Текст книги "Крылья"

Автор книги: Юрий Астров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава четвертая.

И вот, наконец, заветный "травничек" бабка Салихвоновны – в руках у Семена Орестовича. Почерк вполне разборчивый, написано довольно грамотно... ох, не проста бабка, не проста! Итак, читаем: "Против княжьего и боярского гнева нужно при себе носить под левой мышкой правое око орла, завязав в ширинку. Этого орла нужно поймать непременно в Иванов день о вечерне, понести на распутье и заколоть острой тростью". Так... "Траве ятрышник, иначе называемой "кукушкины слезы", свойственно делать бег лошади быстрым и неутомимым. Для этого нужно к овсу подмешать горсть ятрышника, нарезанного в мелкие кусочки, а перед тем временем, как ей нужно бежать, смазать брюхо и ноги оленьим жиром, на шею повесить два волчьих зуба и накормить волшебной травой". Ага... "Сава трава. Страшна та трава. Когда человек найдет на нее в поле или в лесу, то умом смятется. Ростом невелика, от земли чуть знать, на ней пестринки по всей, а в корени черви и на верху. Добра ловить зверей, аще кто украдет – трава сия повернется к нему, только положи ее на его след; если кто ставит поставухи, ты положи той травы подле дороги удачи и пути ему не будет". Ну, мне не зверей ловить... "Анис движет помысел постельный яко мужьям, тако и женам. Мужеску же полу от приятия семени в брашне спермы добавляет". Так, возьмем на заметку... "– Коя трава всем травам мати? – спрашивает Володумир-царь Володумирович премудрого Давида Евсеевича. – Плакун-трава всем травам мати! -Почему плакун-трава всем травам мати? – Когда жидовия Христа распяли, святую кровь его пролили, Мать Пречистая Богородица по Исусу Христу сильно плакала, по своему сыну по возлюбленному, роняла слезы пречистыя на матушку на сыру землю. От тех слез, от пречистых, зарождалась плакун-трава. Потому плакун-трава – травам мати". А это еще что за антисемитизм?.. "А кто хочет увидеть домового (ага!), сделай так: в Пасхальную полночь, во время Страстной заутрени, в хлеву, подойди к заднему углу, скажи: "Хозяин, стань передо мной, как лист перед травой, не черен, не зелен, а таким, как я; а я принес тебе красненькое яичко!", – и он явится. Или скатай такую свечу, чтобы с ней простоять в Страстную пятницу у Страстей, а в субботу и воскресенье у заутрени; когда между утреней и обедней в Светлое воскресенье зажечь ее в хлеву, то увидишь в углу домового деда, ждущего тебя". Вот черт, как просто-то! Только где я вам хлев возьму? У нас во дворе отродясь никаких хлевов не было... Поищем еще. "Чтобы видеть всю нечистую силу, найди цветок Адамова голова, цветущий на Иоанна Крестителя, и положи его в церковь под престол, чтобы он пролежал 45 дней. Он получит от этого такие свойства, что, держа его в руках, видишь всю нечистую силу". И кто же это даст мне такую возможность – засунуть пучок травы под церковный престол аж на 45 дней?! Так, дальше... Ага, вот! "А кто хочет домового видеть без вреда себе, сорви симтарин-траву и девясил-траву, да колюку-траву, да прикрыш-траву, да смешай, да в полночь на ущербе луны, прочитав три раза "Отче наш" наоборот, спустись в подвал, да сними шапку, да кинь ее под ноги, да поклонись, да повернись, да нагнись, да со словами: "Батанушко-батюшко, я, раб Божий, сам к тебе пришел!" меж ног погляди – и увидишь домового". Ну, подвал-то у меня есть! Что такое девясил, я, кажется, знаю! А вот симтарин-трава, колюка-трава, разрыв-трава... Проблема! Поищем еще в бабушкином травничке. Так... куколь, пятилистник, адамова голова, нечуй-ветер, одолень-трава, чистотел, петров крест, чертополох, разрыв-трава, ромашка, осот, симтарин-трава... Ну!.. "Одно из лучших приворотных зелий. Симтарин – четырехлистник. Первый лист желт, другой синь, третий червлен, а четвертый багров. Урочное время для сбора Иванова ночь. А под корнем той травы – человек, и трава та выросла из его сердца. Возьми человека того, разрежь ему перси, вынь сердце. Если кому дать сердце того человека, исгаснет по тебе...". Вот тебе и не хрена себе! Сроду не видал четырехлистника с листами разных цветов, да еще чтобы в корне у него был человек! Опять загадка! Может, мандрагора?.. Ладно, пошли дальше. Улика-трава, васильки, ефилия, сорочий щавель, хмель, прострел-трава, песий язык, канупер, чеснок, ятрышник, колюка... Так! Колюка... "Траву колюку следует собирать только в Петровки, не иначе как по вечерней росе, а хранить в коровьих пузырях, не то потеряется добрая половина ее волшебной силы. Колюка придает необычайную меткость ружью. Если его окурить такой травой, ни одна птица не улетит из-под