355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Петухов » Черный Дом » Текст книги (страница 5)
Черный Дом
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 00:49

Текст книги "Черный Дом"


Автор книги: Юрий Петухов


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Бей коммуняк!

Я должен был ехать туда, к горящему Дому Советов. Но надо было дождаться врача. И я дождался. Врачиха, куда-то спешащая, нервная и суетная, скорехонько осмотрела мать, сказала, чтобы назавтра она пришла в поликлинику, сделала кардиограмму, тогда и видно будет.

– Как же так, ведь сердце еле бьется, всего тридцать Ударов?!

– Ничего, не рассыплется! – бросила из-за двери врачиха. Эх, вера наша наивная и слепая во врачей да в политиков.

Мерзавцы они по большей части. Но чтобы узнать эту их подноготную, надо поближе с ними сойтись. Я вернулся к матери, успокоил ее, мол, ничего страшного, все обойдется, вот и доктор так сказала, завтра кардиограмму снимут, выпишут лекарство, а сейчас лежи, не вставай.

Надо было плевать на всех этих врачих-дур, везти мать в больницу, плевать на все. Но доверчивость наша и простота, сколько раз они подводили нас. И я вызвал жену с работы, оставил мать на нее, а сам поехал ТУДА. Измученный, не спавший ночь, с разбитыми после вчерашней бойни коленями, локтями, кистями рук, перекошенный, хмурый, подавленный.

Жующие толпы с пустыми глазами все так же ходили туда-сюда по улицам, им было плевать, где они живут, кто ими правит, лишь бы пожрать вовремя и побольше, да «запаковаться» в барахлишко. Я не смотрел в пустые нерусские глаза, и без них тошно было. Я еще краешком души верил – опамятуются в Доме Советов, вспомнит Руцкой, черт его побери, о том, что клялся «живым не выходить», раздаст надежным людям пулеметы да гранатометы, отобьют они атаку вражескую, бейтаровскую! Ведь вся Россия настоящая, не жующая, сидела перед экранами и ждала – ждала, что тот, кто объявил себя единственным президентом сделает наконец-то хоть один решительный шаг – тогда и за ним, вперед, под развернутыми знаменами.

Четыре танка! Много это или мало?! Много, когда помирать собрался и в щель забился. А для воина это еще не преграда. В Доме Советов были воины. А в танках сидели наемники – за доллары, за звездочки, за квартирки московские. Две-три вылазки с гранатометами, одна пораженная цель, и наемников как ветром бы сдуло, им подыхать ни за какую прописку не с руки, это не воины, а палачи за деньги. Про «бейтаровцев», что расстреливали безоружных с БТРов и речи нет, их могли бы с самого утра остановить, уничтожить. Не решились. Почему? Потому что не чувствовали себя победителями, законной властью, отходные пути искали, боялись гнева «большого хозяина» и хозяев кремлевских, нынешних. Впрочем, не мне судить их. Но «белый дом» погибал без боя.

Когда приехал туда, подошел вплотную, я убедился в этом – стреляли только войска режима. Ни одного ответного выстрела. Все россказни и сообщения теле-лжецов о жертвах «боевиков» – грязная и подлая ложь. Из Дома Советов не стреляли. Черный Дом полыхал свечкой. И орды полупьяных, одуревших от пальбы и водки «молодых демократов», многотысячные орды, не спешили откликаться на призывы Руцкого и бросаться на защиту «молодой демократии», а совсем напротив – с ярой ненавистью глазели на осажденную, горящую крепость. Они жаждали крови, им сказали, что внутри «фашисты», «красно-коричневое отребье», и они жаждали смертей.

– Чего не стреляете?! Пали давай!

– Добивай красную гадину!!!

– Огонь! Огонь!

– Бей коммуняк!

Кто-то советовал облить весь Дом Советов бензином и поджечь. Другой говорил, нет, надо сверху, с вертолетов газами травить, а когда выбегать станут, расстреливать… короче, отпущенные Ельциным с занятий, поглазеть на расстрел «фашистов» собрались школьники да студенты, «дети перестройки», поколение, взращенное врагами нашими для истребления нашего.

