Текст книги "Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков"

Автор книги: Юрий Бессонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Вскоре после моего прибытия в Петроград я отправился на Лиговку. Костюм мой был вполне подходящий, только несколько старинный. Высокие, со сборкой, сапоги, шаровары, русская рубаха, фуражка и обязательная принадлежность костюма-"верблюдка" (Пиджак коричневого цвета, верблюжьей шерсти.). Уж очень мне было противно одевать нынешние "клош" и матроску. По рассказам я знал те "малины" (Воровские притоны – кабаки.) где обыкновенно можно встретить "блатных".

Вошел в биллиардную. – Накурено... Пахнет пивом и грязью. Народу много и сразу видно кругом– "свои". Подождал, походил, прислушался... И вот вижу, как один высокий здоровый парень, отойдя в сторону объясняется с другим. Слышна "музыка"... Значит ясно, что здесь "блат"... Я подождал конца разговора, а затем подошел к одному из них. Сперва недоверие... Тогда я назвал несколько имен с кличками и почти напрямик сказал в чем мое "дело"...

"Щупал" меня мой новый знакомый недолго... Я был более или менее откровенен.-Назвал ему всех, с кем я сидел, – "Федьку Глота", "Ваську-Корову", "Сашу Косого", мелкую шпану, объяснил ему, что мне надо "липу" и "хазу" (Квартиру.) – польстил ему, что если б я был из Угрозыска и хотел бы его взять, то не пошел бы на него один на один. Затем влил ему пива, и мы быстро сошлись. После водки он начал "лахмониться" (Хвастаться.). Он рассказал мне, что ему опасаться ареста нечего – его уже несколько раз брали, но выпускали, так как у него есть документ, что он больной. В чем дело? "А я", говорит, "как приведут меня, так начинаю "ерзать"-"филонить", (Симулировать.) свою падучую разыгрывать... Хлоп об пол... Бьюсь и кричу"... И тут он мне выпалил целую тираду, закончив ее словами – "Кровь заливает! Ура! Белая Церковь взята"...

{123} Я узнал его имя – "Сашка", и после некоторого колебания, он мне сообщил свою кличку – "Водяной". Я рассказал ему, что я читал про него в журнале. Он очень обрадовался, что надул доктора, заинтересовался, и мы стали друзьями. Так я снова вошел в то общество, не вращаясь в котором трудно жить в стране Советов. Через пол часа за нашим столиком сидели "Ванька Прыгун", "Петька Соловей", и мне было в крепкую обещано, что завтра у меня будет "липа", какую я только захочу, и о квартире мне нечего беспокоиться – все их "хазы" к моим услугам. Между прочим они мне сообщили, что "Корова" расстрелян за налет, а "Глот" шестой месяц сидит в "киче". Придя на следующий день, я получил новую "липу" и мне были показаны две "хазы". Много раз я пользовался ими.

Условия были самые, казалось бы, неприемлимые.

Но надо было жить...однако и здесь проглядывал человек. Видна была его душа, его Бог, его порыв и жажда любви. Все эти уголовники жили с проститутками...Настоящими, уличными, без прикрас... Здесь я видел ту любовь, которой можно завидовать. Любовь без границ, без предела.. Ту любовь, в которой для женщины весь, единственный, и только один смысл жизни в любимом человеке... Я узнал по рассказам, что одна из "этих" женщин сделала со своим любовником все его красные походы, идя рядом с ним и держась за стремя его седла.. На что может вдохновить такая любовь?... Я утверждаю, что здесь я видел настоящую любовь женщины... Видел ли я любовь мужчины? Не пришлось. Но мне кажется, что если бы кто-нибудь попробовал у "этого" мужчины отнять его женщину, то я увидел бы настоящую любовь зверя...

Но не всегда и формы здесь были не привлекательны. Я встретил здесь девочку лет 18-ти, не проститутку, просто "маруху" (Любовница "блатного".)... Маленькая головка, большие глаза, под ними синяки и одутловатость от беспробудного пьянства. Тонкая, стройная, с душой и размахом... Границ не существовало. Ни в деньгах, ни в любви, ни в загуле, ни в скандале, ни в чем... Это была своего рода знаменитость:-"Вера-Ракета"!