выстрела". Во, тля! А где мне коровьи пузыри брать? Елки-метелки! Что еще? Прикрыш, черт бы его побрал! Так... Сон-трава, одурь, белена, дрема, мелисса, дягиль, репа... Репа?! Тоже, что ль, волшебная? Петунья, хеноник, блекота, барвинок, бузина, попутник, крапива, подсолнечник, прикрыш-трава... Вот! "Прикрыш-трава используется против злых наговоров на свадьбы. Когда невесту приведут от венца в женихов дом, знахарь забегает наперед и кладет эту траву под порог. Молодую заранее предупреждают, чтобы она при входе в свое новое жилище порог перепрыгнула. Если все обойдется честь честью, то жизнь молодухи в мужниной избе будет идти мирно и счастливо, и коли на чью голову и обрушится злое лихо, так это на тех, кто умышлял против счастья молодоженов. Собирают прикрыш-траву в осеннее время – с Успеньева дня до Покрова-зазимья, покрывшего землю снегом, а девичью красу – мужиком". Да что за черт! Мне что, полгода только травку собирать? Мало того, что непонятно, что это за трава такая – прикрыш, так еще с июня до октября сенокосом занимайся! Так... разберемся с девясилом. Петровы батоги, богатка, не тронь меня (во, а это еще что такое?), потогон, почечуйник, приворот, чернобыльник, парамон-трава, мудя-трава... Это, конечно, интересно... Овечий свороб... Колуй... Зяблица... Расперетьица... Марья-Магдалина... Обратим... Кукоос... Девясил. "Сорвать его надо на Аграфену-купальницу, высушить, истолочь и перемешать с росным ладаном, после сделать ладанку и носить вместе с крестом на гайтане девять дней, а после этого зашить в платье любимой особы, но так, чтобы ей было невдомек. Действие девясила оттого так велико, что он заключает в себе девять чародейских сил". Ну, хоть эту-то травку я знаю! А как быть с остальными? Тут без Салихвоновны не обойтись!... Семен Орестович, уже по обычаю, взял литр, закусь (под луковицу пусть ее ведьмы пьют!) и пошел к бабульке... Выпили, закусили, начали беседу. – Когда я ишшо в ведьмах-то ходила, у меня энтих трав-то было видимо-невидимо... Да, небось, и сейчас-то полон чердак! Я кажную травку знала... В молодые годы-то... А сейчас... Ладно, нечего тебе цельных полгода ждать, дам я тебе травы, мешка два дам, там тебе и прикрыш, там тебе и колюка, и девясил и чего хошь... и симтарин энтот есть... как не быть-то... Только вот такая проблема... Я глазами слаба стала, да и траве этой лет шестьдесят... Ты не думай! Она силы-то не теряет... Только там все сено-сеном... Так что как ты из этого положения выходить-то станешь... Надо подумать... Погоди, ты пока не наливай, а то думать нечем будет... Так... полночь... месяц в ущербе... в подполе... не должно бы блокировать... Ты послушай, чего я надумала! Бери ты обы-два мешка, да и лезь в подпол-то! Там, в чувалах-то, твои травки ничего не блокирует, ну, не мешает их действию... Так что домовой, чай, и сам разберется, что к чему и зачем ты к нему припожаловал. Только вот что... Ты, окромя мешков-то кроповяных, возьми с собой кус хлеба с солью да пол-литра самогону. Он к этому весьма привержен... Не случайно ведь с некоторых пор из беса-доможителя ужасного стал домовым жителем... Суседком то есть! Водочкой его люди купили, водочкой... Это ведь только без ума водка грех, а с умом – пригодится для всех... Ну, лезь на горище, а завтра к ночи готовься, месяц как раз на ущерб пошел... Да "Отче наш" задом наперед на бумажку напиши, а то небось забудешь с непривычки-то...

Глава пятая

Едва Семен произнес следующую абракадабру: "Оговакул то сан ивабзи он еинешукси ов сан идевв ен и мишан мокинжлод..." и стал переводить дыхание, чтобы продолжить заклинание, в углу подвала раздался осторожный кашель, а затем тихий шепелявый голосок: "Ну, и хватит, чего уж там, хватит болботеть-то! Вот он я!". Семен Орестович резко обернулся, хотя ему страшно мешали чувалы с сенной трухой, в которую превратились бабкины травы за шестьдесят лет усушки и утруски на ее чердаке, – но никого не увидел. – Кто тут? – бесстрашно крикнул он, клацая зубами. – Не, ну ты вааще оборзел! – обиженно сообщил ему тот же голосок. -Враскоряку надо, и меж ног! Семен стал враскоряку, нагнулся и посмотрел в угол промеж ног. В углу сидело нечто... кот – не кот, пес – не пес, а вроде бы маленький лохматый человечек смотрел на него из угла вприщур и чуть улыбаясь, – ну, прямо как Владимир Ильич на елке в Горках. Семен уронил мешки, сверток с плащом и сел на пол. Человечек исчез. Посидев так минуты две, наш герой осторожно спросил: – Кина не будет? В углу что-то заливисто расхохоталось: – Молодец! Будет тебе кино! – А что, мне теперь все время на тебя через Житомир смотреть? поинтересовался