-то «мальчиков» и «ужасно весело» проведенного с ними времени. В конце шла просьба «непременно писать».

Ответить на подобное послание было не так просто. Джоанна не хотела обижать бедняжку молчанием и решила ответить тотчас же, чтобы избавиться. Вынув из футляра машинку, она забралась на диван и за десять минут настучала ответ: что была рада получить от своей милой Гэйл письмо, что очень рада тому, что ее милая Гэйл так веселится, и что она сама, Джоанна, час назад тоже ужасно весело провела время с одним мальчиком, который застал ее в бассейне – в соответствующем костюме – и так потерял голову, что тут же предложил вступить в подпольную антиправительственную организацию.

Вложив письмо в конверт, Джоанна отстукала на нем адрес: «Мисс Абигэйл Б. Норман, отель «Мак-Эллистер», Майами – Флорида, США». Потом она задумалась; история с неудавшейся вербовкой приведет Гэйл в восторг и надолго даст ей тему для рассказов «мальчикам», но вообще смешного здесь мало. По существу, об этом нужно было бы поговорить с отцом. Для чего? Ну… Просто так. Врешь, не просто так. Ты боишься, что отец и сам в чем-то замешан. И хочешь получить от него заверение в обратном. Впрочем, глупости, ничего отец об этом не знает. Иначе он поговорил бы с нею сам, не поручая важный разговор такому болвану. Но ты должна, ты должна с ним поговорить! Нельзя оставаться спокойной, не получив ясного ответа на этот вопрос. Но ведь отец все равно тебе уже не доверяет, он все равно ничего не скажет. Все равно ты должна его спросить!

Закусив губы, Джоанна сняла трубку внутреннего телефона и нажала одну из кнопок. Из кабинета не отвечали. Она переключила коммутатор и спросила у тети, не знает ли она, где папа.

– Уехал вместе с падре Фелипе, – ответила донья Констансия, – и сказал, что до утра не вернется. Будешь ужинать?

– А-а-а… – с облегчением протянула Джоанна. Только сейчас она почувствовала, как боялась разговора с отцом и как желала его оттяжки. – Так он уехал… Ну что ж. Что вы сказали, тетя? Ужинать? Нет, не хочется… Впрочем, пусть мне принесут что-нибудь сюда, я поем позже. Что-нибудь легкое, вы знаете… Спокойной ночи, тетя.

Хорошо, что уехал. Хорошо, что не вернется до утра. Утром она поедет к Мигелю и обо всем с ним поговорит. Мигель всегда посоветует самое разумное. Мигель, Мигель, Мигелито…

Потянувшись, Джоанна соскочила с дивана, прошлась по комнате, потом включила радио. Пошарив по диапазонам, она нашла какую-то приятную музыку, прикрутила регулятор громкости и, вернувшись на диван, села с поджатыми ногами, прикрыв глаза и с улыбкой покачиваясь всем телом в такт подмывающей мелодии. Мигель, Мигелито… Удивительно, как одна мысль о любимом сразу стирает с души все неприятное! Без следа, словно ничего не было. Ни этого дурака-лиценциата, ни мыслей об отце, ни пулеметов на парашютах…

Позвонить бы сейчас тете Констансии и сказать небрежным тоном: «А знаете, тетя, я забыла вам сказать: я помолвлена с учителем из Коатльтенанго Мигелем Асеведо…» Ха-ха-ха, бедная тетя, что с ней стало бы!

В дверь постучали: горничная принесла покрытый салфеткой поднос.

– Спасибо, Хосефа, – кивнула Джоанна. – Ты уверена, что цветы на моем столе сегодня менялись?

– Будто уж, нинья, вы и сами не видите!

– Хорошо, хорошо, я ведь только спросила…

– Кушать будете сейчас?

– Нет, оставьте так, я поем позже. И, пожалуйста, не беспокойся, я все унесу на кухню сама. Хосефа, ты знаешь учителя из Коатльтенанго?

– Это дона Мигеля? Ну, слыхала про него.

– Какого ты о нем мнения?

Хосефа, держа руки под передником, пожала плечами.

– А кто ж его знает! Там его хвалят, у кого дети ходят в школу. А что?

– Нет, я просто так. Будь добра, выключи свет, когда будешь выходить. И спокойной ночи!

– Покойной ночи, нинья…

Горничная вышла, бесшумно притворив дверь. Джоанна обхватила руками колени и откинулась на спинку дивана, глядя на мерцающие в проеме окна яркие звезды.

Она просидела так очень долго, слушая музыку и думая о своей будущей жизни: о жизни некой сеньоры Монсон де Асеведо, уважаемой дамы, имеющей мужа, дом и, конечно, детей. Представлять себе все это было интересно, но трудно. Кое-чего в будущем она даже побаивалась, например ответственности за воспитание ребенка. Но ведь Мигель – учитель, вдвоем они справятся. Ведь это было бы просто ужасно, если бы они не справились и их ребенок вырос недостойным человеком. Нет-нет, он, безусловно, будет замечательным, великолепным человеком! Государственным деятелем, или писателем, или ученым. И вообще у него будет замечательная жизнь: ему ведь придется жить в мире, где не будет ни таких иезуитов, ни таких лиценциатов. Когда-нибудь она расскажет ему, как его маме в молодости предложили вступить в подпольную организацию…