{124} Жила она в привилегированном квартале на Жуковской и, за свою доброту и размах была кумиром всей Лиговки...

Часто мне приходилось ночевать в этих "хазах". Подойдешь к двери дома, где сегодня ночевка... Управдом сидит у подъезда... Войти нельзя... Ходишь около... Следишь... А в 12 часов ночи он встанет, внесет стул, закроет перед твоим носом дверь и ты на улице. Пешком через весь город на Лиговку... А там столярный верстак соседа рабочего или комната "Соньки-Воробья", из которой нужно выйти, если придет "гость". – Вот какова теперь, настоящая, без прикрас жизнь "нелегального"...

В ПОИСКАХ КЛАДА.

Надо было достать "клад". Теперь я был уже спец... По ходу "щупа", я уже мог определить, рыта здесь земля или нет, и, если рыта, то мог даже приблизительно сказать, когда она рыта. Но для работы условия осложнились. Теперь я был не только нелегален, но меня искали, у меня не было квартиры и, выходя к ночи из своего очередного убежища "на работу", я до утра должен был оставаться на улице. Но чем труднее мне давалось какое-нибудь дело, чем больше было препятствий, тем упрямее я шел на него... Деньги были не маленькие, они мне были нужны, и надо было рисковать.

Прежде всего, когда я приехал, я повидал хозяина "клада" и проверил его местонахождение. – Он подтвердил свои прежние показания. Если я нашел один ящик, думал я, значит много вероятий, что второй ящик не миф. И я принялся за "работу".

Сначала опять проследил снаружи. Оказалось, что в доме все те же порядки. Тогда я начал действовать старыми приемами. Опять забор ... Прогулки по саду... – "Щупанье", копанье... Но ничего нет... Наконец знакомый металлический звук "щупа"... Лопата... И в 10-ти шагах от указанного места, я выкопал солдатский котелок. Снова я ожил... Снова на {125} несколько часов я удовлетворен... и снова разочарование...

На этот раз кроме документов я не нашел там ничего.

Время шло, убежищ становилось все меньше... Нужно было есть и пить. Последние деньги я ставил ребром. Петля затягивалась. Я кинулся к уголовникам...

Из рассказов я знал, что среди них существовала выгодная в прежнее время, профессия – "крестовиков" (Могильных воров.). Это была целая организация. Действовали они чрез своих агентов в похоронных бюро. Эти узнавали, когда хоронят кого-нибудь, оставляя на покойнике драгоценности, доносили об этом организации, а те вырывали гроб и снимали с покойника вещи. Дело было рискованное, так как кладбища охранялись и пойманные, как за кощунство, крепко наказывались, но оно было и прибыльное, так как в прежнее время зачастую хоронили с ценными вещами. Уж очень противна мне была эта категория, но несмотря на то, что мне было гораздо приятнее иметь дело с налетчиками, мне все таки пришлось обратиться к ним.

Через "Сашку-Водяного" и "Соньку-Воробья", я познакомился с матерым, старым, кладбищенским вором. Свою прежнюю профессию он бросил с начала революции – "Теперь не людей, а шантрапу хоронят", говорил он. "Вот было время..." и он начинал рассказывать о каком-нибудь удачном "деле", когда на его долю пришлось несколько карат бриллиантов.

Среди "шпаны" он пользовался большим авторитетом и уважением, а к ней, и теперешним преступникам относился с пренебрежением.

У профессиональных воров есть своя этика – они редко "заначивают" т. е. обделяют друг друга при дележе наживы. Но я все таки не мог положиться на это потому что, несмотря на весь мой стаж я не совсем мог и хотел себя причислить к этой профессии. Не желая быть у него всецело в руках, я рассказал ему все дело, не указав только адреса. Предложил ему составить план и когда все будет готово, сообщить мне. Его план превзошел мои ожидания, и я его принял... Не знаю уж какими способами, вероятно сговорившись с {126} уголовным розыском, он достал аппарат, изобретенный во время войны для отыскивания зарывшихся в землю снарядов... При приближении особой, кажется электромагнитной доски к металлу, аппарат издавал звук, который передавался "слухачу", через специальные наушники.

