Текст книги "Мезенцефалон"

Автор книги: Юрий Бригадир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

НИТХИНОЛ

Когда-нибудь водочка кончается. Вместе с ней кончаются денежки. Вместе с ними кончается здоровье и, в общем-то, вселенная. Потому что непохмеленный алкаш и эта самая, получается, непох-меленная вселенная ни разу друг друга не понимают. Ну, вот как отторжение. Антагонизм. Неприятие. Два одноименных полюса магнита – вместе им не сойтись. Видели, да? Кабинет физики, два магнита. Один сине-красный. Второй... тоже сине-красный. Если две подковы разноцветно приложить – будет тяжелый железный чмок и овал. А если одноцветно приложить – б удет... да ни хрена не будет. Две подковы будут скользить в воздухе, испытывая перманентную неприязнь друг к другу, и даже если ты их по дури своей врожденной соприкоснул, толку от этого будет ровно ноль, потому что это чисто видимость. Сине-красного овала не получится. Получится одна подкова. И еще одна. И ни хрена больше. А вот если повернуть одну подкову вокруг оси... оооо!

Алкаш похож на такую, еще не повернутую как надо, подкову. Все, что у него есть осмысленного, это неприязнь. Мира, солнца, воздуха, людей (всех, без исключения), а также животных, растений и всего неживого – скопом.

Алкаш никого не любит. А не потому, что он злой. Ему НЕЧЕМ любить. Да, вот так вот. Нечем. Вот у вас есть, чем любить? А у него нету. Непохмеленное сердце – это страшно. Оно не умеет любить. Оно даже слова такого не знает – «любовь». Кака така любовь? Нету такого слова...

Поэтому – похмеляться – надо. Нет. Вот так: НАДО. Вот я еще раз – встаю на табурет и ору в потолок: «НАДО!»

Но нечем...

А надо...

А нечем...

Тьфу!

Много-много лет назад... Дядя Витя, который, по большому счету, дядей мне не являлся, но значился в каких-то туманных родственниках, откровенно забомжевал и положил на социалистическое общество хуй. Тогда такое общество еще было. Или делало вид, что было. В общем, это было, когда в кодексе была такая статья – за тунеядство. Это не значит, что тунеядец ничего не делал. Если бы он не делал, он бы просто умер с голоду. Дядя Витя сдавал стеклотару и временами чего-то разгружал. Но с точки зрения участкового он бездельничал нагло и противозаконно... А это разные перпендикуляры, опущенные, как ни странно, из одной точки.

Странность заключалась в том, что, например, другой туманный родственник за всю жизнь палец о палец не ударил, мирно просидев в бюро пропусков на каком-то заводе. Для социалистического общества он не сделал не просто ни хрена, а абсолютно ни хрена. Он только жрал, спал у себя в кабинетике, ставил изредка печати и чего-то там подписывал. Тем не менее участковый считал его примером для подражания, а дядю Витю – нет. Потому что дядя Витя, хоть и работал, но делал это противозаконно, то есть вроде как не делал вовсе. А пропускник, хоть и бездельничал, но делал это охуеть как легитимно и оттого был уважаемым человеком.

В общем, дядя Витя стал почти классическим бомжиком. Почти – потому что формально угол у него был. И даже прописка. Но он совершенно не хотел ни строить социализм, ни даже жить, как все нормальные советские люди – в квартире. А хотел он сдавать стеклотару, регулярно выпивать, петь протяжные песни, а жить где придется. Ну, каждому свой пенициллин – чего уж. Хочет человек. Ничего не попишешь. Бессильны оказались власть и общество. Диоген дядя Витя сказал «пошли вы все в жопу» и переселился на берег самой забавной реки в мире. Она протекала прямо поперек города, и единственное, чего там не было, – это чистой воды. Остальное там было. Включая тела уже улетевших на небо диогенов. Летом, часть весны и часть осени там было довольно сносно. Остальные мерзкие времена года там было невыносимо, и дядя Витя переселялся на теплотрассу. Она проходила по городу, иногда под землей, иногда над, и, в общем, обеспечивала сносную температуру. Надо было только снять слой стеклоткани, пару слоев стекловаты и обнажить горячее тело трубы. Обняв ее, можно было спать и не думать о смысле жизни. Или думать, но очень эдак лениво и без выводов. Как бы отстраненно. Абстрактно, я бы даже сказал. Ну, типа, «я и энтропия вселенной». Предисловие к первому изданию.

