Текст книги "Западня (сборник)"

Автор книги: Юрий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Юрий Петухов
Западня

Западня

Следователь был мягок и вкрадчив. Он заходил то с одной стороны, то с другой. И терпения ему было не занимать – видно, сама профессия да многолетний опыт выработали в нем привычку относиться к допрашиваемым так, как относится многомудрый и убеленный сединами учитель-наставник к капризным и бестолковым ученикам.

– И все же я очень прошу вас, вспомните, как выглядел этот человек? спросил он, широко улыбаясь. будто заранее желая погасить обаятельной улыбкой возможное раздражение.

Савинская ударила кулаком по столу.

– Черт бы вас побрал! – произнесла она глухим ус талым голосом. Произнесла медленно, разборчиво, делая ударение на каждом слове. – Ну сколько раз вам можно повторять одно и то же?! Это был не человек! Понимаете, не че-ло-век!

Улыбка следователя стала еще обаятельней и шире. Он откинулся на спинку стула, и тот заскрипел под тяжестью плотного упитанного тела. Маленький носик следователя сморщился так, словно его обладатель вот-вот чихнет, и совсем потерялся меж полных румяных щек, серенькие крохотные глазки заискрились, доверчиво, по-детски. Савинской показалось, что этот жирный боров сейчас громко, в голос, расхохочется.

Но следователь не чихнул и не захохотал. Он лишь понимающе развел руками и сказал тихо:

– Разумеется, ночь, темнота… спросонья всякое могло показаться.

После той жуткой, кошмарной ночи что-то изменилось в характере Савинской. Из спокойной и равнодушно относящейся к подавляющему большинству житейских передряг женщины она превратилась в нервное, озлобленное и недоверчивое существо, она высохла, почернела лицом и как-то сразу состарилась. Если бы старик Савинский увидал сейчас свою толстуху Машу, он ни за что бы не признал ее, а если бы и признал, то сбежал бы из дому в тот же час. Но старика Савинского, судя по всему, не было в живых. Правда, и трупа его не удалось найти. Но это ничего не меняло.

– Вы меня порядком утомили, Грумс! И вам наверняка влетит от начальства! Я вам это гарантирую! Ну что вы ломаете мою мебель, а?! – Савинская привстала, оперлась, руками о столешницу. – Какого дьявола вы привязались к вдове убитого? Я вас спрашиваю, милейший комиссар Грумс! Вместо того, чтобы бежать с высунутым языком по следу убийцы, вы сидите здесь, развалясь, и издеваетесь над беззащитной женщиной!

Следователь не обиделся. Он лишь прикрыл свои маленькие глазки, закивал понимающе. Стул под ним перестал скрипеть.

– Все в интересах дела, мадам Савинская, все для вашей же вещей пользы, служба-с! – Грумс помедлил и смущенно добавил: – Не угостите ли чайком, мадам?

– А может, вас еще и накормить и стаканчик поднести, а? И спать с собой уложить?! А убийца будет разгуливать на свободе?!

– Ну, зачем же так? Поймаем, будьте уверены, поймаем.

Савинская вытащила из ящика бутылку прохладительного, достала откуда-то снизу запыленный стакан, поставила и то и другое перед следователем.

– Пейте и выматывайтесь отсюда! – сказала она. – Мне все равно добавить больше нечего.

Грумс вытащил из бокового кармана мятый клетчатый платок, протер краешек стакана и плеснул в него теплой шипучки.

– Надо же, какая дрянь, – пробурчал он, выпив чуть больше половины стакана. – Я такой гадости со времен войны не пивал. Прямо-таки болотная водица.

И все же он проглотил остатки. Выпучил заслезившиеся глазки на Савинскую и умоляюще поднес сложенные пухленькие ручки к подбородку.

– Еще раз, – произнес он сиропным голосом, – еще разочек! И с самого начала, мадам.

Первым желанием Савинской было схватить бутылку за горлышко и ударить ею по башке этого наглого типа. Ее выводили из себя уравновешенность и спокойствие следователя, мало того, приводили в бешенство. Нахал! Да как он смеет! Да откуда он вообще взялся на се голову! И что это за несчастье такое на седьмом десятке, когда бы доживать в тишине и покое оставшиеся годы и не тужить ни о чем! Нет, она этого так не оставит! Она найдет управу на всех этих негодяев!