Под видом обыска, предъявив вместо ордера какое то глупейшее удостоверение, ввалились мы в дом, приказали никому не выходить и всю ночь шарили по саду. Клада мы не нашли. Почему? – Я не знаю.

Может о быть его не было совсем, может быть хозяин передумал, не захотел делиться и указал неправильное место, а может быть его вырыли и раньше. Но дело было стоящее, были основания им заняться и, если бы мне второй раз предложили такое же дело, я бы все таки пошел на него.

Это была моя последняя ставка. В саду мне больше делать было нечего. Я играл во банк, проиграл. И петля затянулась. Шестой месяц я жил в Петрограде. Денег не было. Квартиры все были использованы. Даваться некуда и выхода не видно.

СЕДЬМОЙ АРЕСТ .

Помню последнюю ночь.-Рискуя арестом, я бродил по улицам... Вспоминалась прежняя жизнь...

Думалось, что и сейчас люди живут, а у тебя нет ни семьи, ни крова, ни пищи... и ничего впереди. Полное одиночество... Никаких перспектив... Физическая и моральная усталость... Наступила реакция. Оставалась надежда только на Бога... Он поможет – убеждал я себя. Ведь я часто доходил до состояния отчаяния, и Он всегда выводил меня из него. Я встречу кого-нибудь... Что-нибудь изменится... Найдется выход... Мне помогут уйти за границу.. Начнется новая жизнь.

Надежда была... Но какая то смутная и заглушаемая разумом. Я колебался... Разум говорил. – Нет... Не видно, не может быть и этого выхода... Но тогда где же он?

Утром я зашел к уголовникам. В изнеможении сел на стул и поползли мысли... Все пропало, я проиграл... Но я должен, обязан отыграться... Но как?

{127} Поставить еще более крупную ставку. Начать еще более крупную игру. Излить свою злобу на врага... Кинуться на большевиков!... Месть... Террор!...

Я заснул. Внезапно проснулся... Голову сразу заняли прежние мысли. Начал создаваться план... Кровавый, но самый реальный... Разработал детали, возможность проведения его в жизнь... Все подходит. Но погибнуть тысячи!.. Ничего. Невинные! Все равно. Я мщу.

Было часа 4 дня. Я вышел на улицу. Шел мелкий дождичек...

Направился по Лиговке к Бассейной... В таком состоянии всегда чудится... И я нарочно прошел какую то пустынную улицу. Оглянулся никого...

Дальше... Опять показалось. Рассыпал спички и начал их поднимать. Посмотрел... Слежки нет.

Пересек Невский... И не увидел, а скоре почувствовал сзади каких то людей... Ну вот опять... "Какая там слежка... Просто мнительность... Трусость". – оборвал я себя.

Направо был садик... Пройти или нет? "Ну ладно... Последний раз"... подумал я,

Вдруг мысль переплелась...

"Последний раз"... повторил я в уме, Сзади шепот... Бегут... Поздно... "Последний раз". Я не оглядывался... "Последний раз..." Стучало в голове.

С боков два нагана... Повернулся.-Третий... Затравили.

Форменные, чиновничьи, какого-то сельскохозяйственного учреждения, фуражки... Штатские пальто... Бледные, испитые лица... Большие наркотические глаза... В руках дрожат револьверы ...

"Оружие есть"?... И руки шарят по карманам...

"Что на мне"?.. Шла моя мысль за ними...

"В потайном кармане между ног трудовая книжка и деньги... Надо сохранить..."

"Извозчик!.."

"Дойдем пешком"... Остановил другой...

"Вот это ловко. Вот так взяли!.." услышал я фразу прохожего... Стало неприятно...

Я засунул руки в карманы, двое захватили их своими, третий встал сзади и мы двинулись.

{128}

Что впереди?..

Ничего...

Не может быть?.. Где выход?..

Его нет...

Он должен быть...

Нет...

Он явится...

Нет...

Бог оставил меня.

"На Шпалерную?"... Спросил я.

"Нет. В комиссариат".. Ответил мне старший.

"Врет как всегда"... Подумал я...

Привели на Шпалерную... – В Дом Предварительного Заключения... Обыск. – Отобрали часы.. Фамилию не спросили... Вижу записали "Неизвестный № 11"...

"В Особый ярус!"... Приказал дежурный.