Семен. – Да нет, это не обязательно! – успокоил его знакомый голосок, и человечек снова появился. На этот раз – рядом с гостем. Сидя на корточках, домовой рылся в бабкиных мешках, перебирая сенную труху и комментируя обнаруженное, причем делал это с первомайским пафосом и неумеренной жестикуляцией. "Если бы он был лысый – вылитый бы Никита на трибуне ООН вышел!", – почему-то подумал Семен. Между тем человечек не умолкал: – Трава кавыка растет на пашнях и при полниках, собою в стрелу и выше, коловата, хохлата, по неи шляпы что шипьи, что иглы колется, не дастся простой рукою взять. Та трава угодна в дому держать и хоромы ставить на ней. А когда скотина вертится, положи с воском в шерсть и отыдет нечистый дух. И от черной болезни добра. Затем, отшвырнув сухой прутик загадочной кавыки и взяв в руки листики неизвестного происхождения, человечек продолжал: – Есть трава на земли именем иван, растет в стрелу, на неи два цвета: один синий, а другой красный, а листочки махинькие, как лепешки, по сторонам, и растет на старинных превеликих реках. Та трава всем травам царь: кто умом рушится, носи при себе, или кто издалека посекся; а корень – кто хощет избежать худым конем у доброго – тот корень держи при себе, и уедешь. С этими словами он отряхнул шерстистые ладошки о шести пальцах, взял из мешка какую-то недлинную и тонкую травиночку и продолжил: – Есть трава змеина, собою тонка, растет ничком по земли, цвет белой, мала, едва знать с землею. Хорошо с нею до чего коснется просить у людей, все сделается в твою пользу. Если будешь просить у мущины, то положь ту траву по правую пазуху, а если у женщины – то по левую. Терпение Семена истощалось, и, наверное, домовой это заметил. Он разогнулся, бросил мешки в угол и спросил: – И на кой ты сюда приволок это сено, человече? Я его не ем! – Вас хотел вызвать, – пробормотал Семен. – Ну, вызвал, и что дальше? – недовольным тоном произнес собеседник. – Скажите, Вы и вправду домовой? – на всякий случай спросил Семен Орестович. – А что, не похоже? – удивился тот. – Да домовой я, домовой, можешь не сомневаться. Сколько раз ты меня в детстве видел, а сейчас сомневаешься? Я ж к тебе и угомона приводил по вечерам, и дрему... Эх, люди, люди! Возишься с ними, возишься, так не то, чтобы "спасибо" сказать, они еще гадают – есть ли ты на самом деле... – Но нас же учили, что Вас не существует! – начал торопливо объяснять Семен. – А нас и не существует! – расхохотался домовой. – Не существует для тех, кто в наше существование не верит. Вот пока ты в меня не верил, меня для тебя и не существовало. А как только ты Салихвоновне поверил – я тут как тут! – Вот оно что! – удивленно воскликнул Семен Орестович. – Так, может, и тот свет есть? – А как же, есть, – успокоил его собеседник. – Для тех, кто в него верит. – Это что же выходит, – воскликнул Семен, – все на свете происходит по вере людей? – Совершенно верно, – заверил его домовой, – есть у людей такое свойство творить мир этот по вере своей. Но, я так думаю, ты сюда совсем не за тем пришел, чтобы эти вопросы обсуждать. Вон как ты сильно меня вызвать хотел! Даже разрыв-траву у Салихвоновны выпросил! Страшна та трава... впрочем, это уже меня не туда занесло. Силу я у тебя вижу – не нашу Силу... Знаю, отец твой с фронта принес ее. Другие, ну, те, кто вообще пришел, аккордеоны тащили да иголки швейные, а то еще подметки на сапоги были в особой цене – а он вот Силу откуда-то приволок. Я поначалу чуть со двора вашего не сошел – слаб я против такой Силы. Но она спит, Сила-то! И лучше пусть себе спит. Не трогал бы ты ее. – Ну, как – не трогал? – не удержался Семен. – Ведь Сила же существует! А раз существует – у нее должен быть хозяин. – А может, он у нее и есть? – хитро прищурился домовой. – Сидит себе и ждет, когда какой-нибудь дурень начнет с этим плащом практиковаться. А потом – хапы! И – ай-ай-ай! – Потому-то я к Вам и пришел! – заволновался человек. – Ведь должны же Вы знать, как подойти к этой Силе, чтобы – приняла, допустила, раскрылась... А может, Вам и хозяин этой Силы известен? – Во-он ты куда замахнулся! – удивился домовой. – Да ты, паря, того... Ни инициации не прошел, ни искуса, ни посвящения, а туда же! Силу воевать удумал! Не знаю я хозяина Силы! Мало ли чего когда кто своей дурной башкой да немалым колдовским умением напридумал... Слыхал я от аеров, – а они спокон веку вихрями по свету гуляют, всю его подноготную знают, – был в давние времена в Прибалтике некий тайный Орден, "игроками" звались. Да!.. Серьезные дела значились за его членами!.. Только – это еще при матушке Екатерине Великой было – извели этот Орден под самый корень! Не любила матушка Екатерина всякие тайны, ежели они не ею устроены... Был у нее специальный пригодный для этого человечек – тайный советник Шекловатый Порфирий Порфирьевич, страшный человечек... Аеры говорили – он до того Ордена добрался... когда громил франкмасонов, Новикова со товарищи... Радищев еще много знал!.. Заткнули уста, заставили язычок прикусить... Да! Времена давние, времена страшные... Похоже, плащ твой – от них память! О давно прошедших временах домовой говорил, как о вчерашнем дне, а о давно умерших людях – как о своих близких знакомых. – А что это за "инициация", "искус", "посвящение"? – завороженно спросил Семен Орестович. – У разного народа это по-разному бывает, – заговорил домовой, немного помолчав и отпив наконец из бутылки, которую таки извлек из мешка с сеном. – У туарегов вот, к примеру, нужно воду в пустыне найти, пешком из песков выйти да еще льва простым копьем убить. Ну, там у бушменов инициация предполагает татуировку и обрезание... Но у них-то вера простая, они в Силу природы верят. А у нас, у русаков, чтобы доступ к Силе получить, несколько способов бывало. Самый короткий – но он же и самый опасный – это украсть у баенника шапку-невидимку! Однако это мало кому вообще удавалось... Жуткое это дело! Ведь баенник – это тебе не я! Ему ведь, почитай, лет уже не одна тыща, да и Егибабе он прямой родственник. А та хозяйка царства мертвых! Так что – не советую я тебе на шапку баенника замахиваться, а то закусят тобой на очередном шабаше на Лысой горе... Да и где ты подходящую байну-то найдешь? Старые погорели все, а новая – не годится... Ведь в ней тогда баенник проживать начинает, когда там баба дите родит. Да-а, чего ты удивляешься? Это же ясно, как дважды два: раз свет на землю пущен, то и тьму пусти! Для равновесия в природе, как сейчас выражаются. А кто сейчас в байнах-то рожает? Вот то-то же, не годится эта идея ни по замыслу, ни по исполнению. – А тогда что же мне делать? – растерянно спросил Семен Орестович. – Да уж ладно, дай только подумать денек! – попросил домовой. – В общем, так: завтра придешь в это же время, да не в погреб, а на чердак. Сыро тут, шерсть влагой набирается, мерзну я. И траву больше с собой не тащи, не надо. Ну, теперь выпроводи меня назад. – А как?! – изумился собеседник. – Ну, вот тебе! – возмущенно воскликнул домовой. – Ты что, зеркала с собой не прихватил? – Да я понятия о зеркале не имел, – заверил домового Семен. – А зачем тебе зеркало? – Ты меня видал? – зло спросил домовой. – Конечно... – Ну, и как? – Ну, так... – неопределенно промямлил Семен Орестович. – В общем, домовой как домовой. Уж какой есть! – А брехунов сроду не любил! – сердито сообщил ему домовой. – Между прочим, это вы, люди, нас такими выдумали! В зеркало на себя смотреть противно! Как гляну – так и вылетаю. – Куда? – Куда, куда... Куда надо. – Нет у меня зеркала, – снова сообщил Семен печальную весть страдающему эстету. – А что, разве другого способа отправить тебя обратно нет? – Тебя под зад коленом били? – печально полюбопытствовал домовой. – А что, тебя надо... под зад коленом? – Нет. Просто то, что ты вначале по-нашему читал, надо прочитать наоборот, по-вашему то есть, – расстроенно ответил суседка. – Но эффект примерно такой... Да нам-то еще ничего, а вот ведьмы – так те вообще обмирают... Ну, ладно, чего там – читай! – А ты что – сам уйти не можешь? – озадаченно поинтересовался Семен. – А я сам не выходил! – рассердился домовой. – Меня ты позвал! Ты хочешь, чтобы я сам, своими руками, один разрешенный выход спалил? Не так у меня их много за год-то набирается!.. Читай! – Погоди, – задумчиво произнес наш герой. – Откуда ты слова-то эти знаешь – "инициация", "искус"?.. Небось, университет марксизма-ленинизма не посещал? – Посещал, посещал, – хохотнул человечек. – Когда твой батя вынес на чердак ненужную литературу, я с безделья всю ее прочел. А что за литература – помнишь? Папаша-то лектором-атеистом был, не говоря уж, что историком... Там не только Емельян Ярославский, а и Липс, и Фрэзер... Ну, ладно, делай дело-то! – Э-э, нет, – протянул наш герой, – ты вот что сначала скажи: затеялся я с этим делом, а даже не знаю, добрая Сила-то или злая? – Ты дурочку не валяй! – рассердился домовой. – Не маленький, образованный небось! Должен понимать: Сила сама по себе ни злой, ни доброй не бывает! Твоя задача – чтоб она тебя признала, чтоб ты ею управлять смог. Так долго мне ждать еще?! И Семен прочел (по бумажке, конечно): "Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя твое...", а когда повернулся к углу, домового уже не было.

Глава шестая.

