355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Петухов » В поисках 'чудовища' » Текст книги (страница 1)
В поисках 'чудовища'
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 11:39

Текст книги "В поисках 'чудовища'"


Автор книги: Юрий Петухов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Петухов Юрий
В поисках 'чудовища'

ЮРИЙ ДМИТРИЕВИЧ ПЕТУХОВ

В ПОИСКАХ "ЧУДОВИЩА"

Задрожали от его рева стороны света,

небосвод, поднебесье, земля и горы.

Махабхарата

Клянусь, ни львы, ни тигры, ни медведи

Столь не страшны! Никто б не изобрел

Такую тварь, хотя б в горячке бредя!

Л. К Толстой "Дракон"

Мы прошли "дорогами богов" вслед за нашими далекими родичами-переселенцами, заложившими в основание античной культуры один из краеугольных камней – культ божества, ставшего покровителем поэзии и искусств. И теперь, не повторяясь и не углубляясь в рассмотренный уже процесс миграции, мы вправе задаться вопросом: а могло ли такое непростое, растянутое во времени вторжение оставить всего один, пусть и необычайно глубокий след? Могло ли воздействие "северных варваров", столетиями оседавших в средиземноморских краях, ограничиться привнесением одной лишь божественной тройки – Лато, Артемиды, Аполлона или, как их называли на родине. Лады, Лели, Кополо? Ответ, вероятно, должен быть однозначным – нет, не могло! Пришельцы-праславяне, даже если бы они и задались такой целью, не смогли бы оставить часть своих кумиров на родине, а часть прихватить с собой – народные верования не саквояж туриста. И потому у нас есть все основания думать, что при глубинном проникновении в античную, да и в иные мифологии, мы сможем выследить собратьев Кополо, как бы тщательно им не удалось замаскироваться под "греков", "малоазийцев" или кумиров других народов.

КОГО УБИЛ БЕЛЛЕРОФОНТ?

...Беллерофонту убить заповедал Химеру

Лютую, коей порода была от богов,

Нe от смертных...

Гомер, "Илиада"

Существует мнение, что "Илиада" – это сплав множества вполне самостоятельных мифов и легенд, собранных вокруг одного сюжетного стержня и более того – искусно подогнанных к нему. Сейчас уже мало кто верит, что все в ней создано одним человеком, будь хоть трижды гением. Так или же иначе – не столь важно. Ведь в любом случае в основе самой поэмы и ее песен лежат предания, сказания, существовавшие в Средиземноморье задолго до Гомера и его возможных соавторов.

Один из таких вставных мифов повествует о герое ахейцев, свершавшем свои подвиги в Ликии. Попал он туда по навету отвергнутой им совратительницы, царской жены. Последняя, извратив события, нажаловалась мужу, и "разгневался царь таковое услыша; но убить не решился: в душе он сего ужасался; в Ликию выслал его и вручил злосоветные знаки, много на дщице складной начертав их, ему на погибель; дщицу же тестю велел показать, да от тестя погибнет". Знакомая история – слабовольный вождь-монарх посылает неугодного погибать куда подале от своего королевства с соответствующей запиской. Примерно так же хотели расправиться спустя много веков с Гамлетом. Ту же схему мы найдем во множестве сказок самых разных народов.

Звали героя Беллерофонтом. Был он внуком знаменитого Сизифа – основателя Коринфа, и сыном Главка. Царский сын и, следовательно, сам по рождению царь – хотя бы в будущем. Рядом с ним еще множество царей – на Пелопоннесе ли, в Малой ли Азии, в Эгеиде. Кругом одни цари! И до и после! И Одиссей хитроумный, и Менелай златовласый, и Агамемнон "пространновластительный", и Ахиллес благородный...

Мы как-то привыкли к этому титулу "царь" для племенных вождей Средиземноморья – он встречается сплошь и рядом не только в детских переложениях, но и во всех без исключения научных и научно-популярных изданиях. Мы употребляем его легко и бездумно, несмотря на то, что "цари" зачастую владели войском в пятнадцать-двадцать челядинов и клочком земли в две-три квадратных стадии.

