Текст книги "Государь всея Руси"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Прошел год, и Москва увидела новые удивительные события. В январе 1499 г. были «пойманы» бояре князь Иван Юрьевич Патрикеев с сыновьями и его зять князь Семен Иванович Ряполовский. 5 февраля, во вторник, князю Ряполовскому «отсекоша... главу на реце на Москве, пониже мосту». Такая же участь угрожала, как утверждает летописец, и князьям Патрикеевым, но «упросил их от смертные казни митрополит Симон да владыки». Закованные в «железа», они были пострижены в монахи и разосланы по монастырям: князь Иван Юрьевич – к Троице, его сын Василий – в Кириллов монастырь на Белоозеро.

Произошел крутой поворот и в судьбе князя Василия Ивановича: он был не только выпущен из-под стражи, но и «наречен» титулом великого князя и получил «во княжение» Новгород и Псков. Освобождение и «пожалование» Василия означали второй этап династического кризиса.

Династический кризис конца 90-х гг. и опала Патрикеевых и Ряполовского привлекали внимание исследователей со времен Карамзина и Соловьева. Предлагались самые разные гипотезы. Долгое время считалось, что Дмитрия поддерживало консервативное боярство, тогда как Василий опирался на детей, боярских и дьячество. Сравнительно недавно эта точка зрения стала пересматриваться – по мнению ряда новейших исследователей, на консервативные силы (связанные с удельными традициями) опирался как раз Василий, а сторонниками Дмитрия были прогрессивные элементы феодальных верхов. Высказывались и мнения о связи событий 1497—1499 гг. с внешней политикой – отношениями с Молдавией и Литвой.

Каждая из этих гипотез имеет свои достоинства и недостатки, но их общей чертой является в значительной мере спекулятивный, умозрительный характер. Что делать – источники не всегда дают прямой ответ на вопросы исследователей.

Следует признать, что мы слишком мало знаем о событиях конца 90-х гг., чтобы делать широкие построения социально-политического характера. Например, из того более или менее достоверного факта, что в заговоре Василия в 1497 г. участвовали его дьяк и группа детей боярских, нельзя заключить, что дети боярские и дьяки как таковые, т. е. как социальная прослойка, поддерживали притязания Василия. С другой стороны, родственные связи некоторых заговорщиков с бывшими удельными дворами, установленные новейшими исследователями, тоже не могут быть достаточным аргументом для утверждения об их консервативной настроенности. До последних десятилетий XV в. служилые люди зачастую переходили (или переводились) из одного княжеского двора в другой и нередко служили попеременно удельным и великим князьям. Да и другие родственники тех же заговорщиков верно служили великому князю и ценились им.

Не менее труден вопрос об опале Патрикеевых и Ряполовского. Прежде всего не ясно, связана ли эта опала с династическим кризисом. Новейшие исследователи в этом сомневаются – о такой связи говорит только Степенная книга середины XVI в., источник поздний, публицистический и достаточно тенденциозный. Сейчас больше склоняются к мысли, что опала была связана с литовской ориентацией Патрикеевых и Ряполовского. Но опять-таки об этой ориентации нам ничего не известно. Мы знаем только, что будущие опальные участвовали в переговорах, приведших к заключению мира 1494 г., а Василий Патрикеев и Семен Ряполовский, кроме того, входили в свиту княжны Елены во время ее поездки в Вильно в 1495 г. Но в переговорах участвовали и многие другие лица (например, бояре Яков Захарьич и Борис Васильевич Кутузов, казначей Дмитрий Владимирович Ховрин, дьяк Федор Курицын и др.). В свиту Елены входили десятки людей. Из этого никак нельзя вывести заключение о каких-либо их литовских «симпатиях». Правда, в наказе 1503 г. послам в Литву, П. М. Плещееву и К. Г. Заболотскому сказано, чтобы они не «высокоумничали», как Семен Ряполовский и Василий Патрикеев, но в чем заключалось это «высокоумничанье»– остается не известным.