Но то зимой. Зимой вообще существовать неуютно. Бодрит, конечно, но неуютно. А я про лето. Дядя Витя летом на речке этой дневал и ночевал. И вот как-то я иду (мальчик, яйца еще не волосатые, в руках удочка) по берегу. Взрослые, степенные рыбаки, конечно, тут отродясь рыбу не ловили, потому что она (рыба) тут тоже бомж и вид соответствующий. Но мальчику одиннадцати лет на это насрать. Рыба – она не для ухи. Она для души. Иду. Вижу – сидит на берегу дядя Витя. По правую руку от него стоит пластмассовая бутыль откровенно синего цвета. А по левую – просто стеклотара с мутной водой из речки. Дядя Витя меня не видел. Он потер руки. Взял пластмассовую бутыль прямоугольного, как оказалось, сечения и медленно открутил пробочку. При этом он ясными глазами смотрел вперед и думал, само собой, о смысле и тщете всего сущего. А о чем же еще? Странные вы вопросы задаете, товарищи... Потом он поднес бутыль с жидкостью купоросного цвета ко рту и... не стал пить. Он понюхал горлышко. Смысл сего действия я узнал много позже. Уже когда сам стал бухать не по-детски. А тогда я подумал, что дядя, так сказать, наслаждается букетом. Потом дядя отхлебнул глоточек и покатал этот самый глоточек у себя во рту. Небритые щеки его забавно надувались при этом. Ясные глаза его были сосредоточены как никогда.

Вот, кстати... Почему, когда пишут об алкоголиках, всегда у них мутные глаза? Ну что за хрень? Какие такие – мутные? Это ж, блядь, катаракта какая-то, натуралисты вы хреновы. Где ж глаза мутные бывают? Вот у собаки моей были мутные глаза, и даже белым все затянуло, как в фильме ужасов. Так там понятно. Токсоплазмоз, помутнение. Я ей стекловидное тело колол две недели. И стали глаза опять – что солнышко. Карие такие светящиеся глаза. Так то болезнь. А у алкаша откуда, на хуй, болезнь?

Вы вообще видели больного алкоголика? Ну, покалеченного – бывает. С синяком – святое дело. С тросточкой, когда ножку подвернет, – да. Это ж образ жизни! К болезням он никакого отношения не имеет. Дядя Витя, годов так через десяток, умер здоровым, как свежеимпортированный апельсин. На вскрытии у него, кроме слегка раздутой печени (еще бы!) вообще ничего не нашли. Идеальный трупик для анатомического театра. Жира – ноль. Ну, чисто указкой показать – вот, типа, тут должен быть жир и даже вот его немного есть. А в целом, товарищи студенты, жир нутряной нам завсегда мешает, потому что ни хрена, я извиняюсь, из-за него не видно. А вот у этого, я извиняюсь, индивидуума, жир присутствует, но номинально. Следы. Видите, какой натюрморт. Печень, хе-хе, конечно, не фонтан. А в остальном – весьма, весьма милый труперс...

Но в тот летний день дядя Витя труперсом не был. Он катал во рту глоточек синей жидкости и ясными глазами смотрел ВНУТРЬ себя. То есть окружающие красоты его интересовали мало. Ну, то есть – вообще. Ну, как будто нет ничего и никого, и никогда не было. Так примерно пробуют коньяк знаменитые дегустаторы. Причем – язык-то длинный. На кончике – один вкус, на середине – другой. А вкус есть еще и на боковой стороне языка. В общем, пока дегустатор глоток по языку погоняет, времени ого-го сколько пройдет. А еще ж послевкусие. Это когда коньяк уже впитался, и его нет. А тень вкуса осталась. Такая резная, как от клена или от сирени в полдень. Пятна солнечные в тебя впитываются – в кожу, в волосы, в одежду, если совсем, конечно, под крону не залезешь. Тогда хрен тебе, а не резную тень. Вот у дегустатора, значит, на языке такая резная тень. Как бы ее нет. А как бы и есть.