И все же она сдержала себя.

– Ладно! Но я потом вас выставлю!

– Вот и прекрасненько, мадам! – обрадовался Грумс.

Они сидели на веранде деревянного двухэтажного дома, стоявшего на довольно-таки большой поляне прямо посреди дремучего, малопроходимого леса, на той самой поляне, где все и произошло.

– Я слышала его шаги, – начала Савинская, – он все чего-то колобродил внизу, все включал приемник, слушал, курил – до меня долетал дым этих вонючих сигарет. Вы помните, о чем тогда трепались по радио наши местные болтуны?

– Нет, – соврал Грумс с самым простодушным видом.

– Ну, тогда я права, – заключила Савинская, – гнать вас надо! В шею гнать! Это что же получается – все про все знают, вся местная публика только об этом и говорит, только и чешет без передышки свои языки на эту тему, а наши блюстители ни черта и не слыхали, не в курсе? А за что мы налоги платим. Грумс? Я вас спрашиваю!

Грумс вздохнул тяжко. Развел руками. Виновато покачал головой. Но про себя он порадовался – развязался-таки язык у этой старой патлатой ведьмы. А то он думал, она и вовсе одичала в глуши, забыла, как следует обходиться с представителями властей. Но ничего, теперь все пойдет как по маслу. Теперь эту мегеру не остановишь, и она выложит все до капельки, раскроется! Грумс был уверен, что из старухи можно выжать ценную и столь необходимую ему информацию. Он даже поежился в предчувствии чего-то такого…

– Ладно, я вам скажу! Считайте, что я заработала для вас недельное жалованье, комиссар. Тогда по радио болтали о каких-то типах, что шатаются по округе, и о том, что каждый, видите ли, добропорядочный гражданин должен их опознать, связать и доставить куда следует, или уж донести на них. И за это. Грумс, давали хорошие деньги! О-о, мне бы эти денежки, комиссар! Уж я бы нашла, что с ними делать! Но, ладно, чего это я?! Короче, искали каких-то бандитов, а кое-кто намекал, что и не бандитов вовсе! Какие у нас бандиты, так, наркоты вонючие, да и те по своим углам сшиваются, боятся на люди вылазить. Но намекали, комиссар! Дескать, и шпионы это, и террористы, а совсем свихнувшиеся говорили будто пришельцы! Вы не смотрите на меня так! Я вам прямо скажу, если бы не видала собственными глазами, я б такую ахинею и повторять не стала. Только мне кажется, что это и не пришельцы, Грумс. Это был дьявол, вот что я скажу. Грумс сочувственно улыбнулся, кивнул.

– Да вы не смейтесь! А то замолкну вот сейчас, и ни словечка вы из меня не выдавите!

Грумс сделал постное лицо. Но теперь он был уверен – не замолкнет, старая погремушка, не остановится. Он налил себе еще немного из бутылки, выцедил. Было жарко и душно. Грумс обливался потом, его мучила жажда.

– Или нет, не дьявол… это был, – Савинская запнулась.

– Это был высокий человек в маске, мадам. Савинская снова ударила кулаком по столу. Лицо ее скривилось.

– Ну нет! Раз уж вы собрались слушать, так не перебивайте! – почти прокричала она. Но тут же успокоилась, продолжила: – Так вот, он все ходил внизу, скрипел, пыхтел, охал…

– Кто, мадам, дьявол или человек в маске? Савинская задумалась, выкатила свои базедовые глаза, и без того выпученные, болезненные, непроницаемо черные.

– Вы меня не сбивайте! Внизу ходил старик Савинский, мой муж! Потом он выключил приемник, забрал ружье…

– Значит, вы видели, как он забрал свое ружье? – очень тихо и очень деликатно спросил Грумс.

– Ну конечно же, нет! До чего вы тупой, комиссар! Я лежала наверху и ничего не видала, не могла видеть! Я потом уже обратила внимание, утром, когда рассвело, что его ружья и пистолета не было на месте.

– Так, значит, был еще и пистолет?

– Разумеется, был! Попробуйте-ка пожить в наших краях без оружия. Грумс! Вас тут быстренько обучат уму-разуму! У вас-то у самого, небось, под мышкой кольт висит, а под другой – автомат, так ведь?

– Нет, мадам, – комиссар широко распахнул обе полы своего светлого просторного пиджака – ничего у него там не было, кроме пропотевшей и оттого темной рубашки. – Мне это без необходимости.

– Ага, так я вам и поверила, – теперь Савинская, впервые за время беседы, широко улыбнулась. – Ладно, слушайте. Он забрал все и ушел. Я не знала, куда он ушел, но потом уже сообразила, что он пошел в сторожку. Для чего он туда пошел. Грумс, как вы думаете?

– Наверное, там было попрохладнее? – предположил комиссар.

– Нет! Я тоже так думала сначала. А потом я поняла – не в этом дело! Он пошел туда, наслушавшись этих бредней по радио! Он пошел туда и залег. Понимаете, залег в засаду. Он знал, что эта проклятая тварь придет сюда!

– Не буду спорить, мадам, но зачем нам предполагать что-то? Откуда мы можем знать, зачем пошел Савинский в сторожку. Может, он просто захотел в одиночестве раздавить бутылочку любимого винца? Так ведь?!

– А чтоб у него не отобрали стакана, он вооружился до зубов?! Меня поражает ваша логика, – комиссар! Считайте, что я вам заработала не недельное, а месячное жалованье! Он пошел туда именно с целью залечь в засаду, ясно?!

– Ну, хорошо. Я больше не буду вас перебивать. Давайте все по порядку. Итак, он ушел в сторожку.

Савинская уселась поудобнее, победно взглянула на этого глуповатого борова Грумса. Она и не ожидала, что беседа, поначалу бывшая непереносимой, становилась чем-то даже увлекательной. Ничего, она еще не такая дура! Она еще сумеет пораскинуть мозгами и любого заткнет в этом деле!

– Я лежала в полудреме. Но я все слышала. Можете смеяться надо мной, но мне казалось, что я слышала и мысли моего старика. Да-а, мозги у него шевелились как тяжеленные жернова. Но мыслишка-то была совсем простенькая прихлопнуть этого самого, который скрывался в лесу, или всех их прикокошить, вот что! И отхватить приз! Хотите верьте, хотите нет, но он размышлял именно об этом. Эх, и простофиля же был муженек, царство ему небесное! Упокой, Господи, душу раба твоего!

– По-моему, вы рановато начинаете отпевать мужа. Факт смерти не засвидетельствован.

– А мне и не надо никаких свидетельств. Грумс. Вы видали то место, где стояла эта лачуга?

– Конечно, мадам! Я облазил там каждый вершок и вдоль и поперек. Там ни черта нету. Вы мне скажите прямо, припомните хорошенько – может, вы на этом самом месте недельку-две назад жгли сено или еще чего-нибудь? Только не спешите, не торопитесь, пожалуйста, с ответом.

Савинская налилась багрянцем, глаза ее стали злыми.

– Там стояла лачуга, понятно! Наша маленькая сторожка! Нет, вы все-таки дождетесь, я вас вышвырну вон, Грумс! Не надо шутить над старой и больной женщиной! Что вы себе позволяете?!

Следователь не стал извиняться, оправдываться. Он лишь пониже склонил голову. Пускай выкричится, старая перечница! Пускай, пускай! Может, из нее желчь-то вся и выйдет, станет помягче да несговорчивее, потолковее.

Но Савинская уже успокоилась. Ее даже подзадорили слова Грумса. Теперь она не собиралась ни пяди. Хоть где, хоть на суде перед присяжными, хоть пред самим Господом Богом, она повторит то же самое, не прибавив и не убавив ни одного словечка! И пускай не строят из нее дуру! Она пока что в своем уме! И ум этот получше, чем у некоторых!

– Лачуга испарилась в одно мгновение! Даже мгновения не прошло, а вот так – есть! и нету!. Со всеми железяками, стекляшками – знаете, там были и замки, и цепь какая-то, и сетки, и разная дребедень… Все это исчезло, вспыхнуло и пропало! Даже ружье с пистолетом! Я уж не говорю про моего бедного мужа Савинского! – она вспыхнула и надолго замолчала. Грумс деликатно выдержал паузу.

– Я вам соболезную, – сказал он полушепотом.

– То-то! Поверили! – посмотрела на него теплее Савинская. – А еще говорили, факта нет, не засвидетельствовано!

Следователь и теперь не верил во все эти сказки. Он предпочитал не обострять и без того обостренных отношений, а потому готов был поддакивать, какую бы околесицу ни несла эта выжившая из ума баба. Все равно что-нибудь да проскользнет в ее болтовне, какая-нибудь зацепочка да попадется!

– Я выглянула в окошко за минуту до того, как вдруг включилось освещение, понятно вам?! Вы, наверное, заснули?

– Я очень внимательно слушаю, мадам.

– Так вот, была ночь, вы правы. Но и ночью кое-что видно, так? Грумс кивнул.

– И я не шизофреничка, не истеричка, комиссар, я нормальная женщина, у меня не бывает видений. Даже, как вы изволили выразиться, спросонья!

– Виноват, мадам, – вставил следователь галантно, с наклоном головы. И мысленно послал Савинскую к черту.

– Я видела все! Эта тварь стояла у заборчика, у самого входа в дом. Я сначала рассмотрела черный силуэт, знаете, такой огромный, странный, на двух ногах, с двумя руками, если бы я увидала нечто подобное за двести или триста метров, я бы могла сказать – да, это человеческая фигура… Но вблизи, нет, меня не проведешь! Это был не человек. Грумс!

– Ну, а кто же?

– Это был не че-ло-век, Грумс! У людей, даже у гигантов, не бывает таких голов, не бывает таких жутких рож!

Следователь снова улыбнулся.

– Опишите мне, пожалуйста, эту маску, что была на голове вашего незваного гостя.

Савинская опять приподнялась над столом. Казалось, глаза ее вот-вот вывалятся из глазниц.

– Слушайте, комиссар, мне ничего не стоит разглядеть ту маску, что вы напялили на себя, ясно?! Но на этой твари не было никаких масок! Я это видела даже в темнотище! А когда вдруг вспыхнуло освещение, когда наши прожектора ее ослепили, я чуть не грохнулась в обморок. Вы видели когда-нибудь чешуйчатого ящера на картинках?

Следователь помялся.

– Я давненько не брал учебников в руки, мадам, мне так трудно сразу ответить.

– Вот и надо вас гнать со службы, ничего-то вы не знаете! Напрягите свое жалкое воображение и представьте: круглая морда – два глаза, дырки вместо носа, пасть, а сверху – пластины, как чешуя, только толще и больше! А глаза?! Чтоб мне до гробовой доски таких не увидать! Разве у масок бывают глаза. Грумс? Живые глаза?! Нет, вы ошибаетесь, комиссар. Эти глаза мне теперь каждую ночь снятся, в них пропасть, Грумс, в них сам ад!

Следователь поморщился. Даже его железного терпения не хватало. Он начинал уставать. А от жары и жажды было просто некуда деваться. И как эта мерзкая карга живет тут, в этом проклятом пекле! Как она еще не окочурилась! Чтоб ей наяву явились все эти фантомы с глазами!

– Что было надето на нем… на ней, этой твари? – спросил он вяло.

– Серый балахон, – выпалила Савинская, – такой, знаете, как эти самые носят… нет, не балахон! Что-то вроде комбинезона – и куртка, и штаны, все вместе, такие сейчас для малышей шьют.

– Та-ак-с, – задумчиво произнес следователь, – а на ногах?

– Вот вы попали в точку! – Савинская сильно волновалась. – Ни ног, ни рук у этой твари не было! Зачем же говорить о том, что у нее было надето на ногах! Вы послушайте, это были когтистые лапы, черные, страшные.

– Где, внизу или вверху?

– И там и тут! На такую лапину с когтями ни башмака, ни сапога не натянешь! А в верхней она держала штуковину, как мячик, круглую. Только вспыхнул свет, как эта тварь обернулась к сторожке, где был мой бедный муж – и сразу резануло по глазам, словно молнией резануло! Я ослепла даже, но лишь на мгновенье… а потом я видела, как эта тварь потопталась немного и бросилась в лес. Бегом! Она неслась, как никто на земле не может нестись! А сторожки не стало!

Савинская уперлась локтями в столешницу, обхватила лицо руками и зарыдала. Разговаривать с ней далее было бессмысленной затеей.

– Спасибо, мадам, – сказал Грумс, вставая, – я думаю, мы разберемся с этим делом. Прощайте!

Он задержался на минуту у заборчика, на том самом месте, где, по рассказам этой выжившей из ума бабы, стоял кто-то в ту ночь. Подобрал маленький черный шарик, сунул его в карман. Никаких следов не было, это задолго до него определили эксперты. И потому он не стал задерживаться. Поклонился еще раз. И тяжело отдуваясь, проклиная жарищу и весь этот лесной ад, побрел к маленькому вертолетику, где его поджидал скучающий пилот.

Желтолицый Ким не был рожденным. Он был сотворенным. Но это вовсе не означало, что он не умел любить или-ненавидеть, чувствовать, переживать, нет, все ему было доступно. И вдобавок ко всему этому многое другое, чем не были наделены рожденные.

Когда Гун Хенг – Орот Две тысячи семьсот тринадцатый, Великолепный и Навеки-Проклятый, распался на молекулы и растворился в земном воздухе, Ким сунул аннигилятор в заплечный ранец, снял свою форменную кепку с длинным козырьком и несколько минут простоял в молчании над этим скорбным местом. Памятника или какого-либо иного надгробного знака Навеки-Проклятому не полагалось, он должен был исчезнуть бесследно. Не умереть, не сгинуть, не пропасть, а именно исчезнуть – полностью и насовсем!

Но Киму было жаль Гуна, на его взгляд, Проклятый был ничуть не хуже, чем все прочие обитатели Системы. А как он вел себя здесь, на Земле? Всего несколько случайных жертв, раздавленные при посадке пантера с детенышем, обломанные ветви… и все! Гун практически не наследил здесь. А это удалось бы далеко не каждому.

Ким не знал Гуна прежде. Он его узнал лишь на Земле. И он не отказался бы от такого товарища. Но у Кима не было выбора – еще в Системе, прежде чем свернуть в биогранулу и запихнуть в ячейку капсулы, в его мозг заложили программу. Хотел того Ким или не хотел, но он был запрограммирован на убийство Проклятого. И он его убил!

Что же делать, такая была раскладка! Но кто помнил в Системе о каком-то там сотворенном Киме, когда его свертывали и запихивали в капсулу, обреченную на вечное скитание по Вселенной? Да никто! Проклятый совершил тягчайшее преступление – открыл вход в Систему для непосвященных, для рожденных вне Системы. Его наказали, его обрекли на смерть. Точнее, на невоскрешение – ведь вероятность того, что капсула попала бы в подходящие условия, где мог сработать механизм воскрешения, была бесконечно малой. Но все думали о Проклятом, все заботились о его судьбе. А кто-нибудь хоть на миг разве вспомнил про то, что сотворенные имеют душу, что вместе с Гуном в мрак небытия отправляется еще одно существо, то самое, что должно в том невероятном случае, если Проклятый оживет и сумеет встроиться в чужой мир, разыскать его и убить?! Нет, на сотворенного смотрели как на кусок пластика, как на аннигилятор или саркофаг Проклятого, как на любую, даже самую незначительную деталь капсулы. Жители Системы не хотели пачкать рук, не желали быть даже косвенно замешанными в убийстве.

Гун Хенг-Орот боролся за жизнь до последней секунды, он цеплялся за нее как больной, обреченный на смерть и вдруг начавший выздоравливать. Но ему не оставляли ни малейшего шанса. То, во что верил воскресающий Проклятый, было лишь маленькой оттяжкой. Живое орудие смерти опустилось на планету вместе с Воскресшим. Все было продумано до мелочей.

И его тогда не звали еще Кимом. Он имел порядковый номер и больше ничего.

Ячейка капсулы выстрелила биогранулой в издыхающую пантеру, которой Гун разодрал брюхо своими железными когтями. Несколько часов ушло на то, чтобы гранула начала обретать в еще теплом животном веществе свои первоначальные свойства. А потом подоспела группа поисковиков во главе с неудачливым сержантом Тукиным, вечно попадавшим в переделки. Поисковики шарили у склона горы, в месте посадки. Да только ни черта они там не нашли!

