Текст книги "«Волкодав» из будущего"
Автор книги: Юрий Корчевский
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Я помог Николаю встать, схватил наволочку с бумагами и, поддерживая капитана под локоть здоровой руки, направился к машине. Усадив Николая в кабину, забросил наволочку с бумагами в кузов.
У штаба толпились сбежавшиеся на шум стрельбы офицеры. Они настороженно поглядывали в нашу сторону. Оно и понятно – офицеров СМЕРШа в армии побаивались. Хотя иногда и было за что – расстрелы изменников и трусов перед строем не добавляли нам уважения. Сам я пока в таких акциях не участвовал, но сослуживцы рассказывали.
Я подошел к собравшимся офицерам и сказал:
– Мы, офицеры СМЕРШа, выполняли специальное задание. Кто у вас старший?
Вперед вышел средних лет майор. Я отозвал его в сторону. Он, хоть и старше по званию, пошел безропотно.
– Тут вот такое дело, майор. Ваш старшина Измайлов предателем оказался. При задержании он погиб в перестрелке, ранив нашего офицера и убив командира вашего полка и солдата. Закопайте этого мерзавца где-нибудь, как собаку – он не просто враг, он хуже. А полковника и солдата похороните, как героев – они погибли с оружием в руках.
У майора округлились глаза.
– Как погиб? Мы же с ним с сорок второго года вместе, он дважды в танке горел – и выжил!
– Ты это теперь своему старшине расскажи, – сказал я жестко, вернулся к машине и залез в кузов.
– Трогай.
– Чего там случилось? – спросил Андрей.
Я глазами показал на связанного лейтенанта – не хочу, мол, при нем говорить.
Всю дорогу я молчал. Гадко и противно было на душе, хотелось вымыться, как будто я вымазался в грязи. Из-за одного предателя погибли солдат и его командир. Как и когда воин перерождается в предателя? И почему такой деградации личности не видно со стороны? Ведь воевал, как все, переносил тяготы фронтовой жизни, делил последний кусок с товарищами, которых потом за деньги и продал?! Не понимаю я этого и, наверное, никогда не пойму.
А полковника жалко. Быстро просчитав последствия, он сам выбрал выход. Неправильный, но это его решение.
Мы приехали в Конотоп, и сразу – к госпиталю. Я повел Свиридова к зданию.
– Что ты меня, как девку, лапаешь? Я сам дойду.
Подошли ко входу. Николай остановился.
– Знаешь что, Петр, давай в рапорте напишем, что старшина тот полковника убил и солдата.
– Сам об этом же всю дорогу думал. Да я еще там, у штаба, майору сказал, что командир полка геройской смертью погиб от руки немецкого агента.
– Ну ты молоток, Колесников!
И мы поехали в отдел.
Сучков допросил этого лжелейтенанта. Оказалось – он агент, завербованный немцами еще в 1941 году и заброшенный к нам. Его позывной – Раух. Фактически мы накрыли всю группу. С радистом Колядой наш радиовзвод под руководством полковника Сучкова еще два месяца водил немцев за нос, посылая дезинформацию.
А с нами – обошлось. Никого не наказали, но и не наградили. Обычная работа.
Глава 4
Сказал, как накаркал. Через пару недель после ликвидации диверсионной группы Рауха меня вызвал к себе полковник Сучков.
– Садись, Колесников! В Н-ском полку Второй танковой армии чрезвычайное происшествие. Ты не в курсе?
– Откуда?
– Ну, мало ли – слухи… Проявил трусость в бою командир танковой роты – покинул на танке поле боя, не поддержав атаку пехоты, а за ним ушли все танки роты. Старлей попал под трибунал, и его приговорили к расстрелу.
Я пока не понимал, каким краем это меня задевает, но от нехорошего предчувствия в животе появилось ощущение пустоты.
– Так вот, надо ехать в эту роту. Военно-полевой суд решение вынес, дело за исполнением.
Ах вот почему меня вызвали – проследить за расстрелом офицера-танкиста! Я едва не задохнулся от возмущения.
Я вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
– Я разведчик, а не палач, товарищ полковник! Расстрельщиком быть не могу!
