Текст книги "Необыкновенный охотник (Брем)"
Автор книги: Юрий Дмитриев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Пока гость читал, Брем вспомнил другой эпизод, произошедший в Каире, когда он возвращался из Африки в Европу. Ручная обезьяна Пьеро, которую везли на повозке, неожиданно соскочила на землю, схватила очаровательного щеночка, барахтавшегося в уличной пыли, прижала его к себе, и никакие силы не могли заставить обезьяну отдать собачонку. Так и привезли их в Европу, так и жили они вместе несколько лет, крепко привязавшись друг к другу. Да только ли обезьяны способны привязываться к другим животным и людям, любить их, нянчить детей и играть с ними?
Брем вспомнил еще одну сцену, которую наблюдал в Африке. Трое крошечных ребятишек, которые едва умели ходить, играли с лошадью, приставали к ней, надоедали как только могли. Лошадь позволяла делать с собой что угодно, и единственное ее желание, как казалось Брему, было радовать детей…
Гость окончил читать, осторожно закрыл книгу и положил ее на край стола.
– Мне трудно судить, – сказал он, вставая, – возможно, когда-нибудь наука докажет, что вы правы.
– Может быть, – ответил Брем задумчиво, – но я и сейчас уверен, что животные способны чувствовать, переживать и в своих действиях они подчиняются не только инстинкту. И обращаться с ними, если животные находятся в наших руках, в нашей власти, мы должны исходя из этой предпосылки.
Почти то же самое сказал Брем через год тайному советнику Геку, когда тот от имени берлинского городского управления предложил ему переехать в Берлин и заняться организацией Берлинского аквариума.
Однако не надо думать, что Брему предложили организовать что-то вроде бассейна, в котором за стеклянными стенками жили бы рыбы и прочие обитатели водоемов. Брем не считал себя специалистом в этой области и вряд ли согласился бы взяться за такую работу. Но в том-то и дело, что городские власти Берлина хотели, чтоб Брем создал что-то вроде зоопарка, но под крышей. Это должна быть достаточно большая территория, на которой разместятся и водоемы, где будут вольеры с птицами и клетки с самыми разнообразными зверями.
– Но ведь в Берлине уже есть зоопарк, – сказал Брем, выслушав предложение Гека.
– Я уверен, вы создадите такой аквариум, что ни Берлинский, никакой другой зоопарк в мире не сможет конкурировать с вашим, – улыбнулся тайный советник.
Но Брем пропустил его слова мимо ушей – буйное воображение рисовало уже картины будущего аквариума-зоопарка. Впрочем, ему ничего не надо было придумывать заново – он уже давно и очень тщательно продумал все, что касается нового типа зоопарка. Только бы берлинские власти не скупились на затраты и не мешали бы!
Берлин поразил Брема своим показным богатством и великолепием. Роскошные кареты и экипажи, всадники и всадницы в элегантных костюмах на выхоленных конях, шикарные рестораны и великолепные кафе, витрины богатых магазинов – все это встречалось на каждом шагу и поражало воображение приезжего.
Брем был далек от политики и, хоть читал газеты, не умел да и не хотел читать между строк, делать какие-то выводы из прочитанного. Он, конечно, знал о героических и трагических днях революции 1848 года, когда волна народного гнева была так велика и сильна, что даже прусский король, испугавшись народа, вынужден был склонить голову перед жертвами революции, знал, что народное восстание было жестоко подавлено, знал, что Берлин стал столицей государства, которое выиграло войну с Австрией, что здесь правит «железный канцлер Бисмарк» – жестокий, умный и хитрый правитель, неуклонно проводящий в жизнь свои планы. А планы эти приведут вскоре к войне с Францией и в конечном итоге принесут прусскому королю корону императора всей Германии.
Конечно, Брем не мог знать об этом, так же как не знал, что на темных окраинах города, там, где ютятся в жалких лачугах рабочие и ремесленники, уже накапливаются силы для борьбы с прусской военщиной, уже гремит в северо-германском рейхстаге голос одного из основателей социал-демократической рабочей партии Германии, Августа Бебеля, выступающего от имени немецких рабочих.