Князь Иван Юрьевич, двоюродный брат государя всея Руси, на протяжении сорока лет был виднейшим боярином, наместником Москвы, выполнял ответственнейшие поручения. Что он пли его сын могли сделать такого, чтобы над их головами вознесся топор палача? Ответа на этот вопрос у нас, к сожалению, нет.

С династическим конфликтом связано загадочное известие, обнаруженное Я. С. Лурье в одном из кратких неофициальных летописцев (Погодинском) под 7008 г. (т. е. между сентябрем 1499 г. и августом 1500 г.), о бегстве князя Василия (Ивановича) в Вязьму со своими «советники»: он «хоте великого княжения» и «хотев его (кого? – Ю. А.) истравити на поле на Свинском у Самьсова бору». Настойчивые попытки ряда историков расшифровать эту криптограмму к однозначному результату не привели. Вряд ли можно ожидать иного – известие слишком запутанно и противоречиво. Трудно увидеть в этом тексте (как делают Я. С. Лурье, С. М. Каштанов, английский историк Дж. Феннел) отражение реального конкретного события – бегства Василия Ивановича к литовской границе в канун или в начале большой войны с Литвой, т. е. акта государственной измены. Подобный факт не мог бы остаться не замеченным иностранными наблюдателями, внимательно следившими за событиями в России. Прежде всего об этом узнали бы в Литве – ведь именно на ее границу якобы бежал Василий. Но литовские источники молчат.

Молчат и ливонские источники, довольно подробно описывающие русские дела. В Ливонии знали, например, о заговоре Василия 1497 г. В известиях ливонцев о России за 1499—1505 гг. есть сведения о назначении Василия «государем Новгорода и Пскова» (1499 г.), об антиеретической деятельности Василия в последние месяцы жизни великого князя Ивана (февраль 1505 г.). Доходили до магистра слухи и о «распре» между сыновьями Ивана III (февраль 1505 г.). Полученное в январе 1503 г. от перебежчика известие о заговоре Василия с целью убить отца и о наказании виновных в атом заговоре сами ливонцы считали недостоверным (их осведомитель, по-видимому, изложил события шестилетней давности). Но ни в одном ливонском известии мы не найдем и намека на «измену» Василия в 1500 г., на его бегство в Вязьму и т. п. Едва ли можно согласиться с А. А. Зиминым, пытающимся найти компромиссное решение вопроса – княжич Василий-де явился на Свинское поле с великокняжескими войсками, но был разбит литовцами и бежал в Вязьму. Об этом нет ни слова ни в литовских известиях, ни в летописях, ни в разрядных книгах, для 1499—1500 гг. достаточно подробных и надежных.

Известие Погодинского летописца, таким образом, не находит ни малейшего подтверждения. Более того, оно прямо противоречит известным фактам. С февраля 1499 г. Василий был уже не просто князем, но великим князем, титулярным правителем Новгорода и Пскова. Опала его кончилась, бежать не было оснований. Скорее всего, данный текст краткого Погодинского летописца просто-напросто дефектен. Возможно, в нем в искаженном виде отразились какие-то другие известия – о планах Василия и его окружения 1497 г., о начале войны с Литвой в 1500 г. (ни того, ни другого известия в отдельном виде в кратком Погодинском летописце нет). Серьезным источником такой текст, по-видимому, служить не может.[191]191
  Лурье Я. С. Краткий летописец Погодинского собрания // Археографический ежегодник. 1962 г. М., 1963. С. 443; Казакова Н. А, Ливонские и ганзейские источники о внутриполитической истории России в конце XV – начало XVI в. / Вспомогат. истор. дисциплины. Л., 1976. Вып. 7. С. 148—157.


[Закрыть]

Пожалуй, только одно утверждение более или менее достоверно: династический кризис не влиял на основную линию внутренней и внешней политики Русского государства. Отсюда можно заключить, что борьба придворных «партий», как это по большей части бывало в феодальных монархиях, носила верхушечный, конъюнктурный характер. Она не касалась принципиальных политических вопросов и была борьбой не идей и не социальных групп, а конкретных лиц за свое благополучие.

И до, и после «переворотов» 1497 и 1499 гг. реальная власть в стране принадлежала не какой-либо придворной группировке, а великому князю Ивану Васильевичу, который был далек от мысли отказаться от управления государством или разделить это управление с кем бы то ни было. Вся его политическая практика исключала возможность такого «многовластия». Принципиальные воззрения государя всея Руси на этот счет были им изложены в устном послании к дочери, великой княгине Елене Литовской, в мае 1496 г. Речь шла о проекте передачи Киева брату великого князя Александра Сигизмунду. «Слыхал яз, каково было нестроение в Литовской земле, коли было государей много. А и в нашей земле, слыхала еси, каково было нестроенье при моем отце. А опосле отца моего каковы были дела и мне с братьею, надеюся, слыхала еси, а иное и сама помнишь. И только Жыдимонт будет в Литовской земле, ино вашему которому добру быти?»[192]192
  Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. Спб., 1882. Т. 1. С. 224—225, № 43.


[Закрыть] При таких установках (подкрепленных огромным опытом) любой наследник, как бы он ни именовался, мог быть только помощником великого князя, исполнителем его воли, в лучшем случае советником, но отнюдь не самостоятельным правителем – ни в своем титулярном «уделе» (вроде Новгорода и Пскова), ни, тем паче, во всей стране.

Думается, именно потому, что династический вопрос не имел в глазах Ивана Васильевича принципиального политического значения (речь шла о подборе исполнителя и продолжателя, а не правителя с собственной политической линией), «перевороты» совершались так легко. Впрочем, эту легкость тоже не следует преувеличивать – при дворе шла глухая борьба, с которой великий князь не мог не считаться. Это не ускользнуло от внимания иностранных наблюдателей – в январе 1500 г. ливонский магистр Вальтер фон Плеттенберг писал о «вражде» великого князя с его сыновьями из-за того, что он хотел «своего внука иметь наследником в качестве великого князя». Возвращение Василия весной 1499 г. не означало отстранения и падения Дмитрия, но было уступкой сыновьям: великий князь хотел по возможности избежать конфликта в своей семье накануне крупных политических событий – готовилась большая война с Литвой.

Однако династический кризис на этом не кончился, да и не мог кончиться. Личные интересы Василия и его окружения, с одной стороны, Дмитрия и поддерживавших его лиц (кто бы они ни были) – с другой, были несовместимы. Каждый претендент знал, что его ждет в случае, если соперник придет к власти. Компромиссы в такой борьбе, где ставкой была собственная жизнь (в лучшем случае – свобода), были малореальны. Благочестивое средневековье не знало милости к павшим. Великий князь, без сомнения, понимал это. Рано или поздно приходилось делать роковой выбор.

Несмотря на свое венчание в Успенском соборе, Дмитрий Иванович никогда не был, по-видимому, реальной политической фигурой – не обладая властью и ответственностью, он оставался титулярным великим князем. В посольских делах он только один раз – в марте 1498 г.– назван непосредственно после Ивана Васильевича. В последующие годы он не упоминается вовсе, а в феврале 1501 г., хотя и с титулом великого князя, оказывается уже на шестом месте,– не только после великого князя Василия, но и после его братьев – князей Юрия, Дмитрия и Семена. Последний из них родился 21 марта 1487 г., т. е. был на три с половиной года моложе великого князя Дмитрия. К этому времени, по-видимому, Иван Васильевич уже сделал свой окончательный выбор, и этот выбор был отнюдь не в пользу Дмитрия.

По сообщению официозной летописи, 11 апреля 1502 г. «князь великий Иван положил опалу на внука своего, великого князя Дмитрия, и на его матерь Елену, и от того дни не велел их поминати в октениах и литиах (церковных службах.– Ю. А.), ни нарицати великим князем. Посади их за „приставы"». А через три дня, «на память преподобного отца нашего Мартына, папы Римского», Иван Васильевич «благословил и посадил на великое княжение Владимирское, и Московское, и всея Русин самодержцем» сына своего Василия[193]193
  ПСРЛ. Т. 28. С. 336.


[Закрыть] —«по благословению Симона, митрополита всея Руси» (того самого митрополита, который четыре года назад в Успенском соборе прочувствованно говорил Дмитрию, сидевшему теперь «за приставы»: «Здравствуй, господине и сыну мои, князь великий Дмитрий Иванович всея Руси... самодержец, на многа лета»).

На этот раз все действительно было кончено, и династический вопрос перестал быть вопросом. Василию Ивановичу предстояло скоро стать настоящим великим князем и двадцать восемь лет нести бремя власти и ответственности за Русскую землю, а его несчастливому сопернику – угаснуть в темнице после семилетнего заключения (последние три года, после смерти деда, – в оковах). Еще раньше ушла из жизни его несчастная мать, дочь молдавского господаря, жена одного и мать другого наследника русского престола,– она умерла 18 января 1505 г., еще при жизни своего грозного свекра, и была погребена в Вознесенском монастыре, рядом с другими женами, вдовами и дочерьми русских великий князей. Но недолго торжествовала ее удачливая соперница. Не прошло и года после провозглашения ее первенца «великим князем», как 7 апреля 1503 г., «в пяток, на 9 часа дни, преставися благоверная великая княгиня Софиа». Прах «римлянки» занял свое место в той же усыпальнице Вознесенского монастыря, в которой меньше чем через два года оказались останки «побежденной» ею «волошанки».

Конкретные причины «отставки» Дмитрия и замены его Василием остаются тайной. Боярин Петр Михайлович Плещеев и дворецкий Константин Григорьевич Заболотский, посланные в мае 1503 г. в Литву, должны были ограничиться таким философским ответом на соответствующий вопрос: «Который сын отцу служит и норовит, ино отец того боле и жалует. А который сын родителем не служит и не норовит, ино того за что жаловати?» А если сама великая княгиня Елена Ивановна спросит о внуке и снохе своего отца, отвечать: «Внук его, госпоже, и сноха живут ныне у великого князя потому ж, как наперед того жили».

Еще большую сдержанность было предписано соблюдать по отношению к вопросам Стефана Молдавского о судьбе его дочери и внука. Господарь наводил справки о них окольным путем – через Менгли-Гирея. В сентябре 1502 г. Алексей Заболотский в ответ на запрос Менгли заявил, что Василий Иванович получил великое княжение только в Великом Новгороде, но не Московское. Через полгода тот же посол уверял хана, что известие о «поимании» Елены и Дмитрия, полученное Стефаном от Александра Литовского (теперь – уже и Польского, после смерти в 1501 г. брата Яна-Альбрехта), не что иное, как «лжива», – «все король собою затеял, недруг... на недруга чего не взведет?». Только в сентябре 1503 г. новый посол, Иван Иванович Ощерин, получил возможность изложить новую версию: «Внука было своего государь наш пожаловал, и он учал государю нашему грубити. Ино ведь жалует того, кой служит и норовит, а который грубит, того за что жаловати?»[194]194
  Памятники дипломатических сношений... Т. 1. С. 430, № 76; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией. Спб., 1884. Т. 1-. С. 432-433, № 85; с. 470, № 89; с. 492, № 92.


[Закрыть]

Итак, информация русских послов была, мягко выражаясь, не очень содержательна. Удивляться этому не приходится. Сознательное искажение истины, называемое в житейской практике ложью («лжиной», по терминологии Алексея Григорьевича Заболотского), входило в прямую обязанность дипломатов – в тех случаях, когда в интересах государственной политики нужно было сохранять тайну. В данном случае для этого были веские основания. Династический кризис – источник слабости феодального государства. Не одна война средневековья вспыхивала на династической почве. Так, поводом для войны между королем Максимилианом и Карлом VIII Французским был отказ последнего выполнить свое обещание жениться на дочери Максимилиана Маргарите. Стефан Волошский мог быть полезным союзником, и, во всяком случае, следовало по возможности избегать разрыва с ним. Что поделать – дипломатия имеет свои законы...

Не зная внешнего повода для отстранения Дмитрия, внутреннюю причину предположить можно. Сохранение его наследником способно было вызвать трагический, кровавый конфликт если не при жизни великого князя, то после его смерти. Не только Василий, но и его братья никогда бы не примирились с превращением в изгоев. Вслед за Василием пришлось бы взять под стражу Юрия, а затем Дмитрия, Семена... А при новом великом князе их ожидала еще более печальная участь – в этом можно было не сомневаться, исходя из всего опыта феодальных монархий. И это было бы еще не самое плохое – могла снова вспыхнуть феодальная война. Защищая свою жизнь, сыновья Софьи Фоминишны дрались бы на смерть, а в случае проигрыша бежали бы в Литву. Ведь у Дмитрия над дядьями не было силы власти и авторитета их отца. Его победа означала физическое уничтожение соперников, его поражение – смертельную угрозу государству. Сам факт междоусобной войны, почти неизбежной в таких условиях, привел бы к резкому ослаблению Русской земли.

Судя по тому, что Иван Васильевич решал долго, можно считать, что решение далось ему нелегко. Он выбрал путь «наименьшего зла» – пожертвовал внуком. Василий и Юрий, Дмитрий, Семен и самый младший Андрей (родился 5 августа 1490 г.) были (на данном этапе) спасены от участи Андрея Горяя. (На следующем этапе, после смерти Василия, двое из них погибли в заточении.) Остались княжичи, следовательно, возникла проблема их княжений. Было найдено решение и этой проблемы – по духовной Ивана Васильевича, все сыновья (кроме старшего) стали титулярными владельцами игрушечных «уделов», лишенными реальной власти. В условиях сильного централизованного государства такие «уделы» были не опасны.

Мир 1494 г. с Литвой не мог быть прочным именно из-за своего компромиссного характера. Освобождение русских земель еще только началось – под властью литовского великого князя оставались почти все захваченные прежде русские земли.

В конце 90-х гг. в Литве наметились явные признаки усиления католической конфессиональной экспансии. Они были связаны с деятельностью смоленского епископа Иосифа, ревностного сторонника унии и подчинения православной церкви римскому папе. В 1498 г. Иосиф стал митрополитом Киевским. К этому времени относятся и сведения о давлении на великую княгиню Елену с целью склонить ее к переходу в «латынскую проклятую веру».

Усиление католического влияния вызвало ответную реакцию – русские князья со своими православными подданными стали переходить под власть Русского государства. Били челом в службу Ивану Васильевичу даже потомки князей-эмигрантов – внук Шемяки и сын Ивана Можайского.

Отношения между Литвой и Русью снова стали стремительно ухудшаться. В апреле 1500 г. из Вильно прибыло последнее посольство: Александр Литовский в категорической форме требовал выдать князей, перешедших на сторону России. В ответе Ивана Васильевича, переданном литовским послам через казначея Дмитрия Владимировича Овцу-Ховрина и дьяков Федора Курицына и Андрея Майко, подчеркивались гонения на православное население в Литве. Дальнейшие переговоры были, очевидно, бесполезны. С разметной грамотой (об объявлении войны) к Александру отправился Афанасий Шеенок, служилый человек из Вязьмы.

Судя по разрядным книгам, для борьбы против Литвы были созданы три группы войск. На северо-западном направлении, от Волока Ламского и Великих Лук, была развернута рать во главе с Андреем Федоровичем Челядниным, наместником новгородским, «с великого князя знаменем». При нем в Большом полку должны были находиться волоцкие князья Федор и Иван Борисовичи со своими дворами. Назначение воевод в другие полки (Передовой, Правой и Левой руки и Сторожевой) в случае «какова дела» (т. е. сражения) было возложено на Челяднина. На западном направлении, от Вязьмы на Дорогобуж, действовала рать воеводы Юрия Захарьича, возглавлявшего Большой полк. На юго-западе в общем направлении на Путивль должны были действовать войска во главе с Яковом Захарьичем. Кроме этих трех ратей на основных направлениях была создана еще одна – под начальством князя Даниила Васильевича Щени, с включением в нее войск только что перешедших на сторону России князей из-за литовского рубежа. По-видимому, эта рать была своего рода стратегическим резервом.[195]195
  Разрядная книга 1475—1605 гг. М., 1977. Т. 1, ч. 1. С. 57—60.


[Закрыть]

Поход начался в мае. По данным летописи, 3 мая двинулись войска Якова Захарьича. Они освободили Брянск, а 6 августа заняли Путивль. Население всюду переходило на сторону Русского государства; князья Трубецкие и Мосальские били челом в службу великого князя. Войска северо-западной группы 9 августа овладели Торопцом.

Но главные события кампании 1500 г. развернулись на центральном (западном) направлении. Именно здесь был расположен Смоленск – основной стратегический опорный пункт Литвы в русских землях. В начале кампании Юрий Захарьич овладел Дорогобужем, выйдя таким образом на подступы к Смоленску, до которого оставалось два перехода. Одновременно над Смоленским плацдармом с севера и северо-запада нависали войска Андрея Федоровича Челяднина, собранные у Великих Лук.

В этих условиях Александр Литовский принял решение сосредоточить свои главные силы под командованием гетмана князя Константина Острожского в районе Смоленска и в первую очередь разгромить группировку Юрия Захарьича. По сведениям литовской стороны, он занимал Дорогобуж небольшими силами.

Выступив из Смоленска, гетман Острожский атаковал и потеснил русский передовой отряд. Начальный этап сражения развивался для литовцев как будто благоприятно. Но они не знали, что на помощь Юрию Захарьичу уже подошла резервная рать князя Даниила Щени, своевременно выдвинутая великим князем.

По новой диспозиции Щеня возглавил Большой полк (т. о. стал командующим армией), а Юрий Захарьич стал новым воеводой Сторожевого полка, т. е. начальником арьергарда. По этому поводу в разрядах сохранилась любопытная переписка. Обиженный своим понижением, Юрий Захарьич писал великому князю, что не хочет быть в Сторожевом полку: «То де мне стеречь князя Данилова полка Щенятева». На это он получил ответ, присланный с князем Константином Ушатым: «Гораздо ль так чинить, говоришь, что не хочешь быть в Сторожевом полку? И тебе стеречь не князя Даниила, стеречь тебе меня да моего дела. А каковы воеводы в Большом полку, таковы воеводы чинят и в Сторожевом полку, ино не сором тебе быть в Сторожевом полку».[196]196
  Там же. С. 61—62.


[Закрыть]

Впереди было почти два века местнических споров, проходящих через всю историю военной, административной и придворной службы феодальной Руси.

И Иван IV, и другие цари тщетно пытались бороться с этим явлением. Не помогали ни казни, ни увещевания. Но на самой заре эпохи местничества слышен твердый голос первого государя всея Руси, умеющего видеть взаимоотношение частей и целого и указать воеводе его место и значение в общем строю.

Гетман Острожский пытался, видимо, обойти русские войска и ударить им в тыл. Передовой отряд, отступая, заманил литовцев на восточный берег реки Ведроши, где они были атакованы главными силами русских. В сражении, развернувшемся 14 июля, в памятный день победы на Шелони, войска гетмана были окружены русскими (уничтожившими в их тылу мост) и разбиты наголову. Среди тысяч пленных – сам гетман и длинный список вельмож, «людей именитых»...[197]197
  Там же. С. 62; ПСРЛ. Т. 28. С. 334; М., 1975. Т. 32. С. 100.


[Закрыть]

В дорогобужских лесах, на берегах речек Тросны и Ведроши, произошло одно из самых замечательных сражений эпохи. Столкнулись главные силы двух армий; с каждой стороны билось, по-видимому, по несколько десятков тысяч человек. Полный разгром литовского войска и пленение его предводителя – крупнейшая победа со времен Куликовской битвы. Впервые за всю историю борьбы ё Литвой ее войска на Русской земле потерпели полное, сокрушительное поражение.

Основная причина победы русских – в превосходстве стратегического и тактического руководства. Крупнейшую роль сыграла заблаговременно созданная резервная рать, весьма искусно использованная великим князем. Своевременное сосредоточение этой рати на направлении главного удара создавало основную предпосылку успеха в сражении. Тактическое руководство князя Даниила Щени тоже было, видимо, на высоте. Он твердо держал в своих руках управление войсками, умело применил излюбленные в русском войске приемы, ведущие к окружению противника.

Победа на Ведроши означала крушение стратегического плана Александра Казимировича – нанести поражение русским армиям по частям. С этого времени литовские войска стали избегать сражений в открытом поле, ограничиваясь обороной городов и крепостей.

Через три дня после сражения в Москву прибыл с радостной вестью Михаил Андреевич Плещеев. От него великий князь получил первое известие о победе своих войск. «И бысть тогда радость велика на Москве».

Пятнадцать русских городов были освобождены к середине августа. Чернигов, Стародуб, Гомель, Новгород Севсрский... Почти вся Северская земля по Десне и ее притокам вернулась в состав Русского государства.

Но война затягивалась. Александр Литовский проявил большую дипломатическую активность, пытаясь создать коалицию против Русского государства.

Посредническая миссия братьев Александра, польского короля Яна-Альбрехта и венгерского Владислава, направивших зимой своих послов в Москву, успеха не имела. Припугнуть Русское государство совместным выступлением трех Ягеллонов не удалось. Великий князь в принципе от переговоров не отказывался, но категорически заявил, что освобожденные в ходе войны города и волости составляют исконную русскую территорию («из старины все наша отчина»).

Значительно большего успеха дипломатия Александра Казимировича добилась в Ливонии – магистра Вальтера фон Плеттенберга было нетрудно склонить на войну с Русью.

Весной 1501 г. немцы захватили 200 русских судов с товарами и 150 купцов, которые были посажены в погреб. Магистр нарушил мир 1481 г. и напал на Русское государство.

Сосредоточение главных сил Руси на литовском фронте позволило ливонцам на первых порах добиться известных успехов. Они одержали победу под Изборском на реке Серице, обратив в бегство московские полки и псковское ополчение. Это было крупное и горестное поражение: «Бысть во Пскове туга и плач»,– замечает летописец. Но Изборск устоял, несмотря на артиллерийский обстрел, и от бродов через Великую под Псковом немцы тоже были отбиты. Двигаясь вверх по Великой, они 8 сентября захватили и сожгли Остров, причем, по сведениям летописца, погибло до четырех тысяч человек —«овы згореша, а иные истопоша, овые мечю предаша, и иныа в плен поведоша».

Главным театром войны продолжал оставаться литовский. В сентябре из Стародуба на Мстиславль была послана рать во главе с князем Александром Владимировичем Ростовским. 4 ноября под стенами Мстиславля произошло сражение. Князь Михаил Ижеславский, командовавший литовскими силами, был разбит и «едва утече в град». Потери литовцев доходили до семи тысяч человек. Мстиславль русские брать не стали, но «землю учиннша пусту». Победа под Мстиславлем имела большое стратегическое значение. Она означала выход русских войск на южные подступы к Смоленску. Недаром разряды сохранили «речь» великого князя к воеводам: «Мы, оже даст Бог, за то вас жаловать хотим». Жаловать было за что: смоленский плацдарм с трех сторон окружался русскими войсками.

Осенью под предводительством князя Даниила Щени был предпринят большой поход в Ливонию. Выдержав упорный бон с немцами 24 ноября, под Гельмедом, недалеко от Юрьева (когда был убит воевода Передового полка князь Александр Владимирович Оболенский), русские дошли до Ревеля (Колывани) и вернулись к Ивангороду, «а землю Немецкую учинили пусту». Ливонская хроника сообщает об огромном уроне, причиненном этим походом.

Великий князь понимал, что атаке со стороны немцев может подвергнуться любой участок протяженной русско-ливонской границы. Особое внимание он уделял защите Ивангорода. Вот нечему в инструкции новгородскому наместнику Лобану Колычеву было велено занять позицию у Ямы, в двадцати верстах от Ивангорода, а к самому городу послать Передовой полк князя Ивана Темки Ростовского.

Атака немцев на Ивангород последовала весной 1502 г., в «великое говение». Лобан Колычев успел выдвинуться от Ямы, и на Нарове произошел упорный бой, Иван Андреевич Лобан Колычев пал на поле сражения, но немцы были отбиты от Ивангорода и атак не возобновляли.

Осенью магистр совершил нападение на псковские земли. 2 сентября немцы появились под Изборском, но были отражены. На рассвете 6 сентября магистр подошел к Пскову и встал на Завеличье. Начался артиллерийский обстрел города. Псковичи переправились через реку и атаковали немцев. Любопытно, что в этом бою приняли участие с русской стороны «жолныри с пищальми», т. е. пехота, вооруженная огнестрельным оружием («пищальники», как они именуются в документах). Немцы, в свою очередь, форсировали Великую выше Пскова и вышли к Полонищу, где стояли два дня. Как и в 1480 г., у них не хватило сил для овладения хорошо укрепленным городом.

Последовал ответный удар русских войск. Во главе Большого полка из Новгорода шел князь Даниил Щеня. После боя у озера Смолина немцы отступили в свою землю. Дальнейшее преследование и вторжение в Ливонию не входило в планы русских – главной задачей оставалась борьба на литовском фронте.[198]198
  Псковские летописи. Л., 1941. Т. 1. С. 81—88; М.; Л., 1955. Т. 2. С. 252—253.


[Закрыть]

В этой борьбе великий князь не переставал надеяться на помощь Менгли-Гирея. Два года хан был поглощен борьбой с Ахматовичами в Большой Орде. В июне 1502 г. Менгли нанес им окончательное поражение. Это, казалось бы, давало ему возможность для активного выступления против Литвы. Великий князь предлагал хану двинуться по маршруту Киев – Слуцк – Туров – Пинск – Минск, т. е. в тыл смоленской группировке литовцев, и непосредственно поддержать русскую рать, которая во главе с князем Дмитрием Ивановичем вела боевые действия под Смоленском. Это позволило бы добиться решительных результатов.

Однако Меигли преследовал собственные цели. В начале августа он послал своих сыновей с 90-тысячным войском в большой набег в направлении на Краков через Луцк, Львов, Люблин. В течение трех месяцев крымцы грабили русские и польские земли. Под Рождество (25 декабря) их отряды появлялись и под Киевом. Нет сом пения, что татары захватили большую добычу. Но реальной помощи войскам, сражавшимся под Смоленском, они не оказали никакой. В известном смысле набег сыновей Менгли был даже вреден – разорялись русские земли, из-за которых шла война.

Борьба за Смоленск продолжалась с июля по сентябрь. Город взять не удалось, «понеже крепок бе». Молодой князь Дмитрий, третий из сыновей Ивана Васильевича от Софьи (прозванный почему-то Жилкой), не сумел организовать твердое управление войсками: по его собственному признанию, «многие дети боярские подступали под град» и отъезжали грабить волости без его ведома, «а его не послушаша». От Смоленска пришлось отступить.[199]199
  ПСРЛ. М.; Л., 1962. Т. 26. С. 336; Памятники дипломатических сношений... с Крымскою и Ногайскою ордами… С. 422, № 84; с. 469, № 89.


[Закрыть]

Главной причиной неудачи был, видимо, недостаток сил. Показательно, что лучший воевода, князь Даниил Щеня, действовал не на смоленском, а на ливонском направлении.

Тем не менее война шла к концу. Было достигнуто относительное равновесие сил, не дававшее ясной стратегической перспективы.