Как читатель догадался, мы делаем небольшое отступление. Но оно необходимо, потому что мы обязаны научиться смотреть на вещи и события трезво. "Взгляд со стороны" и "любование отдаленным" вплоть до обожествления и, уж как минимум, до "оцарствления", всегда играют не на руку исследователю. И мы очень многое поймем, если задумаемся – почему безоговорочно признаются монархами и самодержцами племенные "царьки" в одних местах и почему ну никак не признают царями властителей других мест? О ком речь? О русских князьях, почти каждого из которых можно было бы сравнить по влиянию и могуществу с римским императором или византийским базилевсом, но которые не удостаивались даже звания "царя". Лишь с Ивана Грозного якобы пошло "царство" на Руси. А до него?

Разумеется, мы сейчас говорим не о полноте власти и не о классических определениях, под которые, кстати, греческие "царьки" никак не попадали. А о значимости и об оценке! Святослав! Владимир! Ярослав! И те, кто был до них, и те, кто пришел на смену, – ничуть не уступали европейским монархам, а по большей части и превосходили их по всем параметрам. Да что там названные! Практически любой из удельных князей периода раздробленности превосходил и по мощи, и по количеству земли, и по численности населения признанных "царей" и "королей", которые не всегда могли состязаться даже с боярами этого князя. И все же: "князь"! Правда, на Руси существовали свои титулы, и их носители не считали себя обиженными, но опять-таки оценка в нашем восприятии: "царь Одиссей хитроумный" и какой-то там, скажем, князь тверской или рязанский. Первое звучит и порождает гордость. Второе – так себе, подумаешь! Хотя у этого "князька" в одной какой-нибудь деревеньке, о которой он и сам мог не подозревать, разместилось бы все "царство" да впридачу бы и парочка соседних.

К чему все это говорится? А к тому, что за словами мы должны видеть их содержание. Видеть совершенно четко! Ибо одно дело читать мифы, предания как беллетристические произведения, восхищаясь, соболезнуя героям, сопереживая, превознося и так далее, и совсем иное – представлять этих героев реальными людьми, не впадая в поэтические восторги и понимая, кто перед тобой, что происходит, где происходит, как и на каком уровне. И еще – необходимо научиться по мере сил и возможностей отделять чисто мифологические персонажи от персонажей вполне реальных, исторических, но вместе с тем, видеть и часто встречающееся совмещение тех и других в каком-то герое или группе героев. Сложная задача. Но посильная.

Многое слилось в мифе о Беллерофонте – "воинственном" и "непорочном". Чего стоит хотя бы история о попытке совращения юного героя сластолюбивой женой повелителя ахеян Прета и всех последующих испытаниях, – выпавших на долю юноши, отвергнувшего любовь "Антии младой"! В ней явно проглядывают корни знакомого нам библейского сюжета об Иосифе Прекрасном и о жене начальника охраны фараона Потифара. Правда, в Египте существовала в свое время сходная сказка о двух братьях. Может, и она легла в основу средиземноморского предания, может быть, было наоборот. Достаточно точно известно лишь, что в Ветхий Завет сюжет попал либо из Египта, либо из Эгеиды через Малую Азию, во всяком случае со стороны, как и подавляющее большинство прочих сюжетов это кладезя народной мудрости древнего мира. Нам и это не столь важно. Мы не будем распыляться, сосредоточим свое внимание на основном.

Ни в одном из достоверных источников мы не найдем подлинного имени нашего "воинственного" героя. Все поименованы: и Сизиф, v Прет, и Главк, и Антия, и трое сыновей Беллерофонта. Но лишь сам герой вечно скрывается под эпитетом, ибо "Беллерофонтос" – это скалькированное греками словообразование: "Беллероубийца".

Заметим сразу же, что в более поздних вариациях греческие мифологи и сказители, по всей видимости, пытаясь обосновать прозвище, вводят в повествование некого "коринфлянина", которого якобы герой убивает еще до начала своих подвигов и приключений, причем "коринфлянину" дается явно искусственное имя – Гиппоной. Но мы не будем касаться поздних напластований, чтобы не вносить излишнюю неразбериху. Нам следует брать пример с кропотливой работы реставратора икон, который слой за слоем смывает наносное, ненужное, добираясь до первоосновы.

Итак, "убийца" известен. Ну а кто же был "убитый"? За что его убили? Где? Когда? При каких обстоятельствах? Зачем? Ни на один из этих вопросов сами греческие сказители ответа не дают ни словом, ни полусловом, ни намеком. Герой ведет самый активный образ жизни: он воюет с племенем драчливых солимов и с воинственными амазонками, одолевает Химеру, совершает множество иных деяний. Но прозывают его при этом почему-то вовсе не Солимофонтом и не Амазонкоборцем, и даже не Химеробойцем. Загадка?

Мы знаем, что за тысячелетия литературных обработок мифические образы зачастую претерпевали самые невероятные преобразования: хтонические, ирреальные существа, порожденные самой изощренной фантазией и прежде всего страхом перед неведомым, превращались в безобидных леших, домовых, в гармонических антропоморфных героев или же вообще неизвестно во что. И тем не менее, при желании почти всегда можно докопаться до корней.

Исследователи сходятся на том, что в предании о Беллерофонте явно просвечивает основной индоевропейский миф – сюжет о борьбе бога-громовника, грозового конного божества со змеем-чудищем, стремящимся поглотить дневной свет, солнце или совершить прочие пакости.

Интерес к Беллеру и его праобразу не снижался и не снижается: и в наши дни появляются интересные публикации. В частности, любознательного читателя можно отправить к статье В.Л.Цымбурского о Беллерофонте, опубликованной в сборнике "Античная балканистика", вышедшем в издательстве "Наука" в 1987 г. Мы же не будем приводить всех мнений, оспаривать их или соглашаться с ними. Для нас главное, это то, что ученый мир признает тождество "беллероубийцы" и бога-громовника, во всяком случае, на первоначальных стадиях развития сюжета.

Но тут мы вправе задаться вопросом: как же так, ведь у греков есть свой (или почти свой, то есть достаточно "усвоенный") бог-громовержец, законный и коронованный, – Зевс?! По логике мифа и народного сознания во втором громовержце нет ни малейшей нужды.

Все так. Но мы уже постепенно, медленно, но все с большими основаниями начинаем проникаться излагавшейся выше "кощунственной" мыслью: если мы замкнемся на сугубо лишь греческом этносе и его, непосредственно его, верованиях, то упремся в такую глухую, замшелую и непреодолимую стену, что никогда ни на один из поставленных вопросов не ответим и будем до бесконечности пребывать в состоянии детей, которые с разинутым ртом слушают волшебные сказки.

Беллерофонт, поймав и оседлав крылатого коня Пегаса, как то и следует грозовому конному божеству, по всем правилам основного мифа совершает свой "подвиг громовержца" – в яростной и опасной схватке побивает стрелами чудовищную Химеру. Породили Химеру ужасный Тифон и жуткая исполинская Ехидна. Чудовище это так же, по всем правилам выползает именно из пещеры, дышит пламенем и дымом, в неистовстве бьется о скалы и горы, сотрясая их.

Так, может, оно и есть тот самый загадочный Беллер?

Все, вроде бы, сходится. И предположение было бы вполне законным и основательным, при одном условии: если бы герой получил свое прозвище после расправы над трехглавым чудищем. Но зовут его Беллерофонтом с самого начала мифа-легенды. Так почему же так случилось, почему возникла такая путаница?