Дядя Витя в дегустатора недолго играл. Ясные глаза вдруг стали смотреть вперед, куда надо, и заморгали, и стали конкретными, как у киллера. После чего он выдохнул и непитейную эту ни разу синеву (ровно половину) залил в себя. Запил мутной речной водой (ровно половина из стеклотары) и тогда уже, крякнув, вдохнул. Зрелище – класс! То есть меня передернуло. Я удочку выронил. Ну и, само собой, дядя Витя меня увидел.

– А, юнга, ептыть! – обрадовался моряк дальнего плавания. Он на ТОФе служил и гордился этим необычайно. Положа руку на сердце, не было у него в жизни ничего лучше. Значимей. Конкретней. Полезней. И для себя. И для социалистического, мать его, общества в целом.

Ну, перекинулся я с туманным родственничком парой ничего не значащих фраз и пошел дальше удочкой размахивать. А дядя Витя остался. Созерцать. Размышлять. Переваривать. Жара. Июль. Каникулы. У меня – школьные. У дяди Вити – вечные. Он больше никогда не работал. Ну, по закону. По трудовой книжке. За трудодни, там, или за оклад. Никогда. Стеклотару – да. Сдавал. Находил где попало и сдавал. Разгружал чего-то. Получал денежки и тут же их пропивал.

Что, скажете – зря прожил жизнь дядя Витя? А ведь, знаете, и я так когда-то думал. Вот так вот жестко считал – зря жизнь прожил туманный мой родственничек. Даже не жестко считал – жестоко. Мудак. Это я про себя. Мудак и есть. Ни одна жизнь зря не проживается. А уж тем более человека, никогда никого не обидевшего. А уж тем более, тем паче – человека, отслужившего четыре года на ТОФе. Вечная ему память.

А?

Как умер? Да никак. И не умирал даже специально и подвигов никаких не совершал. Вот, как я уже рассказывал, шла через весь город теплотрасса. Минус тридцать мороз. И где-то авария. Хрен его знает, где там авария, – город большой. Узел какой-то вымерз на хрен. Оно и понятно. В минус пятнадцать аварии не случаются. Повода нет физического. А в минус тридцать – сплошь и рядом. И вот вылетает этот узел на хрен и возникает серьезная опасность всему городу. Дядя Витя спит, обняв трубу, и созерцает. А Советского Союза уже нет. Партии нет. Вообще – кого ебать, непонятно, а главное – кто будет ебать за аварию – тоже непонятно. В советское время сразу бы нашли. А тут – нет.

Пока разбирались – еще сигнал. Где-то что-то еще раз перемерзло, уже разбираться совсем некогда. И кто уж приказ дал – не знаю, но отопление выключают и экстренно воду сливают. Труба, которая завсегда всю зиму горячая была, вмиг похолодела, задубела даже. И к ней, созерцая и медитируя, приморозился к утру дядя Витя. Ну, мук он никаких не испытывал. Не орал и не требовал к себе санитарок. Замерз просто – и все. Фактически в эмбриональной позе. Ну, почти эмбриональной. В ней, говорят, отходить – одно удовольствие. В общем, этих гедонистов поутру нашли четыре штуки – и трое без документов.

Дядю Витю вообще случайно опознали. У него в кармане какая-то справка была. Из которой следовало, что он – дядя Витя. В общем, было кому сообщить. А остальные трое так безвестными в рай и пришли. А куда ж еще-то? В рай, конечно. Зла они не творили. А это, по большому счету, самое стопроцентное добро в мире.

Ну вот. В общем, не важно, правильно ли жил дядя Витя. В конце концов, я тоже... это... неизвестно, правильно ли живу. Живу, аж иногда самому противно. То ли правильно... то ли нет.

И вот, значит, показал мне тогда дядя случайно вещь, которая по-умному называется спиртосодержащая жидкость, а по-народному, по-глупому то есть – коньяк с резьбой.

Тогда я, конечно, внимания никакого не обратил. Ну, мелькнуло и мелькнуло. Ну, пьет дядя Витя гадость неожиданно красивого цвета. Ну, значит – надо. Он взрослый, он моряк, ему виднее. Может, это у него ностальгия такая по синему-пресинему морю.