Сучков буквально взорвался. Таким я его не видел никогда.
– Ах ты, белоручка гребаная! Мы, значит, дерьмо, а он хочет незамаранным, чистеньким остаться!
Долго он бушевал – аж лицо побагровело и голос осип. Потом уселся за стол, отдышался, налил стакан воды из графина, залпом выпил.
– У тебя у самого руки в крови – вспомни, сколько немцев ты ими убил, и заметь – не издалека, не из винтовки, когда и глаз противника не видно, и как он хрипит в агонии, не слышно, а ножом.
– Так то в бою или в разведке. Там – кто кого. Я врагов убивал, что на нашу землю пришли.
– А он хуже врага. Он струсил, вслед за его танком и другие танки ушли, пехоту на поле боя без поддержки оставили. Это воинское преступление, и суд вынес приговор по закону.
– Может, тот старлей на батарею немецкую нарвался? Было бы лучше, если бы он танки в атаку вел и их немцы пожгли? Я сам танкист и знаю, как оно бывает.
– Ты гляди, какой адвокат у нас в СМЕРШе выискался! Поговори мне еще! За такие разговоры и за твой отказ тебя из органов выгнать надо, мягкотелость каленым железом выжигать. Передовая по тебе плачет, а то и штрафбат.
– Я готов.
Сучков обошел вокруг меня, оглядел со всех сторон, как вроде в первый раз видит.
– Колесников, ты, часом, не дурак?
– Так точно, дурак, товарищ полковник.
Я понимал, что меня уже понесло, но упрямо стоял на своем.
Полковник постучал себя по голове: соображай, мол, нашел, когда выказывать твердолобое упрямство.
– В общем, не хочу больше слышать такое! Ты кадровый офицер спецслужбы и помни об этом! Езжай в роту, там политрук набрал расстрельную команду. Проследи. Если не исполнят, тогда – сам. И рука дрогнуть не должна. Это приказ! Все, и, прежде всего, командиры и политработники должны видеть, что возмездие за подобные преступления неизбежно! Ты меня понял?
– Понял, товарищ полковник.
– И учти – если в роте будет еще одно ЧП, вроде неисполнения приказа, политруку несдобровать, тебе – тоже. Не пугаю, знаю уже – парень ты не из пугливых, предупреждаю просто.
Вон как все повернулось. Еще не так давно радовался я, что не приходилось своих расстреливать. Сейчас не 41-й год, когда бездумно расстреливали от рядовых до командующих армиями, списывая на них поражения и потери первых месяцев войны.
Однако я – не гражданское лицо, которому если что-то не нравится – написал заявление и хлопнул дверью. Я – в армии, да еще в таком подразделении, как контрразведка СМЕРШ. Отсюда убывают только по ранению или гибели.
Сев на трофейный мотоцикл с коляской, я поехал в полк. Стоял он километрах в тридцати от Конотопа.
Прибыв, я доложился командиру полка. Он зло глянул на меня и бросил:
– Садись! За исполнением наблюдать?
– Обязали.
Командир достал фляжку, две железные солдатские кружки, разлил по ним водку и выпил. Я последовал его примеру. Однако на душе было так муторно, что водкой не заглушить.
– Ты кто по воинской специальности? – спросил меня командир полка. От него уже изрядно пахло спиртным. Похоже, он и до моего приезда прикладывался к фляжке.
– Танкист.
– Тогда понять должен. Я с этим командиром роты полгода на передовой воюю. Совсем зеленым после училища пришел. Он – на взвод, я батальоном командовал. Смелый парень – опыта боевого набрался, два ордена Красной Звезды получил. Неделю назад разведка донесла – против нас немецкий танковый батальон выдвинулся, пятьсот второй. Cлышал о таком?
– Не доводилось.
– Конечно – откуда? СМЕРШ далеко от передовой. Так вот, батальон этот «тиграми» укомплектован. Что им наши «тридцатьчетверки» могут сделать? Только если в упор стрелять. Вышли они в атаку, а навстречу – четыре «тигра». Не стал Пелешко судьбу испытывать. Не увел бы роту – всех бы «тигры» пожгли. Может, и обошлось бы тогда, да политрук наверх «телегу» написал. И видишь, как оно обернулось… Я надеялся – ну, звездочку снимут, в штрафбат пошлют – возвращаются же оттуда люди.