Брем не знал всего этого, хотя за внешним великолепием интуитивно почувствовал скрытую, напряженную жизнь города. Но разобраться в том, что происходит в прусской столице, у него не было времени. У него не было времени даже как следует осмотреть ее. Уже через несколько дней он ходил по главной улице Берлина – тенистой Унтер-ден-Линден, что в переводе значит «Под липами», не замечая ни ресторанов, ни магазинов, ни богатых экипажей и нарядной толпы. Он стремился туда, где по его плану уже начали строить Берлинский аквариум, получивший потом название «Унтер-ден-Линден», по имени улицы, недалеко от которой находился.
Два года напряженной работы прошли, пролетели незаметно. И вот настало 1 мая 1869 года. В этот день на Унтер-ден-Линден и пересекающей ее улице – Фридрихштрассе – было особенно многолюдно. То и дело подъезжали кареты и экипажи, разодетые дамы и господа один за другим проходили под своды огромного здания Берлинского аквариума. Кажется, весь именитый и чиновный Берлин съехался в этот день сюда. И, глядя на прибывающих гостей, Брем почему-то вспомнил вдруг, что четырнадцать лет назад, как раз в этот же день 1 мая 1855 года, он получил университетский диплом и звание доктора. Четырнадцать лет. Не так уж и много. А сколько сделано? За это время он успел побывать в Испании и в северных странах, совершить вторую поездку в Африку и написать несколько книг, среди которых главная – «Жизнь животных», организовать Гамбургский зоопарк и устроить Берлинский аквариум…
…Публика была в восторге и не скупилась на похвалы. Впрочем, аквариум был действительно уникальным сооружением, где все продумано до мелочей, все сделано не только тщательно, но и с большой любовью. Таинственные пещеры, где жили самые разнообразные, привезенные чуть ли не со всего мира ящерицы и огромные стеклянные аквариумы с рыбами, причем для морских рыб сюда специально доставлялась морская вода, в искусственных прудах плавали крокодилы и тюлени, вокруг водоемов толпились розовые фламинго и задумчивые аисты.
Птицам здесь вообще уделялось большое внимание – в просторных клетках сидели на ветвях деревьев или перелетали с места на место десятки самых разных попугаев, начиная от небольших, скромно окрашенных карелов, кончая огромными, чуть ли не в метр величиной гиацинтовыми ара; красноносые кардиналы и райские птицы мирно уживались с хмурыми туканами, веселые рисовки с задиристыми ткачиками. Экзотическим птицам Брем уделил много внимания, но не забыл он и о «местных жителях» – для них был сооружен огромный «птичий дом» – просторная вольера, в которой летали, прыгали, порхали, пели, пищали, чирикали, свистели сотни мелких птичек.
Когда Брем осторожно открывал дверь вольеры и входил внутрь, сразу почти все птичье население этого «дома» слеталось к нему, усаживалось на его руки, плечи, голову. И трудно сказать, кто в эти минуты был в большем восторге – публика, наблюдавшая эту сцену, или сам Брем, приручивший этих птиц.
Но птицы были не единственной гордостью Брема – в специально отведенной части аквариума находились клетки с хищниками, а в другой части помещались обезьяны, собранные сюда чуть ли не со всего света.
Именно здесь, в этом Берлинском аквариуме, начались первые в истории зоологии опыты по длительному содержанию в неволе горилл.
Аквариум быстро стал одной из самых любопытных достопримечательностей Берлина. Но Брем продолжал мечтать о расширении его. Он уже имел несколько неприятных разговоров с властями города. Поначалу чиновник – представитель власти, с которым разговаривал Брем, был поражен: как, неужели господин доктор не удовлетворен? Весь Берлин в восторге, а он недоволен? Брем терпеливо объяснял чиновнику, что аквариум слишком мал – его может посещать ограниченное число людей, а ему, Брему, хотелось бы, чтоб с животными знакомились самые широкие слои населения. Это не понравилось чиновнику, и он что-то резкое ответил Брему. Брем вспылил, и разговор ни к чему не привел.
А на следующий день в аквариум приехал тайный советник Гек. Он был вежлив и любезен, пообещал, что власти отпустят дополнительные средства на расширение аквариума, но решительно попросил Брема выбросить из головы мысль о «просвещении народа». Брем ничего не ответил, а через несколько дней, увидев у входа в аквариум толпу оборванных ребятишек, неизвестно как и зачем попавших с окраины на эту аристократическую улицу, распорядился пропустить их в аквариум и с удовольствием наблюдал, каким восторгом, счастьем, интересом светились глазенки ребят. Конечно, об этом поступке Брема стало известно, и очень скоро тайный советник Гек снова имел беседу с директором аквариума.