Я вспомнил об этом через лет десять, когда надо было похмеляться, а похмеляться, значит, нечем, а похмеляться, значит, надо, и это все так вот тут, в голове засело, занозой такой страшной, из виска в висок, что я пошел в промтоварный отдел и купил там на сорок копеек знакомый пластиковый бутыль. Полиэтиленовый, наверное. Точно не скажу – пластмасс много, и все высокомолекулярные...

И пришел домой, и мне тогда повезло.

Я остался жив...

А остался я жив не потому, что вовремя похмелился. Это все в данном случае не имеет значения. А потому, что спирт в нитхиноле был этиловый.

Н-да.

А вот вы спросите, а какой еще бывает спирт в нитхиноле, и вот вам сейчас будет смешно, а мне, задним ходом, страшно.

Когда-то нитхинол был только на этиловом спирту. Ну, в период развитого социализма, в самый его расцвет. Этиловый такой, технический.

Вы вообще пили нитхинол? По глазам вижу – не все. Это такая синяя... ярко-синяя жидкость. В ней есть спирт. Не столько, конечно, сколько в водке. Но и не столько, сколько в вине. Конечно, точно не скажешь, и на этикетке не написано. Но по ощущениям – градусов двадцать пять. Там еще есть нашатырный спирт – это чувствуется. И вот эта самая синяя составляющая. Возможно, еще какие-то мыльные добавки или ПАВ. Поверхностно-активные вещества, расшифровываю. Говорить о том, что это амброзия, я не буду. Ну, не амброзия это. Более того – даже не напиток.

Пить это нельзя. Но я пил. И выжил.

Так вот. Пока в нитхиноле был только этиловый спирт, его алкаши пили, не задумываясь. Армейские алкоголики, кстати, пропускали жидкость через патрон противогаза, и тогда синий цвет исчезал. Оставалась кристально прозрачная субстанция.

Я не знаю, использовал ли кто-нибудь нитхинол по прямому назначению – для мытья стекол. Не знаю. Ну, не видел. Вполне допускаю, что кто-то мыл. В основном его сплошь и рядом бухали лица без определенного места жительства и без определенных занятий. И бухали много.

Гром грянул, когда кто-то из бомжиков дал дуба прямо в магазине. Он отошел от прилавка, открутил крышечку, приложился, хапнул где-то сотку и уснул навеки. Потому что в стране возникло еще два ГОСТа нитхинола – на основе изопропилового спирта (это еще куда ни шло) и на основе метилового (не шло вообще ни в какие ворота).

Какая гнида в этих сраных министерствах легкой промышленности придумала последние два ГОСТа, мы, очевидно, никогда не узнаем. Хотелось бы очень, но не узнаем. Гнида разрабатывала ГОСТ, совершенно точно зная, что его будут бухать. Не мог ублюдок не знать этого. Совершенно сознательно он собирался убивать людей. Не лучших, прямо скажем, представителей социума, но все же – людей. Не баранов. Пусть эти алкаши никогда не читали Пауло Коэльо – на хуй он им вообще нужен, – но это ж все ж таки были люди. Пиплы.

Были.

И умерли.

Еще бы. Метанол – это вам не сироп. Это – в ящик, и в рай незамедлительно. Смертельная доза – примерно двадцать граммов. А двадцать граммов сроду на Руси никто не пил. Поэтому – ха, вот сюда, за воротник – и в дамки. «И летят покойники и планеты...» Андрей Вознесенский.

От метанола на Руси много умерло. Вообще – что за спирт такой, прости господи? Откуда он взялся? Ну, есть же этиловый! Ладно, пусть гидролизный, пусть денатурат – все вытерпим. Нет, суки, метиловый давай во все подряд флаконы совать! Кто его выдумал вообще? Для чего? Молчат ребята. Которые выпили – молчат. А которые еще выпьют – тоже молчат. В память о тех, кто уже выпил. И которые пьют – тоже молчат. Рот занят потому что.

Н-да. Я метиловый не пил, господа. А вот изопропиловый один раз употребил. Дело было так.