Командир полка плеснул себе водки в кружку и выпил ее одним глотком.
А я пытался представить тот, последний для старлея Пелешко, бой с «тиграми». Действительно, командиру роты было чего опасаться. В армии после Курской дуги «тигров» боялись. Броня толстая – только метров с трехсот-четырехсот пробить можно, да и то – если в борт или корму выстрелить. Но в здравом уме немцы борта подставлять не будут. И пушка калибра 88 мм очень сильна, пробивает лобовую броню Т-34 с 1,5–2 км. Против «тигра» разве что КВ продержится за счет толстой лобовой брони, а пушка у него такая же, как и на Т-34, – 76 мм. Так что и средний и даже тяжелый наши танки серьезной угрозы для «тигра» не представляли.
В душе я понимал опального командира танковой роты и сочувствовал ему. Боевые машины и людей он берег, а не струсил. Увы, только к самому концу войны наши военачальники научились ценить и беречь людей, не устилать их трупами дорогу на Берлин.
В комнату зашел майор, представился:
– Начальник штаба майор Тягачев. Готово уже, полк построен.
Полковник тяжко вздохнул, как будто его самого на казнь ведут, и вышел из комнаты. Я – за ним, не отставал.
В поле был выстроен в виде полукаре, иначе говоря – буквой «П», весь личный состав полка. Почти посередине стоял стол, за которым сидел, судя по красной звезде на рукаве, полковой политрук и судья военно-полевого суда – судя по петлицам.
Командир полка подошел и тяжело плюхнулся на стул. Политрук осуждающе покосился на него.
Двое конвоиров привели командира роты. Молодой парень в расстегнутой гимнастерке, без ремня и босиком.
Судья поднялся, зачитал приговор. Сердце мое сжалось от жалости.
Выстроили расстрельную команду – пять бойцов с винтовками.
– Я не трус! – прокричал старлей.
В его глазах было столько отчаяния, что я не выдержал, опустил голову.
Раздалась команда:
– Заряжай!
Щелкнули затворы винтовок.
– Прощайте!.. – крикнул танкист и поднял глаза к бездонному небу.
На поле стояла такая тишина, что даже негромкий его голос резанул сердце, леденя его неотвратимостью приближения бессмысленной смерти парня.
И тут случилось неожиданное. Весь полк, как по команде, исполнил поворот «кругом». Теперь судья и политрук видели лишь спины танкистов. Полк не хотел, просто отказывался смотреть, как расстреливают их товарища! Они не считали его трусом, а наказание – заслуженным. Танкисты показали таким образом, что они не согласны с решением суда, что они протестуют.
Зрелище было настолько необычное, что начальство на минуту утратило дар речи.
Политрук вскочил со стула, кашлянул и закричал:
– Кругом!
Строй развернулся. Раздалась команда:
– Готовсь!
Солдаты расстрельной команды вскинули винтовки к плечам.
Полк снова развернулся. Происходило нечто неординарное. Я о таком раньше даже не слышал.
Политрук махнул рукой, сержант крикнул:
– Пли!
Нестройно грохнули выстрелы. Старлей упал. Над полем повисла гробовая тишина.
Первым поднялся судья военно-полевого суда. Его лицо выражало крайнюю степень возмущения.
– Черт знает что в вашем полку творится, – бросил он и шмыгнул между батальонными коробками.
Полковник поднялся, обвел строй повлажневшими глазами. И увидел я в них не возмущение, а гордость за своих людей и боль за убитого старлея.
– Разойдись! – зычно крикнул он.
Мы направились к штабу. Я бы сразу уехал, но требовалось соблюсти некоторые формальности, подписать соответствующий акт. Он был уже готов, и все начальство расписалось – а теперь и я, как представитель СМЕРШа, поставил свою подпись.
Во рту было горько, как будто бы хины глотнул.
Полковник достал бутылку водки, разлил ее по кружкам, молча поднял свою и выпил. Я последовал его примеру. Политрук и судья отказались.