– Ну, милок, принес, что ли? – спросил домовой. – Да вот, в мешке, – поспешно ответил Семен. – Ну, дак доставай, да и с Богом! – потер ручки суседка. Семен осторожно развязал мешок, засунул туда руку в перчатке. Из мешка раздался дикий мяв. – Ты погоди, погоди с кошкой-то, – зачастил домовой. – Я ж тебя про что спрашиваю? А? – Ну, понял, понял, – буркнул Семен, доставая из кармана серого макинтоша (добытого из того же сундука) бутылку, стопку и огурец. – Да ты никак казенной седни принес? – восхитился домовой. – Ну, скажу тебе, хороший ты хозяин! Папашу твоего я шибко уважал, так ведь он в меня не верил! Только на девятое мая оставлял стаканчик с водочкой, хлебушком накрытый, на ночь – вот тогда я лишь и разговлялся. А ты... будет из тебя толк, будет. Крякнув, он лихо опустошил стопочку, откусил кусок огурца и, не прожевав, приказал: – Доставай кошку. На чердаке было темновато, но домовому это помехи не составляло. Семен предъявил ему черную кошку – держал он ее за шиворот и на вытянутой руке. – Ага, Маньки Селедчихи. Ну, хрен с ей, она скотина известная. Только вот... дай-ка, дай-ка разглядеть... – Побойся бога, суседка, – взмолился Семен. – Третью ведь приношу! Сколько ты их браковать будешь? Легко, по-твоему, ночью черную кошку поймать?! Он с ужасом вспомнил свои ночные бдения на пустырях и даже на крышах, удавки – нехитрое, но собственное изобретение (а сколько раз он не успевал затянуть петлю, и кошка убегала!), крики разъяренных хозяев, а главное – хозяек, – хорошо, хоть ни разу толком не разглядели! – наконец исцарапанные руки... – А сколько надо, столько и буду! Не хватало еще на белой шерстинке нагреться! – сварливо ответил домовой. – Ты, хозяин, слушай старого человека, я дурному не научу. А если делать – так делать, а не дурака валять! Впрочем... годится. Значит, котел чугунный у тебя есть... – Есть, – подтвердил Семен Орестович. – Ну, и ладненько. С завтрашней ночи и начнешь. Ровно в полночь опустишь ее в кипящий котел... – Живую?! – ужаснулся Семен. – Э-э, да ты, видать, слабоват, а туда же – Силу хочу! – издевательским тоном обрезал его домовой. Семен промолчал. Домовой после паузы продолжил: – Значит, варить будешь двенадцать ночей. На исходе двенадцатой выплеснешь на костер весь этот... бульончик, костер погаснет, и ты найдешь в пепле одну-единственную косточку. Она и будет кость-невидимка. Возьмешь ее через тряпочку, положишь в полу кафтана, отнесешь в дом – и не трогай! А вечерком, в обычное время, принесешь на чердак, тоже в тряпице, я тебя ждать буду, объясню, что дальше делать. Как вести себя, пока кошку варишь, сейчас расскажу. Значит, так: котел вскипятить к полуночи и ровно в двенадцать бросить туда кошку. Это в первый день. А потом – уже с кошкой котел ставить на огонь ровно в полночь. И не опаздывай ни на минуту. Ну, на минуту-то, наверное, можно... Варить до первых петухов, слава Богу, на улице еще остались, кричат. Закукарекают – снимай сразу. Но вот что нельзя точно: заснуть нельзя, днем отсыпайся. От котла не отходи – перевернут! – Кто? – удивился Семен. – Ну... есть кому. Ты их все равно не увидишь, и хорошо, что не увидишь. Но они там будут! О семье своей вспоминать нельзя, – хотя у тебя ее нет, а бывшая не считается. Это ладно. Наговоры я тебе продиктую – выучи наизусть, в темноте, при костре, можешь и не разобрать. На каждый новый день – новый наговор. И последнее: дело это долгое и нудное, можешь ругаться – тебе захочется, я знаю, – но только не вслух! Особенно упаси тебя нечистую силу упомянуть. Никшни! Иначе косточку-то-невидимку прямо из котла и украдут, ты и не заметишь. – Эти?.. – спросил Семен Орестович. – Эти... Ну, давай, клади кошку назад в мешок (тут только Семен сообразил, что в руке домового кошка ни разу даже не мяукнула), и давай, благословясь, допьем. Тебе сейчас полезно, а мне... тоже. Благословясь – не благословясь, а выпили. Семен потуже затянул мешок, пока домовой занюхивал водку огурцом, а потом достал фонарик, ручку и блокнот. – Диктуй, я готов...

..................................................................

Дикий, заброшенный сад густо зарос вишенником, особенно у забора в дальнем краю участка. Вполне выспавшийся Семен Орестович еще с вечера наготовил топлива. По счастью, за домом имелась поленница, – осталась с тех времен, когда по улице еще не провели газ. Поскольку дрова были в основном дубовые да вязовые (ох, и покарячился с ними батя, наверное!), они за десяток лет не сгнили, а даже подсохли, – лежали-то под навесом... Добрую треть поленницы перетаскал к вишеннику Семен, чтобы сразу хватило на все двенадцать ночей. Достал из сарая треножник с крюком, принес пару ведер воды – еще выкипит! – и круглый котел с крышкой. В таких чумаки когда-то варили кулеш, когда возили силь з Крыму, а сейчас эти котлы высоко ценятся рыбаками-любителями, каковым отец и был. Если кто ночью и увидит огонь костерка – то только со стороны огородов, а кому там по ночам мотаться, кроме разве влюбленных парочек, но им огонь ни к чему. Так что сплетен особых пойти не должно бы... Да и с двенадцати ночи до четырех утра (петухи должны запеть никак не позже, насколько он помнил) надо как-то время убить – захватил с собой Семен и "Спидолу". Оно и время точненько услышишь, удобно. Наконец, минут