Забегаю я к одному слесарю-фотографу. Что за специальность, спросите вы и добавите: такой херни не бывает. И будете правы, но лишь отчасти. Потому что такая хрень все же в советское время была. Я в нормах «чего-куда и скока» не силен совершенно. Но было такое правило, согласно которому штатный фотограф в организации был положен при количестве работающих, скажем, более пятисот. Или четырехсот – не в этом суть. Суть в том, что в этом НИИ людей было меньше, чем нужно, фотограф был необходим, как воздух, а иметь его не полагалось. А зато слесарей-столяров можно было нанимать сколько угодно без проблем. И вот в данном НИИ фотограф был на самом деле слесарем по трудовой книжке. А в соседнем – механиком. А еще рядом – трактористом-машинистом третьего класса. И всем было счастье.

Так вот, забегаю я к одному знакомому слесарю в его фотолабораторию (с ума сойти!). Да. А дело-то было утром. Сердце – ходуном. Руки трясутся. Да так, что в кулаки сжимать приходится. А то склянок в лаборатории много. Собью ежели какую – расстроится слесарь. Нет, склянку не жалко. Раствор вот готовить лень – а это время.

Ну, а спирт у парня водился. На полке стоит, во флаконе литровом примерно. Пробочка притерта, калий-хлор написан крупно – как положено. Не писать же це два аш пять о аш! НИИ все-таки... Дураков хоть и много, но химию учили все, и на этом уровне знают как «Отче наш». Это другие формулы они забыть могут легко. Ацетона, например. А эту – хрен. Она у всех в мозгу пропечаталась.

Ну и дает он мне флакон и стаканчик лабораторный. Открывает кран, воду спускает холодную в раковине, чтобы, значит, ледяной запить.

Подхожу.

Наливаю в стакан жгучей жидкости.

Ставлю флакон на мраморный стол. Почему именно мраморный – не знаю, но он там такой был. Вернее – столешница, конечно, из мрамора. Ну, как в моргах иногда в хороших.

Беру стакан поудобнее. Выдыхаю. И выливаю в широко раскрытый еще не отравленный рот.

И во время пития... чувствую что-то не то. Причем не сразу понимаю, в чем, так сказать, нескладуха. А постепенно. То есть градус вроде есть. И немалый. И жжет. Но вот вкус... и главное запах – нюансовые. Какие-то сверх того, что должно быть. Бестолковые. И тут – как спица в ухо – не тот, сука, спирт! И сразу – в памяти:

Автоочиститель!

Изопропиловый, зараза!

Выпить я успел грамм сорок. Выблевать сразу – тридцать. Десять где-то осели и не показывались. Я их долго из себя исторгал. Может, и вышли. Не знаю. Хорошо – с утра еще ничего в желудке не было. А и вечером ничего не было – одна водка. Глотал воду – потом блевал. Глотал и блевал. Ну, орал еще, конечно, и матом, напоследок, ругался. Потому как думал – всё.

Отжил.

Ничего подобного. Изопропиловый, конечно, гадость.

Но гадость не смертельная.

Слесарь, скотина, бегал вокруг и только мешался.

Я потом на стул сел и сказал ему не мельтешить. Так и сказал.

– Федя! – говорю. – Не мельтеши, зараза! Дай умереть спокойно!

Федя тут взвыл и побежал в дверь – за подмогой... А вот поразмыслить – за какой, мать ее, подмогой? Кто там что в НИИ знает об отравлениях? Пока телефон, пока «скорая», пока у полутрупа выяснили бы, что употреблял. Тут бы и кранты. И звездочка на тумбочке, и выпимшие могильщики, и венок от сослуживцев. Спи спокойно, дорогой друг, мы тебя не забудем.

В общем, остановил я Федю. Жив, говорю. Только похмелиться надо. Федя трясущимися, как отбойный молоток, руками правильный флакон нашел и налил полный тонкостенный немецкий стакан из огнеупорного стекла. И уебал я весь этот стакан, и запил ледяною водой, и стал я умнее мозгом, выше ростом и красивее этим... лицом. Не сразу, правда. Минуты через три.

 
По диким степям Забайкалья...
Где золото роют в горах...
 

Да.

И с тех пор я вкус и запах изопропилового спирта чувствую очень, братцы, сильно.

А метилового бухануть не довелось.

Будем считать, повезло.

Но вернемся, однако, к нитхинолу.

Итак, советское время. Нитхинол выпускается только на основе этилового спирта. Его пьют. Быть может, некоторые моют им стекла, но только некоторые. Остальные, повторяю – пьют.

Потом одна гнида из министерства легкой промышленности разрабатывает новый ГОСТ. Даже два. И нитхинол выпускают в еще двух видах. На основе изопропилового и метилового спиртов.

В одинаковых упаковках.

В тех самых пластиковых бутылях.

Отчего в каждом городе, куда приходят составы с товаром, мрут люди. Либо сразу (от метанола). Либо не сразу (от изопропанола).

Оно конечно, для социума эти люди значат мало. Но очень много они значат для самих себя, а еще больше – для Господа Бога.

Потому как милость Его для всех и для каждого, и ее никто не отменял и отменить не может.

А дядя Витя... давно... там, на берегу мутной речки, решал тот самый вопрос – можно ли бухать синявку. Слов типа «изопропанол» он не знал. Зато в нюансах вкуса и запаха разбирался. И когда его сенсоры зарегистрировали це два аш пять о аш – тут же выпил. А для чего еще нитхинол. Не стекла же мыть...

С водкой иногда бывают проблемы. Ну, заканчивается она. И деньги заканчиваются. Гнусные времена бывают у алкашей. И тогда приходится пить... что попало. ССЖ. Спиртосодержащие жидкости.

Ну, нитхинол – это я для затравки рассказал. А вообще пьют, значит:

1) одеколоны;

2) духи (вот вы зря думаете, что это почти то же самое, что одеколоны. Я потом объясню, а вы пока запомните – это другое);

3) лосьоны;

4) зубные эликсиры;

5) зубную пасту (именно пьют – разбавляя водой);

6) антистатики;

7) клей (разные виды, но наиболее популярный, конечно, БФ);

8) настойки (огромное количество, практически – всю аптеку);

9) денатурат;

10) политуру;

11) эссенции для всяческих лимонадов;

12) моющие средства (об одном из них я уже рассказал);

13) все остальные жидкости, случайно или намеренно содержащие спирт.

А почему первым идет одеколон? Что за честь такая ему? Что за внимание? Ну, это просто.

В нем, в родимом, примерно восемьдесят, а то и все девяносто процентов алкоголя. И, соответственно, по соотношению цена/себестоимость этот напиток равных не имеет. Недостатки, конечно, есть, куда ж без них! И первый, самый главный, – запах.

Давным-давно я как-то строил БАМ. Если кто из старых комсомольцев помнит – это такая железная дорога. Проходит она по местам, на хуй никому не нужным, но проходит – от этого уже никуда не денешься. Мне иногда приходится слышать, что дорога эта совершенно была не нужна и вообще – зря народные деньги туда впалили. Я в корне с этим не согласен. Деньги, родные мои, все одно бы спиздили. Ну, или построили бы на них авианесущий крейсер, который бы либо затонул, либо достался после развала СССР другой, и не факт, что дружественной, стране. Это сейчас, в период военного капитализма, нам якобы отчетливо видно, что все тогда было неправильно. Ну, так с берега завсегда заметно, что на корабле всё кверху жопой и он не туда идет. А посади тебя на палубу – вот ты уже мнение и поменял. А дай тебе штурвал в руки – вот ты уже и пуп земли и знаешь, что делаешь. А капитанскую кепку не пробовали примерять? Пиздеть все горазды... Задним числом.

Так вот – ни хрена это не ошибка. Это символ. Это ЕГИПЕТСКАЯ ПИРАМИДА ушедшей в историю советской эпохи. Это одно из чудес света. И не важно, что через жопу запланировано. Леонид Ильич, а давайте вот тут дорогу захуярим? А что там есть? Да ни хрена там нет, Леонид Ильич. И не будет. Но грандиозно ж! Все одно – просрем бюджет к ебеням. Давайте дорогу строить. На века. Кх. Кх. А давайте. Сосиска срана должна иметь сосиску дорогу. Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации.

Вот прошло много лет. Я – бывший строитель БАМа. Байкало-Амурской, то есть, магистрали. Что я испытываю теперь, когда она уже построена и забыта? Жесточайший приступ ностальгии я чувствую, товарищи. Дорога нам теперь на хрен не нужна.

А это... я тогда молодым был. Сильно молодым. И было у меня безграничное, непередаваемо безграничное будущее. Теперь оно настоящее и совсем не такое. Н-да.