Повели... Снова обыск... Здесь не шутки... Сняли ремень, подтяжки... Я спустил штаны... Пощупали... не нашли...

"В камеру 132!".

ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ В ОДИНОЧКЕ "ОСОБОГО ЯРУСА".

Я вошел в камеру...

Толстая, массивная, совсем как у денежных шкапов дверь, быстро, но бесшумно подошла к своей раме и немедленно раздался тройной, следующий один за другим характерный хряст... Первый, совпадающий со стуком железной двери об раму – звук защелки. Тяжелый, ахающий... И вторые два. Боле хрустящие. Поворот ключа.

Впустить арестанта, быстро закрыть за ним тяжелую дверь на автоматическую защелку и немедленно, равномерным хрястом, два раза повернуть ключ и с грохотом выдернуть его, звеня всей связкой – своего рода, щегольство тюремных надзирателей.

{129} На арестанта эта резкая отсечка его от мира действует психологически. Легче, когда это разделение с миром совершается постепенно, мягче, не так подчеркнуто. Это мелочь, а в тюрьме все соткано из мелочей, и вся крупная игра идет на психологии...

Дверь затворилась, и я остался в камере...

Один...

Так вот он выход!

Семь шагов в длину, пять в ширину, направо привинченная к стене койка, налево привинченный столик и табуретка, над ним лампочка, против двери, метра на два от пола, маленькое окно с решеткой, в углу умывальник и уборная. Голо, пусто, неуютно...

Так есть, так будет и не может измениться... Не подумал, а скорее почувствовал я.

Сел на скамеечку, встал, прошелся по камере, еще раз сел... Не мог собрать мыслей...

Особый ярус Шпалерной... Я – "Неизвестный № 11"... Взят на улице. Об аресте никто не знает. Сознаться где жил, не могу...

Что же дальше?..-Неизвестность, безысходность. Ничего...

Как ничего? Не может быть!

Что первое?

– Допрос.

Допрос... И я обязан молчать. Буду молчать. – Будут держать... Заморять голодом. Расстрел... Тупик.

Нет что то не так... Надо еще подумать. Опять мысли и опять то же... Впереди пытки, голодная смерть. Расстрел...

Машинально, думая все о том же, я прошел по камере. На полочке миска, ложка и кружка. И не прибавится... Мелькнуло у меня в голове.-Не может прибавиться...

И так захотелось уюта... Ведь и здесь, в тюрьме его можно создать. Несколько домашних вещей... Хотя бы знакомое одеяло, подушка, домашняя кружка, вот и уют. В определенные дни передача. Опять знакомые вещи. Становится как то легче... Всего этого у меня нет и не может быть! И снова сознание безнадежности.

Было холодно. Мой пиджак и сапоги были мокры. Я снял их, откинул койку и лег. Где же выход?..

{130} Ответа не было...

И вдруг как то неясно в голове прошло... чуть чиркнуло... Но след остался... Бог! Что Бог!?

Поможет... Но я же искренно просил Его помочь... От всей души.

Я лучше не могу. Я не умею. Помог ли Он?

Быть может да... Быть может нет... Быть может все зависит от меня... Быть может... Он не может...

Ах, как неясно все... Как все томительно, как больно. Но это ведь не просто рассуждение. Предел настал. Мне надо знать... Мне надо знать, чья воля... Что делать мне?

Шло время... И в голове все то же. Расстрел... А если не расстрел, то истощение, пытки, голод. Итог – все смерть. Тупик. Нет выхода... И вот опять.. Уже настойчивей в душе мне что то говорило...

Бог! Верь!... Иди к Нему и Он поможет.. Но ум, рассудок, возражал: Не верь. Наивно, глупо. Ведь существует логика... Все остальное чушь... Ведь ты в тюрьме, ты в Г. П. У. и нет, не может быть надежд...

Опять борьба... Опять сумбур... Ох тяжело! Ну что ж?

Нет веры? Разум победил?

И тут услышал я ответ, он твердый был: Нет. Вера – есть... Ее победа!

И голос громкий, твердый, сильный:

Иди к Нему... Ему всецело ты отдайся и покорись. И Он поможет. Не может не помочь! Поможет!

И я пошел. И начал я молиться... Так редко молятся...

Без слов, одной душой...

Покой пришел. И Бог со мной... Ему отдался я всем существом своим и начал верить. Больше... Знать: – Я осознал что Он со мной и был и есть... Что Он меня не оставлял... Что счастлив я сейчас не маленьким полузвериным счастьем, которого я так искал, а новым Божьим... Вне всех условий, обстоятельств... Вне стен тюрьмы... Вне чувств... Я счастлив был, что Царство Он свое во мне установил... Что Он во мне.... Что Царь Он мой... Что раб Его я... Что я себя в Его объятья отдал и Он меня несет...

{131} Так хорошо, спокойно стало мне... Бог мне помог. Я Царство Божие, я счастие познал!

Звон ключа и звук открываемой двери вернули меня к жизни, Вошел надзиратель... Одевайтесь на допрос..." В дверях – "барышня"... Знакомая. Она меня уже водила на допрос. Узнала, кивнула головой. Чуть улыбнулась... Ведь ей не привыкать...

Опять рассудок... Голова... Опять сомненья... Что ждет меня?

Тупик... Расстрел... А Бог?

Нет. Бог не сейчас... Бог после... Сейчас допрос... Сейчас мне надо думать, говорить... Сейчас борьба... А вера где?

И веры меньше. Она не та... Ее уж нет... Надежда...

Нет, дело разберут. Я все им объясню. Ведь там же люди. Они поймут... За то что я бежал, дадут мне год, а может оправдают. Все к лучшему. Вот выход. Вот и... Бог помог ... Да... Бог... Да... Он поможет!

"А ну-ка, поскорей", крикнул надзиратель. Хотелось огрызнуться.

Я оделся и вышел. Часы в висячем коридоре показывали час. Тюрьма спала. Но только наружно. Свет был погашен, в камерах темно, люди на койках, но я уверен, половина не спит. Страдания живут полной жизнью.

Мы спустились с висячего коридора на нижний, асфальтовый. Гулко звучали наши шаги. В верхних этажах звенели ключи. – Вызывали на допрос. Мы подходили к помещению канцелярии...

Кто следователь? Как поведет допрос? Что знает и что ему давать? До Петрограда все, а после и до момента ареста ничего... Ох, неприятно, нужно говорить и думать... Но главное – спокойствие...

Вдруг... Жизнь горя вырвалась наружу! Крик, стон, полный страдания несся из камеры... Женщина! Но почему в мужской тюрьме?

Э, все равно! Сейчас не надо развлекаться. Сейчас допрос...

{132} Я вошел в камеру следователя... Сильный, яркий свет ударил мне в глаза... За маленьким деревянным столиком, исчирканным чернилами и карандашом, стоял "уполномоченный" Г. П. У.

Большие, открытые, скорее приятные, разве только немного наркотические, но в о общем симпатичные глаза..

Лицо актера – милое. И только руки немного хуже. Я по рукам часто сужу о человеке. А здесь мне необходимо было сразу составить о нем впечатление. Руки человека, который способен и не побрезгует опустить их в какую угодно грязь.

Но руки – это еще не все... Подумал я. В общем он располагает к себе. Кажется я хорошо попал...

"Здравствуйте... Садитесь пожалуйста... Вы арестованы и содержитесь под арестом как "Неизвестный №11. Ваша фамилия?"-вкрадчивым, мягким тоном начал он и сейчас же прибавил. – "Вы можете не называть вашей фамилии, если не хотите"...

На его вопрос я ответил вопросом. – В чем я обвиняюсь?

"В шпионаже в пользу Антанты". – Моя фамилия Бессонов. – Немедленно ответил я. Он проиграл. – Попадись я на это, зафиксируй он на бумаге мой отказ назвать фамилию и еще два-три моих показания и дело о шпионаже сфабриковано.– Санкция Москвы. Меня к стенке. Следователь делает карьеру. Раскрыл дело о шпионаже...

Допрос продолжался, но недолго.

Я сам прервал его порядок и спросил уполномоченного знает ли он мое дело. Он ответил, что нет. Тогда я рассказал его в кратких чертах. Указал на неосновательность ссылки в Сибирь и предупредил, что я дам исчерпывающие показания до моего побега из Сибири, на вопросы же о моем местожительстве в Петрограде, я отвечать не буду.