Россия гибла в огне и разрывах снарядов. Мир ликовал.

И уже было ясно – Народное, национально-освободительное восстание подавлено. Властям остается лишь на страх всей стране добить, растоптать с показной жестокостью этот последний островок сопротивления. И все. И грядет уже иго безысходное, вековечное, страшное, не оставляющее надежд. Чужеземное беспощадное иго.

Я стоял под обожженной, изуродованно-щербатой башней «мэрии». И сердце мое рвалось в полыхающий, обожженный ордами наемников и братоубийц Черный Дом. Под ногами хрустело битое стекло – везде и повсюду. И топтались по нему тысячи жаждущих крови. Дети перестройки. Горящие глаза, восторженные рожи… эх, не успел им Гайдар автоматы и гранатометы раздать, не на всех хватило, а то б иной разговор шел! Герои! Они рвались в бой. Особо шустрые и пьяные подхватывали с мостовой камни и осколки "лит, с матом и угрозами швыряли их в сторону «белого дома» – а как же, им хотелось не просто глазеть, а участвовать в штурме, чтобы потом среди таких же дебильных нерусей было чем похвастать, дескать, здорово мы коммунякам врезали! И плевать этим героишкам, что не было и в помине в Доме Советов никаких коммунистов, что зюгановцы да анпиловцы все по своим домам сидели и в противостоянии иноземному режиму не участвовали, все равно – «красно-коричневые», «коммунисты»! Дебилы, зомбированные массовой антирусской пропагандой, трупы ходячие и безродные. Жутко и холодно мне было среди тысяч и тысяч этих трупов, этих беснующихся нелюдей. Еще вчера, еще неделю назад они ходили-бродили по улицам и проспектам с застывшими лицами и равнодушно-нерусскими глазами, ходили толпами и жевали, жевали, жевали… им ничего не было нужно, кроме жратвы, шмотья и питья. Сегодня они возжаждали зрелищ. Нет, и тут не было своей воли у этих трупов, им сделали зрелище, им его устроили! А они просто жаждали крови живых людей. Но крови было много там, за опаленными стенами. И ее не было видно здесь, лишь крики раненых доносились изредка, прорываясь сквозь пулеметный треск. Мало этого было жаждущим. Крови! Крови!! Крови!!! Беснующаяся толпа лезла под пули, в зону обстрела, лишь бы почуять желанный запах горячей крови. Такой концентрации алчной похотливости я никогда не ощущал – многотысячная стая трусливо-алчных шакалов окружала добиваемого исполина. Часть этой стаи даже залезла на крышу дома напротив, облепила ее трепещущим жадным комком. И визжали. И орали в экстазе! После каждой очереди! После, каждого крика с той стороны!

Нелюди.

Чего от них было ждать, и вели они себя не по-людски. И кругом бутылки, бутылки, бутылки… пили водку и пиво, а в основном тот мерзкий иноземный самогон, что поставляется уже давненько в нашу колонию под красивыми этикеточками и названьицами. Пили поганое пойло! Рыгали, блевали, мочились, гадили там же. Желтые склизкие вонючие лужи сливались в единое мелко-поганое море, покрывали битое стекло, осколки облицовок, блоков. У стеночки, под мостиком к «мэрии» валялись три тела, но не убитые и не контуженные, а мертвецки пьяные, валялись в лужах и озерах мочи. Дети перестройки. Молодое поколение выбирает… Мне было предельно ясно, что выбирает молодое поколение. Эту мерзость надо было видеть. Но и среди нелюдей попадались «добрые души».

– Эй, держи аршин, – потянулся ко мне с бумажным стаканчиком из-под «пепси» хлюпкий пьяненький мальчонка – белесый и мутноглазый, но сияющий неземной радостью и иступленным блаженством.

Я отмахнулся, скривился. Даже слов не нашлось. Мальчонка стоял с краешку, за ним было еще семь или восемь таких же, но покрепче, у каждого в руке или стакан или бутылка.

– Не пить! Не пить!! – пьяно командовал черный, растрепанный. И вздымал кверху грязный палец. – Терпение, господа!