Выйдя во двор, я увидел, как танкисты, завернув тело убитого в танковый брезент, несут его к роще. Подумалось: «Наверняка похоронить по-человечески ре– шили».
Я склонил голову. Прости меня, старлей Пелешко! Я-то верю, что ты не трус, но не в моих силах защитить твою честь от позора. И прощай…
Ногой толкнул кик-стартер, и мотор мягко зарокотал.
Ко мне подошел судья:
– Товарищ старший лейтенант! Вы не в Конотоп едете? Может, подвезете меня?
– Нам не по пути, – сквозь зубы процедил я. Не было бы свидетелей – я бы его сам, здесь и сейчас, шлепнул, и противно не было бы.
Ехал и думал: «Был бы расстрелянный виноват – полк бы себя так не вел. На передовой, где ежеминутно жизнью рискуют, люди сразу видны. И неважно, кем ты до войны был, пока тебя не призвали, – слесарем, учителем, трактористом или судовым механиком. Сослуживцы оценивали тебя по поступкам. Вынес раненого с поля боя, своей шкурой рискнул – каждый про себя отметит – надежный мужик. А ежели выжидает в окопе, пока другие в атаку поднимутся, первые пули на себя примут, сразу становится ясно – дерьмо. И табачку на самокрутку не дадут, и сухарем последним не поделятся потом. Ну, есть у них сослуживец Иванов – так, пустое место. А к командиру роты полк отнесся не как к трусу – как к любимцу. И почему жизнь так несправедлива?»
После трагического события я был на некоторое время просто выбит из колеи.
– Ты чего такой, словно в воду опущенный? – спросил меня Свиридов. Он уже выписался из госпиталя после ранения и продолжал службу. Я рассказал ему о происшедшем случае.
– Да, слышал я об этом, в госпитале раненые рассказывали. Думал – врут, преувеличивают. Оказалось – правда.
Он помолчал.
– Да не переживай ты так, Петр! Знаешь, сколько людей на фронте каждый день, каждую минуту – вот прямо сейчас, пока мы с тобой разговариваем, – погибают? Да, нелепая случайность, может быть – даже ошибка, не разобрались как следует. Но ведь публичная экзекуция – для других наука.
– Думаешь, после расстрела старлея другие экипажи с воодушевлением в бой пойдут?
– Нет, я так не думаю, – но поостерегутся.
– Я думаю, вопрос в другом. Вот я бывший танкист, и мне виднее. Не соответствует наша техника на сегодняшний день танкам противника. У них «пантеры», «тигры», «фердинанды» появились. А у нас? Как начали войну с «тридцатьчетверкой», так и продолжаем. Новые танки нужны – более защищенные, с мощной пушкой. Тогда танкисты «тигров» и прочего зверинца бояться не будут, – вот в чем корень проблемы.
– В твоих словах усматриваю неверие в силу нашего оружия. Не знал бы тебя – назвал бы паникером. Считай, что я сказанного тобой не слышал, и не вздумай это еще кому-нибудь сказать. Иначе сам кончишь, как этот старлей.
– Если каждый о недостатках и упущениях молчать будет, что получится? По-моему, в сорок первом мы нечто подобное уже проходили: «Германия – наш друг… пакт о ненападении… а случись чего – закидаем шапками и будем воевать на чужой территории…» Два года уже воюем, кровью захлебнулись, а свою землю еще не очистили.
– Молчи. Еще слово – и я рапорт напишу.
Я замолчал. Но должны же наши военачальники, конструкторы оружия принять меры и новую технику войскам дать, чтобы хоть паритет восстановить. Да, появилась в конце августа самоходка СУ-85 с 85-миллиметровой пушкой. Мощная пушка, но самоходка – не танк.
Забегая вперед, скажу, что только в декабре 43-го года на фронте появились тяжелые танки ИС-122, позже переименованные в ИС-2 с действительно мощной 122-миллиметровой пушкой, способные противостоять «тигру». Но и их было мало. А модификация самого массового танка Красной Армии Т-34-85 с 85-миллиметровой пушкой появилась лишь в январе 1944 года. Он был хорош против «пантер» и Т-IV последних выпусков, но не представлял серьезной угрозы для «тигра».