Он внимательно слушал меня, поддакивал относительно неосновательности моей ссылки, задавал вопросы. Я отвечал, мы курили и все это казалось шло у него от души. Допрос продолжался около часу.

"Итак, Юрий Дмитриевич, вы не скажете мне, где вы жили в Петрограде?"

{133} – Я этого сказать не могу.

"Ну так и запишем".

Он записал, я подписал.

Все это делалось, мягко, умно и тонко... Допрос кончился, мы простились за руку. Друзья...

Всякий допрос это своего рода спорт. Шансы не равны, но борьба идет.

Следователю нужно все взять и ничего не дать. Допрашиваемому как можно больше взять и только в меру дать.

Происходило что то странное...

Ланге (я спросил у него его фамилию) ничего не дал, но ничего и не взял... И мне кажется, что и не пытался... Я не понимал. Что ж это? Новость в Г. П. У?.. Там человек?

Что в нем? Добро? И больше чем у его товарищей?

Или... Или это что то особенное страшное... Это дьявол до конца...

Я вернулся в камеру... Было часа два ночи... Без мыслей и желаний лег я на койку и немедленно заснул. .

*

В двери открылось окошечко, рука просунула кусок хлеба, и надзиратель крикнул:

"Кипяток".

Я подставил кружку, мне налили, и дверца закрылась... Было холодно... Кипяток согрел..".

День начался...

Вспомнился вчерашний допрос... Мое положение... Тоска защемила сердце.

Умыться... Но ведь и вытереться нечем. Не будет возможности переменить и рубашку...

Выстирал носовой платок и помылся. Встал на уборную, посмотрел в окно. – Знакомый двор. Идет прогулка. Это будет единственным развлечением...

По коридору послышались шаги... Я соскочил. Открылся "глазок". Посмотрел надзиратель.

Прошел по камере... Стены исписаны...

На двери – большое распятие. Глазок окружен сиянием и надпись "всевидящее око". У койки и у столика азбука для перестукивания.

Надписи. Большей частью краткие, жуткие. Год... {134} Число... Фамилия... Или инициалы, и дело...-Шпионаж. Политический бандитизм. Контрреволюция. Все и по надписям соединено со смертью.

Две-три – "смертников". – "Здесь сидел приговоренный к расстрелу такой то". Не знаю насколько правдивы такие надписи, так как ставя себя на положение "смертника", я не могу сказать было ли бы у меня желание писать на стенках. Хотя может быть и да. Все-таки отвлечение мысли, если она не имеет должного и единственно спасающего направления. Если она вся не направлена к Богу.

Да и кроме того, насколько мне известно (точно это вообще знать нельзя – способы варьируются) по постановлениям Г. П. У. приговор заранее не объявляется. Человека берут, сводят к подвал и по дороге всаживают ему пулю в затылок. Вот и весь церемониал.

Но кроме этих надписей, к которым можно относиться с большим или меньшим доверием, здесь были скромные, но ясно за себя говорящие документы. – Календари. У койки 4-х месячный. На столике 8-ми месячный, с припиской, к которой еще можно относиться с недоверием – "обвинение по таким то статьям Уголовного кодекса" и затем другим почерком "Вероятно сегодня расстреляют:.".

Но вот в углу 11-ти месячный календарь. Начат он чем то острым, так проведен месяца три, затем идет простой и потом химический карандаш. И сбоку приписка. "Сегодня перевозят в больницу". Тут ясно – Советская тюремная больница равнозначуща покойницкой. Из Особого яруса туда берут только для того, чтобы человек не умер в камере, и с его телом не надо было бы возиться.

Были надписи и злобные, касающиеся следователей, много и религиозных: "Кто в тюрьме не сидел, тот Богу не молился". "Перетерпевший до конца спасается". "Молитесь Иоанну Воину", и т. п.

Зная, что в каждой камере, несмотря на строгий режим, все таки хранятся такие необходимые для арестантов предметы, как ножи, карандаши, веревки, я принялся осматривать камеру.

Какими путями проникают эти вещи в камеру, сказать трудно. Они передаются из поколения в поколение. Но даже в {135} таком строгом отделении, как Особый ярус, всегда есть эти скромные предметы домашнего обихода арестанта.

