Текст книги "Необыкновенный охотник (Брем)"
Автор книги: Юрий Дмитриев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Он быстро подошел к торговцам. Заметив его интерес, один из продавцов весело крикнул:
– Покупайте, господин, совсем ведь дешево! – и он назвал действительно очень незначительную сумму.
Брем ничего не ответил. Он подошел почти вплотную к груде мертвых птичек и взял в руки одну из них. Это была береговая ласточка.
– Неужели дорого? – удивился торговец, поняв по-своему молчание Брема.
– Зачем это все? – тихо спросил Брем.
Торговец удивился еще больше.
– Как это зачем? Для еды!
Брем осторожно положил обратно ласточку. Она была такая легкая, что, казалось, состояла из одних перышек.
– Это – для еды?
– Конечно, мяса мало, зато птичек много. И добывать их ничего не стоит, – весело говорил торговец, – покупайте, господин, не скупитесь.
Брем почувствовал, как безудержная ярость охватывает все его существо. Но он сдержал себя и, круто повернувшись, зашагал прочь.
Конечно, он мог бы схватить за шиворот этого торговца и так тряхнуть, чтоб тот навсегда забыл, как ловить птиц для продажи. Но что толку?.. Альфред вспомнил длинные ряды с битыми птичками. Ну проучил бы он одного, но разве это что-нибудь изменит? Десятки, сотни, возможно, тысячи охотников за этими птичками все равно будут ежедневно отправляться в поля, в леса, в горы, и снова ежедневно на базарах будут появляться кучи ласточек и соловьев, зябликов и славок, и многих других птичек, которые не только украшают землю, радуют своим пением, даже своим видом, людей, но и приносят огромную пользу.
Сейчас многие люди равнодушны к птицам, может быть, именно потому, что по-настоящему не знают их, не представляют, как бедна была бы без них жизнь, наконец, как они нужны, полезны, просто необходимы… Значит, надо рассказать об этом. И не одному лишь торговцу на рынке в Мадриде, а многим, очень многим людям. И он, Брем, это сделает!
Эрнст Кейль был согласен с Бремом во всем, а если с чем-то и не соглашался, то не показывал виду: он очень хотел сохранить этого автора для своей «Садовой беседки».
Однако Брем предупредил Кейля, что сейчас может написать лишь первые главы своей будущей книги и, если Кейль хочет, отдаст их в его журнал. Закончит же Брем книгу лишь тогда, когда вернется из нового, уже обдуманного им путешествия. И на удивленный вопрос издателя сказал:
– Я видел и изучал птиц Африки, Средней и Южной Европы. Но я знаю о птицах севера лишь понаслышке или по специальной литературе. Для той книги, которую я задумал, этого недостаточно. Я хочу поехать на север Европы. И вы должны мне помочь – одолжить денег на поездку под честное слово, что я напишу для вас очень интересные статьи и рассказы о севере.
Кейль улыбнулся и по своему обыкновению молча протянул Брему руку.
Брем не обманул: вскоре после его возвращения в «Садовой беседке» появился очерк «Лапландские птичьи горы», затем и другие рассказы и очерки о северных животных и птицах. Появилась и его книга «Жизнь на севере», которую с большим интересом читали не только те, кто интересовался природой. Однако все это было не главным.
24 января 1861 года пастор Людвиг Христиан Брем отмечал свое 74-летие. Среди множества подарков, которые он получил от близких, друзей, знакомых и почитателей, была книга. Пастор особенно бережно взял ее в руки. На обложке – четким шрифтом – «Жизнь птиц». Он раскрыл книгу и прочитал: «Кому, как не тебе, мой любимый отец, я должен посвятить эту книгу? Вот уже много лет, как ты открыл мне богатую сокровищницу твоего знания, много лет, как ты щедро наделял меня из нее: теперь я могу возвратить тебе часть твоей же собственности. Это ведь наилучший дар, который может тебе предложить сыновнее почтенье, благодарность и любовь!»
Книга сразу стала очень популярной среди любителей природы – она не только рассказывала о биологии птиц (первая часть), не только давала характеристики наиболее интересных представителей птичьего мира (вторая часть), но сама по себе эта книга была блестящим художественным произведением, она была доступна всем, кто интересовался птицами, и в то же время она была очень достоверна, что отличало ее от большинства подобных, издававшихся в то время.
Имя Брема стало известно по всей Германии. А жители Лейпцига шутили: в нашем городе много достопримечательностей. И одна из них – доктор Альфред Эдмунд Брем.
И, гуляя изредка по вечерам со своей молодой женой, которая по этому поводу заставляла мужа снять его любимую куртку и влезть в ненавистный фрак, Брем едва успевал отвечать на приветствия. На каждом шагу он слышал:
– Здравствуйте, господин Брем!
– Добрый вечер, господин доктор!
Глава четвертая
Гамбургский зоопарк
– Заниматься любимым делом, да еще получать за это приличные деньги, – что может быть лучше? – сказал Эрнст Кейль, когда Брем пришел к нему посоветоваться. – Конечно, мне грустно расставаться с вами, но нельзя же быть эгоистом. Поэтому я могу дать вам лишь один совет: соглашаться!
Брем и сам в душе уже был согласен принять предложение Гамбургского зоологического общества. Правда, Альфред плохо представлял себе, что это за общество, чем оно занимается и для чего создано. Во всяким случае, ни один сколько-нибудь известный ученый не входил в него. Но конкретная цель людей, сделавших Брему столь интересное предложение, была понятна: они хотят организовать в Гамбурге зоопарк.
Первый зоопарк в Европе был организован в Париже по ходатайству ученых-натуралистов в конце XVIII века. Идея создания его родилась в период Великой французской революции. И в 1792 году Конвент – высший орган власти – специальным декретом постановил организовать на территории Ботанического сада «манжерию» – зоологический сад.
В 1828 году зоологический сад появился в Лондоне, через десять лет в Амстердаме, еще через пять в Берлине и Антверпене. И вот, наконец, и гамбуржцы захотели иметь свой зоосад. Впрочем, к тому времени зоопарки и зверинцы существовали уже во многих городах Европы: в Кельне, в Дрездене, в Дублине, Бристоле, Роттердаме. Да и в самом Гамбурге время от времени появлялись бродячие зверинцы. Их успех, видимо, и надоумил предприимчивых членов Гамбургского зоологического общества создать свой собственный зоосад. Ну а на пост директора трудно было найти кандидатуру лучше, чем Альфред Брем.
Хозяева зоопарка – акционерное общество, состоящее из людей, решивших вложить деньги в это мероприятие, – рассчитывали, что он принесет им немалый доход. Еще бы! Если тюлени, помещенные в обыкновенное деревянное корыто для стирки белья и выставленные для обозрения рыботорговцем Готфридом Гагенбеком на площади Сан-Паули в портовом предместье города, вызвали такой интерес публики, то что же будет, когда откроется зоопарк? Да еще если станет известно, что директор этого зоопарка – доктор Брем! Деньги потекут в карманы акционеров если не рекой, то уж ручьем, во всяком случае.
Деньги, о, эти проклятые деньги! Сколько неприятностей доставляли они Альфреду и в молодости, и вот сейчас, когда он, уже зрелый тридцатипятилетний известный ученый, всей душой отдался новому и увлекательному делу!
Животные в клетках никогда не радовали Брема. Особенно в маленьких и грязных зверинцах. Ему ли любоваться львом, который едва мог повернуться в своей тесной клетушке, когда этих же львов он видел на свободе, слышал их громоподобный рык. В страхе замирало все вокруг, сбивались в кучу домашние животные, жались к своим перепуганным хозяевам грозные сторожевые собаки, когда гордый и благородный царь зверей объявлял о своем выходе на охоту.
Мог ли прикованный цепями грустный слон доставить радость Брему, который видел этих животных свободными, не имеющими равных себе в силе, не знающих страха ни перед кем?
Могли ли доставить ему радость сидящие в клетках птицы, те самые птицы, полетом которых он всегда любовался?
Но Брем понимал и другое: люди должны видеть животных, должны знать их. Огромное количество людей еще живет в плену предрассудков, верит во всякие чудеса, в необыкновенных существ, наделяет даже знакомых животных самыми фантастическими чертами и свойствами. Интерес людей к животным почувствовали дельцы, торговцы зверями и птицами. Значит, зоопарки будут возникать все равно. И задача не в том, чтоб остановить их возникновение, – это все равно не удастся, а в том, чтобы найти для них какую-то новую форму.
Согласившись стать директором Гамбургского зоопарка, Брем мечтал о том, что сможет создать животным, находящимся в неволе, условия, хотя бы отдаленно напоминавшие им природные. Это нужно не только животным, страдающим и гибнущим в зверинцах и зоопарках, – это нужно и людям, которые не могут получить правильного, даже отдаленно правильного представления о зверях и птицах, если они зажаты железными прутьями решеток в узких щелях клеток, если они не могут двигаться, бегать, прыгать, летать…
Так думал доктор Брем, подписывая контракт с председателем акционерного общества, или, как оно себя стыдливо стало называть, наблюдательным советом, – господином Майером.
Так говорил Брем, выступая перед членами попечительского совета будущего зоопарка в Гамбурге.
Так и начал он организацию зоопарка.
И сразу наткнулся на препятствия.
Слушая Брема, Майер – важный и богатый гамбуржец – молчал. Молчали и члены попечительского совета, когда Брем излагал им свои мысли и планы. Но едва начал новый директор действовать, они заговорили.
Брем хочет, чтоб птицы жили не в клетках, а в просторных вольерах? Что ж, похвальное желание, но устройство вольер стоит гораздо дороже, чем клеток!
Господин директор хочет, чтоб клетки хищников были просторными?
Господин доктор требует, чтоб бассейны для крокодилов и бегемотов были гораздо глубже и шире, а копытные животные жили не в клетках, а в загонах, где можно было бы бегать и прыгать, как на воле? Да, это все прекрасно, но подумал ли господин директор, сколько это будет стоить, понимает ли господин доктор, что для этого территория зоопарка должна быть гораздо больше, а земля в Гамбурге очень дорогая?!
Брем не сдавался, и акционерам-попечителям на первых порах пришлось уступить. Но это были жалкие, нищенские уступки. По-прежнему звери, как и всюду, были помещены в маленькие темные клетки, и лишь для птиц удалось Брему отвоевать более или менее сносные условия и устроить вольеры. Но Брем надеялся, что добьется своего[2]2
Увы, ни ему, ни другим ученым, мечтавшим о настоящих зоопарках, в которых были бы для животных созданы условия, близкие к тем, в которых они жили в природе, ничего не удалось добиться. Первую попытку устроить такой зоопарк сделал известный торговец животными Карл Гагенбек – его зоопарк в Штеллингене в основном соответствовал тому, о чем мечтал Брем. Подобные же попытки были сделаны в свое время и в Москве, где по инициативе профессора М. M. Завадовского была создана «новая территория» Московского зоопарка, и в степном зоопарке Аскания-Нова, организованном Фридрихом Фальц-Фейном, и в некоторых других городах. Однако по-настоящему мечта Альфреда Брема была воплощена сравнительно недавно – в новом зоопарке в столице ГДР Берлине.
[Закрыть].
Но если вопрос об устройстве новых вольер, расширении территории зоопарка, создании подходящих условий для животных можно было отложить на какое-то время и вести за это упорную и постоянную борьбу, то были вопросы, отлагательства не терпящие.
По своему маленькому зверинцу в Африке, по многочисленным наблюдениям, наконец, по зоологической литературе, которую тщательно и постоянно изучал, Брем знал, как и чем кормить животных и сколько надо давать им еды. А то, что животные, содержащиеся в неволе, должны быть сытыми, для Брема был вопрос бесспорный. Для хозяев зоопарка было бесспорно другое: животные в зоопарке должны получать столько еды, сколько требуется им, чтоб не умереть с голода. Кормить животных досыта – непростительная роскошь, это стоит слишком много денег. Деньги, опять деньги! Но разве можно экономить на этом?! Брем помнил, как, оказавшись в Хартуме в тяжелейшем положении, продавая вещи, влезая в долги, отказывая себе во всем, он никогда даже подумать не мог о том, чтоб оставить животных голодными.
И вновь при встрече с Майером, на заседаниях попечительского совета говорил об этом Брем. Он каждый раз давал себе слово говорить спокойно, но каждый раз выходил из себя, видя равнодушные лица своих слушателей. Они были спокойны – они знали, что ни одной лишней копейки не отпустят на корм для животных. И до поры до времени прощали Брему его непочтительность и настойчивость – он пока еще был им нужен. Но настало время, когда начали нервничать и члены попечительского совета.
Началось все с эпизода, казалось бы, не имеющего отношения к доходам акционеров (а ведь именно доходы волновали большинство акционеров). Став директором, Брем сразу и категорически потребовал, чтоб сторожа и смотрители, находящиеся при клетках хищников, не дразнили животных. Но странное дело – обычно послушные и исполнительные служители в данном случае не особенно слушались директора. И, если его не было поблизости, продолжали дразнить хищников.
Брем знал, что такое часто практикуется в зверинцах и в некоторых зоопарках. Но ведь Гамбургский зоопарк – совсем другое дело! Разве он может сравниться с бродячим зверинцем, перед входом в который осипший зазывала обещает публике леденящие кровь зрелища?! Требовать от служителей, чтоб они не мучили и не дразнили животных, Брем считал не только своим правом, но и обязанностью. И очень удивился, когда Майер, вызвав его к себе в кабинет, затеял с ним разговор по этому поводу.
В зоопарке был сторож, отличавшийся особо жестоким отношением к животным. Любимым развлечением его было дразнить старого льва. Если лев засыпал, сторож просовывал между прутьями длинную палку и изо всей силы ударял спящее животное. Испуганный лев вскакивал и спросонок бросался на решетку под хохот и улюлюканье собравшихся у клетки зрителей. Но особенно жесток сторож был во время кормления. Бросив в клетку мясо, он ждал, когда голодное животное приблизится к еде, и, просунув сквозь решетку заостренный металлический прут, сильным ударом отгонял его от мяса. Лев отскакивал и снова шел к мясу. И снова встречал его острый прут. Лев начинал злиться, затем приходил в ярость, пытаясь ударить лапой по пруту, приближался к мясу то с одной, то с другой стороны, каждый раз получая удар, и, наконец, доведенный до бешенства, в отчаянье бросался на решетку, за которой стоял его мучитель.
Брем не раз делал замечания сторожу, но это не помогало. И однажды, застав его во время очередного издевательства над животным, директор тут же объявил сторожу, что тот уволен.
А на другой день Брема пригласил к себе президент попечительского совета господин Майер.
– Я восстановил уволенного вами служащего, – сказал он, едва Брем сел в предложенное ему кресло. – Не перебивайте и выслушайте меня, господин доктор, – продолжал он ровным, бесстрастным голосом, – вы уволили служащего за то, что он дразнил льва. Вы хотели его лишить дополнительного заработка…
Брем удивленно посмотрел на Майера.
– А между тем это именно так, уважаемый доктор. Публика охотно платит сторожам за то, что они показывают животных во всей красе. Да, они платят сторожу, чтоб тот злил хищника, они платят за вход в наш зоопарк, чтоб увидать зверей такими, какими они должны быть. И львов они хотят видеть ревущими, рычащими, бросающимися на решетку. Только такими они представляют себе хищников. Вы не согласны со мной?
Брем почувствовал, как кровь приливает к голове, как бешено начинает стучать сердце. Еще немного – и он взорвется, наговорит Майеру дерзостей, возможно, хлопнет дверью.
Он встал и быстро подошел к окну, чтоб хоть не смотреть в холодные прищуренные глаза президента совета.
Почему люди хотят видеть только оскаленные морды животных, их бешеные глаза, слышать их рычание и рев? Да, лев хищник, но разве не он, этот хищник, – пример благородства? Ведь лев никогда не нападет исподтишка, – выходя на охоту, он громким рыком объявляет об этом, как и положено настоящему царю зверей. И убивает он не ради убийства, а ради того, чтобы быть сытым. Он никогда не нападает зря, и Брем сам наблюдал, как мирно паслись антилопы и зебры неподалеку от отдыхающего льва, – лев был сыт и никому не угрожал. Да и разве всегда он должен быть грозным? Кому, как не ему, Брему, знать, что животные способны отвечать добром на доброе к ним отношение? Он видел перед собой веселые и добрые зеленые глаза Бахиды и думал о том, что, возможно, и над ней так же издеваются в Берлинском зоопарке, где она теперь живет.
Задумавшись, он не сразу услышал, о чем продолжает говорить Майер, а услышав, не сразу понял смысл его слов.
– Из-за ваших запретов, господин директор, мы тоже несем убытки, – говорил президент, – публика стала меньше посещать наш зоопарк, и наши доходы сократились. А вы должны наконец понять, что мы не благотворительное общество, а коммерческое предприятие! Поэтому убедительно прошу вас впредь не мешать служителям зарабатывать свои деньги и помогать зарабатывать их нам. Люди должны видеть животных такими, какими они их себе представляют!
Брему хотелось крикнуть, что задача зоопарков, задача ученых – рассказать и показать людям животных не такими, какими они хотят их видеть, а такими, какие они есть. Но промолчал: циничные слова Майера, его холодные глаза, растянутые в презрительную улыбку губы, неподвижное, как маска, лицо оглушили Брема, лишили его речи.
Откуда ему, человеку, понимавшему душу животных, очевидно, лучше, чем душу таких людей, как Майер, и таких, как хохочущая или вздрагивающая от удовольствия толпа у клетки яростно бросающегося на решетку хищника, знать, что жестокость так сильна и так живуча в людях? Что жестокость воспитывают, на ней спекулируют, зарабатывают ловкие дельцы, для которых деньги – главное и единственное?
Даже через сто лет, когда замечательный немецкий ученый Бернгард Гржимек и его сын Микаэль[3]3
Микаэль Гржимек погиб в экспедиции, где работал вместе с отцом. Он похоронен в заповеднике, носящем теперь его имя. На памятнике выбиты слова: «Он отдал все, что имел, даже свою жизнь за то, чтобы сохранить диких животных Африки».
[Закрыть] на свой страх и риск сняли фильм о диких животных, кинопредприниматели отказались взять его в прокат: слишком добрыми, совсем не кровожадными выглядели там звери. К счастью, человечество в целом оказалось мудрее и добрее предпринимателей – фильм Гржимеков все-таки вышел на экраны и имел огромный успех. Люди теперь хотят видеть животных такими, какие они есть. Хотят спасти их, сохранить их на Земле. И в изменившемся отношении к животным немалая заслуга Альфреда Брема. И Брема-путешественника, и Брема-натуралиста, и Брема-писателя, и Брема – директора Гамбургского зоопарка, который на категорическое требование Майера разрешить сторожам дразнить животных так же категорически ответил: нет!
С каким удовольствием указал бы Майер Брему на дверь! Но, к счастью, он был не единственным хозяином зоопарка. А среди членов попечительского совета все еще держалось (и справедливо!) мнение, что имя Брема украшает зоопарк, способствует притоку публики. Были среди членов совета и такие, кто прямо сочувствовал Брему.
Прошло два года. Это было удивительное время для Брема. Гамбург – большой портовый город, и многие звери, которых привозили в Европу, прибывали в гамбургский порт. А торговля животными в то время принимала уже значительные размеры.
Немало ловких предпринимателей, почувствовав интерес людей к животным, открывали зоопарки и зверинцы, все больше животных появлялось в цирках. Жестокое обращение, отвратительные условия, голодная жизнь приводили часто к гибели животных. Но из Африки и Азии, из Австралии и даже из Америки поступали все новые и новые партии четвероногих и пернатых пленников – их тогда еще много было на этих континентах.
Не одна тысяча животных прошла за эти годы через гамбургский порт, и, пожалуй, не было такого животного, которого бы не видел, за которым бы хоть короткое время не наблюдал Брем. Он встречал пароходы, привозившие животных в Европу, провожал поезда, увозившие их в глубь страны и в другие страны, часто бывал Брем и в знаменитом доме 19 на Шпильбунденплац, во дворе которого находились животные, купленные для перепродажи Готфридом Гагенбеком[4]4
Он к тому времени бросил рыботорговлю, решив, что покупка и перепродажа животных для зоопарков, зверинцев и парков куда выгоднее. К этому делу он приспособил и сына Карла, ставшего впоследствии знаменитым на этом поприще.
[Закрыть].
И все-таки главным для Брема был зоопарк. Он многого добился за эти три года. Уже не было сторожей, изводивших животных, уже появились просторные клетки и вольеры, около которых нередко Брем рассказывал публике о животных, и в такие дни зоопарк был переполнен. Доходы от сборов значительно возросли, но Брем постоянно требовал, чтоб попечительский совет отпускал деньги на новые вольеры, на ремонт и постройку клеток, на корм животным. Увлекаясь все больше и больше работой, Брем и от акционеров требовал все больших и больших расходов.
Майер, возненавидевший директора после первой стычки, конечно же, пользовался этим. На заседаниях попечительского совета в отсутствие Брема, в частных беседах с отдельными членами акционерного общества он никогда не упускал случая сказать что-нибудь нелестное о директоре.
– Мы могли бы уже иметь пятьдесят процентов дохода! – говорил Майер. – Наш зоопарк едва ли не самый популярный во всей Германии, а то и во всей Европе. Публика валом валит. Но фактически мы имеем лишь десять процентов прибыли. И все благодаря господину директору. Благодаря его непомерным требованиям!
– Но ведь и доходы мы имеем благодаря господину директору, – пробовал кто-нибудь вступиться за Брема.
Однако Майер не сдавался. Он распустил слух, что Брем, вместо того чтобы проводить все время в зоопарке, сидит в своем кабинете и пишет, получая деньги и за свое директорство, и за свои литературные труды. Это была явная ложь, потому что все время, с утра до позднего вечера, отдавал Брем своему детищу. И лишь ночью садился он за письменный стол, чтоб работать над тем, о чем уже давно мечтал, что считал важнейшим делом своей жизни.
Клевета, даже явная, разъедала души людей, как ржавчина железо. И все больше и больше акционеров начинали косо поглядывать на директора зоопарка.
Друзья Брема советовали ему поменьше вступать в споры с Майером и членами попечительского совета, предупреждали его об опасности. Но не таков был Брем – не думая о последствиях, он вступал в споры, он по-прежнему требовал, чтоб совет отпускал деньги на усовершенствование зоопарка, не считаясь ни с чем, он говорил в глаза правду, шел напролом, не признавая дипломатических ходов. Таков был Альфред Брем.
Но хозяева зоопарка больше не хотели считаться с ним. Под влиянием Майера они решили, что Брем сделал свое дело – организовал зоопарк, создал ему славу, и теперь можно расстаться с господином директором.
Тучи сгущались над головой Брема. Требовался лишь предлог, чтоб попечительский совет предложил ему покинуть службу. И такой повод нашелся. Брем давно добился того, чтоб сторожа не дразнили на потеху публике животных. Одних, наиболее жестоких, он уволил, другие побаивались крутого нрава директора, и над клетками хищников уже не раздавался яростный или жалобный рев. И вдруг однажды в открытое окно директорского кабинета донесся отчаянный медвежий вопль. Недавно Брем купил старую медведицу, которая долго работала в цирке, но одряхлела и почти ослепла. Купил он ее не потому, что уж так нужны были медведи в Гамбургском зоопарке – их было достаточно, а потому, что хозяин цирка собирался ее застрелить. Брему стало жалко добродушное, совершенно ручное животное. Он решил, что хозяева не разорятся, если в зоопарке появится еще один медведь.
Брему не пришлось жалеть о приобретении: отдохнув, медведица стала всеобщей любимицей – проделывала перед зрителями различные цирковые трюки и, услышав аплодисменты или получив угощение, уморительно раскланивалась. И вот сейчас он услышал отчаянный, полный боли и горечи крик медведицы.
Через минуту Брем был уже у клетки, в толпе, горячо обсуждавшей происшествие. Брем сразу понял, что произошло, не мог лишь понять, кто из двух – сторож или старший смотритель – они оба были здесь – ткнул палкой в глаз зверю. Старший смотритель, увидав директора, очень разволновался и стал кричать, что сторож издевается над животным и его надо немедленно наказать. Сторож – молодой парень – испуганно поглядывал то на старшего смотрителя, то на директора и что-то невнятно бормотал.
– Господин директор, – услышал вдруг за спиной Брем, – виноват во всем я!
Брем резко обернулся. Перед ним стоял изысканно одетый молодой человек, окруженный такими же нарядными молодыми женщинами.
– Да, именно я, – улыбаясь и не вынимая изо рта сигары, продолжал молодой человек. – Я попросил одного из них – кого, не имеет значения, – развлечь моих спутниц и разозлить медведя. Надеюсь, за свои деньги я имею право на такую просьбу? – и, не дождавшись ответа, продолжал: – К сожалению, исполнитель моей просьбы переусердствовал, попал в глаз зверю палкой. Но какое это имеет значение? Ну, пристрелите этого медведя, я готов оплатить убытки…
Брем ничего не ответил, лишь скрипнул зубами и молча направился в клетку медведицы. Она тихонько постанывала и терла лапой морду, размазывая кровь. Когда Брем вошел в клетку, она подняла голову и посмотрела на него единственным глазом. И было столько в этом взгляде тоски, горя, недоумения и боли, что Брем невольно отвернулся, – ему казалось, что зверь спрашивает: ну за что? Почему? Что я сделал людям плохого?
Брем осмотрел искалеченную морду зверя и обвел взглядом молчаливо стоящих у клетки людей. Увидав молодого сторожа, он поманил его. Сторож, не очень смело, но все-таки вошел в клетку. Медведица потянула носом воздух и отвернулась.
– А теперь вы! – приказал Брем старшему смотрителю.
Поколебавшись, тот тоже направился к клетке, но едва он вошел – медведица вздыбила шерсть и рявкнула так, что старший смотритель буквально вылетел из клетки.
– Ясно, – глухо сказал Брем, – вы, – обратился он к сторожу, – быстро ступайте за врачом. А вы, – он повернулся к бледному смотрителю, стоящему за спиной молодого человека, – немедленно убирайтесь отсюда! Вы уволены. Расчет получите в конторе.
– Но позвольте, – снова начал молодой человек, переглядываясь со своими спутницами и со старшим смотрителем, – я повторяю, что беру всю вину на себя, готов платить… Наконец… – он шагнул к Брему и загородил ему дорогу, – наконец, я требую!
– Отойдите, – тихо сказал Брем, – вы просто негодяй. К сожалению, я не имею возможности поступить с вами так, как вы того заслуживаете. Иначе вы пожалели бы о том дне, когда пришли в этот зоопарк…
На другой же день собрался совет попечителей. Майер торжествовал: наконец-то нашелся повод, чтоб расстаться с Бремом. Он посмел оскорбить племянника самого герцога! Об этом говорит уже весь город! Это непостижимо! Это возмутительно! Но Майеру не пришлось произносить обличительных речей перед членами попечительского совета. Брем не пришел на это собрание. Он прислал письмо, в котором просил решить: либо попечительский совет полностью доверяет директору и предоставляет ему свободу действий, либо освобождает директора от его обязанностей.
Совет выбрал второе.
Берлинский аквариум
Происшествие в зоопарке вызвало много толков в Гамбурге. Одни осуждали Брема, другие были целиком на его стороне, третьи удивлялись ему. Но самого Брема эти разговоры нисколько не интересовали. Теперь он мало выходил из дому: целые дни сидел за письменным столом или возился с детишками – старшему, Херсту, в это время исполнилось три года, Текле два, а Лейле шел шестой месяц.
Дома Альфред преображался – здесь он был счастлив, здесь были его дети, его работа над книгой, верная и все понимающая Матильда. Одно лишь в эти дни беспокоило его: только что вышел первый том «Жизни животных», и Брем с нетерпением ждал, как книга будет принята читателями. Впрочем, если судить по первым отзывам, книга была принята с восторгом.
Вот и сегодняшний гость – известный ученый – специально посетил Брема, чтоб выразить свое восхищение по поводу его книги.
Они сидели в кабинете Брема, когда дверь неожиданно открылась и на пороге появился шимпанзе. Сложив губы трубочкой, обезьяна издала негромкий протяжный звук и с достоинством удалилась.
– Нас, кажется, приглашают к столу, – смеясь сказал Брем.
– Вы уверены?
– А это мы сейчас проверим!
Они вошли в столовую. Вся семья уже собралась за столом. Тут же на специальном высоком стуле сидела и обезьяна, держа в руке большую фарфоровую кружку с молоком. Отхлебывая молоко, она то и дело поглядывала на Лейлу, которую мать держала на руках. Покончив с молоком, шимпанзе слез со стула и заковылял к хозяйке. Приблизившись к ней почти вплотную, обезьяна протянула руку к ребенку. Гость чуть побледнел и испуганно посмотрел на хозяина, с улыбкой наблюдавшего за этой сценой.
– Неужели вы не боитесь за ребенка? – спросил гость, когда после обеда они снова вошли в кабинет.
– Нет, – спокойно ответил Брем, – я уверен, что эта обезьяна ничего плохого не сделает ребенку. Когда мы впервые показали этому шимпанзе шестинедельную Лейлу, он внимательно осмотрел ее, очень осторожно, я подчеркиваю – очень осторожно, провел пальцем по ее личику и поднял вверх руку, что в переводе с обезьяньего языка на человеческий, очевидно, означает заверение в абсолютно дружеском отношении.
Гость чуть-чуть усмехнулся.
– При всем моем уважении к вам, господин доктор, при всем моем восторге от вашей книги мне хочется все-таки решительно возразить вам: слишком много человеческих черт придаете вы животным, слишком много говорите вы об их мыслительных способностях, об их характерах…
Брем ничего не ответил. Такие упреки слышал он не впервые. Еще после выхода книги «Жизнь птиц» ему говорили, что уж слишком он увлекается характерами птиц, наделяя пернатых совершенно несвойственными им чертами. Они у него и веселые, и печальные, честные и вороватые, лукавые и подлые, благородные и прямодушные.
Где-то в душе Альфред понимал, что некоторые упреки справедливы. Но скорее готов был выслушивать их, чем становиться на точку зрения тех натуралистов, которые считают, что животные не способны ни думать, ни чувствовать, ни переживать. В отличие от церковников, наделявших животных душой и способностями логически мыслить (в пределах, конечно, отпущенных им богом), эти ученые считали всех зверей и птиц лишь живыми автоматами. Брема не устраивала ни та, ни другая точка зрения. Он не считал животных способными мыслить так, как мыслят люди, но и категорически отрицал то, что животные лишь автоматы. Да и как он мог не отрицать этого, если собственными глазами видел сотни обратных примеров.
В тот вечер, разговаривая с гостем об отношении обезьяны к ребенку, Брем вспомнил о своем любимце Коко, который жил у него в Африке. Брем снял с полки книгу, открыл на нужной странице и протянул гостю.
«Коко, так звали нашего самца, тотчас взял под свое покровительство маленькую обезьянку, обращался с ней с материнской нежностью, стерег ее, пока она ела, и согревал по ночам на своих руках. Он постоянно заботился о ее здоровье, беспокоился, когда она отдалялась от него на несколько шагов, и при малейшей кажущейся опасности тотчас звал ее к себе назад. Когда мы хотели отнять у него этого детеныша, он тотчас приходил в ярость, бросался нам в лицо, кусал все вокруг и защищал своего приемыша всеми силами.
Так прожили они вместе несколько месяцев. Вдруг малютка захворала и через несколько дней умерла. Горе ее приемного отца было беспредельно; оно не было похоже на горе животного, но скорее на скорбь глубоко чувствующего человека. Прежде всего взял он своего мертвого приемыша на руки и ласкал его на все лады, обращался к нему с самыми нежными интонациями голоса, гладил его, как прежде, с большой нежностью. Потом посадил его перед собой, смотрел и, когда убедился, что он умер, начал кричать самым жалобным голосом. Несколько раз пытался он возвратить его к жизни и каждый раз громко вскрикивал, когда видел, что любимец его оставался без движения. Целый день он ничего не ел; мертвый зверек поглощал все его внимание. Наконец силой мы отняли его у него и перебросили через высокую стену нашего двора в сад. Через несколько минут Коко перекусил свою толстую веревку, чего прежде никогда не пробовал делать, перескочил через стену и снова возвратился на свое прежнее место, держа трупик в руках. Опять привязали мы его, опять отняли у него мертвого детеныша и бросили в глубокий колодезь. Коко опять вырвался и убежал из дому и больше уже не возвращался. Вечером в тот же день видели, как он бежит к лесу».