Попутно вспоминается анекдот про дедушку. А что, типа, дедушка, когда лучше было – сейчас или при Сталине? Ясен перец, сынок, при Сталине!

А почему, дедушка? Так при Сталине, сынок, у меня стоял!

 
Нам нет преград...
На море и на суше...
 

Строил я тогда Северо-Муйский тоннель. Нет, в него конкретно меня не пускали, я вообще в столярке работал. Мы там делали огромное количество столов, табуретов и прочей нужной мебели. С каждого приземляющегося самолета сходили стройными рядами бравые комсомольские стройотряды. С гитарами, песнями и прочей бутафорией. Этих опездолов надо было срочно селить в длинные такие, барачного типа, общежития. И, конечно, они должны были на чем-то есть, а также на чем-то сидеть и драть глотку своими песнями.

Это колокол наших сердец молодых. Я, кстати, тоже драл.

Вот. У тоннеля было два портала. Восточный (это где лично я жил) и Западный (двадцать примерно километров от нас).

На Западном портале было все, как у людей. А на Восточном был сухой закон. Почему – никто не ведает. Логики не было никакой. Ну почему, скажите на милость, на Западном портале можно пить водку, а на Восточном – нет? Нюанс смысла, аберрация. Другими словами, хрен его знает. Трансцендентализм.

А комсомольцы выпить не дураки. То есть очень любители. Однозначно. И девушки. И парни – само собой.

А водки нет.

Совсем нет.

Вот если у тебя свадьба, то получи в месткоме справку, и тебе продадут... эээ... скажем, ящик. Или два. Но этого все равно мало, потому что на свадьбу придут все, кто хочет выпить. Про вино уж молчу.

Это только по праздникам. Чисто губы смочить. А выпить хочется.

Я тогда впервые увидел, как комсомольцы пьют одеколон.

Брали его коробками. В коробке двадцать флаконов. Конечно, лучше всего «Шипр» или «Тройной». Но можно и «Горный хрусталь», и «Красную Москву», и «Гвоздику». В каждой комнате барака был специальный одеколонный стакан. Если кто не знает – посуду после одеколона отмыть невозможно. Ну, впитывается он так, что никакие порошки не помогут. Так что где-нибудь в тумбочке у комсомольца стоял личный одеколонный стакан. Или один на всю комнату. По-разному. Некоторые ж мало пили. А некоторые и вообще одеколон пить не имели никакой физиологической возможности, отчего переезжали на Западный портал и там вволю бухали спирт.

Вообще, когда пьешь одеколон, желательно ничем серьезным не закусывать. Потому что вилки-ложки придется либо выкинуть, либо перевести в разряд одеколонной посуды. Поэтому очень многие научились закусывать тушенкой и брать ее по-корейски, двумя палочками. Потом все это можно было без сожаления выкинштейн.

Есть два способа пития одеколона. Правильный и неправильный.

Правильный заключается в том, чтобы выбулькать парфюм (не очень быстрый, кстати, процесс) в специальный стакан, выпить его залпом и запить ледяной водой. Вода:

а) смывает (насколько это вообще возможно, конечно) остатки в желудок;

б) снижает температуру.

Вы спросите – при чем тут температура? Значит, вы ни хрена не петрите в химии, а равно и в физике. Отвечаю. Спирт при разведении нагревается, и довольно значительно. А в одеколоне его где-то восемьдесят-девяносто процентов, в зависимости от бренда. В желудке он мгновенно реагирует с водой, и вы получаете некую грелку в самом центре своего организма. И чем вода холоднее, тем температура получившейся микстуры, скажем так, нормальней.

Неправильный способ заключается в предварительном разбавлении одеколона той же водой с целью более гуманного пития. Граждане! Товарищи! Господа! Никогда так не делайте! Этот коктейль – для настоящих мазохистов!

Посудите сами.

Спирт и вода немедленно реагируют, и раствор нагревается. Водку в жару в пустыне из рюкзака пили когда-нибудь? Примерно то же. Но это еще полбеды. Сивуха (это, в общем, вся та дрянь, которая воняет в одеколоне) мгновенно дает мутно-молочный цвет, а сверху эдакими звездочками плавает масло неизвестной породы. Вот теперь это вам нужно выпить. Впечатляет? Редкая птица допьет этот коктейль до середины.