Так я сам, за мое сидение, пронес в камеру три карандаша. Два из них я взял у следователя и один у надзирателя. Конечно администрация знает все места куда прячут эти невинные орудия, но смотрит на это сквозь пальцы, хотя время от времени и делает обыски.

Между столом и рычагом, поддерживающим его, я нашел кусочек графита и стеклышко, заменяющее нож. Начал свой календарь...

Несколько раз я вставал на уборную и смотрел в окно. На двор шла прогулка, и в этот короткий промежуток я уже увидел двух знакомых – бывших офицеров.

Смотреть в окно запрещалось, но потому к нему и тянуло и все таки это было развлечение. Шаги надзирателя слышны и всегда можно успеть спрыгнуть.

Но я не рассчитал. В этот день дежурил надзиратель, которого я потом прозвал "крыса". Тихо, в мягких туфлях, как я потом понял, подошел он к моей двери, открыл "глазок" и застал меня на окне. Быстрый поворот ключа и он в дверях.

"Если еще раз, гражданин... Застану вас на окне, гражданин... Переведу в карцер, гражданин"... Мягким сладким голосом и с полуулыбкой на лице, спокойно, наслаждаясь своей властью над человеком произнес он.

Я не возражал. Было как то противно разговаривать с ним. Много крови испортил он арестантам. То, на что можно посмотреть сквозь пальцы, пропустить, он всегда заметит, запретит и вообще каким-нибудь способом ухудшит положение арестанта.

Но много и хорошего видел я за свою жизнь от этих мелких сошек советского строя.

В этом же Особом ярусе они изредка давали мне лишний хлеб, лишний суп. Больше того, здесь я получил Евангелие, которое вообще запрещалось приносить в какие-нибудь камеры Шпалерной.

Как и во многих случаях, я не имею возможности рассказать как оно попало ко мне. Это единственная ценная мне вещь, я унес его с Соловков, на нем я писал свой дневник во время похода, его я храню до сих пор.

{136} В коридоре движение... Открылась форточка и голос "Крысы":

"Обед!".

Я подал миску... Сам "Крыса" налил мне. Я посмотрел в форточку, но арестантов разносящих суп я не увидел. Даже эти случаи встречи арестантов друг с другом предусмотрены и предотвращены.

Налили супу. Мне не хотелось бы преувеличивать. – Миска в полторы тарелки, в ней несколько листочков капусты и маленьких, с булавочную головку, жиринок поверх мутной горячей воды.

Я съел. День потянулся... Было холодно. Окно разбито. Я начал обычное арестантское занятие. Взял диагональ и заходил... 7 шагов туда и 7 обратно... Асфальтовый пол на углах потерт... Видно не мало народу походило здесь...

Начало темнеть... Зажглась лампочка...

"Ужин!".

Та же мисочка. Половина воды, половина разваренной пшенной крупы.

День кончился... Какой итог? Чего ж мне не хватало?

Свободы... Но я в тюрьме... Я в одиночке... В Особом ярусе... И здесь ее и требовать нельзя... Да и вообще где и как ее искать в стране свобод...

Сейчас мне люди не нужны, мне даже приятно мое одиночество... Но что потом?

Пройдет месяц, другой и потянет к человеку... Трудно жить без общения с людьми... Паллиатив.-Перестукивание... Тюрьма стучит все время. В особенности по ночам... Но это только иллюзия общения и конечно это запрещается...

На прогулку в Особом ярусе не выпускают... Холодно... Окно в камере, разбито... Ночью нечем было покрыться... Грязный тюфяк... Совершенно засаленная от немытых лиц подушка... В тюфяке тюремный бич – вши... На мне синяя рубаха. Заведутся – не найти... Мыла нет... Носовой платок – и наволочка и полотенце...

"Кипяток"..."Обед"... и "Ужин"... Без сахару, даже без соли... Голод... Месяц, полтора... Затем ослабление организма... Острый голод. Мучения... Опухание.. Истощение... И если не расстрел, то смерть в тюремной больнице...

{137} Да, хлеб человеку нужен... Я знаю голод... Знаю его силу... И страшно оставаться с ним вдвоем... Без книг, людей или какой-нибудь работы... Глаз на глаз... Без защиты... С одной простою мыслью: – Я есть хочу.

Итак чего мне не хватает? Всего что нужно человеку;

Свободы, хлеба, общения с людьми, движения и воздуху... Всего.

Подняв воротник, запахнув полы пиджака, засунув руки в рукава, смотря на носки своих сапог, я ходил из угла в угол...

Где же выход? На что надеяться? Откуда ждать спасения?.

Все Бог!.. Неуверенно прошло в моем сознании.

Бог! А что такое Бог?

Вчерашнее-Вот Бог!

Вчерашнее?! – Вчерашнее – подъем, потом отчаяние, потом опять подъем, и... Настроенье.

Вчерашнее забыть нельзя, но мне сегодня нужно это "Вчерашнее"...

Так верь... И ты его получишь...

Но веры нет...

Так понимай...

Но я не знаю...

Знай. Ты вспомни Божеский закон... Закон Христа...

Закон!.. Там что не понятно... Там про святых... Там пост, молитва... Дух... Нет мне не это нужно... Я жить хочу, хочу свободы... Мне нужно знать... Мне нужно руководство в жизни. Мне нужно что-нибудь реальное...

И это более чем реально... Это жизнь: Дух – Бог в тебе. И в нем основа. Пример святых, молитва, пост,– все это средства. Ты Бога должен осознать в себе... Его понять и возродиться вновь.

Дух – Бог во мне... Ну хорошо...

Ну а судьба? А это что такое?..

Бог.

Как Бог?! За что же здесь?.. Бог милосердный... Бог всесильный... Любвеобильный... И вот я здесь... За что?

Да не "за что", а для "чего"! Ты посмотри, открой глаза... Ведь Бог уже тебе помог... Он средства дал тебе... Он уберег тебя... Ведь ты же падал... Ты вспомни деньги, клад, желание мести... Он спас тебя... Спасает и спасет. Бог – Дух... Бог и судьба... Бог все!

{138} Я начал понимать... И в первый раз, сознательно, от всей души. Ему сказал тогда я: Слава!

Мои мысли были прерваны окриками надзирателей, которые шли по коридору и у каждых трех-четырех камер кричали:

"Спать приготовиться"! Спать приготовиться"! Этажей было пять. Все они были висячие, как-бы балконы, и гулко, на разные лады, раздавались голоса надзирателей.

Несмотря на мое искреннее желание не раздражаться я не выдержал... Голос "Крысы" действовал на меня. Он так то особенно растягивал "Спааать приготовиться". Как будто говорил: "Спите милые... Но помните, власть моя!"...

Я снял пиджак, лег на койку, накрылся с головой и продолжал думать...

Бог мне помог! Да, кажется действительно помог... Он уберег меня...

Я вспомнил план... И жутко стало... Ведь я б тогда пошел на все... Но если Бог – судьба, то почему он не помог найти мне деньги? Они мне были ведь действительно нужны. – Ведь я искал свободы, счастья. А теперь?..

А что такое счастье?... Я оборвал себя. Где корень, формула, основа?...

Опять раздумье, примеры жизни...

Деньги?

Нет...

Власть?..

Тоже нет... Все это временно... Ну достижение цели?.. Опять не то... Ведь это все не полно... Так где же счастье? В чем оно? Когда я сам то счастлив был?.. Когда?..

Когда я был среди людей...

Каких ? ..

Ну симпатичных, милых...

Еще...

Когда я был спокоен... И просто в настроеньи был... Ну и...

Когда людей любил... Ну что ж?

Вот – счастье!..

Бог – Счастье... Любовь, гармония и равновесие...

{139} Дух – счастье... Оно – вне денег, власти, хлеба... Оно во мне... В моем духовном равновесии... И вне материи... Оно свободно... Оно для каждого... И путь к нему и средства. – Учение Христа.

Дни шли за днями. Все те же надписи на стенах... Хождение по камере... Окрики "Кипяток"... Потом "Обед" и "Ужин"... "Спать приготовиться"... И это все.

Неизвестность за будущее развернулась во всю свою ширь и давила всей тяжестью. Уже надорванный прежней жизнью организм через месяц потребовал питания. Остро чувствовался голод и холод.