Он долго и настойчиво, как нерадивому школьнику, объяснял Брему, что там, где бывают люди «из общества», не место оборванцам с окраин.
– Ну что ж, видимо, я не гожусь в директора аквариума, подыщите мне замену.
– К сожалению, я вынужден сообщить вам эту неприятную новость: наблюдательный совет города поручил возглавить Берлинский аквариум мне… Однако, господин Брем, – быстро продолжал Гек, видя, что Брем молчит, и не зная, что последует за этим молчанием, – мы вовсе не хотим расставаться с вами. Ваши заслуги неоспоримы, ваши знания бесспорны и необходимы…
Но Брем уже не слушал тайного советника.
Он шел по Унтер-ден-Линден не оглядываясь. Он был уверен, что больше уже никогда не придет сюда. Что ж, у него есть дело – его книги, у него есть семья – его Матильда, Херст, который уже начал ходить в гимназию. Текле уже шесть лет, Лейле – четыре года, родившейся уже в Берлине Юлии недавно исполнилось три, а совсем недавно в семье Брема появился новый член – Фрида, которой еще нет и двух месяцев. Пожалуй, даже хорошо, что пришлось расстаться с аквариумом. По крайней мере, он сможет больше внимания уделять детям – ведь, бывало, месяцами видел он их только спящими – уходил рано утром и приходил поздно вечером.
Но прошло несколько недель, и Брем снова переступил порог аквариума. Гек, пригласивший его, начал без предисловия:
– Уважаемый господин Брем! Я знаю вашу любовь к животным, знаю ваше благородство и то, как дорог вам этот аквариум. Именно поэтому я и решил обратиться к вам. Нам нужна ваша помощь, ваши знания. Ученые, которых я пригласил, к сожалению, лишь теоретически имеют представление о животных. Они не знают, как обращаться с ними, и вот в результате погибло несколько очень ценных экземпляров нашей коллекции…
Брем почувствовал, как тоскливо и болезненно сжалось сердце. Круто повернувшись, он вышел из кабинета Гека и пошел к клеткам и вольерам.
В этот день он поздно ушел из аквариума, а на другой день рано утром снова был там.
И опять началась работа. Опять каждое утро обходил Брем аквариум, опять, как и раньше, опрыскивал он каждое утро несколько десятков хамелеонов – в террариуме было слишком сухо, и если не опрыскивать хамелеонов водой, они могут погибнуть. Снова вместе со служителями готовил птицам корм, следил за тем, как раздают его, наблюдал, как чистят клетки, а если требовалось, – и помогал. Он не боялся никакой работы и нередко делал самую черновую.
Недаром же через несколько лет, в 1878 году, когда австрийский император Франц-Иосиф наградил Брема орденом Железной Короны, орденом, дававшим право на дворянство, орденом, который давал право Брему перед фамилией иметь приставку «фон» (фон Брем!), Альфред заявил, что он привык заниматься такими делами (имея в виду уборку клеток, например), которыми дворянину заниматься не пристало, и отказался от ордена.
Тайный советник Гек был достаточно умен, чтоб не вмешиваться в зоологическое хозяйство Брема. И хоть считал, как, впрочем, и многие, что ученому не пристало делать то, что делают служащие и сторожа аквариума, он молчал. Гек занимался лишь «политикой»: как человек «высшего общества» он взял на себя всю «дипломатическую» сторону, и, в частности, переговоры с городскими властями, финансовые вопросы и тому подобное.
И все-таки Брем постоянно чувствовал свое зависимое положение, хотя Гек был достаточно тактичен. В конце концов городским властям вскоре надо было решить: предложить ли Брему снова покинуть аквариум или снова стать его директором.
На этот раз власти выбрали второе. Об этом ему с удовольствием сообщил тот же Гек, постоянно чувствовавший, что настоящий директор аквариума все-таки Брем, а не он, тайный советник Гек.
– Однажды в Гамбурге по примеру Гагенбеков я захотел заняться торговлей животными, – сказал Брем, выслушав Гека.
– И что же? – спросил удивленно тайный советник.
– Прогорел.
– Я не понимаю вас.
– Видите ли, господин Гек, – улыбнулся Брем, – я не коммерческий человек – я продавал животных себе в убыток, если видел, что они попадают в хорошие условия, и отказывался часто от прибыли, если знал, что животным будет плохо у того, кто предлагал мне большие деньги.