Все становится на свои места, если мы примем в рассмотрение тот бесспорный факт, что дубль-громовержец приходит со стороны (неважно пока откуда – с севера или, как предполагает большинство исследователей, из Малой Азии). В олимпийскую иерархию он с ходу, разумеется, не вписывается и действует в сознании тогдашних греков и "греков" где-то на периферии обитаемого мира. Но при всем при том функций своих дубль-громовержец не утрачивает – он вовсю сражается с олицетворением подземного зла.

Греки, усваивая и перерабатывая привнесенный образ, – непонятное для них прозвище калькируют и оставляют, как это и бывает в таких случаях, а убиенного и неведомого для них Беллера в сюжете мифа подменяют родной и знакомой Химерой, сочиняя ей тут же приличествующую случаю родословную.

Но оставим до поры до времени всех многоликих "беллероубийц". К ним мы вернемся отдельно, чтобы рассмотреть со всей тщательностью и вниманием.

Нынешняя же наша цель установить личность самого загадочного и неуловимого Беллера, скрывающегося под сонмом имен и прозвищ в легендах, мифах, сказаниях и поверьях различных народов.

"ЧУДОВИЩЕ"

Лев головою, задом дракон и коза серединой,

Страшно дыхала она пожирающим пламенем бурным.

Гомер "Илиада"

Слово "беллерос" не переводится с древнегреческого языка. Оно, как считают лингвисты, более раннего происхождения. Но определить его основное значение исследователям все же удалось. И значение это – "чудовище".

Навряд ли даже самая непутевая и злобная "коринфская" мать дала бы своему сыну подобное имя. Так же как и не назвала бы она его ни с того, ни с чего непонятным и неупотребляющимся именем-словом. Нет нужды вдаваться в подробности сюжет с "коринфлянином" есть искусственная вставка и ничто более.

В языках Средиземноморского региона, на Балканах, в Северном Причерноморье и в прочих местах расселения протославян мы можем найти сходные формы звучания в словах, обозначающих змей, драконов, чудищ, иногда даже рыб. Что первично, что вторично – сразу определить не удается, слишком уж многое перемешалось в этом этногенетическом и соответственно лингвистическом котле. Но связь между этими обозначениями и нашим ускользающим "беллером", разумеется, есть. И не только в словах, обозначениях, но и в понятиях. Недаром же и ликкйская отвратительная Химера выползает из подземелья будто какой-то змей, какой-то гад ползучий – шипя и извиваясь.

Упоминавшиеся выше исследователи заметили явное сходство имени Беллера со многими словами живых балканских языков. Такими, как румынское "балаур" – "дракон", албанское "буллар" – "полоз, уж", сербскохорватское "блавор" – "полоз, уж". Удалось установить, что древнейшим вариантом был северобалканский вариант слова, принадлежавший, по всей вероятности, праславянским племенам, заселявшим Балканы. Отсюда и сам праобраз Беллера, как и Беллерофонта, указывал на Балканы – родину мифа. Такое заключение вполне логично. Но лишь для определенной стадии. То есть тут можно говорить об очередной промежуточной прародине образа.

Вместе с тем прослеживается и второе значение слова. Оно заключено в корне "бел-, бол-" и в языках индоевропейской семьи тождественно понятиям "раздуваться, расти", а также "блестеть". Например, в русском языке мы встречаем и "бл-еск", и "бол-ыпой". Причем слова эти наши – прямая ветвь не только из праиндоевропейского языка, но и из предшествовавшего ему так называемого бореального праязыка.

Слова "бол-ыпой", так же как и несколько измененное "вел-икий, вел-икан, вел-ичие" пришли к нам безо всяких кружений, прямым наследованием из бореального корневого сочетания согласных "Б-Л-", означавшего "высоту, величину, крупность". Для сравнения скажем, что и в санскрит это сочетание попало, преобразовавшись со временем в "бал-а", с теми же значениями – "крупность, массивность, мощь". Но помимо того бореальное сочетание согласных подразумевало "холм", большой "вал" или "насыпь земляную", то есть опятьтаки что-то большое.

Как оказалось в дальнейшем, при рассмотрении разошедшихся слов с общей корневой схемой, почти во всех случаях они несли вместе с новыми значениями и старые. Не зря же мы иногда сравниваем "большого" человека с горой, то есть "холмом" и так далее.

Не вдаваясь в лингвистические премудрости, следует сказать, что ученые в результате попыток осмысления частично утраченного праиндоевропейского слова, выявили, что за ним проглядывается нечто большое, блестящее (чешуей? шерстью? от влажности, намоченности?), раздувающееся, поднимающееся в рост или даже подпрыгивающее, может, взлетающее, живущее под землей или в холме и охраняющее подземные богатства. Если первые определения достаточно конкретны и жизненны, то последнее – по части охраны богатств – конечно же, субъективно, это уже чисто человеческое представление. Но в любом случае из описанного наша фантазия рисует нам образ некого явно злого существа – этакого Змея-Горыныча, проживающего в подземных или скальных пещерах и стерегущего там злато в сундуках.

То есть вырисовывается образ того самого "змея", которого по всем понятиям и обязан настичь и убить "громовержец". Но есть одна маленькая загвоздка. Говоря о "беллере" и прослеживая его корни, мы упремся в одно несоответствие: из праиндоевропейского следует, причем вполне определенно, что змей, противник бога-громовника обозначается как "эгхи-" или "агхи-" (абсолютно точное звучание, само собой, передать невозможно, но для представления о разнице звучаний имеющегося вполне достаточно). Как же так? Почему? Ну, конечно, слово могло быть и заменено в процессе эволюции образа – такое происходит сплошь и рядом. Могли быть и иные причины. Могло быть и так, что произошло слияние разных образов, воплощающих абсолютное зло и вредоносность. Слияние образов – путаница их обозначений, или же замены, подмены, совмещение? Тут надо разбираться конкретно. И мы со временем увидим, что как и в одно очень краткое сочетание согласных могло вместиться несколько образов, так и в один образ могли слиться два или несколько сходных по "опасности" и -"вреду" образов вполне конкретных носителей зла.

И эти носители зла не носились где-то в параллельных вселенных, создаваемых воображением, а жили бок о бок с самим человеком.

Мы знаем, что чудовищ самого устрашающего вида можно встретить в сказках всех народов. А если говорить про Европу, так в ней для Змиев-Драконов никогда не существовало ни границ, ни паспортных режимов, ни лзыков,^ ни наречий – эти вездесущие мифологические^ твари бытовали и бытуют в легендах и сказках от Пиренейских гор и до Уральского хребта, от разместившейся чуть ли не на макушке Земли Исландии и до вулканического, загубившего не одну цивилизацию древности Крита. И везде эти злобные твари кого-то умыкают самым непорядочным образом, что-то похищают, уворовывают с тем, чтобы потом стеречь бдительно и со всем тщанием. А кончается дело непременной битвой и поражением злого чудища, получающего по заслугам на радость как рассказчику-повествователю, так и слушателям, жаждущим торжества справедливости.

Нетрудно и запутаться в таком обилии драконов и змеев-горынычей! И потому нам надо быть начеку, не поддаваться излишним вывертам фантазии. А иначе она нас заведет в такие непроходимые и гиблые болота, что не только искомого не найдешь, а и сам заплутаешь да погрязнешь в трясине.

Но, вперед – по следам Беллера!

Ближайшие соседи-беллероносцы на Балканах – румыны, албанцы. У первых существует поверье о слепой змее, которая раз в год превращается в злобного драконообразного Балаура. Этот Балаур набрасывается без разбора на всех, сея смерть и панику. Короче, образ соответствующий, не спутаешь. Но и не определишь из него ничего. Почему? Хотя бы потому, что он носит чисто сказочную окраску привнесенного, готового сюжета. У албанцев также сохранилась сказка – о слепом Буларе, прозревающем с такой же периодичностью и готовом пожрать всех встречных-поперечных. Характерно. Но – негусто! Правда, появляется мотив слепоты – вещь для нас немаловажная!

Сделав еще несколько шагов на север, мы потеряем след никаких беллеров и буларов! Чтобы обнаружить очередного змееподобного и лингвистически сходного родственника, нам придется пересечь весь континент с юга на север – или обогнуть его морским путем – и добраться до Ирландии.

На древней земле, сохранившей отголоски кельтской цивилизации, мы встретим собрата "малоросского", гоголевского Вия, подслеповатого и так же убивающего взглядом. Зовут чудище Балором. Он является отпрыском богов, внуком божественного Нега. Балор возглавляет воинство демонов-фоморов. Предание-сага, называющаяся "Битва при Маг Туиред", описывает бой между фоморами и кельтскими божествами – племенами богини Дану.

К тексту саги приложили не в одном поколении руку пересказчики и переписчики – так изукрашены и расцвечены события. И все же сквозь пестрые краски пробивается древний мотив все того же мифа о борьбе богагромовника со змием. Правда, надо сразу же сказать, что мотив очень измененный – видно, сюжет попал к древним ирландцам не из первых рук. Но тем не менее у исследователей нет сомнений, что описанная битва Балора с Лугом – очень искаженным "громовержцем", это отголосок все того же основного мифа индоевропейцев.

Сага повествует: "Сошлись в битве Луг и Балор с Губительным Глазом. Дурной глаз был у Балора и открывался только на поле брани, когда четверо воинов поднимали его веко проходившей сквозь него гладкой палкой. Против горсти бойцов не устоять было многотысячной армии, глянувшей в этот глаз... Когда ж подняли веко Балора, метнул Луг камень из пращи и вышиб глаз через голову наружу, так, что воинство Балора узрело его. Пал этот глаз на фоморов, и трижды девять из них полегло рядом..." Описание одноглазого Балора впечатляет.

Но Луг, доброе божество кельтов, побеждает чудище, которое, как ему и положено по основному мифу, крадет коров и быков и проживает где-то далеко, в холмах. Свершается возмездие.

Может, Балор и есть тот, кого мы разыскиваем? На роль змея-умыкателя он годится по всем статьям. Но детали свидетельствуют, что сага крайне далека от архаики. Взять детали свидетельствуют, что сага крайне далека от архаики. Взять хотя бы орудие убийства – здесь таковым является праща. Но это позднее наслоение. Первичен в мифе сам камень, ибо первогерой-громовержец убивает врага именно метко брошенным камнем. Брошенным, а не выпущенным из пращи! Хотя, конечно, уже само наличие камня, попавшего Балору в глаз, говорит за себя. Вспомним, что в греческом варианте мифа герой побивает Химеру-Беллера стрелами – то есть и там прослеживается явная вторичность. Хотя, разумеется, "стрела" может быть в свою очередь образом, ибо стрелы стрелам рознь – "каменной стрелой Перуна" из лука не выстрелишь. Длинные стреловидные камни, и особенно найденные в тех местах, где когда-то ударяла молния, назывались у славян "перунами" или "перуновыми стрелами".

Слепота и убийственный взгляд поневоле подталкивают нас к упоминавшемуся уже Вию. Был ли такой персонаж в славянской мифологии? Или это порождение фантазии Николая Васильевича Гоголя?

Сам писатель неоднократно говорил, что ничего почти что и не добавил – и само предание было народным и образ чудовища Вия. Как утверждает эциклопедия "Мифы народов мира": "По русским и белорусским сказкам, веки, ресницы или брови Вия поднимали вилами его помощники, отчего человек, не выдерживавший взгляда Вия, умирал". Там же делается вывод о древности образа и его "блуждании по миру". С последним нельзя не согласиться, мы видим разительное сходство с Вием хотя бы тоже одноглазого коренастого уродца Балора. Но в том, что не Балор послужил прообразом Вия, сомнений нет.

Есть предположение, которое высказал В.Абаев, что образ Вия восходит к языческому богу славян Вею. А Вей в свою очередь родственен иранскому божеству, которое имеет две ипостаси: добрую и злую. Божество это носит сходное имя – Вайю. Оно не поддается обыденной упрощенной трактовке. Ибо, с одной стороны, олицетворяет ветер и посредника между небом и землей (что в общем-то не противоречит функциям именно "ветра"), помогает героям-богатырям, покровительствует воинам, а с другой – является злобным великаном, привратником в преисподней, злым духом и демоническим чудовищем. Непростое божество.

Этимология теснима понятна без перевода – о близких словах мы уже говорили – это именно "Ветер", образованное от "веять, веет". А если вдуматься, то можно понять и двойственность: ветер ведь приносит добро и зло, он может пригнать тучи, орошающие поля, и может разогнать их, высушить все или, скажем, разрушить, снести дома, если он ураганной силы. Эта двойственность реального явления и породила, видимо, двух сказочных существ: помощника и губителя.

В осетинском эпосе существуют злобные существа – вайюги. Они также одноглазы и зловредны по отношению к людям. И ничего удивительного в этом нет. Это не просто совпадения или промежуточные варианты. В индоевропейской мифологии вообще такие черты как "слепота", "одноглазость" связаны именно с представителями загробного мира во всех их самых разнообразнейших ипостасях. Нам даже не надо искать примеров, на язык к каждому так и просится вполне привычное и бытующее присловье "эх, лихо одноглазое!". А ведь Лихо, как мифологическое существо, именно одноглазо. Также одноглаз и леший – в своем собственном облике, если он не прикидывается просто мужиком или еще кем. Вся эта одноглазая, подслеповатая шатия-братия приносит людям беды. Или, как говорится, "сглаживает".

Но, как нам кажется, представлять Вея, Вайю или индийского Ваю чистыми богами смерти – а именно такую трактовку предлагают В.Абаев и некоторые другие исследователи – не совсем верно. Данная функция лишь одна из многих, закрепленных за богами-ветровиками и их ипостасями. И сами боги эти лишь одна из ипостасей другого божества-образа, также связанного со смертью.

Удивляться здесь нечему. Схематизм нам должен быть чужд. Мы видим на практике: ничто и нигде не укладывается строго в "периодические системы". Божества и герои не химические элементы. Они переплетаются, сливаются, отпочковываются и снова проникают в прежние "тела" новыми ростками. Все – зыбко, расплывчато, все дрожит и переливается в неком таинственном мерцающем и колышащемся мареве. Четкость справочников – мнима, как мнимы шарики-электроны, вращающиеся вокруг шарика-ядра, в модели атома. НИКАКИХ ШАРИКОВ В ПРИРОДЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Энергия и материя перетекают с одного энергетического и материального уровня на другой, сохраняя лишь временную видимую целостность с таким же ядром-призраком.

"Почти то же самое и с божествами в мифологиях. Среча, Несреча, Спех, Неспех, Удача, Неудача, Доля, Недоля и множество других полярных и промежуточных, антропоморфных и абстрактных божеств-демонов сливается в одно божество, носящее имя Суд. Но это последнее, в свою очередь, растворяется в каждом из перечисленных и неперечисленных, а также выходит далеко за их пределы и образует группы или подгруппы иного порядка. А перечисленные вбирают в себя множество иных понятий-богов и образов-богов, но тем не менее, входят составными частями не в один лишь Суд, и так далее, и так до неизвестного нам предела.

Но, разумеется, все наши рассуждения вовсе не отвергают необходимости иметь классификацию и упорядоченность. Мы считаем лишь, что упорядоченность в данном случае достаточно условна и она не должна превращаться в догму.