«Господа» пошатывались, хихикали, матерились, пускали слюни. Я не сразу понял, чего они ждут. Спиртным ребятки запаслись основательно – у каждого из карманов торчали горлышки бутылок. Было ясно, что сами они таких запасов не осилят. Предлагали соседям.

– Тихо!

И впрямь стало вдруг тихо. А потом шарахнул залп. И вслед ему застучали смертным стуком крупнокалиберные пулеметы с БТРов. Еще сотни килограммов свинца обрушились на погибающий Дом Советов.

Но этого, оказывается, и ждали.

– Ур-р-ра-ааа!!! Ур-р-ра, господа!!! – завопил во всю глотку черный. Воздел кверху уже не палец, а сам стакан, пролил половину себе на плащ. – Урр-рааа!!! Выпьем же, господа, за победу демократии!

– Урр-раааа!!! – хором завопили остальные, пьяно и невпопад.

Эхом отозвались окружающие, даже те, кто и не видел и не слышал «господ». Стадо! Пили жадно, взахлеб, ликуя и не скрывая своего восторга. Визжали какие-то девицы-студенточки.

– Вперед! Дави!! Бей!!!

Стая шакалов-нелюдей зашлась в бесновании, дернулась черной тучей к «белому дому». Но тут же отхлынула трусливо, припадая на четвереньки, напуганная очередями откуда-то сбоку, разбежалась, оскользаясь и падая в собственную мочу. Эх, власти, власти! Не предусмотрели столь малого, устраивая кровавое многолюдное «шоу» под открытым небом – своим же «молодым демократам» и защитничкам «нового мирового порядка» не удосужились разъездных туалетов на колесах доставить. Вот и представьте себе – с самого утра и до ночи десятки тысяч пьяных и полупьяных «борцов с коммунизмом», накачивающихся беспоминутно водярой и пивом! Нет, это трудно представить, это надо было видеть – мутные ручьи стекались в озера, озера в моря, и текла зловонная жижа. Текла здесь.

И текла кровь людская. Текла там – в Черном Доме. Сотни умирающих корчились в страшных муках, тянули вверх руки, молили, стенали, плакали. Но не было им пощады. Не было, ибо жаждущих крови надо было насытить, а непокорных по всей земле Русской запугать – раз и навсегда, чтоб и помыслить не смели о возрождении Народа Русского, о возрождении Руси Святой. Давным-давно, еще в школах, нам рассказывали, как английские колонизаторы подавляли восстание в Индии, как зверствовали, как с холодной жестокостью не щадили никого, ни женщин, ни стариков, ни детей, как привязывали их к жерлам пушек, расстреливали… Теперь колониальные власти так же карали русских. Один за другим снаряды, выпущенные из танков, разрывались среди тысяч загнанных в свой последний приют людей. Кровавое жуткое месиво было за горящими стенами Черного Дома.

Зловонное, поганое месиво было вокруг него. И все же толпы нелюдей-шакалов смотрелись чуть ли не героями. Ибо где трагедия, там и комедия найдет себе место. Толпы мертвяков, детишек перестройки отважно стояли, метались, пили, гадили и ликовали под огнем. А кто ж вел его? Где-то далеко, явно побаиваясь приблизиться к Черному Дому на гранатометный выстрел, жались к асфальту танки наемников-добровольцев. Только издалека, только из-под полуметровой брони, только ничем не рискуя… смельчаки! Они работали так, как и их заокеанские хозяева работали во Вьетнаме, в Ираке, в других точках земного шара – не лицом к лицу, а с безопасненького расстояния, снарядами, ракетами, уничтожая мирных детишек, старичков, бабулек. Миротворцы-убийцы! Наемники-бейтаровцы в БТРах были посмелее, чуть ли не вплотную подкатывали к стенам ненавистного им Дома Советов, крушили из пулеметов и гранатометов все подряд. Это на их совести с самого утра были сотни смертей, это они полосовали свинцом безоружных Русских на баррикадах, это они срезали очередью отца Виктора, священника, вставшего им навстречу с поднятым крестом в руках. Ветхозаветная, лютая злоба чужеземцев, ненавидящих все Русское, все Православное. Эти убийцы, дай им волю, могли бы учинить такой новый «красный террор», что Москва превратилась бы в одну большую могилу, на которой они бы плясали потом свои ритуальные пляски. Это позже «Альфа» приструнила разошедшихся убийц. Но тогда они были в раже и угаре пирровой победы. И все же и они не высовывали носа из-под брони. Убийцы всегда трусливы и подлы. А толпа металась, бесновалась, застывала, визжала. И не уходила из зоны обстрела. И мотало меня вместе с этой поганой толпой. И не мог я уйти. Я должен был видеть все.