– И все-таки я не понимаю вас, господин доктор.
– Я думаю, что городские власти не будут в восторге от того, как я буду вести коммерческие дела. Я готов работать ради науки, но если от меня потребуют сделать из аквариума лишь доходное предприятие – ни одного дня я не останусь тут. Вы можете передать это наблюдательному совету?
– Могу, – кивнул Гек, – и думаю, что им придется смириться с этим.
Поначалу городские власти пошли на уступки, и Брем получил относительную свободу в своих действиях. Но только поначалу. Вскоре они снова напомнили Брему, что аквариум должен приносить доход, чтоб директор не требовал дополнительных средств… Брем почувствовал, что повторяется гамбургская история.
И снова покинул аквариум. Теперь уже навсегда.
Теперь он мог полностью отдаться основному труду – готовить второе издание «Жизни животных».
Глава пятая
Предисловие, которое, может быть, следовало бы написать к «Жизни животных» А. Брема
Вот мы и подошли к самому главному в жизни Альфреда Брема. Он много ездил, путешествовал, много спорил, ссорился, боролся с людьми, которые спекулировали на животных или мучили их и издевались над ними. Брем написал немало книг – и научных и популярных. Однако никогда бы его имя не стало так знаменито, никогда бы так высоко не оценили его современники и потомки, если бы не «Жизнь животных», которую он написал.
Нам, теперешним читателям и любителям природы, не очень-то легко понять, почему так восторженно встретили читатели «Жизнь животных». Сейчас на полках библиотек стоят сотни и тысячи книг по зоологии: специальных и научно-популярных, стоят книги, в которых рассказывается о многих животных, и книги, посвященные отдельным зверям или птицам.
А в те времена, когда жил Брем, дело обстояло совсем иначе.
Правда, тогда были книги по зоологии, были научные труды и научно-популярные работы. Но, во-первых, таких книг было немного, а во-вторых… Да, вот именно – во-вторых!
Во-вторых, среди этих книг ничего похожего (даже приблизительно!) на то, что написал Брем, не было.
Конечно, люди всегда интересовались животными, старались познать их, своих соседей по планете, своих друзей, помощников и врагов.
Человечество за многие тысячелетия своего существования накопило немалые знания о животных. Правда, это не мешало людям верить в животных духов и в «нечистых», не мешало им обожествлять животных и проклинать их, поклоняться и бояться, заниматься магией и сочинять легенды о зверях и птицах. Но и реальные знания были. Не было системы.
Почти две с половиной тысячи лет назад появился человек, который впервые систематизировал знания людей о животных, положил начало науке зоологии.
Этим человеком был Аристотель.
Аристотель жил в Афинах – в столице Древней Греции. Он родился в 384 году до нашей эры, прожил 62 года и из них 45 отдал науке. Аристотель знал все: философию, физику, логику, историю, зоологию. За свою жизнь он написал около 300 сочинений. К сожалению, дошли до нас немногие, но среди уцелевших книг 19 посвящены животному миру, а в 10 из них даны описания 454 разных животных. Книги Аристотеля – он назвал свой труд по биологии «Историей животных» – очень и очень несовершенны с нашей точки зрения. Но разве можем мы судить с теперешних позиций труд, написанный почти два с половиной тысячелетия назад? К тому же это был первый, по сути дела, специальный труд по зоологии. И то, что там было множество ошибок, вовсе не удивительно, а то, что там было много верного, много такого, о чем и не подозревали его современники, – величайшая заслуга Аристотеля.
Аристотель первый в истории человечества составил список обитателей нашей планеты. Правда, сравнительно короткий, но ведь первый же!
Не ограничившись одним лишь списком, он дал и довольно подробное описание некоторых животных, их строения, нравов, привычек…
Аристотель попытался систематизировать известных ему животных.
Но и это еще не все. Аристотель разделил все живое на четыре царства: на одушевленный мир, который только существует, растительный мир, который существует и размножается, мир животных, который существует, размножается и двигается, и, наконец, человек, который, кроме всего, еще и мыслит.
А внутри этих миров, в частности внутри мира животных, он расположил объекты по восходящей – от примитивных с его точки зрения организмов к сложным.
Аристотель был, конечно, далек от мысли об изменчивости всего живого, от того, что мы теперь называем эволюцией. Он вовсе и не думал утверждать, что существо, стоящее на более высокой ступени, произошло от существа, стоящего ниже по своему развитию. Но уже тот факт, что он заметил и подчеркнул эти ступени, – огромная заслуга ученого.
Таков был Аристотель – первый зоолог на нашей планете. Его авторитет в науке был непоколебим в течение двух тысячелетий. Два тысячелетия жила зоология трудами Аристотеля, лишь немного дополняя, комментируя и популяризируя их.
И одним из таких популяризаторов науки своего времени, вошедшим в историю зоологии с полным правом, так как очень много сделал для нее, был римлянин Плиний Старший, живший в первом веке нашей эры (23–79 гг.).
В XVI веке появился труд швейцарца Конрада Геснера «История животных». Геснера часто называли и иногда называют сейчас «Плинием эпохи Возрождения».
В XVIII веке жил и работал замечательный ученый-популяризатор Бюффон. Его тоже иногда называли «Плинием XVIII века», а чаще «Геснером XVIII века».
Альфреда Брема называли и Плинием, и Геснером, и Бюффоном XIX века. Но чаще называли Плиния «Бремом древности», Геснера «Бремом эпохи Возрождения», Бюффона «Бремом XVIII столетия».
Кто же они, эти предшественники Альфреда Брема, наметившие и в какой-то степени проложившие дорогу к «Жизни животных»? Наверно, стоит о них рассказать хоть вкратце. И тогда, я думаю, понятней будет, почему книги А. Брема вызвали такой интерес, почему сделали его всемирно известным и почему его имя живет до сих пор.
«Естественная история» Плиния
Плиний Старший оставил огромное литературное наследие: «Историю моего времени», состоящую из 31 книги, 20 книг, посвященных войне с Германией, множество отдельных книг на разные темы и, наконец, «Естественную историю» в 37 книгах. Эту «Естественную историю» Плиний, по всей вероятности, ставил выше других своих книг, считал своим основным трудом. Во всяком случае, в посвящении императору Титу Плиний писал: «На путь, по которому я пойду, не вступал никто. Никто из нас, никто из греков не решался дать единоличного описания природы во всей ее совокупности. Если мой замысел не удастся, то самое стремление к нему было сладостно и великолепно».
Плиний решился «дать единоличное описание природы». Но сделал он это не так, как Аристотель. Если Аристотель стремился исследовать, насколько это было возможно в то время, общие законы жизни животных и приводил факты в основном для подтверждения своих выводов, то Плиний создавал лишь «энциклопедию фактов», если так можно было бы назвать его труд. Плиний не был ученым, поэтому не мог дать собственный, хоть как-то проверенный и осмысленный материал. Поэтому же он не мог относиться критически и к чужим работам, откуда в основном и брал факты. (Он проштудировал более 2000 сочинений по астрономии, минералогии, физике, ботанике, медицине, технике, этнографии, анатомии, зоологии.) И все, что казалось ему достойным внимания, вставлял в свои книги. А достойным внимания ему казалось многое, в том числе и самое невероятное. Правда, иногда Плиний оговаривался: «Пусть, кто хочет, верит», но чаще, гораздо чаще он оправдывал невероятные сведения, которые приводил, словами: «Могущество и величие природы превосходит все, чему можно поверить». Именно такая позиция привела Плиния к тому, что в его книгах вообще и в книгах, посвященных животным, в частности (зоологии посвящены четыре тома, с VIII по XI), много фантастичного.
Так, например, говоря в VIII книге о слонах, Плиний пишет: «Слон обладает такой честностью, которую не всегда встретишь даже у человека. Он питает некое религиозное чувство к звездам, поклоняется солнцу и луне». Плиний рассказывает о вороне, которая каждое утро прилетала на Форум и приветствовала словами народ. Вообще, о том, что животные способны пользоваться человеческой речью, Плиний упоминает не раз – он пишет и о говорящих быках, и о гиенах, которые, по его мнению, не только разговаривают, как люди, но и называют по имени свою жертву. Кстати, они же ежегодно меняют свой пол. Зайцы же, утверждает Плиний, двуполые, а саламандры – вообще бесполые. Он пишет о птицах, имеющих два сердца и в то же время не имеющих ни вен, ни артерий, в его книгах сообщается, что львы, умирая, орошают землю слезами, а мясо медведя растет, будучи сваренным. Он утверждает, что зародыши падают с неба и, если их не поедают звери, перемешиваются между собой, превращаются в различных животных: и в таких, которых мы знаем, и в совершенно фантастических.
Можно привести еще немало подобных анекдотических сведений, которыми охотно насыщал свои книги Плиний. Однако, если бы его книги полностью состояли только из таких сведений, вряд ли мы считали бы их ценными. Но в том-то и дело, что Плиний писал о слонах не только то, что они честные и религиозные. Он довольно подробно (и достаточно верно) описал их нравы, рассказал о том, как их приручают, заставляют работать и участвовать в сражениях.
Говоря о хищниках, он пишет не только о слезах умирающего льва, но и о его жизни, подробно описывает жизнь тигров, сообщает о той роли, какую играют эти животные в римских цирках.
Описывая хамелеона, Плиний говорит не только о том, что эти животные питаются запахом яблок, но и довольно точно рассказывает, как они меняют окраску. Наряду с описаниями фантастических муравьев-гигантов Плиний сообщает и немало верного о жизни этих насекомых. Вообще с насекомыми он знаком неплохо, во всяком случае, он не только описывает, как самка кузнечика при помощи яйцеклада откладывает в землю яички, но и отвечает на вопрос, почему насекомые названы именно так (благодаря насечкам на их теле).
Плинию известны и многие другие достоверные факты, например то, что летучая мышь – млекопитающее (хотя не только во времена Плиния, но и много позже причисляли ее к яйцекладущим, как всякую птицу); он знал, что кукушки откладывают свои яйца в чужие гнезда, а рак-отшельник прячется в раковину для собственной безопасности. Ему известно, например, что «некоторые группы животных имеют вместо легких иные органы дыхания, которыми наделила их природа, как наделила она многих животных жидкостью, отличной от крови».
Можно еще много говорить о достоверных фактах в книгах Плиния, и именно они, а не анекдоты и басни, – основа. Ошибки Плиния – это ошибки его времени, а достоверные факты – это уход вперед на многие годы и даже века.
Плиний не увидел свою «Естественную историю» изданной – это сделал его племянник Плиний Секунда Младший. Правда, круг читателей его был невелик – рукописные книги в Риме читали, точнее, имели возможность читать немногие. Да и гораздо позже, – когда появилась возможность их печатать, – сохранялась традиция: научные книги издавались только на латинском языке, который тоже знали немногие. И все-таки Плиний был очень популярен, а его книги сделали огромнее и очень важное дело: они заинтересовывали одних, вызывали недоверие и желание проверить у других, увидать чудеса, описанные в книге, собственными глазами, – у третьих. Они вербовали людей в армию любителей природы, воспитывали натуралистов, которые рано или поздно – в течение тысячелетий – двигали науку, исправляя ошибки «Естественной истории».
«История животных» Геснера
Он был врач и лучше других понимал, что уже больше никогда не встанет с постели. Впрочем, для этого не надо было быть врачом: чума, свирепствовавшая в Европе и не миновавшая в 1565 году и Цюрих, уносила с собой сотни жизней. И признаки этой страшной болезни были известны почти всем. Но Геснер как врач понимал, что не только болен, он понимал: часы его сочтены. И попросил:
– Отнесите меня в мой кабинет.
Люди в длинных грубых халатах и просмоленных масках, покрывавших лица, исполнили желание умирающего и вышли, плотно прикрыв за собой двери. В комнате остался тяжелый запах. Но Конрад не чувствовал его – он уже привык к этому запаху, как привык к маске и халату, с которыми не расставался в последнее время. Он надел эти доспехи и ринулся в бой со страшной болезнью. Его никто не заставлял идти в это сражение – дело его жизни тут, в этом кабинете, и за окнами кабинета – в саду. Но Геснер всегда помнил, что он врач. И ринулся в бой.
Халат и маска не спасли – он заразился. Геснер знал, что не встанет, и последние часы жизни захотел провести в своем кабинете.
…Сознание то и дело покидало больного – он впадал в забытье. И тогда комнату наполняли причудливые существа. Они летали, садились на шкафы, на столы, на подоконники. И Геснер узнавал их: ну, конечно же, это «морские монахи». А вон там, в углу, – морской черт с собачьей головой, с козлиными рогами и рыбьим хвостом. «Вот они!» – кричал Геснер, – а может быть, ему только казалось, что он кричит? – но сейчас это не имело значения: главное – вот они, морские чудовища, теперь он видит их собственными глазами. А ведь до этой минуты ему так и не удалось увидеть их!
Сознание возвращалось к больному, и морские чудовища исчезали. Вместо них приходили воспоминания.
Да, вот здесь, в этом кабинете, побывало немало людей, приносивших ученому «драконов» и «морских чертей», «морских монахов» и базилисков. Одни чудовища стоили дороже, другие дешевле. Но Геснер отдал бы все деньги, которые у него были, за подлинного «морского черта» или «морского монаха». Однако каждый раз оказывалось, что приносили ему подделки, ловко сфабрикованные, сшитые из частей различных животных, чудовищ.
Ученый обнаруживал обман, прогонял мошенников. Но появлялись другие. Снова возникала надежда – и опять обнаруживался обман!
Но Геснер все-таки верил, что такие чудовища существуют, – он был доверчивым человеком, а вокруг него всегда кружили люди, видевшие этих животных «собственными глазами». Да, Геснер верил, что эти чудовища существуют. И надеялся сам увидеть их. А если и не удастся самому – их увидят другие. Но так или иначе – потомки оценят труд ученого, стремившегося во что бы то ни стало открыть и описать «морских монахов».
Потомки убедились, что ни «морских монахов», ни «морских чертей» не существует. И простили ученому его доверчивость и наивность. Но они оценили его огромный титанический труд, труд человека, впервые после Аристотеля и Плиния создавшего «полную зоологическую энциклопедию», собравшего все сведения, накопленные человечеством за две тысячи лет.
Время, в которое жил Геснер, называется сейчас эпохой Возрождения. В XV–XVI веках снова возродился интерес к античной культуре – к искусству, литературе, философии.
Это было время Великих географических открытий, крупнейшим из которых стало открытие Америки.
Это было время изобретения книгопечатанья – величайшего рубежа в истории человеческой культуры.
Наконец, это было время церковных реформ – Мартин Лютер поднял бунт против католической церкви, появилось лютеранство.
Однако все это вовсе не значит, что церковь сдала свои позиции. Она чуть-чуть отступила, но по-прежнему еще пылали костры инквизиции, пытки и тюрьмы – проверенное оружие церковников – продолжали преследовать всех инакомыслящих. И сотни мыслителей, ученых были обвинены в «ереси» и погибли на плахах или в тюрьмах. Но уже ничто не могло сдержать развитие науки.
В XV–XVI веках – в эпоху Возрождения – делается множество замечательных открытий, появляется немало блестящих ученых. Но на первом месте все-таки стоял Геснер. Он не сразу нашел свой путь, путь, прославивший его имя.
Конрад рано остался без родителей, и воспитывал его дядя – бедный малограмотный ремесленник. Видимо, судьба ремесленника ждала и Конрада, если бы не проявившаяся с раннего детства жажда знаний, стремление к наукам.
Неизвестно, кто надоумил Конрада отказаться от профессии ремесленника, кто указал ему путь в университет. Но известно, что в 1537 году в Цюрихском университете появился молодой профессор греческого языка Конрад Геснер. Ему шел тогда двадцать второй год. Казалось, Геснер достиг того, к чему стремился, – он стал ученым, стал профессором. Но Конрад стремился не к званиям и не к деньгам. Не ради этого он пошел в науку. Изучение греческой грамматики не увлекло – его страстно тянуло к естествознанию. И через четыре года в Цюрихе появился врач и натуралист, в недавнем прошлом – профессор греческого языка Конрад Геснер.
В двадцать пять лет люди не чувствуют своего возраста. А Геснер чувствовал – он выглядел гораздо старше своих лет и часто болел. Сказывались годы недоеданий, непосильного труда, годы, когда ему приходилось учиться и зарабатывать на жизнь.
И все-таки Конрад, несмотря на болезни, не мог сидеть на месте: натуралист должен собственными глазами, насколько это возможно, увидеть растения и животных других стран.
Геснер побывал во многих странах и всюду собирал растения – ботаника была его первым увлечением в естествознании. Правда, за пределы Европы он не выезжал, но и в Европе тогда для натуралиста был непочатый край работы. И неудивительно, что, вернувшись в родной город, он привез с собой огромное количество папок с растениями. Потом организовал ботанический сад, который содержал на собственные средства, хотя сад этот очень скоро стал гордостью Цюриха.
Как естествоиспытатель-ботаник он изучал растения, стараясь найти принцип, по которому можно было бы их систематизировать, как врач он искал растения, которые можно было бы использовать в качестве лекарств.