Кому-то из них должно было не повезти. И не повезло желтолицему Киму, правой руке сержанта. Когда желтолицый подошел к трупу пантеры, склонился над ним, ожившая гранула пулей пронзила ему сонную артерию, вошла в кровь, растворилась в ней, разлилась по всему телу и принялась уже в качестве мириадов невидимых глазом частиц за сложнейшую работу. Рядовой Ким не успел даже распрямиться – не то что упасть или осесть на траву – он уже был не рядовым Кимом, он был Нерожденным. В доли секунды он стал Сотворенным, и его внешнюю оболочку, кожу и прочие покровы заполнило совершенно иное вещество, он обрел иное строение, ничего общего не имевшее с анатомией землян. Но при всем при том он сохранил и внешность Кима, и его голос, и его память, и его привычки, и все прочее, вплоть до мельчайших деталей, – ни один из землян не смог бы догадаться о перевоплощении.

И программа начала действовать. Если бы Проклятый догадывался о возможности существования убийцы, если бы он узнал о нем в первые минуты! Да он бы мог шутя, одним когтем разорвать любое тело, в которое внедрилась биокапсула и тем самым погубить ее, спасти себя. Но ему не дано было это знание! А через полчаса, когда в теле Кима поселилось нерожденное сверхсущество, было уже поздно.

Лишь об одном мечтал тот, кто стал Кимом, – чтобы Гун Хенг-Орот погиб раньше, чем он его настигнет. Но этого не случилось, Гун был крепким орешком он ушел не только от поисковиков – наземников, но и от всех служб слежения, он практически внедрился в земную жизнь.

На пути Кима встал сержант. Пришлось его убрать. Во время поисковой операции это дело прошло незаметным – аннигилятор не оставляет следов, разве что чуть обгоревшую траву, кору дерева или что там еще подвернется, да легкий, тут же рассеивающийся дымок. Вот и все, что осталось от сержанта Тукина! От Проклятого не осталось ничего!

Этот простак капитан по рации сообщил о повышении – дескать, теперь Ким становится сержантом, командиром отряда. Как будто тому был какой-то прок в этом назначении!

Нет! Совершенно другие мысли одолевали Кима Сотворенного. И мысли эти были мрачны. Во-первых, Гун все-таки наследил: это и убитый старик, рассыпавшийся на молекулы вместе со своей лачугой, это и оброненные им, Гуном, предметы, совсем не свойственные для этого мира, пусть их и мало, пусть они затеряны в дебрях леса, но они есть, это и перестрелка с бандой наркомафии на склоне горы, возле «тропы», это и два сбитых самолета, это и наверняка что-нибудь еще, не всплывшее пока! У Кима была масса дел впереди. Но было кое-что и во-вторых. И вот именно это не давало ему покоя. Ким не верил, что его оставят в живых, после того, как он выполнит программу полностью, заметет остатки следов. С ним расправятся не менее хладнокровно и жестоко, чем он проделал это с Гун Хенг-Оротом две тысячи семьсот тринадцатым. Великолепным и Навеки-Проклятым. Его уберут, нет ни малейших сомнений. Но где этот Очередной убийца – снаружи или внутри? Кто он и как его обнаружить? Ответов на эти вопросы Ким не знал. А может, ему все только казалось, может, никакой угрозы для его жизни и не было? Всякое могло быть, ведь в Системе на него смотрели как на пустое место, кому он там нужен был! Кому он нужен в этом мире?!

Постояв немного над местом распыления Проклятого, Ким натянул на круглую коротко остриженную голову форменный кепарь. И полез в пещеру, в последнее пристанище Гуна.

Киму не нужны были ни фонари, ни прожектора, ни свечи – Сотворенный и так все видел прекрасно, даже в самой кромешной тьме видел. Он сразу же понял, что Гун пользовался нейтрализатором – потому ни малейшего следа запаха в пещере не ощущалось. Только у самого входа, в ложбинке, Ким обнаружил несколько чешуек и почти подсохшую лужицу крови. Он тут же выжег всё аннигилятором. Пошел дальше. Кое-что приметил у выхода на «тропу» – там, у краев каменной щели болтались крохотные обрывки комбинезона. Видно, Гун лез в пещеру в спешке и суете, его угораздило зацепиться. Да и немудрено, ведь он был в то время в полуобморочном состоянии, весь израненный, с вытекшим глазом… Кима передернуло. И он умел чувствовать!