Вообще в танковых армиях в начале войны самоходок с обеих сторон почти не было – не считались они тогда действенным оружием. Первыми спохватились немцы, выпустив на базе легких или трофейных танков самоходки. Потом появились неплохие «Хетцер», «Насхорн», тяжелый «Фердинанд» на шасси «тигра». На полях сражений они показали себя очень неплохо. А главное, они были дешевы в производстве, что немаловажно в условиях войны, когда не хватало квалифицированных рабочих, материалов, ресурсов.
Командование Красной Армии решило не отставать. После обсуждений этого вопроса на самом верхнем уровне Наркомат дал-таки задание танковым КБ. Те доработали конструкцию и запустили в производство самоходку СУ-76 на базе легких трофейных танков. Потом уже, в середине войны, пошли более мощные самоходные установки – СУ-85, СУ-100 и другие. И отношение в руководстве нашей армии и вермахта к применению самоходок в войсках было разное. Немцы числили экипажи самоходок танкистами, наши причисляли самоходные орудия к артиллерии.
Направление главных ударов Центрального фронта все больше смещалось на север, к Белоруссии. Зарядили осенние дожди, стало прохладно. А местность в Белоруссии и без дождей болотистая – танки на марше вязли, не то что машины.
В конце октября 43-го года Центральный фронт был переименован в Белорусский. Глядя на карту, бойцы одобрительно кивали головами:
– Наш фронт как раз напротив Берлина, логова ихнего. Стало быть, нам его и брать.
Оперативная обстановка здесь была непростая. Националистов, настроенных враждебно к Советской власти, в Белоруссии хватало. До повстанческой армии, как на Украине, дело не дошло, но банды по лесам бродили. Они грабили и убивали местных жителей, а коли по силам было, так обстреливали машины воинские и военнослужащих убивали. Многие отдельные воинские формирования, вроде технических, вспомогательных служб, к примеру – взводы связи, были немногочисленны по составу и располагались обособленно. Они зачастую и становились легкой добычей вконец обнаглевших бандитов.
Среди них встречались и предатели, служившие под немцами старостами или полицейскими в период оккупации. Но были и разведгруппы из числа завербованных и специально обученных наших граждан. Недобитые и отставшие от своих частей немцы тоже не добавляли спокойствия НКВД, милиции и СМЕРШу.
Каждое утро на «летучке» полковник Сучков информировал нас о новых убийствах, нападениях на военных, а то и фактах диверсий. Оружия не было только у ленивых. Оно было доступно – на местах боев можно было собрать целый арсенал, начиная от пистолетов и заканчивая пушками. Кто-то держал его для самообороны – ведь милиция была малочисленна и находилась преимущественно в городах. А если учитывать, что с телефонной связью и до войны было неважно, то сейчас и вовсе рассчитывать на то, что дозвонишься до города, не приходилось.
Часто мы не успевали реагировать на бандитские вылазки, потому что узнавали о них с опозданием – на следующий день, а то и позже. Тем не менее в освобожденных селах и деревнях восстанавливались сельсоветы, начинали работать школы.
С целью бросить тень на Красную Армию бандиты иногда надевали нашу форму и устраивали показательные казни. Селяне боялись и остерегались всех – и бандитов, и нашей армии. Поди разбери – бандиты глумятся и бесчинствуют или военнослужащие. Документов ведь не спросишь, в ответ можно и пулю в лоб схлопотать.
На фронте шли тяжелые, кровопролитные бои. Немцы уперлись, наши пытались прорвать оборону. На долгие девять месяцев передовая замерла на линии Невель – Богачев, у реки Припять. Восточная Белоруссия была освобождена полностью. Еще в конце сентября нашими войсками были освобождены Комарин, Хотимск, Кричев, Мстиславль, Дребин, Чериков. Красная Армия вышла к реке с ласковым названием Проня.
Продвижение вперед давалось нелегко. Наши дивизии были измотаны и обескровлены. При штатной численности девять тысяч человек порой в дивизиях едва набиралось по три. Например, в 159-й стрелковой дивизии с приданной ей 61-й отдельной штрафной ротой в бою у деревни Боброво было потеряно семьдесят процентов личного состава. В батальонах не осталось ни одного командира.
Наш отдел СМЕРШа тогда находился в городке Краснополье, в тридцати километрах от передовой. Выматывались мы сильно – в полосу ответственности отдела попадала территория длиной около пятидесяти километров и глубиной около ста. Сотрудников и так немного, да еще часть в госпиталях на излечении находилась.
В Белоруссии и на Украине жизнь «чистильщика» – так называли «оперов» – была недолгой, текучесть высока. Не увольнялись, не переводились в штабы, а выбывали по ранению или гибели.
Нашей группе везло, так втроем мы и продолжали служить, а в других – все больше неопытный молодняк. Парни были хорошие, крепкие, но только одной выносливости мало. Боевой опыт ничем не заменишь.
Вражеская агентура тоже не стояла на месте. В 43-м году качество подготовки немецких агентов сильно возросло – как и количество групп, забрасываемых в наш тыл. И не какие-то опустившиеся до разбоя бандиты, а основательно подготовленные спецы по диверсионно-подрывной работе. На техническое оснащение учебных баз немецкое командование не скупилось. За каждой разведшколой стояла вся мощь Германии – с деньгами, оружием на выбор. Руководили подготовкой опытные офицеры-инструкторы.
И всему этому сонмищу диверсантов, шпионов, бандитов, мародеров, уголовников, которым Советская власть поперек горла была, приходилось противостоять работникам НКВД и госбезопасности, войсковой контрразведке и возрождающимся советским органам правопорядка. Людей опытных, смелых, а главное – головастых не хватало не только в СМЕРШе. В селах и городах в милицию набирали бывших партизан, фронтовиков. А у них кроме умения стрелять – никакой специальной подготовки. К сожалению, о таких азах оперативной работы, как сохранение улик на месте преступления и поиск свидетелей, у них было довольно смутное представление.
И даже таких, неопытных, милиционеров было крайне мало. Жаловался мне новоявленный милиционер в одном селе после очередного налета:
– А чего я могу сделать? Вот вчера вечером банда в село ворвалась. Пять человек, и у всех автоматы. А я один и при «нагане». Только себя и могу защитить.
А сверху требовали – прочесывать леса, истреблять разведгруппы и бандитов. А чем прикажете их истреблять, какими силами? Все более-менее боеспособные офицеры в действующей армии, на передовой воевали. Батальон бы пехотный сюда или роту, на худой конец. Окружить лес да прочесать со всем тщанием, а потом за другой участок взяться. Только у нас сил таких не было.
На днях в деревню одну ездили, там ночью семью учителя вырезали. Хоть и были свидетели, но все как воды в рот набрали. И их понять можно. Мы уедем, а бандиты из леса вновь заявятся. Боятся люди, ни нам, ни власти не верят. Действенная власть – это сила в первую очередь, это способность защитить население от бесчинства бандитов. А с этим у нас пока дело обстояло плохо, мы не могли гарантировать людям спокойную жизнь и безопасность.
Выпал первый снежок, тыловые службы зашевелились, в массовом порядке бойцам выдавались шинели вместо телогреек. Телогрейка, или ватник, для войны в окопах удобна, в ногах не путается, бежать в ней легко, из траншеи в атаку выбираться; но – коротковата. А у немцев шинели уже месяц как раздали. Плохие у них шинелишки, тонкие, тепло не держат. Это еще морозы не ударили. Через месяц затрещат так, что деревья лопаться будут, вот тогда всем туго придется. Русский мужик привыкший, прохладновато – но на то она и зима. А у немцев помороженных больше, чем раненых.
А немец сейчас уже не тот пошел, что в 41-м. Начинали войну откормленные амбалы с блеском в глазах, чувством превосходства арийской расы и верой в гений фюрера и скорую победу. Сейчас солдаты немецкие похлипче пошли – сказывалась скудная еда, особенно в тылу. А после разгрома немцев под Москвой, Сталинградом и Курском и блеск в глазах пропал, и вера в победу и фюрера пошатнулась.
На утренней «оперативке» полковник Сучков был раздражен, если не сказать – зол.
– Совсем мышей ловить перестали! В сводках почти каждый день грабежи, убийства. Банды бесчинствуют. Население запугано, ропщет на власть. Дошло до того, что даже высказываться начинают – под немцами будто бы спокойнее жилось. Докатились! – метал полковник громы и молнии. – Так не пойдет, товарищи офицеры!
В конце совещания полковник распределил все группы по селам.
– Объехать, поговорить с председателями сельсоветов, милиционерами, – распорядился Сучков. – Банды не просто за продуктами в села приходят. Убивают активистов по наводке. Стало быть, в селах и деревнях пособники бандитские есть. Плохо работаете, раз не выявили до сих пор помощников бандитов!
Нам досталось ехать в село Киреево.
На выезды мы всегда автоматы брали – личным оружием, вроде пистолетов, не обойдешься.
Забрались в полуторку и поехали. Дороги грунтовые развезло. Кое-где толкать машину пришлось, хотя проходимость у полуторки неплохая, даром что не вездеход.
В Киреево обошли, можно сказать – носами перерыли, всю деревню, с людьми поговорили. Посторонних в деревне не было, хотя видели селяне в лесу на днях пришлых и с оружием. Договорились с председателем, что, если нападение будет, пошлет кого-нибудь в соседнее село – там телефон есть.
Часа в четыре пополудни в обратный путь собрались. Только отъехали от села немного, как машина остановилась. В заднее стекло кабины громко стукнул Свиридов. Что там еще случилось?
Я выглянул за борт: мама моя, поперек дороги немцы стоят! Да много, чуть поболее взвода – человек тридцать пять. Мы-то все больше по сторонам смотрели, как бы засаду не прозевать.
Ну думаю – хана! Нас трое, да водитель с карабином. Но на него надежды мало. Пока с карабином этим из кабины выберется, немцы из него решето сделают.
Свиридов крикнул:
– К бою! – Выпрыгнул с автоматом из кабины и – к деревьям.
Я с пояса гранату отстегнул, на дорогу спрыгнул и прыжком за ствол дерева встал. За мной и Андрей позицию для обороны занял. Ждем, что дальше будет.
Но немцы не стреляли, а, опустив автоматы стволами вниз, смотрели то на нас, то на своего старшего, с нашивками на рукаве.
Вперед вышел фельдфебель. Он поднял руку:
– Камрадэн! Нихьт шисэн! – И пошел к нашей машине.
Мы вышли из-за деревьев и, держа оружие наготове, подошли к полуторке.
Откуда они тут взялись? Пока он подходил к нам, я присматривался к фрицам. Нет, это не регулярная часть, скорее всего – остатки разбитых частей. Лица исхудавшие, обросшие щетиной – не брились давно, одеты не по сезону, еще в летних курточках, хотя вермахт уже давно на шинели перешел. Обратил внимание, что и форма у немцев разная: большинство в серых пехотных мундирах, но на двоих виднелась черная танкистская, у одного петлицы голубые – аэродромная обслуга, даже артиллерист затесался с красным кантом на погонах.
Мы переглянулись.
– Сброд из разбитых частей, – сказал Свиридов. Он тоже успел оценить и проанализировать униформу немцев.
Меж тем фельдфебель подошел к машине, поднял руки и сказал:
– Дас зинт майнэ зольдатен – сдаваться!
Вот оно что! Сдаваться собрались! Намерзлись, оголодали, решили свою войну заканчивать. Обросшие все, судя по щетине – не брились недели две-три. Ненадолго же их хватило в восточном походе.
От сердца отлегло – поживем еще!
Свиридов показал рукой на кузов машины:
– Машиненпистоле – ком. – Автоматы, стало быть, сюда. – Фэрштеэн зи михь?
– Йа, натюрлихь, – закивал головой фельдфебель и махнул рукой солдатам: – Шнэль!
Потянулись немцы к машине, сложили оружие в кузов. Стоят, ждут своей участи.
Мы с Андреем смотрим на Свиридова, он – на нас. И каждый про себя думает об одном и том же – что теперь с ними делать? Пешими их гнать – долго, в кузов все не поместятся. И оружие их в кузове весь угол заняло.
– Вот что, Николай, – предложил я. – Давай магазины с патронами сложим к тебе поближе – в кабину. Мы с Андреем на подножки встанем, а их – в кузов. Стоя уместятся, и потихоньку поедем.
Так и сделали. Магазины от автоматов отщелкнули и с подсумками в кабину сбросили. Что автомат без патронов – железяка!
Николай в кабину уселся, немцам рукой махнул – давайте, мол, транспорт подан! Фельдфебель гаркнул команду, и немцы полезли в кузов.
– Товарищ капитан! Куда их столько? Подвеску сломаем, – взмолился водитель.
– А ты – потихоньку. Не бросать же их здесь, уж если сдались.
Немцы встали в кузове и держатся друг за друга, чтобы через низкие борта не выпасть. Вот ведь интересный народ: уже в плен попали, а команды фельдфебеля четко исполняют – привыкли к дисциплине.
Машина дернулась, двигатель надрывно завыл и заглох. Потом уж потихоньку, на первой да второй передачах, поползли.
Я назад с подножки оборачивался – не замышляют ли чего, не выпадают ли из кузова?
Пленные тихо разговаривали меж собой, замолкая на ухабах, чтоб языки ненароком не прикусить. Еще недавно хмурые лица немцев начали разглаживаться, светлеть, однако напряжение сохранялось. Кто их знает, этих русских – страшилок про них много разных ходит. Расстреляют еще в плену.
Впереди послышались приглушенные выстрелы. Мы насторожились – что бы это могло быть?
Если это еще один немецкий отряд с оружием пробивается и мы не избежим столкновения, «наши» немцы могут к ним присоединиться. Вообще-то в немецкой армии категорического запрета на сдачу в плен не было, но – не без боя! Сдавшиеся без сопротивления немецкие солдаты подлежали суровому наказанию впоследствии, а их семьи подвергались репрессиям. И немцы это знали. Поэтому из кузова они тоже тревожно вглядывались в чащу леса, откуда долетали выстрелы.
Мы выехали из леса. Дальше дорога поднималась на небольшой пригорок, на котором виднелась деревушка о двух десятках изб. Мы ее утром проезжали. Выстрелы слышались оттуда.
– Стой! – скомандовал Свиридов.
Свои в деревне стрелять не будут, стало быть, мародеры грабят или бандиты орудуют. Надо деревню зачищать, а у нас в кузове взвод немцев. Как они себя поведут? Не ударят ли в спину? Не окажемся ли мы между молотом и наковальней? А если там тоже немцы из таких же разбитых частей, с помощью автоматов продовольствие явились добывать?
Но деваться было некуда. Свиридов выпрыгнул из машины.
– За мной!
Мы щелкнули затворами автоматов.
– А ты чего сидишь? – посмотрел на водителя капитан. – Бери карабин и – с нами!
– Так немцы в машине…
– Если и убегут, то недалеко. Навоевались!
Короткими перебежками мы побежали к деревне. Нас заметили – из-за крайней избы раздалась автоматная очередь. Рядом взметнулись фонтанчики земли.
– Давай в деревню, я отсюда прикрою, – крикнул Свиридов.
И дал длинную – в полмагазина – очередь по углу избы, аж щепки от бревен полетели. Огонь невидимого пока врага смолк.
Я рванул к ближайшей избе и, через пролом в заборе, кинулся за избу. Внезапно ощутил, как сзади кто-то пыхтел. Я резко обернулся, направил автомат. Да это Андрей! Я едва успел палец со спускового крючка снять, не то быть беде.
– Ты бы хоть шумнул издалека.
– Что ты, как лось, ломанулся? Я отстал чуток.
В конце единственной улицы мелькнула фигура с винтовкой в руке. Я успел дать очередь, человек упал.
– В цивильном убитый-то, – заметил Андрей.
Уже легче, значит – бандит, не немец.
Впереди по улице, через две избы от нас, застучали сразу два автомата. «Немецкие» – на слух определил я. Показал рукой Андрею вправо, сам слева избу обходить стал. Только за угол высунулся, очередь совсем рядом прошла, бревно изодрала. Среагировал мгновенно – упал на землю и отполз дальше за угол. Очередь-то сзади была. Значит, их не меньше трех – двое впереди, один сзади. Может, и несколько, но автомат сзади стрелял один.