И видел я, как жались к стенам бронированные спецназовцы в касках с автоматами и пулеметами. Нет, они не лезли на открытые места. Они, будто суперменчики из дешевых штатовских фильмов, выскакивали, выкатывались из-под каменных прикрытий, давали очередь-другую в сторону Черного Дома и снова прятались. Они жались к стенам, боялись открытых пространств, прикрывали друг дружку. Временами палили прямо ввысь, по башне «мэрии» – ведь где-то на самых верхних этажах еще отбивались от безумного натиска смельчаки. Что сейчас испытывали эти отчаянные парни, загнанные в ловушку, обреченные на смерть, но не сдающиеся? Вечная память павшим героям! Время выявит их имена, если черная туча новоордынского ига не станет вечной, если не исчезнет с лица земли сама Россия.

Время от времени кого-нибудь из толпы сбивало с ног пулей, осколком. Три трупа в уродливых позах валялись под мостом уже часа четыре, а кое-кто поговаривал, что и с самого утра. Толпа трупов не пугалась, лишь ощущалось, как сладостно-тревожно замирали у кровожадных зевак сердца, и тут же слышались облегченные вздохи – мол, слава богу, не меня! Это была словно бы рисковая игра на везение. Но слишком уж много живых мертвяков в нее играло.

Я дождался того часа и той минуты, когда с правой стороны Дома Советов раздались глухие хлопки, повалили вверх огромные клубы черного, непроницаемого дыма. По толпе понесся шепоток: «Альфа! Альфа пошла!». Пробиться ближе, к самим подъездам, понять, что там происходит, не было никакой возможности, войска режима, спецназ, снайперы с крыш простреливали все подходы – любой подошедший слишком близко расстреливался без предупреждения, иногда выстрелами сразу с нескольких сторон: справа, слева, сзади. Не стреляли только из самого Черного Дома, Даже трусливо-наглая толпа поняла, что пулю можно схлопотать только от «своих», от штурмовиков режима. Правда, и это не всех пугало: время от времени пьяненькие смельчаки, похваляющиеся перед своими дружками и подружками, выскакивали в зону обстрела, дурачились, куражились, плевали в сторону осажденных, швыряли бутылки… и под восторженные демократические визги толпы или воссоединялись с нею, или падали, корчась и хрипя. Мне не было жалко этих геройчиков. Плевать на них. За их жизни пусть перед их матерями отвечает власть, которая отменила уроки и занятия в школах да институтах и волей-неволей пригнала любопытных «младо-демократов» сюда. Мне было до ножевой сердечной боли жаль тех, что сидели в Черном Доме. И не столько депутатов и прочее начальство, которое сбилось за семью стенами в непрошибаемом зале заседаний, а тех, кто умирал сейчас во внешних кольцах обороны, тех, кто стоял насмерть, сдерживая звериные наскоки бейтаровцев, железный натиск 19-ой десантной дивизии (эх! втравили ребятишек несчастных в палаческое дело, да еще гвардейцев! как отмываться будут? как отчищаться перед отцами и дедами, которые в боях с врагом стали гвардией, а не в расстрелах своих братьев? беда!)