До сбора своего отряда он успел побывать и на самой «тропе» у развилки. Там подобрал пару шариков-стимуляторов, оторванный коготь Проклятого. Сжег на высоченной сосне несколько зацепившихся за кору черных пластин и чешуек. Прощупал буквально каждый миллиметр. Все было чисто. Ни у кого не должно было вызвать сомнений то, что здесь произошла самая обыденная перестрелка двух группировок местной наркомафии. Впрочем, в этом никто и без его стараний не сомневался. Но Ким был дотошным созданием, если он брался за дело, пусть даже и неприятное дело, он выполнял его со всей тщательностью.

Покончив с "уборкой территории", он вытащил рацию, доложил:

– Капитан, эта тварь ушла. Нам не удалось наступить ей на хвост! Потерь, кроме сержанта Тукина, нет.

Но парни выдохлись, им нужна небольшая передышка.

– Ладно, – проскрипело из рации голосом капитана, искаженным и каким-то металлическим, – вам там виднее на месте. Давай, сержант, привыкай! Я думаю, ты будешь достойной заменой нашему бравому… э-э, как его, Тукину! Жаль парня! Да, кстати, когда вернешься, не забудь составить бумагу… Так, говоришь, даже следа не осталось?

– Так точно, капитан! Будто и не было!

– Ничего, не расстраивайся, кому надо, разберутся, – заверил капитан. И рация замолкла.

Через двадцать минут Ким собрал отряд в условленном месте. Парни стояли грязные, выдохшиеся, чувствовалось, что они на совесть выполняли свою работенку. Да только толку не было.

– Пусто! – сказал один, невысокий крепыш, и развел руками. Потом, покосившись на товарищей, недоверчиво пробурчал: – А может, он сам сбег?

Ким посмотрел на него как на свихнувшегося.

– А за каким дьяволом ему сбегать, – проговорил он устало, – куда и от кого?!

– Еще утром мы вместе хлебали варево у костра… а ты говоришь, накрылся Тукин, ухайдакала его эта гадина! Чего-то не очень верится!

– Пойди и проверь! – отрезал новоиспеченный сержант. – А коли сбежал, так сам и вернется. Все, парни, не черта нам совать носы в такие дела, в которых мы ни хрена не смыслим! Верно?!

Вялый хор голосов поддержал командира. Без энтузиазма и уверенности, но поддержал.

– Кэп сказал, кому надо – займутся этим делом! А мы можем лишь одно сделать для нашего бравого сержанта, для нашего боевого товарища и друга. Помянем его!

Ким достал фляжку, свинтил крышечку. Подождал, пока и другие поисковики сделают то же самое – тут не было возражающих или несогласных, – поднял флягу к лицу.

– Ты был геройским парнем, Тукин! Пусть память о тебе не выветрится из наших голов!

Он глотнул из фляги, потом еще и еще раз. Пора было возвращаться на базу.

Вождь племени поглядывал на незваного гостя с уважением – только очень солидный и состоятельный человек мог быть таким толстым и таким белым. К тому же, гость дал ему большую сигару с золотой нашлепочкой. Вождь не стал ее раскуривать, спрятал до лучших времен, когда можно будет покрасоваться с ней под сенью пальмовой хижины, открытой лишь для него, среди своих тучных и красивых жен.

– Моя твоя не понимай! – сказал он четко и вытаращил глаза. – Лес балшая!

Грумс вытер испарину на лбу мятым клетчатым платком, придвинулся ближе к вождю – там было прохладнее, туда долетали струи воздуха из-под опахал прислуги. На этот раз следователь сидел без пиджака, в одной коротенькой и пестренькой рубашечке, в длинных, до колен, шортах и в белой панаме. Но все равно ему было чертовски жарко!

Он вытащил из саквояжа бутылочку прохладительного, выпил ее прямо из горлышка. Вождю не предложил. Тот сидел совершенно сухой, даже поеживался, будто его знобило. Огромные белки глаз вождя были болезненно желты, нос изрезан ритуальными бороздками. Вождь мог сидеть так часами.

Но Грумсу не хотелось высиживать столь долго на этой адской сковородке.

– Лес балшая, – повторил вождь туманно, – дерево много, кукаче, – он ткнул себя пальцем в жирную голую грудь, – сапсэм мала!

Грумс вытащил из саквояжа бутыль джина. Поставил перед вождем. Глаза у того загорелись. Хватило еле уловимого движения головы, чтобы парнишка из прислуги подхватил бутыль, пропал с ней на миг, а потом появился с маленьким стаканчиком в руке, согнулся в поклоне. На этот раз вождь выпил, не предложив гостю. Выпил, крякнул совсем простецки. Но тут же напыжился, раздулся и важно провозгласил:

– Мы это называем бнхгуро-нгхоро! Акцент и коверканье слов куда-то запропастились. Но толку от этого не прибавилось. Не так-то просто бы ло договориться с туземцами, а тем более выведать у них чего-нибудь хоть на грош.

– Переведите, уважаемый! – попросил Грумс занудным голосом. – И перестаньте паясничать, я ведь знаю, что вы учились в Оксфорде и Москве!

Вождь снова глотнул, снова крякнул. Теперь и с него полил пот.

– О-о, это непросто перевести, комиссар! – произнес он с придыханием и грассированием, так, словно он провел немалое время и в Сорбонне. – Это вам не латынь. Бнхгуро-нгхоро! – он задрал к небесам толстый палец. – В народе говорят так – это большой и сильный руконогий дьявол, который свалился с Луны, чтобы покарать всех, кто еще остался обитать в лесу!

– И все это укладывается в два слова? – с недоверием спросил Грумс.

– Нет, комиссар, – ответил вождь напыщенно, – это все укладывается лишь в первое слово! Второе же означает – вездесущее лесное существо, от которого нет спасения, которое питается жуками и гусеницами, спит на деревьях, но в назначенный час сожрет всех без остатку, чтобы набрать силы и запрыгнуть обратно на Луну! Таков смысл второго слова.

Грумсу вдруг стало смертельно скучно в этой глуши, рядом с этим толстяком в венке. Ему захотелось сейчас же улететь отсюда. И все же он показал вождю маленький черный шарик, тот самый.

– Моя не понимай! – нагло ответил вождь и уставился на саквояж.

Пришлось вынуть еще бутылку.

– Моя очень плоха понимай твоя! – Вождь пучил желтушные глазища, надувал губы и ждал. Грумс достал еще бутылку.

– О-о, моя почти нашла общий язык с твоя! Почти-почти! – проканючил вождь.

Грумс встал, двинул ногой саквояж в сторону бутылок и уже собирался нагнуться, чтобы уложить их на прежние места. Но вождь ухватил его сальной ладошкой за щиколотку, остановил.

– Ну это просто неинтеллигентно, комиссар, – сказал с московским акцентом. – Мы же культурные люди!

Грумс передумал. Он вытащил последнюю бутылку из саквояжа и придвинул ее к первым двум, стоящим перед вождем.

– Ну?! – рявкнул он совсем неинтеллигентно.

Вождь хлопнул в ладоши.

На его хлопок никто не отозвался. Парни из прислуги продолжали усиленно махать пальмовыми ветвями. Тоща вождь с кряхтением приподнялся и, припадая на левую ногу, пошел в хижину. Появился он нескоро. Но появился не с пустыми руками.

В раскрытой ладони вождь держал два черных шарика – точно таких же, как и у Грумса. Он их сразу же отдал следователю.

– Каменные слезы бнхгуро-нгхоро! Он их оставил на тропе.

– Ладно! Давайте, давайте скорей! – сказал Грумс.

И засунул «слезы» в карман. – Что там у вас еще?!

Другой рукой вождь волочил за собой по земле какую-то серенькую штуковину яйцеобразной формы и с тоненькой ручкой, он волочил ее за длинную, явно имевшую иное происхождение веревочку, которую приспособили к штуковине его люди.

– Вот, забирайте! Два дня я себе ломал голову над этой штукой, – сказал он капризно, – но так и не разобрался в ней! Во всяком случае, стрелять из нее нельзя, комиссар. Забирайте! А там уж сами решайте, откуда она взялась в джунглях. Может, вам еще хорошенько врежут за то, что вы лезете в такие области, куда лезть благонамеренным гражданам не полагается! И правильно сделают, если врежут! Только предупреждаю, я тут ни при чем! Я ничего не хочу знать о тех хреновинах, которые изобретают наши яйцеголовые парни в своих лабораториях, понятно?!