Комсомольцы бухали одеколон только правильным способом. А один, самый колоритный комсомолец, который потом с этой, без преувеличения сказать, всесоюзной стройки пошел прямо в тюрьму, тот вообще одеколон не запивал. Но это монстр духа и чудовище пищеварения. Таких единицы.

Что пил лично я?

«Шипр» и «Тройной» – это классика, и по этой причине не часто в магазине стоит.

«Горный хрусталь». Ничего так аперитив, почти прозрачный.

«Гвоздика». Говорят, помогает от комаров. Это правда. После пяти флаконов «Гвоздики» в тайге комар вымирает и его совсем не видно. Он появляется только на следующее утро.

«Жасмин». Пятьдесят семь копеек. Это я точно помню, потому что в экспедиции по утрам мне нужно было именно один рупь и четырнадцать копеек. А завезли тогда в сельский магазин только «Жасмин» и целый сезон им торговали. Удивительное прозвище у меня, ученого, тогда было – Жасминолог.

Это я назвал бренды, которые я бухал неоднократно. Разовые же марки я просто не помню. Ну, кто их там разбирал. Одеколон – он и есть одеколон.

Духи. О!

Алкаши специально их не берут. Потому что они бывают куда как дороже водки, и покупка их смысла не имеет. Но вот догнаться ими среди ночи – в самый раз. Доводилось и мне. У подруги на туалетном столике, помню, шарился в полной темноте. Нашел. Выпил. Говно. Не, ну на самом деле – говно. Это тот же одеколон, но воняет в тридцать раз сильнее. И, как сказали бы дегустаторы, послевкусие невъебенное, недели на полторы. Уже и трезвый давно, и борщи-шашлыки жрал, и чаем-кофем-шоколадом заливал, ан нет – вся, блядь, кулинария имеет мерзкий вкус французских духов.

А глаза подруги наутро? Глубокие такие, колодезные, холодные-прехолодные, ледяные...

– Ты хоть знаешь, скотина, сколько они стоят?

Молчу. Не знаю, конечно. Но подозреваю, что дороже ящика водки.

Больше духи я не пил.

Во-первых, мало.

Во-вторых, воняют.

В-третьих, послевкусие.

Прости, милая. Не понять тебе духовных стремлений генетического алкоголика.

Други мои, коллеги, алконавты России, а равно и всего мира! Не пейте духов, они плохие. Потерпите до утра. Утро ночи не в пример мудренее. К тому, некоторые очень дорогие духи при принятии внутрь откровенно ядовитые. «Шанель», например. Не каждый и выживет. Н-да.

Лосьоны – это радость алкоголика. Радость великая, если удалось купить. И радость практически неземная, если удалось купить «Огуречный».

Это – лосьон лосьонов, амброзия, шедевр отечественной парфюмерной промышленности. Говоря откровенно, там кроме воды, спирта и собственно огурца, почти ничего нет. И, честное слово, этот утренний взмах крыльев ангела куда приятней на вкус, чем некоторые вина или настойки.

Ему, этому лосьону, надо поставить памятник. И вообще – перевести в разряд алкогольных напитков. Ибо фактически он им и является. Потому что я за жизнь видел раза два, когда им протирали ебало. И тысячи раз, когда его вдохновенно пили. Господа, это – напиток. В натуре, господа. Не вру. Да вы сами попробуйте!

Градусов в лосьоне не так много, сколько в том же одеколоне. Поэтому он довольно сносно пьется даже без запивона. Употребив его, вы не пугаете запахом беременных женщин и одиноко сидящих бабушек. Не выглядите конченым, опустившимся подобием человека. Не ставите на себе крест и не противопоставляете себя социуму. Вы просто выглядите со стороны (и изнутри себя тоже!) оригиналом, допустившим некую вольность. Так сказать, легкий зигзаг поведения. Нюанс личности, господа.

То же самое – зубные эликсиры. Этот продукт специально разрабатывался для попадания в рот человека, отчего совершенно ясно, что он вредным быть не может. Как не может быть вредной, например, зубочистка. Само собой, эликсироделы допускали попадание определенного количества микстуры внутрь человека. Поэтому спирт в эликсирах качественный, а отдушка не вызывает рвоты.