И уже тогда стало ясным, что осажденные прекратили сопротивление, что лишь малая часть, взяв оружие и боеприпасы, повязав головы черными лентами смертников, ушла на верхние этажи «стакана», ушла умирать. А те, что остались внизу, просто распахнули все двери – входите! И не было никакого особенного геройства этой самой «Альфы», ее штурмовики шли в открытые ворота, незачем им было прикрываться черными дымовыми завесами, никто в них не стрелял, потому как поверили им. А не поверили бы, так и не подпустили бы на двадцать метров к еще белым стенам Дома Советов, всех бы положили, не помогла бы ни шумная реклама, ни стальная броня. А уже на плечах «Альфы» ворвались в Черный Дом боевики-бейтаровцы, омоновцы и прочие душегубы. Вот когда началась лютая бойня. Но лишь опали чуть зловещие клубы, повернулся спиной к страшному дому, не мог больше глядеть в ту сторону, побрел прочь от проклятого места. Какой-то мордоворот в броне и камуфляже выскочил от разбитых дверей «мэрии», замахнулся на меня прикладом автомата, прорычал:

– А ну вали отсюда! Нельзя!

Туда и впрямь нельзя было, на верхних этажах шел бой, каратели боялись, что к осажденным в «мэрии» придет подмога, выручка. Они вообще всего боялись. Глядя на укомплектованных молодцов, трусливо жмущихся к стенкам, можно было подумать, что это они в осаде, что это их безжалостно высекают шквальным огнем.

– Да пошел ты на хер! – сорвался я. И отвернулся, и быстро побрел вдоль битых стеклянных стен. Только поровнявшись с углом, бросил короткий взгляд назад – мордоворот держал меня на мушке, не доверял.

За углом обругали похлеще. Прямо из пролома в стеклянной стене, из пролома в смятом и сплющенном жалюзи, откуда вчера бежал выбитый из «мэрии» ОМОН, выскочили еще двое карателей, один пихнул меня в плечо. Другой, тот, что матерился и вопил, ткнул стволом сначала в толпу, потом в обратную сторону – мол, или туда вали или вообще убирайся отсюда.

В толпу мне не хотелось. И я быстрыми шагами пошел прочь, удивляясь гуманности стражей режима, могли бы и кости переломать, в тот день ни с кого никакого спроса не было, убивай – не хочу!

снайперы! боевики! фашисты!

Почти бегом перебежал я от «мэрии» к домам на противоположной стороне улицы, миновал страшное, открытое, простреливаемое пространство. Прижался к стене, вздохнул с облегчением… но облегчение не пришло – перед глазами, горящим погибающим кораблем стоял Дом Советов. Но нет, хватит, я больше не мог смотреть туда, это было невыносимо – невыносимо от полнейшего бессилия чем-либо помочь убиваемым сейчас там, расстреливаемым, терзаемым, пытаемым, страждущим и захлебывающимся в собственной крови. Прочь! Как можно дальше отсюда! И я быстро пошел в сторону Арбата, мимо десятков военных машин, мимо сотен, тысяч вооруженных до зубов доблестных бойцов, мимо взводов, рот, батальонов, мимо закованных ратей. Солдатушки-бравы ребятушки стояли, выжидали со своими отцами-командирами. А спецназ вовсю орудовал вокруг близлежащих домов. Я в начале не понял, что происходит: эти мордовороты деловито сновали туда-сюда, ныряли в подъезды, шмыгали в подворотни… а потом принялись из пулеметов и автоматов палить по верхним этажам. Над их головами, меж очередей плыл гомонливо-суетливый говорок: «снайперы! снайперы! боевики! фашисты! снайперы! надо выбивать! надо выкуривать!» Все становилось ясным и вместе с тем еще более запутанным. Да, черт побери, снайперы были, но это были ребятки из спецслужб – наших, американских, израильских, профессиональные убийцы, выбиравшие жертвы и с одной и с другой стороны и методично отправлявшие их на тот свет, чтобы разжечь огонь злобы, ненависти, чтобы подлить масла. Но этих профи нашим тупым ОМОНом не возьмешь, их и след давно простыл, они уже давненько под крышей американского посольства, не иначе. А это другие! Не снайперы! У меня сердце будто льдом сковало от ужаса. Я представил самого себя там, на верхних этажах, на чердаках, затравленного, расстреливаемого, без всякой надежды, обреченного на смерть от пуль и прикладов карателей. Да, еще вчера после освобождения «мэрии» кое-кого из оборонявших Дом Советов послали в соседствующие, в основном высотные здания, до самого Калининского с его дурацким синим глобусом, под которым толкал речи Аксючиц. И никакие они не снайперы! По двое, по трое их поставили по верхам – «контролировать обстановку» на дальних подступах к осажденной «белодомовской крепости». Поставили – да и бросили! И вот теперь на них шла охота. Трудно даже вообразить себе: под чердачной крышей двое – затравленных, преданных, измученных долгой обороной, а внизу – орды возбужденных, свирепых охотников с горящими глазами, с дрожащими руками и сотнями автоматов, пулеметов, десятками гранат. Меня снова отпихнули от дома, пообещали пристрелить как собаку, если сунусь. И вот тогда я впервые услышал выстрелы сверху – осажденные в этих брошенных домах отбивались, они не хотели умирать безропотными жертвами. Но что такое один-два выстрела сверху. И ураганный, бешенный огонь снизу! Было предельно ясно, что ни один из загнанных, затравленных не уйдет живым – все было перекрыто, все пути отрезаны. Позже я удивлялся, почему никто не пишет об этом, почему не показывают по «вражьему ящику»! Ведь бойня шла не только в Доме Советов, но и по всем близлежащим домам. Я почти бегом бежал от одного к другому – везде творилось то же самое. Калининский, этот Новый Арбат, был перекрыт, никого туда не пускали, загоняли во дворы, на старый Арбат. Но я пробрался, перебежками, бросками. Спецназовцам было не до меня, и только жирный пожилой милиционер в короткополой серой шинели чуть не огрел дубиной, еле отскочил.

На Новом Арбате стояла пальба, хоть уши закладывай. Ни троллейбусов, ни гражданских машин, ни пешеходов… но зато десятки спец. автобусов, грузовичков спецназовских, береты – черные, синие, красные, зеленые, фуражки, каски. И пальба – бесконечная и гулкая. В сторону Арбатской станции метро все затихало, успокаивалось. Но в сторону Дома Советов, в районе того самого пресловутого, мерзкого глобуса и по другую сторону проспекта – стоял сущий ад. Красавцы-небоскребы из арбатской «вставной челюсти» по верхам были разбиты и обожжены, верхние этажи казались сплошным черным решетом.

– Прячься, убьют! – закричал на меня другой милиционер, помоложе. Он сам скрывался за бетонным столбом у входа.

– Не убьют, – процедил я. Там наверху не законченные идиоты. Это у карателей боезарядов – пали не хочу, а у них каждая пуля на счету, они в штатского палить не станут, они будут отбиваться только от тех, кто на них прет с пулеметами. И я стоял в полный рост. Спецназ и милиционеры, видно, не могли понять, что я для осажденных не враг. А враг для них – они! И снова: сверху – один, два, три выстрела. И снова – снизу в ответ сумасшедшая пальба. Так могло продолжаться до бесконечности. Но выхода у загнанных и брошенных все равно не было. Даже если они надежно укрыты за бетоном, последняя пуля в обойме – их смерть. Лучше ее пустить себе в голову, не ждать убийц-карателей. Но я не имел права решать за героев-смельчаков. Они сами решат. Это их последний выбор.

Я все же ушел за столбы. Присел на парапет. Ноги не слушались. И сердце билось с перебоями. Надо ехать к больной матери, надо ехать домой, здесь все ясно. Боль, ужас, трагедия, черная жуткая тоска… но здесь все уже решено. И ничего уже не будет. Ни свободной, независимой России. Ни Русского Народа. Ни возрождения. Все раздавлено. Все растоптано, выжжено, расстреляно– на долгие годы вперед. Иго! Проклятое чужеземное иго! Пустынный, безлюдный Калининский, пальба, смерть, пыль и осколки. Так все и кончается – пустыней и смертью. А ведь еще вчера, позавчера, неделю назад именно здесь сновали туда-сюда толпы с застывшими глазами. Сейчас – только одиночки, прорвавшиеся сквозь оцепления. На них и дубинами уже не машут, заняты делом, охотой.

