Текст книги "Хрустальный дом"

Автор книги: Юрий Яровой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Но против секции вдруг восстал Ваграм Васильевич: пока материал не запатентован, его не должен никто ни видеть, ни трогать, ни, упаси бог, вынести из стен института. Точка. Никаких возражений. Очевидно, они Ольга Михайловна и Мочьян – разговаривали "крупно". Очевидно, Ольга Михайловна пошла на крайние меры, иначе Мочьян так быстро бы никогда не развернулся. А тут буквально на второй день, после "двуединого", как иронически отозвалась Ольга Михайловна, заседания на площадке за лабораторией стройматериалов, рядом со старым гаражом, появились дюжие плотники и в два счета возвели тесовый забор с будкой и вахтером. Вахтера, разумеется, "возвел" сам Ваграм Васильевич, ограничив доступ на площадку только тем лицам, которые оказались невольными свидетелями штамповки "твердой воды" и попали в "контрольный список". Вот так и оказалось, что я в числе еще восьми лаборантов, техников и инженеров из лаборатории стройматериалов, которые были освобождены от своих прямых обязанностей, строил секцию-кристалл. Строил под руководством самой Ольги Михайловны.

Не все было гладко, немало времени мы помучились с клеями – как их, эти блоки, скреплять, в самом деле? – но в конце концов секцию все же построили. С виду это был причудливый домик-аквариум, как две капли похожий на стеклянные сооружения, которые появляются время от времени в парках и на бульварах, зазывая своими прозрачными стенами выпить чашку кофе, отблагодарить за шашлык... С той лишь, правда, разницей, что наш домик-аквариум был все же непрозрачный. Хотя, с другой стороны, из него-то было видно все!

Однажды я Ольгу Михайловну застал в домике несколько смущенной. Она сидела посреди комнаты (если это причудливое, со скошенными гранями помещение можно только назвать комнатой), рядом с ней на полу сидел Ленчик... Впрочем, на него я в тот момент внимания не обратил – удивляла меня лишь Ольга Михайловна, и только позже, уже у себя в БНТИ, я сообразил, что... Что-то произошло. Трудно вот так сразу разобраться в ворохе вдруг поднявшихся мыслей, каких-то полузабытых эпизодов, разговоров, шепотков даже... Раза два я их встречал на улице, идут рядом, в руках Леонида, к моему удивлению, ее сумка... Поздоровался, а... прошли, словно и не слышали. И второй раз примерно то же. И поползли, поползли по коридорам института всякие слушки и разговорчики... Мерзко все это слышать. Хорошо ей в обществе Леонида, я же это вижу, ну и ладно. Должен же человек хоть где-то, хоть рядом с кем-то душой отдыхать. И вот там, в "хрустальном домике", как окрестили наше сооружение лаборанты-стройматериаловцы, они тоже часто бывали вместе – как всегда, молчали или Леонид что-то рассказывал вполголоса, только ей, а она... У нее всегда был такой вид, что дремлет. Такое отсутствующе-печальное выражение: глаза полуприкрыты, руки под мышками, легкая блуждающая улыбка, сидит, откинувшись на спинку стула или скамьи... Отдыхает, одним словом. А на этот раз... А может, мне все это примерещилось? Слухи, шепотки тут всякие по коридорам... И не хочешь, а начнет в голову лезть всякая мерзость.

– Володя? – удивленно подняла она голову, как будто я с Луны свалился. – А, Володя... Проходи, проходи... – Вытащила из кармана кофты сигареты и протянула мне. Себе тоже взяла, размяла, сунула в рот, передвинула в уголок и рассмеялась:

– Здесь, Володя, курить нельзя. Спрячьте сигарету.

– Почему? – оглянулся я.

– Испортите першпективу, – улыбнулась она, обводя вокруг себя рукой.

Теперь я огляделся повнимательней и наконец-то кое-что понял. Стены у домика не то что прозрачные, а... просвечивающие. Светло-голубые. Впрочем, цвет их определить с первого взгляда невозможно – меняющийся какой-то.

– Сейчас да, – сказала Ольга Михайловна, – день ясный, значит, светло-голубые, отражают небесный купол. – И все это она мне объяснила, думая, видимо, совсем о другом. С отсутствующим каким-то взглядом.

Я попробовал чуть переместиться... Как раз в той самой точке, где... А где же он, оглянулся я? Ленчик-Леонид исчез – тихо, бесшумно, словно призрак. М-да... Но что меня сюда привело? А... Я еще чуть сдвинулся, и... стена, точнее грань, обращенная к небу, исчезла! Словно растворилась в воздухе. Это было так неожиданно, что я невольно рассмеялся. Сдавленный такой, на редкость глупый смешок.

– Что такое? – спросила Ольга Михайловна, догадалась и освободила свой стульчик; – Присядьте, Володя.

Я присел и... Почему я этого не замечал раньше? Ведь десятки раз бывал в этом отсеке кристалла, а вот ни разу... Все стены и потолок, тоже собранный из блоков "твердой воды", исчезли, и было такое ощущение, что стоишь где-то на плоскогорье, откуда во все стороны даль неоглядная. Вот, оказывается, что такое "открытый объем Виноградовой"...

– Угу, Володенька, – согласилась Ольга Михайловна. – В городах мы эти объемы создавать научились – площади, ансамбли зданий, а вот внутри дома...

Она все же закурила. И – странное дело! – неоглядные дали сразу же подернулись дымкой, а стены, до того, казалось, невидимые, проступили, но пока еще нечетко, словно вокруг тебя стал сгущаться легкий туман.

– Вот, Володя, я и пытаюсь уловить сию першпективу, – опять на старинный лад произнесла она свое любимое словечко. – Только очень сложно оказывается это – сохранить квартиру открытой. Вот минуту назад мы с вами были на свежем воздухе, в горах, Володя?.. А стоило задымить старой скворечнице – и все, пропала першпектива. А если комнату заставить мебелью? А шторы повесить? Удастся ли найти такие пропорции и такую толщину стен, чтобы, отдернув шторы, человек всегда оказывался под небесным куполом? Вот в чем штука...

Ольга Михайловна взяла карандаш и вновь склонилась над планшетом, присев на корточки. Я не сразу сообразил, что она рисует: обведет участок бумаги ломаной линией и начинает тушевать. Одни пятна светлые, другие чуть темней, третьи еще темней... И вдруг, отклонившись назад, я увидел, что пятна сливаются, образуя четкий рисунок... Дом? Еще один причудливый "улей", сросток кристаллов-октаэдров...

А дальше все вдруг пошло кувырком. Началось с величавого Ваграма Васильевича, который решил форсировать патентование. Вызвал однажды к себе в кабинет Леонида... Леонида Григорьевича, как Ваграм Васильевич выражался без тени улыбки; там был, как потом я выяснил, эксперт по делам изобретений, который, видимо, и подготовил все бумаги, а эти бумаги Ваграм Васильевич без лишних слов положил перед смущенным Ленчиком.

– Читай, подписывай, – радушно пригласил Мочьян. – Вот у товарища, указал он на эксперта. – Такие открытия делаются раз в столетия, так я говорю?

Ленчик послушно прочел все бумаги, Ваграм Васильевич подал ему для подписи свою авторучку, Ленчик нашел первую графу для подписи и, к немалому изумлению Мочьяна, вычеркнул свою фамилию. Впрочем, Ваграм Васильевич, видимо, подумал, что он вычеркнул как раз не свою фамилию...

– Как так? – уставился он на Ленчика. – Ты в присутствии товарища из управления отрицаешь мое участие в разработке методики, в экспериментах, в технологии даже? Да как это прикажете понимать? – В горестном недоумении уставился он теперь уже на "товарища из управления".

– Я вычеркнул не вас, Ваграм Васильевич, а себя, – сказал Ленчик, повергнув Ваграма Васильевича в еще большее недоумение. Бедный Ваграм Васильевич! Ему предстояло пережить еще один удар... – Это идея Ольги Михайловны, – заявил Ленчик. – Я лишь... я исполнял лишь.

– Ба! – воскликнул потрясенный Мочьян. – Этого еще не хватало... И здесь мадам Виноградова! Но это невозможно! Чушь, молодой человек. Чушь!

Конечно, чушь. Одно дело, когда твоим соавтором оказывается молодой, никому не известный техник-лаборант – исполнитель и только, и совсем другое, когда известный на всю страну архитектор, автор самостоятельных изобретений, без всяких соавторов... Чушь, конечно, кому это не ясно? Но переубедить техника Ваграму Васильевичу так и не удалось.

И настали для нас черные дни. Для нас, конечно, сказано слишком – для Ольги Михайловны да для Ленчика. Вахтера из будки изъяли, дверь в будку опечатали, а дабы не нашлось любителей-фотографов, пожелавших запечатлеть "хрустальный дом" с крыши лаборатории стройматериалов или с забора, по приказу директора "впредь до завершения патентования нового стройматериала" "хрустальный дом" затянули старым брезентом, пропитанным маслом, бензином и еще черт те чем. Этим брезентом, как утверждали лаборанты-стройматериаловцы, монтажники в свое время закрывали пресс-гигант, когда над ним была разобрана крыша.

А потом вдруг... Вспоминать даже неприятно. А потом вдруг однажды в институт заявился долговязый Олежечка. Вообще-то в институте он бывал и раньше – по семейным, так сказать, делам... Впрочем, как очень скоро выяснилось, и на этот раз он пришел по сугубо "семейным делам".

– Старик! – радостно приветствовал он меня от порога. – Сколько лет, сколько зим!

Эдакий очаровательный дылда с несокрушимым оптимизмом! И такая роскошная улыбка!.. Все мои дамы моментально "потеряли глаза".

– Слушай, старик, – похлопывая меня по плечу и просто сияя от счастья, что разыскал наконец закадычного друга, заговорил, как ему казалось, шепотом, конфиденциально, Олежечка на всю комнату, – тут у вас работает один чудик, "твердую воду", говорят, изобрел. Познакомь меня с ним – маман мне все уши о нем прожужжала... А? Будь другом.

Познакомил. Он бы и сам познакомился – без моего посредничества. Так уж лучше со мной, решил я, все же чувствуя что-то недоброе.

Ленчика мы нашли у пресса. Готовил к разрушению железобетонную плиту. Вяло как-то возился у пресса, словно старик. Грустное зрелище.

– Вот этот шибздик? – удивился Олежечка. Пригляделся повнимательней и уверенно заявил: – Он. Знакомь, старик.

Он сам представился:

– Олег Виноградов. – И, широко, от души улыбаясь, уточнил: – Сын божьей милостью профессора Виноградовой.

Но Леонид, видимо, догадался об этом еще раньше. Стушевался, опять не знает, куда девать руки...

– Слушай, старик, – доверительно наклонился к нему Олежечка. – Ты ж не свихнулся, а? Ну, маман, я понимаю, осень и все такое... Но ведь тебе-то двадцать, двадцать три от силы? Ну, нелепо, старик, а? Смеются ведь. Доктор архитектуры, без пяти минут академик и... Да ладно, не в должностях дело. Просто по-человечески пойми: ты и я. Хе! Папаша... Ну? Внятно объясняю ситуацию? Нелепо ведь. Иду я по прошпекту, кадрирую, так сказать, под ручкой кое-что... Прыскает в ладошку, старик. "С кем это твоя мамочка? Он и есть? Хи-хикс..." Это она про тебя, старик. Внятно? Нелепо, неуж сам не понимаешь? Да и муж... Отец, стало быть, мой есть ведь, никуда не делся. Ну, повздорили, ну, развелись... Все бывает в нашей жизни. Я, может, сам уже того." Папаша. Внятно? Так ведь он, мой папаша, у нас бывает в доме регулярно. Представь кино: ты, понимаешь, с маман... ну, естественно, жизнь есть жизнь, куда денешься? А тут вваливается папаша... С букетом, с шоколадом. Регулярно, между прочим. Внятно? Он, может, еще не все потерял, надеется, а? Ну, старик, очнись!..

– Да, да, – и в самом деле очнулся Леонид. – Вы правы, нелепо все это. Вы правы. Спасибо за совет. Я – я все знаю. Извините.

– Ну и вот! – обрадовался Олежечка. – Я же знал – затемнение, с кем не бывает? Жизнь есть жизнь. Извини, что не так, а, старик?

Он в знак доброго расположения к нам похлопал по плечу сначала Леонида, потом меня... Леонид под его могучей дланью сжался, такой маленький, такой тщедушный... Смотрит куда-то мимо, в пол.

– Будем друзьями! – крикнул уже от двери Олежечка... Хм, Олежечка... А ведь она его только так и зовет, и без всякой иронии к тому же. Вот дела!

О том, что Леонид исчез – не является в институт, я узнал от Ольги Михайловны. Пришла однажды в БНТИ рассерженная, даже не поздоровалась, полистала для виду какой-то бюллетень, а потом говорит:

– Проводите меня, пожалуйста.

В институте разговаривать со мной не стала – вышли на проспект. Долго молчала, а потом вдруг выпалила:

– Кто вам дал право вмешиваться в мою личную жизнь?

С огромным трудом мне удалось убедить ее, что моя роль в этом "вмешивании" балалаечная – присутствовал при сем, и только.

– Вы лжете, Володя. Он не мог вести себя так подло, – отрезала она на прощание. "Он" – ее Олежечка. – Он не мог так поступить. Я не верю вам. Не верю.

Но потом, кажется, поверила...

А потом и вообще из института ушла. Вскоре после того знаменитого пожара, за который наш величавый Ваграм Васильевич был оштрафован, как утверждает молва, на круглую сумму. Хотя, как следует из акта пожарников, вся вина Ваграма Васильевича состояла в том, что своим двухметровым забором, которым был отгорожен от мира сего "хрустальный дом", он преградил "пожарным машинам дорогу к очагу воспламенения". А очаг воспламенения, как утверждает все тот же "пожарный акт", находился в старом гараже, куда годами сваливался всякий хлам, обтирочные концы, банки с растворителями и все такое, и который Леонид, видимо, очищая гараж от блоков "твердой воды", столкал в угол, в большую кучу. Ну а когда все это вспыхнуло, включая и масляный брезент на "хрустальном домике"... Горело недолго. А от домика-кристалла остался один железный каркас. Так он и торчит за лабораторией стройматериалов – отсюда, с лестничной площадки между первым и вторым этажами, где мы застряли с Ольгой Михайловной, виден лишь его угол.

– Значит, вы, Володя, не пробовали?

– Нет. Да и кто меня пустит к прессу?

Ольга Михайловна глубоко вздохнула, выбросила сигарету и сказала:

– Жаль. А я вот...

И оборвала себя.

– Да я тоже, – догадался я, что она хотела сказать. – Иду по улице, подниму голову... кирпич, камень, теснота. Пещерные мы люди, правда, Ольга Михайловна? Все норовят забиться, зарыться в свою норку-квартирку. Мы строим дома так, чтобы они смотрели на нас, ползающих по земле. – Меня вдруг прорвало: – Знаете, Ольга Михайловна, это все оттого, что мы привязаны к земле. Иного нам пока ничего и не нужно – мы живем в одной плоскости. Но когда-нибудь люди все равно станут жить в объемном пространстве. Не знаю, как уж это получится – научатся ли летать с помощью моторчиков каких-то или крыльев, а может, вообще преодолеют гравитацию... И вот тогда все изменится: сам облик домов, городов... понимаете? Дома повернутся фасадами к небу, раскроются... да?

Ольга Михайловна посмотрела на меня с интересом:

– Раскроются?

– Да. Разве вы не это подразумевали, когда ввели термин "открытые объемы"? Придет время, когда мы неизбежно должны будем отказаться от кирпичных и железобетонных коробок. Но что придет им на смену? Дома-чаши, дома-цветки, дома-кристаллы... И все они будут обращены к небу, к солнцу! Вот тогда и потребуется совершенно новый материал – разве из кирпича сделаешь дом-цветок? А когда все это поймут... Научатся делать хрустальные блоки. Неизбежно.

Ольга Михайловна задумчиво покачивала головой:

– Да... Он так мне и говорил: "Человек пока еще очень слаб, ему нужна скорлупа..." – неожиданно, словно осененная догадкой, она схватила меня за рукав: – Раз вам снятся дома-цветки... Нечего вам пережевывать чужие мысли! Идем, идем, Володя. Раз знаете, что нужно делать, – делайте! Рисуйте, придумайте... – Она тащила меня по коридору словно нашкодившего мальчишку – за рукав. – Раз вам снятся дома-цветки, рисуйте! Тоже мне фантазер для себя... Я заставлю вас работать, заставлю...

И вдруг остановилась, запыхавшись, круто повернулась ко мне и сказала, глядя в глаза:

– А ведь я чувствовала, что в вас тоже есть что-то... от него.