за пятнадцать до полуночи, с тяжелым сердцем открыл чулан и вынес оттуда мешок с кошкой. Та не ворочалась, не мяукала, но была явно живой: напряглась, ждала удобного случая, чтобы вырваться и сбежать. Костерок горел несильно, вода пока не кипела, и Семен подбросил дровец – пару дубовых полешков, заранее наструганных на манер ежей. Включил приемник, настроился на "Маяк". Надел старые кожаные перчатки, непременный атрибут его ночных охот, за минуту перед сигналами точного времени стал осторожно развязывать мешок. Поднял крышку котла – вода кипела ключом. В самый раз... Приемник начал бибикать. Семен запустил в мешок руку и стал читать наговор, лежащий перед ним на земле в свете костерка. С двенадцатым сигналом он выдернул руку из мешка и разжал ее над котлом. Дикий кошачий визг тут же захлебнулся -Семен мгновенно водрузил крышку на место. – Ну, смог, – промелькнуло в его мозгу. Дочитав наговор, наш герой вытер со лба пот (почему-то холодный), уменьшил громкость приемника и стал ждать петушиного крика. Он должен был злиться на себя, на домового, на эту идиотскую ситуацию – но злости не было. Вообще не было никаких особых чувств. Семен Орестович за свою довольно уже длинную жизнь видывал виды, порой и такие, какие среднестатистическому человеку вовек не увидать, да, пожалуй, и не услыхать; тем не менее убийство кошки, да еще таким невероятным способом, заставило его совесть заранее ныть. А вот убил – и нытье прекратилось. Не было ему жалко ни кошку, ни себя. Ругаться не хотелось, тем более нечистую силу вспоминать, что домовой как раз категорически запретил. Ничего не хотелось. Надо было просто отбыть ночное бдение, а затем – еще одиннадцать таких же. "Отнесемся к этому как к работе", – определил для себя Семен Орестович. "В экспедициях же дневальным приходилось бывать? Да еще всю ночь, да зимой! А тут – дома, в августе, благодать и растворение воздухов!". Однако благорастворения особого – воздухов то есть – не было. Мясо варилось немытое, непотрошеное... Но и на блевоту не тянуло. Воняло, но терпимо. Семен слушал радио, не вникая в болтовню дикторов и ди-джеев, подбрасывал в огонь полешки, пару раз подлил в котел воды... Думалось, наверное, но о чем – он понять не мог. Было не скучно, хотя и веселья не замечалось, никакой нечистой силы поблизости он не ощущал (и не рвался), так и скоротал время, пока не услышал первый петушиный крик через три двора. Снова надел перчатки, снял с таганка котел и отнес его в заранее приготовленную ямку. Накрыл досками, залил костер из припасенного ведра и пошел в дом. Спать не хотелось. Хотелось помыться. Он включил колонку и стал набирать ванну. Одиннадцать других ночей ничем не отличались от первой. Правда, на четвертый день он зверски напился, причем в одиночку, но – словно какой-то часовой механизм работал в его организме! – проснулся вовремя и с легкой головой, так что все успел, не опоздал. Нечистая сила не беспокоила, он отбыл все "собачьи вахты", как положено опытному матросу. Когда на двенадцатую ночь запели петухи и Семен Орестович, надев перчатки, взялся за дужку котла, ему показалось, что кто-то разочарованно взвыл на разные голоса. Но обращать на это внимание он не стал, а сделал все, как суседка велел. Потом прутиком покопался в золе. Да, действительно, одна-единственная косточка. Взяв ее чистой ветошкой, в нее же косточку и завернул. Снова вымылся в ванне (теперь он делал это каждое утро), стал думать, как убить время – нетерпение его просто колотило! – и незаметно уснул в кресле. В урочный час домовой ждал его на чердаке. – Так, кость у тебя? Давай ее сюда. Семен Орестович сунул тряпочку с костью в лохматую руку. – Она! – повертев косточку перед глазами в свете луны, облегченно заявил домовой. – Ну, теперь можно и ко второму этапу переходить. – А кость... что – у тебя останется? – Конечно, – с нескрываемым удовольствием ответил суседка. – Она мне, собственно, ни к чему, но тебе – тоже, если ты Силы хочешь. Не понял? В том-то и смысл. Чтобы отказаться от маленькой Силы в пользу большой. – А-а, – разочарованно протянул Семен. – А что, хотелось небось невидимым пошляться? Хотелось, вижу... Да не придется пока. Теперь тебе надо неразменный рубль добывать. А как это делается – объясню, когда казенной угостишь. Что? Не принес?! Ну, тогда до завтра, дорогой! – ехидно заявил домовой. – Да принес, принес, – успокоил его Семен Орестович. – И даже селедку. Давно небось селедки не пробовал? – Давно, – согласился собеседник. – Селедка – это славно. Наливай тады, чего сидишь? После выпивки домовой, как всегда в таких случаях очень похожий на институтского доцента Корнева, рассказывающего, что по Гегелю во главе государства должен стоять монах (Корнев в своих юношеских конспектах пропустил в слове "монарх" букву "р"), стал объяснять: – Вторая ступень – это искус. Будешь добывать неразменный рубль. Э, нет, рубль не годится, что на него сейчас купишь? Гусь-то рублей четыреста стоит, надуют тебя, как пить дать! Да и где они, серебряные-то рубли? Проси неразменный бакс! – У кого его просить? В банке "Империал", что ли? поинтересовался Семен. Домовой хихикнул. – У нечистой силы. В банке, наверное, такой доллар есть, да кто его тебе дасть? Ладно, хватит веселиться, слушай и запоминай...

Глава седьмая

Давненько Семен Орестович не бывал на куличевском базаре. (Именно так, а не рынком, называли его все.) Городской базар на церковной площади славился в давние времена на всю губернию. Это была не ярмарка, привязанная к какому-то празднику, – постоянно действующий рынок! Но съезжались на него со всех концов немалой округи, ехали, бывало, сутками: даже из Ростошей, даже из Рязанки, из казачьего края. Тут во времена оны торговали лошадьми, мясные ряды разве что верблюжатину не предлагали,– а медвежатина случалась. Нет сейчас в этих местах медведей, повывели. И лошади спросом не пользуются, а если кому надо – езжай в Хреновское на конезавод, покупай выбраковку, в Куличе не купишь. Зато вещевой рынок тут огромный, не уступит иному областному центру. Продавцы с Украины, Молдавии, даже Казахстана, барахло китайское, тайваньское, турецкое, румынское... А дальше – большущий павильон: здесь торгуют съестным. И, конечно, одним лишь местным, своего производства. Семен даже умилился, увидев горшки с варенцом (здесь его называли кислым молоком), покрытым коричневой пенкой: с детства не встречал. Да и в Куличе-то такого варенца не было всю эпоху развитого социализма, а сейчас – пожалуйста! Рука сама полезла в карман за кошельком, но вовремя остановилась на пол-дороге. Нельзя! Не за этим пришел! – Сеня! – раздался радостный крик сзади. Семен не оглянулся. Это мог быть знакомый, – ничего, не обидится, а и обидится – невелика беда. А мог быть просто морок. Да, морок, потому что сейчас уж точно он: не может посреди павильона стоять голая девка! Она подмигнула Семену Орестовичу, но тот с каменным лицом прошел мимо. К девке разлетелся какой-то мужик, явно пьяный, попытался схватить ее за грудь – та вдруг исчезла, как не бывало. Мужик ошеломленно замер на месте, потом, пробормотав: "Домой, спать, спать...", развернулся и пошел к выходу. Значит, допился до белой горячки. Больше никто девку не видел... Вдруг сбоку раздался грубый мат, затем звук крепкого удара, бабий крик... Через мгновение завязалась серьезная драка. Где-то уже свистел милиционер. Семен, не обращая внимания, не повернув даже головы, прошествовал дальше. Вот оно, искомое: живой гусак. – Сколько, бабуся? – Чего тебе, милок? – Гусь сколько стоит? – А триста, милок. Цена была вполне сообразной. Странно... Семен молча отсчитал три сотни, забрал гусака и пошел к выходу. Драки словно и не было. А может, действительно не было. Вот теперь можно и со знакомыми поздороваться, и поболтать. Хотя не хочется. На счастье, и знакомых по дороге не попалось. Печи в доме нет, тем более русской. Суседка сказал – можно в духовке. Духовка есть. Гусь, смирно ведший себя всю дорогу до дома, вдруг загагакал, попытался вскочить на стол. Гуся надо задушить голыми руками. Неприятно, но... не кошка. Шея у гуся оказалась крепкой, дергался он минуты три. Семен разжег газ, вынул противень, положил на него мертвого гусака (хорошо, что ощипывать не надо, замучаешься!), убавил огонь до медленного, сунул противень внутрь духовки и закрыл ее. Ладно. Теперь до ночи можно ни о чем не беспокоиться. Перекресток он выбрал давно. Туда надо было идти обязательно пешком, так что проще всего отправиться на кладбище, там есть пересечение дорожек, идущих к четырем условным выходам (забор-то давно сломали). А что дорога должна быть проезжей – так сейчас на похоронах машины доезжают, считай, до самой могилы. Домовой эту идею при обсуждении одобрил. – Правильно, – сказал он, – голова у тебя варит. Нынче-то автомобили везде. Станешь где на перекрестке – а тут и едут, дивятся на дурака. Слухи еще пойдут! А ночью на кладбище – почти полная гарантия, что никого постороннего не будет. – Слушай, суседка, а кого я там увижу? – Гм... подумать надо. Ты в нечистую силу уже вроде веришь... – Как не поверить, – ухмыльнулся Семен Орестович. – И с детства Гоголя любил... – Ага... – загрустил Семен, поняв, к чему ведет собеседник. – Ну, вот их и увидишь... Да не бойся, им гусь вот так нужен! Ритуал это ихний, и зла они тебе не причинят, а вот надуть попытаются. Да ты же не дурак! Вот пономарь мой знакомый лет этак сто двадцать назад тоже неразменный рубль торговал, а соблазнился на три фунта брильянтов, идиот. Пришел домой, а в кармане галька речная! Кладбище было рядом. Улица уже давно спала, когда Семен с жареным гусаком, завернутым в чистое полотенце, вышел на кладбищенский перекресток. Было новолуние. Оно и к лучшему, – решил наш герой, – видеть эти рожи в подробностях – удовольствие маленькое. Где-то далеко слышался гудок тепловоза. "Ночной на Облград, сообразил Семен, – опаздывает...". – Чем торгуете, почтенный? – раздался голос над ухом. Семен Орестович вздрогнул, но тут же пришел в себя. – Гуся продаю, уважаемый, гусака жареного. Не желаете ли? ответил он невидимому собеседнику. Семен различал только нос, смахивающий на поросячий пятачок, да острые уши. ("Ага, это из "Ночи перед Рождеством", – решил он.) – Желаю, желаю. Сколько просите? – Один доллар, всего-то навсего, – нахально заявил наш герой. – Ах ты... – дальнейшее слилось в неразборчивое бормотанье. Черт был определенно