Я знал, что те, кто послал смертников на чердаки небоскребов арбатских, сидят за многометровыми стенами, окруженные охраной, сидят и упрашивают иноземные посольства забрать их, дать убежище. Знал, что «Альфа» их возьмет под защиту, прикроет. Да, они очень хорошо и мудро заботились о своей безопасности, о своих жизнях – позже это подтвердилось, я не ошибся: ни один из них не пострадал, все живы-здоровы, отделались, как говорится, легким испугом. А те, кто поверил им? А те, кто отдал им свои жизни?! Я видел как их выбивают смертным градом, беспощадно, не давая высунуться с белым флагом, с белой тряпкой, их просто истребляют. И снова, сидел я на парапете измученный, больной, подавленный… а будто стоял на том черном мосту, под черными адскими тучами. И предадут они вас, поверивших им! Что же это за проклятье, когда сбывается то, отчего отбиваешься двумя руками, открещиваешься, во что и верить не хочется? Что за проклятье! Да, я знал, что предадут! Но верить не хотел, не мог. Я и теперь не верил еще до конца, что столь черное, страшное предательство свершилось. Тысячи людей пришли, бросили все – семьи, работу, перечеркнули будущее, поверили и пришли защищать Руцкого, Хасбулатова, депутатов, Россию, «молодую демократию»… И убивали теперь именно их. И злая, недобрая мысль пронзила мозг: нельзя давать предателям выход, нельзя! Это они клялись перед всеми, что не выйдут живыми из ДомаСоветов, это им поверили. И я знал, что не все в Черном Доме сдадутся, что останутся там непокоренные, выбравшие смерть, что уйдут на верхние этажи. Но чтобы свершилась справедливость, чтобы не иссякла в выживших вера в правду и добро, им надо было забрать с собой всю верхушку «бело-домовскую»: Руцкого, Хасбулатова, Ачалова, Макашова, тех депутатов, что звали их в бой, на баррикады, под пули… всё ядро «белодомовских сидельцев», обрекших на погибель тысячи людей, но вышедших сухими из воды. Нет, нельзя было выдавать их «Альфе». Они, те, в кого поверили, те, из-за кого гибли сейчас сотни и тысячи, должны были умереть с ними вместе. А если… если у них и на это не хватило бы духа, их надо было расстрелять там же, до сдачи, до прихода «Альфы» и бейтаровцев. Предателям не должно быть пощады! Слаб духом – не зови за собой людей! Не толкай их на смерть! А толкаешь – отвечай! Вот такие злые, недобрые мысли бередили меня, и не мог я от них отвязаться, не мог их прогнать. Успокаивал себя, что не прав, что нельзя обезглавливать оппозицию, нельзя уничтожать ядро сопротивления иноземному владычеству, хоть и гнилое, паршивое, переметное, но хоть такое, ведь иного нет! Что же за проклятье, знать все заранее! Да, я еще тогда, на мосту, и позже, знал, что баркашовцы, приднестровцы, русские ополченцы с честью выйдут из боев и осады, не посрамят званья Русских, умножат ряды Русских Национальных Героев. Знал я и тех, кто предаст. И свершилось! Проклятье! Но рано, рано горевать… пройдет время, выйдут они, и отсидят свое, и вновь поднимут люд подневольный, порабощенный… надо смотреть в будущее, это еще не поражение всеобщее, это только малый проигрыш. Малый?! От пальбы уши закладывало. Шла лютая, бесчеловечная охота. А я вспоминал, как щадили, жалели во время Прорыва и освобождения Дома Советов и «мэрии» милицию и омоновцев, как их отряхивали от пыли и грязи, как вытирали платочками кровь с их лиц вместе со слезами, как успокаивали, утешали… как же добр и всепрощающ Народ! И как свиреп и жесток каратель, как беспощадно колониальное иго! Лютая охота! Смертная охота, где все предрешено заранее! Нет, это не малый проигрыш, это орда пришла на Русь. И орда не уйдет сама, ей нравится убивать русских, владеть ими и их землей. И как смотреть в будущее… как смотреть тем, кого предали, кого предавали многократно?! Ну, выйдут они из тюрем, ну поднимут народ… и снова предадут. И нет им замены! Нет на Руси ни Минина, ни Пожарского, чтобы отстоять святую землю от ворога поганого!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю