Текст книги "Есть женщины в русских селеньях"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

ЭКЗАМЕН ПО КУРСУ МУЖЕСТВА

Если бы за Сашей не пришел тюремщик, наверное она, продолжая следовать за своей памятью, дабы как можно дальше уйти от того, что ждало ее, вступила бы в пределы памятного дня, который надвое переломил ее жизнь, как и миллионы других жизней.

В то утро она проснулась рано-рано, поднятая заботой, которая не покидала ее, кажется, даже во сне: завтра – экзамен! Рядом с заботой была и радость: уже сдан первый экзамен за первый курс, история КПСС, оценка – «отлично». Первой вошла к экзаменатору, первой потянула билет, не глядя и не выбирая. Так лучше. Другие все еще переживают, а ты уже свободна от волнений. И в зачетке уже проставлено четкое «отл». Но на первой странице зачетной книжки есть еще пустые графы. Они тоже должны быть заполнены отметками и подписями преподавателей. Только после этого считай себя студенткой второго курса.

Саша выглянула из-под одеяла: все ее подруги по общежитию еще спали. Глянула в окно. Сквозь задернутую белую занавеску розовела заря. «Еще рано... Полежу несколько минуток...»

Снова нырнула под одеяло. Вокруг было тихо-тихо. Только какая-то пичуга, из самых ранних, чирикала где-то за окном негромко и робко, словно боялась нарушить еще лежащую над городом тишину.

И не заметила, как уснула вновь. Крепок девичий сон на заре... А на этот раз особенно – накануне за полночь бодрствовали, готовились ко второму экзамену.

Ее разбудил солнечный луч, он пролез в щель меж занавесками и защекотал щеку.

– Девочки! Проспали! – крикнула Саша. – Сегодня ж консультация! Надо подготовить вопросы. Давайте сразу, сейчас. А потом чаю попьем и – на консультацию.

...За чай, отложив конспекты, уселись только в двенадцатом часу. Кто-то из девушек включил радио. Как обычно воскресным утром, из репродуктора лилась бодрая музыка, потом ровные, спокойные дикторские голоса передавали содержание сегодняшних газет. Ни Саша, ни ее подруги во все это не вслушивались. Все их мысли были заняты предстоящим экзаменом: какие вопросы задать сегодня преподавателю на консультации?

«...Работают все радиостанции Советского Союза», – послышалось из репродуктора.

– О чем это, девочки?

Все за столом насторожились.

Секунда, другая, третья...

Но вот в черной тарелке репродуктора зазвучал твердый и вместе с тем взволнованный голос. И пока он слышался, молчали все, кто был в комнате. Остывали кружки с недопитым чаем...

Сразу, как только из репродуктора прозвучали первые слова о том, что сегодня на рассвете германские фашисты напали на нас, забыты были и вопросы, приготовленные для консультации, и то, что через день второй экзамен.

Теперь каждому человеку предстояло держать экзамен совсем другого рода.

Голос в репродукторе еще звучал, но Саше уже не сиделось на месте. «Что-то надо делать... – мелькало в голове. – Надо идти...» И ей уже казалось чудовищно странным: когда она проснулась на рассвете и через несколько минут спокойно заснула вновь, по всей нашей границе от Балтийского моря до Черного уже гремели выстрелы и умирали наши люди. А здесь, под окном общежития, еле слышно тенькала пичуга, словно боясь нарушить тишину, и все в комнате безмятежно спали.

«Надо что-то делать...»

– Девочки, в институт! – крикнула она подругам, еще ошеломленным тем, что они только что узнали. – Бежим в комитет, спросим, что делать...

– А что нам делать? – ответила одна из Сашиных подруг. – К экзаменам готовиться. Фашистов без нас быстро разобьют.

– Быстро? Ты уверена? – спросила Саша.

– А то разве нет? Так и будет!

– Будет... Только как быстро? Пошли в комитет!

В институтском комитете комсомола, куда уже сбежались почти все комсомольцы, им сказали:

– Экзамены продолжаются.

Да, экзамены продолжились. Правда, не для всех. Нескольких парней с их курса через два-три дня после начала войны вызвали в военкомат, и они, уже остриженные по-солдатски, на несколько минут забежали в общежитие проститься. И девушки проводили их так тепло, как только умели.

Саша и ее подруги сдавали последние экзамены за первый курс. А радио каждый день приносило все более тревожные вести: «...Противник продолжает развивать наступление... Идут ожесточенные бои за Гродно, Кобрин, Вильно, Каунас... Бои на Бродском направлении...» Где это, Броды? Кажется, уже на Украине? Да, на Украине. Уже появилось Шепетовское направление. «Упорные бои на Мурманском, Двинском, Минском направлениях...»

Враг на нашей земле. Он идет, идет вперед...

Нелегко было сосредоточиться над конспектом или учебником, прослушав очередную сводку Совинформбюро. Грозные вести тяжким грузом ложились в сознании. Учеба, экзамены, институт – все это теперь отодвигалось куда-то на «после войны». Саше временами казалось, что она делает совсем не то, что должна бы делать. Она видела, как проходили улицами Тулы колонны мобилизованных, окруженные женщинами и ребятами, провожавшими близких. Видела, как проезжают через город военные грузовики с бойцами, с пушками на прицепах, спеша на фронт. Некоторые из ее тульских знакомых девушек и женщин уже работали на заводах города, заменив призванных. Кое-кто из ее подруг по институту собирался учиться на курсах медсестер. Подумывала об этом и она. Но все-таки хотелось сдать до конца экзамены. Хотя бы назло фашистам.

Но вот все экзамены сданы. В зачетной книжке записано: «Переведена на второй курс».

Спрятана зачетка, убраны учебники и тетради. В руках у Саши теперь лопата. Она и ее подруги по институту строят блиндажи, роют щели в скверах, на бульварах, на площадях. Немецкие самолеты еще не появлялись, но они могут прилететь в любое время: фронт все ближе к Туле. А в городе – это известно и врагу – оружейные заводы. На крышах, по ночам уже, – посты противовоздушной обороны. Все окна домов крест-накрест заклеены бумажными полосками. Город готов встретить воздушного врага.

Однажды утром, когда Саша шла к месту сбора, откуда они должны были направиться на очередные работы, ей встретились два знакомых парня с их факультета. Было видно, что они очень спешат. Саша спросила их:

– Куда вы?

– Записываться в коммунистический батальон. Все наши ребята вступают.

– Я тоже хочу! – мгновенно решила Саша.

– Расхоти, – посоветовали парни. – Девушек не берут,

– Это мы еще посмотрим!

– Что ж, попробуй! Просись к нам, в студенческую роту. На фронт вместе поедем. Ты, Саша, – парень боевой.

Саша не стала медлить. Вскоре она, сжимая в горячей руке паспорт и комсомольский билет, уже стояла в очереди, которая тянулась к столу, где записывали добровольцев. Когда подошла ее очередь, Саше сразу сказали:

– Женщин не зачисляем.

– Я комсомолка...

– Ну и что ж. Нам нужны люди, годные к строевой службе.

– Я годна! Знаю винтовку, умею стрелять. Научилась в стрелковом кружке еще в школе, – спешила доказать свое Саша. – И еще я умею работать на радиостанции. Знаю азбуку Морзе. Занималась в кружке Осоавиахима в институте. Пригожусь как радистка...

Но и эти доводы не помогли. Огорченная, Саша вернулась в свою девичью бригаду. Там ее ждала новость: всех студентов направляют рыть окопы куда-то к фронту, кажется, в сторону Смоленска.

«Ну что ж, – сказала себе Саша, – поеду на окопы. И это работа для фронта».

Всей комнатой общежития собирались к отъезду, как еще совсем недавно готовились к экзаменам. Впрочем, сборы были несложны: уложить заплечные мешки с нехитрыми пожитками – лишних вещей никто не брал. Еще надо было заново наточить лопаты, получше смазать обувь – на окопных работах придется пробыть, может быть, до осенних дождей. Уже все понимали, что война – надолго.

На следующее утро, когда все уже были готовы к отправке, но до отъезда оставалось еще какое-то время, комната общежития, где жила Саша с подругами, опустела. У каждой нашлись какие-то дела напоследок. Ушла и Саша: она решила узнать в канцелярии института, нет ли ей письма из дома. Вестей оттуда она не получала давно и очень беспокоилась о родных, а больше всего о матери, которая последнее время все чаще прихварывала.

Когда все вернулись, то увидели, что Саша сидит у стопа очень расстроенная, а перед нею лежит надорванный конверт и письмо.

– Что случилось?

– Плохо у меня дома...

– Да что, что?

– Отец в армию отправился, добровольцем. Но по годам ему поздно. Вернули его оттуда, приехал едва живой, разболелся: сердце... Лежит дома. А мама сама помощи требует. С ними только сестренка девяти лет...

– Вот что! – решительно заявили Саше подруги. – Ты не на окопы с нами, домой поезжай.

– Да как же? Вы к фронту, а я – к маме? Что про меня подумают!

– Кто подумает?.. Поезжай, Саша! На окопах за тебя норму выполним!

– Спасибо, девочки. Но я отпрашиваться не могу. Стыдно...

– Мы за тебя попросим. Сейчас пойдем и скажем!..

Вот так и получилось – подруги уехали к фронту, а Саша – домой, в Рогозцы. И радостно было ей, что увидит родителей, поможет матери, и горько – она-то будет дома, под теплой крышей, а каково придется подругам?.. Под открытым небом в осеннюю непогодь, на тяжкой земляной работе, может быть, под бомбами: говорят, немцы не смотрят, военные или не военные, бомбят всех, кто роет окопы.

Конец лета... Саша всегда по-особенному любила это время. Живым золотом дозревающих хлебов залиты поля вокруг ее родных Рогозцев. Истомленно клонятся к земле отяжелевшие колосья. Налетит ветерок – и они шуршат и еле слышно позванивают, касаясь друг друга. Но вот улегся мимолетный ветерок и снова становится тихо-тихо, как только может быть тихо в поле в погожий день позднего лета. Даже птиц в это время уже почти не слыхать: напелись с весны, вывели птенцов, теперь скоро уже лететь им в дальние африканские края. Туда, где нет войны...

Золотая осень... Первые меты ее в листве берез и лип, в разнотравье, в котором с каждым днем все приметнее на зелено желтые, белые, темные подсыхающие стебли.

Раньше, когда под конец лета оставалось уже совсем мало дней до начала ученья в школе или, прошлой осенью, в институте, Саша любила, как бы прощаясь с родными местами, пройтись бережком неторопливого, еле слышного ручейка, что течет вдоль Рогозцев, и через липовую рощу, делящую село пополам, любила спуститься в прохладу заросшего лозой оврага, отыскать там знакомый родничок, испить его пронзительно холодной, чистой, как лесной воздух, воды.

Родные места, дубравы, перелески, необъятные поля... Но сейчас Саша не прощается с ними. В ранний утренний час спешит по тройке вдоль опушки березняка на самое дальнее поле. Там ей нужно сегодня работать на току. Почти все мужчины взяты в армию, и колхозные труды легли на плечи женщин и девушек, на плечи мальчишек и девчонок – подростков.

В мягком свете осеннего утра серебрятся, колыхаясь в воздухе, поперек дорожки паутинки – первые вестницы «бабьего лета». Этой порой хлеб, бывало, уже лежал в скирдах. А сейчас вон еще сколько на корню...

Саша давно пытается убедить себя, что ей осталось одно – продолжать работать в колхозе. Но не дают покоя мысли: ее подруги где-то вблизи фронта роют окопы, ребята с их курса воюют, а она – хлеб убирает... Хочется сделать для победы над фашистами что-то большее... «Ведь я способна сделать больше. Но что?..»

Далекий гул отвлекает ее от этой мысли. Он все слышнее... Где-то летит самолет. Свой? Или немец? Не разглядеть пока... Небо чистое-чистое, как обычно в такое время. Только одинокое белое, словно нарисованное мелом, облачко стоит над дальним лесом. А может быть, из-за этого облачка и покажется враг, летящий над полями, еще не тронутыми войной? Но разве – не тронутыми? Скольких отсюда взяла война? И сколькие из них не вернутся... Как тревожится мама о братьях. А письма приходят так редко...

Гул самолета затих. Пролетел, так и не разглядела чей. Может быть, и в самом деле – немецкий? Неудивительно. Фронт с каждым днем ближе. По радио не говорят, где он. Изо дня в день в сводках Совинформбюро повторяется одно: «Наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте». Но возле каких городов? Ходит слух, что немцы уже подступили к самому Курску. А от него до Рогозцев не больше сотни километров. «Неужели немцы смогут прийти сюда, к нам? – эта мысль не дает покоя Саше. – Нет, их остановят. Обязательно! Должны остановить». Невозможно представить, что фашисты здесь, на этих полях, что они сминают своими машинами этот несжатый хлеб. Нет, немыслимо представить, как фашисты врываются в Рогозцы, вваливаются в дом, стаскивают с постели беспомощного отца, а мама... – Саша даже зажмурилась: «Нет, нет, такое невозможно!»

Где ей было знать, что через несколько месяцев многое из того, что казалось ей только страшным сном, станет явью, что уже к той поре, когда совсем оголятся деревья, пожухнет, посереет под затяжными дождями трава и над убранными полями будут плыть серые тучи, беда подступит уже к ее дому – фронт станет совсем близким к Рогозцам.

Нашими оставлен Курск... Оставлены Щигры. Немцы в Черемисиново. От него до Рогозцев меньше полсотни километров. В Черемисиново – родные, семья тети. Что сталось с ними, когда пришли немцы? В Рогозцах полно беженцев. Через село то и дело идут воинские части. Временами слышится протяжный гул. Это не гроза. Гроз поздней осенью не бывает. Это бьют пушки.

«Немцы в нашем районе!» Со стиснутым от боли сердцем смотрела Саша, как в один из ненастных дней под проливным дождем мимо их дома шло стадо коров, перегоняемых куда-то в тыл, а вслед за стадом тянулись подводы, заваленные мешками и узлами, заполненные нахохлившимися ребятишками, а рядом с телегами, тяжело переступая по осенней грязи, брели женщины и старики – эвакуировались уже ближние села. А через день-два после этого Рогозцы стали районным центром: в них перебрались все учреждения из городка Тима, который оказался на линии фронта. В Рогозцах уже и без того было тесно: в селе обосновались штабы и тылы, почти каждый дом заселили военные. Жили они и в доме Кулешовых. Но после оставления Тима пришлось еще потесниться. В просторном доме Кулешовых разместился районный комитет партии.

На западе, в стороне Тима, с каждым днем все настойчивее погромыхивали пушки. Через Рогозцы все чаще проезжали повозки и грузовики, заполненные бойцами, на которых белели повязки. Раненых везли почти каждый день. А это значило, что бои не затихают. Но немцам пока что не удавалось продвинуться дальше Тима. Однако это никого не успокаивало. Сводки Совинформбюро становились все более тревожными: упорные бои на Можайском, Малоярославецком направлениях. Можайск, Малоярославец... Ведь это уже близко к Москве.

«Не могу больше дома сидеть! – сказала себе в конце концов Саша. – На фронт!»

Не надеясь, что ей удастся попасть в армию через военкомат – прежние ее попытки оказались безуспешными, – Саша пошла в райком комсомола, который вместе с другими учреждениями района был эвакуирован в Рогозцы. Она уже знала, что многим знакомым ей ребятам, комсомольцам, которые захотели пойти добровольцами, райком комсомола помог попасть в армию, даже кое-кому из тех, кто еще не достиг призывного возраста.

Может быть, теперь, когда нашим на фронте так трудно, возьмут и ее? Ведь людей, наверное, большая нехватка, вон сколько раненых везут с передовой.

«Маме пока ничего говорить не стану, – предупредила себя Саша. – И так она из-за братьев ночами не спит, на почтальона каждый раз со страхом смотрит – не несет ли похоронную. А теперь еще из-за меня будет... Потом ей скажу. Надо суметь так сказать, чтобы мама не очень расстроилась. Но сначала – что решат в райкоме?»

А в райкоме ей ответили то, что она однажды уже слышала: «Девушек не посылаем». Саша попыталась настаивать. Снова и снова повторяла, что умеет стрелять, сможет стать радисткой или хотя бы медсестрой. Но ее доводы, как и раньше, когда она пыталась вступить в тульский коммунистический батальон, не возымели действия. Разобиженная до слез, Саша пошла в райком партии, то есть в свой родной дом: там в одной из комнат разместился весь райкомовский аппарат после эвакуации из Тима. Секретарь райкома Нефедов уже хорошо знал Сашу. «Нефедова попрошу!» – на свой разговор с ним Саша очень надеялась.

Выслушав Сашу, Нефедов слегка улыбнулся, подождал, пока она немного успокоится, и сказал:

– Ты на комсомольских райкомовцев не обижайся. Там же остались, считай, только такие девицы, как ты. Первого секретаря только что в армию взяли, да и остальных... А добровольцев и доброволок вроде тебя знаешь сколько туда ходит? И все требуют... – Нефедов помолчал, внимательно посмотрел на насупленную Сашу.

– На фронт еще успеешь. Здесь тебе дело найдем...

– Не хочу я в тылу спасаться!

– Не ерепенься! Я тебе дело предлагаю. Ответственное и важное для фронта.

– Какое?

– Возглавить райком комсомола.

– Мне? – Саша не поверила своим ушам.

– Тебе, – спокойно подтвердил Нефедов. – Что удивляешься? Не знай я тебя и все ваше семейство – не предлагал бы. Девушка ты боевая, еще в школе комсомольским секретарем была...

– Так то в школе. Но целый район...

– Так и ты теперь не та, что в школе. Поучилась, выросла. Давно к тебе приглядываюсь. Характер твой – вполне для руководящей работы. Можешь мне верить – по этой части я людей понимаю.

Саша была ошеломлена предложением Нефедова. Правда, и в школе, и в институте, и в колхозе сверстники считали ее своей заводилой, и если она что-нибудь затевала, ей удавалось увлечь их. Но комсомол целого района, да еще разделенного линией фронта!..

– Не справлюсь я...

– А хочешь справиться? – спросил Нефедов.

– Если надо...

– Ну, если понимаешь, что надо, – значит, справишься. Выручай свой райком, Саша. Война, людей нехватка.

– Ладно... – в глазах Саши еще видна была растерянность. Но она уже деловым тоном спросила:

– А что делать-то?

– Главное – подымать молодежь на борьбу с фашистами. Чтобы армии помогала. И трудом и... – Нефедов несколько секунд помедлил, словно раздумывая, сказать ли Саше напрямую то, что он держит в мыслях. И сказал:

– Вот что, Саша! Половина комсомольских организаций нашего района уже на подпольном положении. Не исключено, что на таком положении окажутся и остальные твои комсомольцы.

– Вы думаете, немцы придут сюда?

– В наших местах немцы вперед пока не очень лезут. Под Москву силы стягивают.

– Неужели Москву возьмут?

– Никогда! А вот Рогозцы... не знаю. Но воевать и за них и за каждую нашу деревню будем. А комсомольцев... –  Нефедов испытующе посмотрел во внимательные и грустные Сашины глаза, – комсомольцев, пока время еще позволяет, надо готовить, на случай, если немцы все же придут. К борьбе готовить. Правда, парни уже в армии. Почти одни девушки остались. Но и они многое могут сделать... Понятна тебе задача?

– Понятна.

– Учти – с комсомольцами, которые уже за линией фронта, надо связь постоянно держать, – добавил Нефедов. – Через фронт наши люди ходят.

– Это я слышала, – ответила Саша. – Ночами через лес.

– По-разному... Фашисты на нашей земле, а все же хозяева на ней мы. Вот что, Саша. Ты в наших местах каждую тропку, каждый кустик знаешь. Может быть, и тебе придется сходить на ту сторону. Не струсишь?

– Схожу, если надо. Только чтобы мама не знала.

– Не бойся, не выдам. Сама не проболтаешься, так не узнает. Если что, скажем – по району поехала. Ну что, обо всем договорились?

В этот же день Саша приняла дела райкома. Впрочем, принимать было не от кого. Как в гражданскую войну, на дверях райкома комсомола можно было бы, пожалуй, повесить объявление: «Райком закрыт, все ушли на фронт». Саше предстояло по существу заново «открыть райком».

С той поры как Саша стала работать в райкоме, ее почти перестали видеть дома. Она пропадала целыми неделями – ходила из села в село, проводила комсомольские собрания и просто разговаривала с парнями и девушками, словом, организовывала молодежь на все нужные дела, в каких та могла принять участие. Это были не только дела, обычные для сельского района, вроде хлебосдачи или заготовки кормов к зиме. Фронт проходил через район, и надо было помогать фронту – чинить дороги, рыть окопы. Саша убеждала девчат идти на курсы медсестер, подбирала из молодежи наиболее подходящих для партизанских отрядов.

Домой Саша забегала только, чтобы помыться, переодеться, иногда – отоспаться, а главное – чтобы повидать отца и мать, успокоить их. И, побыв дома несколько часов, опять исчезала – часто на несколько дней. Уходя, всегда предупреждала мать: «Не беспокойся, я по району».

Саша не обманывала. Она действительно уходила «по району». Но мать не знала, что ее дочь бывает, причем не только по своим комсомольским делам, и в тех селах района, что за линией фронта. Да и зачем матери было знать, что темной осенней ночью идет Саша через черный от мрака лес, через глубокие овраги, идет, стараясь ступать так, чтобы под ногой не хрустнул ни один прихваченный первым заморозком листок, чтоб не услышали немцы, если они близко.

Навсегда останется в ее памяти то хмурое осеннее утро, когда, перебравшись ночью через фронт, она огородами вошла в занятое немцами село и впервые совсем близко увидела одного из них. Нет, этот немец в тот момент, когда она его увидела, никого не убивал, не грабил. Молодой, веснушчатый, с рыжеватыми волосами на непокрытой голове, он стоял возле калитки в накинутой на плечи зеленой шинели с серебристыми пуговицами, сонно смотрел на улицу, потягивая сигарету. Но это был фашист, он стоял возле чьего-то чужого дома, как хозяин! И Саше потребовалось немало выдержки, чтобы пройти мимо него со спокойным видом.

В Беседине, Стеновом и других селах Тимского района, занятых немцами, никто из них не обращал особого внимания на невзрачную видом деревенскую девушку в потертом ватнике, в залатанных сапогах, закутанную в теплый платок, – мало ли таких... Не привлекала внимания немцев она и в самом Тиме. А ее часто можно было видеть там, особенно на главной улице или на горе, у старинного собора, откуда так хорошо виден Тим со всеми проходящими через него дорогами. Если бы немцы решили проверить, что это за девушка, то убедились бы, что она местная, документы в порядке, и отпустили бы ее с миром. В том случае, конечно, если бы не догадались, зачем она в Тиме.

Саша пробыла в городе четыре дня. Выполняя поручение Нефедова, она не знала, что выполняет переданное ей через него задание командования. Все эти дни Саша наблюдала за движением немецких войск по дорогам, что вели через Тим к линии фронта. Неслись колонны автомашин, гремели танки, шли бронетранспортеры с пехотой. Неужели и на этом участке немцы готовятся к новому броску? Вглядывалась в катящие по дорогам фашистские машины, считала их, следила, в каком направлении они движутся: «Неужели вот так же пойдут они и через наши Рогозцы?»

...И снова темная ночь, и рискованный обратный путь перелесками и оврагами в обход немецких позиций. Снова родной дом, обрадованные глаза матери:

– А я-то тебя заждалась, все беспокоилась!

– А что беспокоиться, мама? Я проводила комсомольские собрания по деревням.

– Спасибо, комсомолка! – поблагодарил Нефедов, выслушав Сашин отчет. – Сведения твои ценные.

Стояла сухая, с легким морозцем по ночам, погода. Лужи на дорогах подергивало ледком, но снег еще не выпадал. Наступило то затишье в природе, какое бывает между осенью и зимой и тянется порой довольно долго, а кончается всегда как-то внезапно: проснешься утром – за окном бело от снега, что выпал ночью; осень, стоявшая в обороне, тихо отступила, отдала позиции зиме.

Кончилось в эти дни и недолгое затишье на фронте близ Рогозцев. Собственно, полного затишья и не было – бои продолжались и раньше. Но теперь они усилились, – видимо, немцы, ободренные тем, что подошли к Москве, решили добиться большего успеха и здесь.

Все явственнее слышались теперь в Рогозцах и окрест раскаты артиллерийского грома. Районные учреждения, которые в свое время эвакуировались в Рогозцы из Тима, стали готовиться к новой эвакуации. Готовился и райком. В просторном доме Кулешовых появился новый постоялец-генерал Александр Ильич Родимцев. Штаб его дивизии разместился теперь в Рогозцах. Как-то однажды генерал сказал Саше:

– Слышал, вы, Саша, в армию очень хотели. Что ж, характер у вас для фронта вполне подходящий. Могу без канители в свою дивизию зачислить. Дело найдем. Согласны?

– Ой, еще бы! – обрадовалась Саша. – Только ведь я в райкоме... Надо у Нефедова спросить.

– Договоримся! – пообещал Родимцев.

Саша старалась понять, почему генерал вдруг сделал ей такое предложение? И какое дело он хочет найти ей в своей дивизии? Может быть, он знает от Нефедова, что она, по его заданиям, ходила через фронт? Ведь собранные ею сведения, конечно, переданы в штаб Родимцева. Может быть, он и поинтересовался у Нефедова, кто добыл их? А прямо не сказал...

Саша ждала, что же решит в отношении нее Нефедов. Но все ожидания были тщетны, ее оставили на прежней работе.

...Уже выпал первый снег. Каждый день Саша слышит в сводках Совинформбюро только одно: «Наши войска вели бои с противником на всех фронтах». Но известно – бои идут под Москвой: порой в сводках упоминаются Тульское, Волоколамское, Клинское, Сталиногорское направления. А это значит, что враг совсем близко подошел к столице и с запада, и с севера, и с юга. Немцы продолжают наступать и недалеко от Рогозцев, севернее, там, где проходит железная дорога на Воронеж. Со дня на день они могут начать наступать на фронте перед самыми Рогозцами.

Началась эвакуация. Саша обязана уехать с райкомом. Но отец и мать пока что не хотят трогаться с места: может быть, еще не допустят немцев...

До свиданья, Рогозцы...

На выезде из села Саша оглянулась на его белые хаты, хмурые под крышами, присыпанными молодым снежком. Родной дом... Неужели сюда войдут враги? Неужели на вешалке у входа, на той самой, с которой, одеваясь в дорогу, она час назад сняла свое пальтишко, будут висеть их мутно-зеленые шинели? А на кровати, на которой сейчас лежит больной отец, развалится какой-нибудь фашист и, дымя сигаретой, будет поплевывать на пол, который Саша и мать всегда так тщательно мели и мыли. А на стене между окон, где фотографии дорогих и близких людей, фашисты повесят портрет своего чубатого фюрера. Нет, это немыслимо!

Вместе с райкомом Саша перебралась в Старый Оскол, городок при узловой станции с тем же названием. В этом Маленьком городке, в мирное время тихом и немноголюдном, теперь было очень оживленно. Здесь обосновались разные областные организации, еще раньше эвакуированные сюда из Курска. Старый Оскол стал как бы временным областным центром. Вдобавок сюда же перебралось и руководство районов, занятых врагом, в том числе и Тимского. К этому времени обстановка сложилась так, что в райкоме комсомола осталась по существу одна Саша: остальные члены райкома были либо в армии, либо в партизанах. То же случилось и с комсомольскими активистами и с рядовыми комсомольцами. Очень многие из них ушли из родных мест с отступающими войсками. А с теми, кто остался в занятых врагом селах, теперь, когда шли бои, нелегко было связаться.

Словом, обстановка сложилась так, что Саше, как секретарю райкома комсомола, практически руководить было уже некем. Но не сидеть же без дела в такое время! «Может быть, теперь меня отпустят в армию?» – вернулась она к давней мысли.

Она пошла к Нефедову и высказала ему все это. Но Нефедов ответил:

– Опять ты рвешься! Здесь еще понадобишься. Жди. Вскоре после разговора с Нефедовым Сашу вызвал другой секретарь райкома партии, Шевченко.

Саша знала, что Шевченко руководит партизанами и подпольщиками, и догадывалась, зачем он ее вызвал. Она ждала этого вызова. Давно ждала и все-таки не могла сдержать волнения.

– Ну как, Саша, – спросил Шевченко, – можешь ты сходить для одного дела на ту сторону?

– Схожу, – не раздумывая, ответила Саша. – А куда?

– В Николаевку. Бывала там?

– Нет. Но знаю где. А что там делать?

– Сейчас объясню...

Шевченко нагнулся и вытащил откуда-то из-за письменного стола, за которым сидел, небольшую, диаметром с блюдце, круглую коробку.

– Знаешь, что это такое?

– Нет... – Саша с любопытством смотрела на непонятную коробку, которую Шевченко положил перед собой на стол. Толстая, черная, что-то вроде ручки посредине на крышке. – На рулетку похоже...

– Это мина, – пояснил Шевченко. – Штучка маленькая, как видишь. Но если рванет – как хороший снаряд. Я дам тебе еще одну такую, и ты с ними проберешься в Николаевку.

– А не взорвутся у меня? Вы покажете, как обращаться?

– Покажу. Так вот, слушай. Ночью отправим тебя на передний край. Разведчики проведут через фронт.

– Я и одна ходила.

– Не храбрись. Сейчас положение другое. Позиции немцев плотно расположены, без разведчиков можешь напороться. Так что рисковать понапрасну не будем. Договорились?

Саша в ответ молча кивнула.

– А теперь слушай задачу. В Николаевке у немцев резервы, тылы, комендатура. – Очевидно, заметив в глазах Саши тревогу, он улыбнулся ободряюще: – Да ты не робей, если патруль остановит. Документ дадим надежный.

– Я не робею, – поспешила заверить Саша.

– В Николаевку адрес дадим, – продолжил Шевченко, –  устроишься на работу...

Обстоятельно объяснив, в чем должна состоять задача Саши, Шевченко отпустил ее, сказав, чтобы она была готова к завтрашнему дню.

На следующий день в назначенное время Саша явилась к Шевченко. Он оглядел ее наряд: теплый платок, незамысловатое пальтецо, сапоги, в руках большая плетеная кошелка, набитая довольно туго. Все, как он велел.

– Чем кошелку-то набила? – спросил Шевченко.

– Как вы сказали – платье положила, белья... Но все такое, чтобы немцы не позарились.

– Очень хорошо. А теперь – получай документы. Саша внимательно рассмотрела их. «Вера Михайловна Морозова». Со снимка в паспорте смотрела на Сашу она сама, такая же, как на фотографии в комсомольском билете. Но билет Шевченко уже спрятал себе в сейф – до ее возвращения. Как в армии: разведчики, уходя на задание, оставляют документы.

Все как будто в порядке. В паспорте штамп немецкой комендатуры, справка от старосты... Опасаться, пожалуй, нечего. Но все-таки... Хорошо, что ничего не знает мама.

– Ознакомилась, Вера? – Шевченко назвал Сашу уже новым именем. – Запомни все, что в документах, написано.

– Уже запомнила.

– А теперь научу с этими штуками управляться. – Шевченко положил на стол уже знакомую Саше, похожую на рулетку мину и рядом с нею еще одну такую же. – Вот этой рукояткой заводишь пружину. Как у часов. А этот рычажок устанавливаешь на цифре, которую выберешь по обстоятельствам. Если хочешь, чтобы взорвалась через час после установки – ставь на цифре «один», через два – на цифре «два». Понятно?

– Понятно. Все очень просто. Как в будильнике.