ошарашен. Он вдруг исчез, и в стороне, в нескольких метрах, раздались тихие, но возбужденные голоса. Семен осторожно повернул голову, но ничего существенного не разглядел. "Щас!", – услышал наконец он. – Подождите, уважаемый, будет Вам доллар! – это голос погромче. – Жду, жду, – намеренно равнодушно ответил продавец. Минут через пять черт снова подошел к Семену. – Давай гуся! – потребовал он. – Бакс, – лаконично ответствовал Семен. – Держи! – черт протянул зеленую бумажку. – Серебряный, – так же лаконично заявил Семен. В разговоре возникла напряженная пауза. – А не один те хрен?! – возмущенно спросил черт. – Стало быть, не один, – вежливым тоном ответил Семен Орестович. – Ну, нет у меня неразменного бакса, нету! Хочешь миллион рублей? – Я, дорогой мой, не на телеигре, – цедя слова сквозь зубы, заявил наш герой. (Домовой предупреждал: не хамить, но и не пресмыкаться, держаться на равных и слабину не показывать!). – Мне миллион не нужен. Мне нужен серебряный доллар. – Кило топазов! – в отчаянии взвыл черт. Семен молчал. – Отдавай гуся, а то разорвем! Вон нас тут сколько! – Доллар. Серебряный, – Семен Орестович был непреклонен. Черт опять удалился на совещание. Вернулся минут через десять. – Возьмешь контрольный пакет "Газпрома"? – Уважаемый, ты же не хочешь торговаться до петухов? – возразил ему Семен. – Резонно, – с большой долей уважения в голосе пробормотал покупатель. Ладно, подожди пару минут, будет тебе серебряный бакс. Черт засунул в рот пятерню (или "шестерню"? Количества пальцев было не видно, но если судить по суседке...) и лихо свиснул, как в "Пропавшей грамоте". Надгробная плита вблизи от Семена Орестовича поднялась, и из земли вылезло нечто громадное. ("Черт, да это же натуральный козел! Тут не Гоголем, тут уже больше Гойей пахнет..." пронеслось в башке продавца гусака. "За козла и ответить можно!" послышался мысленный ответ. Семен поперхнулся.) – Этот, что ли, такой упрямец? – зловеще проблеял козел. – Этот, этот, – уныло ответил черт. – Ну, ладно... Хотели мы тебя разорвать, да уж больно ты нам понравился, заявил козел. – Держи, вот он, серебряный бакс. Неразменный! В Америку, что ли, намылился? Семен молчал. – Да-а, упрямый... Ладно, братаны, я вижу, вы не виноваты. На! На ладонь нашего счастливца легла монета, блестевшая даже в темноте и показавшаяся ему неожиданно тяжелой. – Давай гусака! Семен протянул жареную птицу козлу. Тот схватил ее, лихо гикнул – и кладбище опустело. "На обратном пути обычно искушения идут, – предупреждал Семена Орестовича домовой. – Там баба типа Прекрасной Елены, разбойники, грозящие голову отрезать, либо для мягкосердечных – нищенка маленькая. Если кому рубль отдашь – тут тебе и конец. Только думаю я, нечистая сила-то не дура. Откуда на кладбище Елене Прекрасной взяться либо нищенке? А разбойникам и тем более там делать нечего – они живых грабят. Так что, наверное, обойдется." Не обошлось... Едва наш герой ступил за кладбищенскую ограду, как услышал тихое, задавленное, но такое отчаянное мычание, что сердце его сжало словно холодной рукой. – Молчи, сука! – донесся до Семена злой мужской голос. В кустах мелькнуло что-то белое, затем мужчина взвыл, раздался звук затрещины. В голове Семена Орестовича еще не успело промелькнуть ни единой мысли, а в дело уже вступил "Отто", младший лейтенант резерва спецназа ГРУ. Зрачки расширились, включая никталопию – и черт с ней, с мигренью, неизбежно наступающей после таких фокусов с организмом! Дальше все шло на уровне рефлексов. Мужик был один. Со щеки его капала кровь, в левой руке он зажал ладони молоденькой девчонки, а правой стаскивал с нее трусики. Через мгновенье Семен был рядом. "Наваждение, наваждение!", предупреждал воспаленный мозг, но руки делали свое. Необходимое и достаточное. Мужчина был подхвачен за шиворот, вздернут, потом последовал сильный удар ботинком в копчик. Дикий крик – и вот уже насильник удирает, нелепо припрыгивая, держась рукой за задницу и тихо вопя на одной ноте. "Идиот!", – подумал о себе наш герой, готовясь к самому худшему. Напрягая все мускулы, – при этом отлично понимая, что против чертей его мышцы и навыки никак не оружие, – Семен быстро осмотрелся – шало, но внимательно. Никого... Только у ног девчонка, всхлипывая и затравленно поглядывая на силуэт неожиданного спасителя (а что она еще могла увидеть?), пытается привести в порядок одежду. "А бакс?" – ехидно прозвучало в мозгу. Семен Орестович, не попадая в карман рукой, стал себя ошлепывать. Ох... Здесь... Огромное, почти невероятное облегчение... – Как ты там? – Ничего, – тихий ответ тоненьким голосом. – Далеко живешь? Проводить? – Не надо... – девица явно боялась и его. – Ну, тогда до свиданья, – пробормотал наш герой и пошел домой. Дальнейший путь – всего-то метров двести – прошел без приключений. Кляня себя идиотом и другими не слишком цензурными словами, Семен – не без некоторой дрожи в организме – тут же завалился спать, даже не раздеваясь. Утром, выпив сразу три таблетки анальгина, он вынул доллар из кармана. Бакс как бакс, вон и дата чеканки: 1898 год. Антиквариат! А вечером состоялась уже привычная встреча с домовым.