В древнеиндийской же мифологии бог Ваю, что означает "ветер, воздух", – доброе божество. Но тут другая крайность он тысячеглаз. Пугаться такого "отличия" не следует. Видимо нечто из местной почвы-мифологии, вливаясь в индоарийскую принесенную мифологию, заставило полюбить такую вот многоглазость, многорукость и прочие многочленности и многогранности.

Напомним, что и Индра тысячеглаз, и Вритра, и еще уйма божеств и демонов наделены или подобными или схожими свойствами. Ваю помогает добрым людям, как Вайю – иранским воинам. Видно, так уж сложилось, что для древних переселенцев этот "ветер" приносил больше благ, чем разрушений и страданий. Тут не грех вспомнить и про несколько особенное положение Индии и про ее климат. Конечно, все эти природные условия не могли не отпечататься в мифологии, не придать специфики божествам, первоначально имевшим несколько иной вид.

Но и у древних индийцев прослеживаются постоянные наложения и переходы с уровня на уровень. Так, одна из ипостасей Ваю – это бог ветра Вата, упоминающийся в Ригведе и других памятниках. Здесь нет необходимости в переводе, так как мы и сами видим – Вата однокорневой теоним с Ветром.

У Ваты в большей степени прослеживается наличие функций именно ветра как такового. Да и исходя из древности образа мы можем судить, что Вата, по всей видимости, первичен. Он и "перворожденный", и "дитя воуя мира", и "дыхание богов". Он управляет колесницей, которая вечно носится между небом и землей. Причем в его колеснице сидит верховное божество, а коней запрягает для колесницы сам Индра-герой.

И все же где-то, на каком-то этапе наложились два не совсем сходных образа. И теперь их уже не разделишь, можно лишь искусственно расчленить, опускаясь к истокам. Но мы видим двойственность, нас уже не проведешь: Вата – изначально в небе, с богами; Вая уже ниже, причем он, приближаясь к Вайю, вайюгам, Вею, Вию, прямиком спускается с небес в преисподнюю, становится слеп, зол, вредоносен. И, стало быть, это уже не он, также как и Вий – не Вата.

Таким образом получается, что мы забрались довольно-таки далеко, а к разгадке не приблизились. Остается вернуться к Балору и компании и попробовать прощупать иные пути.

Отсутствие четких следов "беллеров" в Центральной Европе и лингвистические сходства в теонимах убеждают в том, что у кельтов или их соседей были неплохие связи как с античным миром, так и с праславянами еще задолго до времени римско-галльских войн. Однако догадка эта не облегчает нашей задачи. Лишь в одном мы укрепляемся все более – в начале был общий миф: борьба двух сверхъестественных, а может и не таких уж сверхъестественных, сил. Но потом, с веками и тысячелетиями каждая из этих сил приобрела множественность, стала проявляться в самых разных и порою малосхожих ипостасях.

Где еще мы можем встретить божества с корнем "бел, бол"? У индоевропейцев на первый взгляд таковых больше нет. Может быть, заглянуть южнее и восточнее – к семитам? Там на довольно-таки обширных пространствах царствует грозный бог бури, грома и молний Балу, он же Бел, он же Баал – в общесемитском значении "владыка, господин". Значение достаточно далекое от "чудовища".

И было бы заманчиво предположить такой, поворот истории, при котором две большие языковые семьи сталкиваются как соперники на определенном этапе в глубокой древности – и их верховные боги борются друг с другом, сходятся в решительной схватке. Причем вполне естественно, что "вражеский" бог проникает в мифологию индоевропейцев как олицетворение зла и, соответственно, уже одним этим обречен на ношение звания "чудовища" и "змея". Со временем этот "чужой бог-соперник" врастает в индоевропейские мифы и воспринимается хотя и противником покровителя-громовержца, но все-таки своим божеством, которому тоже не мешает на всякий случай – а может и в первую очередь, – принести жертвы.

Но это, наверное, лишь игра фантазии. И тема для отдельного исследования. Мы же пока не будем отклоняться.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю