Текст книги "Роковая страсть короля Миндовга"

Автор книги: Юрий Татаринов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Юрий Татаринов
Роковая страсть короля Миндовга

По разнообразию значимых событий, их пикантности, наконец, по своей продолжительности история Беларуси ничуть не беднее, скажем, той же истории Великобритании. Другое дело, что до сих пор не находилось смельчака, который всерьез занялся бы ее популяризацией.

Историю страны, в которой живешь, следует знать хотя бы потому, что она имеет свойство повторяться. На мой взгляд, важно именно теперь, в нынешнее время, рассказать о том, как зарождалось и становилось на ноги древнее белорусское государство, ибо это та основа, на которой можно строить. Когда жители Беларуси узнают, а главное – примут душой и сердцем, что творцами того зарождения и становления были их предки, что события те происходили на их земле, им станет понятнее, кто они, и будет проще о себе заявлять.

Сентябрь, 2010 г.

 Юрий Татаринов

Страсть способна помутить любой разум; она слепа и глуха ко всему. (Из опыта человеческой жизни)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Волеизъявление короля

Глава 1. Подсказка друга

Стоило загрохотать тяжелой цепи подъемного моста, как в замкнутом крепостными стенами пространстве еще дремавшей с утра Варуты – личного замка короля Миндовга – случилось что-то вроде переполоха: к арке въездной башни, к амбразурам на стенах, звеня металлом, потоком устремилось бравое местное воинство, а навстречу ему, уже все выведав, понеслась толпа бездельников – шутов и разных других прихлебателей здешнего хозяина. Словно две стаи крыс, группы эти сшиблись на узкой улочке. Потолкавшись и высказав все, что думают друг о друге, несчастные поспешили дальше по намеченному ими пути: одни – выполнять указания, другие – оповещать о том, что произошло, замковых слуг.

Первым в сторону жилой половины замка через площадь пробежал Лифантий – любимый шут короля Миндовга... Взятый в плен лет двадцать тому назад в русских землях, этот холоп давно выслужил себе свободу.

Повелитель не прочь был отпустить его и даже наградить за многократное проявление преданности. Более того, он желал избавиться от навязчивого, доставлявшего больше беспокойства, чем пользы, плебея. Но старый раб не собирался покидать своего господина. За эти годы дармоед так прижился в хлебосольной Варуте, что какой-то иной жизни для себя уже не желал... Вбежав в просторные сени, бородатый коротышка набрал в грудь воздуха и, выкатив глазищи, закричал срывающимся на фальцет голосом:

– Хозяин Нальши прибыли!..

Он считал своим долгом доносить повелителю о происшествиях, время от времени случавшихся в сонной Варуте. Дворовые еще ничего не знали, к тому же требовалось соблюдать субординацию, а подхалим уже был тут как тут. Он руководствовался надеждой на то, что светлейший отметит его, похвалит. Собственно, он только тем и жил.

Не удовлетворившись криком в сенях, раб устремился по лестнице на верхнюю половину.

– Знамение было! – задыхаясь от скорого подъема, продолжал голосить он. – Солнце качалось давеча на закате!.. Добрая весть! Добрая весть!

В одном из покоев, стены которого были украшены гладко выделанной кожей, а пол покрывали лыковые циновки, где к тому же остро пахло вербеной, из-за печной перегородки выглянули две лысые головы – шутов Фильки и Федулки. Сей факт подсказал ретивому вещуну, что хозяин близко. Лифантий уже нацелился сменить крик на говор, чтобы его, не дай бог, не побили, как тут в полутемных сенцах он лицом к лицу столкнулся с самим Лисицей – главным дворничьим. Рыжий, статный, как античная колонна, распорядитель сверху вниз посмотрел на пучеглазого выскочку, при этом вытянутый, искрящийся бисеринками пота нос его слегка пошевелился, как нос обнюхивающей местность рыжехвостой охотницы. Кажется, дворничий собирался предупредить нахала, сказать: "Еще звук – и тебя посадят в подвал!" По закону раб должен был донести новость сначала ему. Лисица не вышвырнул крикуна на улицу сразу только потому, что понял: случилось что-то особенное, что может обрадовать светлейшего. Потеснив вещуна, он одним взглядом потребовал от него разъяснений.

Но Лифантий не был бы самим собой, не был бы русским, если бы соблюдал все законы. Он втянул свою лысую, блестящую от пота голову в плечи и, скользнув под рукой великана, ворвался в королевскую опочивальню.

Государь, облаченный в отороченный куньим мехом халат, наброшенный поверх ночной рубахи, сидел, свесив босые ноги, на высокой кровати и со скукой глазел на свои закрученные носами вверх меховые туфли, стоящие на полу ровно под его ногами. Казалось, он собирался соскользнуть в них...

Лифантий, опасаясь, что его выволокут прежде, чем он озвучит свое важное известие, упал на живот и, перебирая ногами и руками, быстро, как ящерица, пополз к кровати. Через мгновение он уткнулся носом в те самые туфли.

В таком распластанном положении бедняга и оставался до тех пор, пока не услышал над собой тихий, не скрывающий досады голос светлейшего:

– Ну, ты, утренняя заноза, чего тебе?..

– Любимец ваш, свет-сокол нальшанский князюшка прибыли, – елейным голосом пропел в ответ лизоблюд и наконец осмелился поднять голову...

В прищуренных глазах короля незамедлительно пробудилось удивление.

– Это когда же надо было выехать из своих земель, чтобы прибыть в Варуту в такую рань! – выказывая восторг, вскричал государь. Как и следовало ожидать, новость обрадовала его. Любая тема, связанная с князем Довмонтом, влияла на светлейшего исключительно благоприятно.

Раб обнажил гнилые зубы, подобострастно захихикал. Он тоже был рад – только по другой причине. Неожиданно несчастный поперхнулся и начал громко кашлять... Тем временем повелитель успел окрылиться вдохновением.

– Радость! Вот это радость! – стал повторять он. Серое сухощавое лицо его разрумянилось, а глаза заблестели. – Будет теперь с кем скуку разделить! Хвала богам! – тем не менее с лица его не исчезли следы грусти.

Уже не один месяц государь находился в состоянии меланхолии. Решение любимца навестить его как раз и было связано с попыткой утешить несчастного, отвлечь от горьких мыслей. Король грустил с тех самых пор, как перестали поступать известия от единственного сына. Сначала он сделался неразговорчивым, а потом и вовсе впал в тоску. Говорить в его присутствии о молодом князе Войшелке возбранялось и раньше. Теперь же было просто опасно... Жизнь светлейшего, его усилия, связанные с расширением и укреплением Литвы, могли оказаться напрасными, если бы он покинул сей бренный мир. Враги с запада, да и внутренние завистники, каковых тоже имелось немало, были готовы свести на нет все его завоевания. «Стоило так корпеть, рвать живот свой! – все чаще говорил себе, выказывая неудовольствие, князь. – Оберегать державу, множить границы! Чего ради было стараться, если у меня не оказалось главного – преемника! Да властолюбивые вассалы после меня в сваре даже не заметят, как пустят эти завоевания по ветру!» Теперь, когда правитель Литвы начал утрачивать бодрость духа, он думал о будущем с тоской...

Князь Довмонт был встречен. Друзья позавтракали и уединились в покоях государя.

Стены этой залы были украшены грубой материей, а полы застилали ковры. Вдоль стен стояли широкие лавы, а на возвышении, ближе к нише, располагалось обтянутое черной кожей кресло с высокой спинкой. Это был трон короля Миндовга.

Высокий, широкоплечий, молодой, гость передвигался с осторожностью: казалось, беспокоился, что может ненароком задеть что-нибудь. По характеру он был из тех, про кого говорят: «Медленно запрягает, но быстро едет». Как движения, так и выражение волевого лица хозяина Нальши источали неиссякаемую уверенность, доброту, способность к всепрощению. Казалось, всякому, кого мучили сомнения, достаточно было с ним пооткровенничать, чтобы тут же получить порцию надежды. За эту способность воодушевлять, обнадеживать государь и любил наместника. Более того, в глубине души король не прочь был видеть после себя на престоле именно его. По крайней мере светлейший не сомневался, что нальшанский князь способен продолжить укрепление Литвы. Высокий лоб, проницательный взгляд серых глаз гостя указывали на его умственный потенциал. Кроме того, что наместник умел вести себя, как подобает вельможе, он еще был рассудителен и справедлив в одинаковой степени и дипломатичен. Что касалось умения одеваться, то в этом хозяин Нальши, а с недавних пор и Рогачева просто не имел в Литве себе равных. В то утро он был в черном с позолотой платье, отороченном куньим мехом.

Облачившись в тяжелую мантию из волчьего меха, государь занял место на троне. Гостю же вынесли отдельное кресло – подобная честь должна была показать, что хозяин уравнивает прибывшего с собой... Некоторое время друзья молчали, просто глядя друг другу в глаза. У постороннего созерцание такой сцены могло бы вызвать уверенность, что встретились отец и сын...

– Знаю доподлинно, что сначала он отправился на Волынь. И там в одном монастыре принял от местного игумена Григория монашеский постриг, – наконец начал о своем, то бишь о сыне, государь.

Угадав, что светлейший настроился жаловаться, князь Довмонт насторожился: все-таки он находился в компании с изворотливым, дерзким, даже беспощадным человеком. Действительно, король Миндовг был из тех, верить кому было просто опасно. Он потому и нажил себе столько врагов, а друзей не заимел. Другое дело, что никто не сомневался в его талантах военачальника и руководителя государства. Когда-то он брал напором, жесткостью. Теперь же стал использовать иной метод – хитрость: воевал исключительно вне пределов Литвы, всеми способами, как ятвяги в свое время, избегал крупных стычек. Настороженность князя Довмонта объяснялась просто: он понимал, что тот, кто долгое время успешно противостоял крестоносцам, утирал нос самому Папе, будет всегда, во всех обстоятельствах оставаться тем, кем был, просто в каждом новом случае не посчитает для себя зазорным вырядиться в выгодную одежку...

– Ужасно переживаю за его выбор, – продолжал светлейший. – Для меня это тупик. Приняв постриг, мальчик отказался не столько от мирской жизни, сколько от претензии на полагающуюся ему по закону власть!

Гость мог бы рассыпаться в утешениях, но, как человек прагматичный, он знал, что из любой затруднительной ситуации имеется выход. Ему хотелось дать совет королю. За этим, собственно, он и прибыл в Варуту...

– Принял схиму, назвался Давидом, – тем временем продолжал несчастный отец. – Потом будто бы перебрался в Грецию, поселился на горе Афон, – лицо повелителя внезапно потемнело. Бедняга жизнь прожил – не знал, что такое пустить слезу. А тут глаза сами налились предательской влагой. – Какую неделю нет вестей! – схватившись за седую бороду, взвыл он. – Боюсь, что в живых уж нет!.. Враги!.. Кругом враги!.. Как услышат мое имя, так и хватаются за меч!.. И, кажется, пришло их время! Во всяком случае, теперь они знают, как ужалить меня!

Почувствовав, что переживания несчастного искренни, гость стал успокаивать его.

– Ведая об осторожности вашего сына, его умении выбирать окружение себе, изобличать недругов, – прогудел он, – смею выразить уверенность, мой господин, что князь Войшелк в добром здравии и еще объявит о себе.

– Враги коварны, им не составит труда подобраться к доверчивому мальчику! – не унимался отец.

– Это самообман, господин. Не преувеличивайте. С таким же успехом они могут подобраться и к вам.

– Я уже не представляю для них интереса! А вот покушаясь на Войшелка, они угрожают будущему выпестованной мною державы!

Король жаждал этих откровений. Он говорил – и с каждой фразой освобождался от угнетавшей его печали. Зная, что добродетель князя Довмонта целительна, он охотно черпал ее.

– Смею напомнить, мой король, – тем временем продолжал гость, – что сын ваш носит под сутаной кольчугу. Да и мечом владеет не хуже самого достойного воина.

– Они уже расправились с ним – заманили в свои тенета! – парировал отец.

И тогда хозяин Нальши сказал то, ради чего, собственно, он прибыл в Варуту:

– А почему бы вам, мой господин, не завести новую семью и не заиметь еще одного сына?!

Государь устремил на любимца взгляд, полный искреннего удивления...

Здесь следует сделать еще одно отступление, заметить, что, несмотря на то что лицо правителя Литвы таило сходство с хищной птицей, женщин оно притягивало неодолимо.

– Жениться? – переспросил король, хотя сам терпеть не мог тугодумства. Он стушевался. Впрочем, уже через мгновение принялся энергично возражать: – Нет! Это невозможно! Завести и поднять детей в моем возрасте!.. У меня не осталось на это времени!

– Какие ваши годы! – не сдавался гость. – Вы успеете еще поженить своих деток!

Светлейший словно не услышал – продолжал свое:

– С одной стороны тевтонцы, с другой – орда! А тут еще эти волынцы с их наглостью и волчьим аппетитом! Да вверенное мне в опеку государство просто раздавят, если я стану отвлекаться на личное!

– А мы зачем, ваши вассалы? За вами не старость, мой государь, а опыт, знание жизни! За эти годы вы не только державу укрепили, вы сплотили нацию! Вы заставили своих подданных поверить в то, что они – народ! И теперь этот народ готов защищать вас и вашего отпрыска!

Глаза правителя Литвы засияли. Король открыл рот, воззрился на гостя, как язычник на идола в момент вдохновенной молитвы. Наконец он спросил:

– Ты действительно советуешь?..

Наместник не посчитал нужным отвечать – понял, что добился того, чего желал. Теперь ему оставалось сделать гак, чтобы государь утвердился в своем новом устремлении.

Тем временем повелитель откинулся на спинку трона и с блаженным видом начал о чем-то грезить...

Глава 2. Утвердившееся намерение

Совет любимца пробудил в сердце правителя Литвы мальчишеский задор. Король загорелся интересной идеей и теперь думал, как воплотить ее в жизнь. Какое-то время он сидел, молчал, потом вдруг принялся звать своих: «Мончук!.. Лисица!..»

Полотняная занавеска отдернулась, и перед хозяином Варуты предстал высокий, плечистый, еще безбородый юноша с увесистым, как у арапа, кольцом в мочке правого уха. Это был Мончук – главный телохранитель короля Миндовга, воин-богатырь, не так давно сменивший на этом посту престарелого Кучука. Стать, костюм из оленьей кожи, уверенное, даже наглое выражение лица, а также меч на поясе делали этого красавца похожим на бога войны. Глядя на него, можно было не сомневаться, что господина своего он в обиду не даст!

– Мончук, – обратился к нему светлейший, – найди и приведи ко мне дворничьего.

Через какое-то время государь уже прохаживался вдоль оконной стены и давал указания долговязому распорядителю:

– Собери свах, сводниц, чем поболе этого добра. И объяви им, что я заимел намерение жениться... Пусть подыщут невесту мне. Скажи, чтоб сына могла родить, ну, и чтоб красивой была, могла ввести меня, старика, в необходимый соблазн... Объяви об этом моем волеизъявлении повсюду. Пусть все знают, в том числе и враги наши, что правитель Литвы беспокоится за будущее своей державы!

Поняв, что замысел свой осуществил, славный князь собрался было покинуть Варуту. Но государь даже слушать об этом не стал. Приняв несколько посыльных, он пригласил любимца отобедать с ним.

В тот вечер на длинном и округлом, как ладья, столе в просторной замковой трапезной хозяин и гость увидели, кроме снеди, целый ряд разных кувшинов, жбанчиков, корчаг. Только чтобы оценить каждый из выставленных напитков – всякие морсы, наливки, настойки, – понадобилось бы по меньшей мере полдня. Гость пил, ел, и лицо его при этом выражало чувство исполненного долга. Что касается впечатлительного хозяина, то тот к пище даже не прикасался. Ему хотелось обсуждать новую идею.

– Хоша я и король, – с самодовольным видом рассуждал повелитель, – и мог бы выбрать себе знатную, высокородных кровей, делать этого не стану. – Он уже считал идею со сватовством своей. Мучившей его еще с утра хандры как не бывало. – Благочестивые соседи мои на западе и их Папа почитают меня за варвара. Распекают, указывают, как какому-нибудь несмышленышу, грозят! Но уверен: стоит мне попросить руки какой-то из их дочерей, как они тут же ответят на это согласием! А все потому, что боятся меня!.. Однако я не из тех, кого можно задобрить подачкой! Меня не купишь! Ибо я прежде всего за державу ратую! А потому и жену буду искать здесь, в Литве! Не хочу искушать ни себя, ни врагов!

– Позвольте, мой король, подсказать вам, – осмелился прервать эту браваду гость. – Не поднимайте столько шума. Выбрать жену можно и без сводниц.

– Это не шум! – энергично возразил государь. – Это традиция! Традиция моего народа! Есть затеи, о которых правитель обязан объявлять громко, чтобы народ думал, что он в них тоже участвует!.. Тихо, незаметно государь должен заниматься делом укрепления власти. Что касается выбора жены, воспитания преемника, то эту тему следует держать открытой!

Хозяин Нальши не собирался отвлекаться на споры.

– У вас есть кто-нибудь на примете? – прямо спросил он. – Вам симпатична какая-нибудь литвинка?

Этот вопрос озадачил короля. Старик вытаращил глаза на гостя.

Желая вызвать воспоминания у собеседника, князь подсказал:

– Вы бываете в разных местах, встречаетесь с подданными, видите людей, женщин...

– Последние полгода я редко выбирался из Варуты, – отреагировал на это светлейший.

И тут гость вдруг подумал, что предложение его может так и остаться просто предложением: непоследовательный и оттого непредсказуемый, король может уже завтра, стоит оставить его одного, объявить об отмене своего намерения. Наместник понял, что должен действовать решительно.

– Около года тому мы с вами наведывались в Ольшу, к князю Герденю, – напомнил он о том, что первое пришло ему в голову. – Кажется, вы не остались совсем безучастным к той поездке, покидали Ольшу под впечатлением...

– Не помню, – ответил государь. Однако уже в следующее мгновение призадумался.

Гость промолчал. И правильно сделал. Ибо пауза помогла старику что-то вспомнить. Светлейший выбрался из-за стола, подошел к окну и неожиданно признался:

– Там была одна молодица!..

– Одна? – удивленно переспросил князь Довмонт.

Но светлейший словно не услышал его. Выказывая какое-то, явно приятное впечатление, он добавил:

– Да, такая тонкая, вертлявая, как шелковая лента на ветру.

Наместник отодвинул от себя поднос с пищей, устремил на короля вопросительный взгляд: из двух дочерей князя Герденя государь почему-то запомнил младшую...

Тем временем взгляд повелителя заметно посветлел. Уголки синеватых губ его поползли вверх и приоткрыли стесанные желтые зубы. На щеках неожиданно вспыхнул румянец.

– Вот и смотрины! – потирая руки, воскликнул он. И объявил: – Завтра же отправляемся к Герденю!

– Там на выданье старшая, княжна Рукша, – напомнил гость.

– Вот и прекрасно, мне – старшая, тебе – младшая! – пошутил король. И, заметив смущение на лице любимца, добавил: – Не беспокойся, друг мой, обстряпаем все честь по чести! Ты прав, зачем свахи, сводницы! Сами разберемся! – и выдал: – Не так уж много нам и надо от наших жен – лишь бы сделали свое бабье дело! – и цинично засмеялся.

Услышав этот смех, нальшанский князь не без горечи подумал: «Даже самую возвышенную затею можно превратить в нечто пошлое и низкое!» Глядя на раскрасневшееся лицо своего господина, он впервые пожалел, что навязался со своим советом.

Глава 3. На радостях

В тот же день, ближе к вечеру, в Ольшу на взмыленном коне прибыл посыльный от короля. Добрый час бедняге пришлось простоять у замковых ворот.

Причин задержки было несколько. Во-первых, князь Гердень спал и его пришлось будить. Во-вторых, в силу ограниченности своей толстяк был крайне недоверчив, а потому труслив. Пребывая в состоянии вечной войны с соседями, лицемер, рядившийся в маску снисходительного добряка, опасался, что все вокруг ищут возможности прикончить его. Несчастный был из тех, кто преувеличивал как достоинства свои, так и недостатки.

Двое слуг растирали сидевшему на кровати хозяину ноги, а третий расчесывал ему волосы, за что иногда получал по плечу. И вот в застланную тростниковыми циновками опочивальню вошел, звеня металлическими подлокотниками, статный королевский гонец...

Как и полагалось в подобных обстоятельствах, прибывший, замерев у входа, сначала поднял руку – попросил внимания, а потом зычно объявил: «Послание его величества короля Литвы!»

Хозяин отвесил очередную затрещину гребенщику и пнул еще одного из особенно ретивых слуг. После этого, выкатив жабьи глаза, сделался недвижимым, точно сфинкс.

Посчитав, что послание можно озвучить, гонец громко сообщил:

– Его величество король Литвы имеют намерение завтра, ближе к полудню, посетить сей замок! Цель визита – смотрины!

Глаза князя Герденя закрылись и открылись опять. Глядя на толстяка, можно было подумать, что он не понял настоящего смысла донесения. Но вот выражение лица хозяина Ольши изменилось, большие щеки пошли в раздув, как меха в кузнечной печи. Наконец он шумно выдохнул: «Пфу-у!»

Тем временем посыльный развернулся и вышел из опочивальни. Он выполнил данное ему указание и теперь обязан был донести об этом своему господину в Варуте...

Уже не слышно было стука подбитых металлом сапог гонца, а хозяин Ольши все отдувался. Наконец вулкан прорвало: толстяк заверещал, как свинья на бойне: «Девки-и!» Как был, в одной рубахе, он соскочил с кровати и устремился к занавеске. Но на полпути застыл: в нем опять взяла верх подозрительность. «А что если это ловушка! – подумал трус. – Если кто-то задумал разыграть меня!» Как и следовало ожидать, доставленное известие вызвало в несчастном противоречивые чувства.

Бедняга уже был одет, когда в его покоях, наконец, появилась младшая дочь, шестнадцатилетняя княжна Липа.

– Папенька? – пискнула она голоском иволги и воззрилась на отца своими умными зелеными глазами.

Быстрая, улыбчивая, с тонкой шеей, дева эта ассоциировалась в сознании тех, кому выпадало видеть ее, с лучом солнца. И имя такое ей присвоили отнюдь неспроста – с намеком на цвет волос. В компании попрыгуньи было теплее – хотелось шутить, рассыпаться в комплиментах. Когда дева выросла, обнаружилось, что она – копия своей покойной родительницы...

– Где Рукша? – обратился к вошедшей толстяк. И вдруг вспылил: – Почему я должен ждать!

– Переодевается, – последовал запоздалый ответ.

– Сколько можно! – взвизгнул отец.

В другой ситуации зануда выдал бы поток упреков, а потом еще дулся бы полдня. Но сегодня ему было не до того. «Государь имеют намерение посетить сей замок!» – как набат, стучало в сознании несчастного. Князь смотрел на чадо свое и испытывал при этом что-то среднее между ужасом и безмерной радостью. Бедняга никак не мог взять в толк, ради кого повелитель намерен посетить его дом.

– Так, – с напускной важностью сказал он, – ну-ка, ответь родному отцу: чувствуешь ли ты в себе силы и желание сделаться женой и матерью?

Этот спонтанный вопрос удивил даже самого вопрошавшего.

– Что? – переспросила девица и зачем-то оглянулась. В глазах ее промелькнул испуг.

Понимая, что сглупил, толстяк, выказывая недовольство, крикнул:

– Иди и приведи сюда сестру!

На это он получил от дочери укоризненный взгляд и не слишком вежливый поклон...

– Черт знает что! – оставшись в одиночестве, продолжал кипятиться хозяин. Несчастный терялся в догадках. – Явно чьи-то происки. Следует проверить все самым тщательным образом!

Но на разбирательство не было времени, следовало уже сегодня, сей же час начинать готовиться к встрече, чтобы завтра, не дай бог, не ударить лицом в грязь. «И все-таки почему я?» – продолжал мучиться подозрениями толстяк. И не знал, радоваться ему или кусать локти...

Наконец перед ним предстали обе дочери. Желая настроить обеих на серьезный лад, отец приказал им сесть, а сам начал с сосредоточенным видом вышагивать из угла в угол. В какой-то момент он решительно объявил:

– Завтра государь намерен, – здесь глава семейства остановился и поднял указательный палец, – лично осчастливить нас своим визитом. Приедет к нам на смотрины.

Княжна Рукша, старшая дочь князя Герденя, темноволосая полногрудая дева, вся в увальня отца, даже не пошевелилась, только большие глаза ее закрылись и открылись, как у совы. Глядя на эту девушку, можно было подумать, что ей приходилось общаться с правителем Литвы чуть ли не каждый день.

Зато младшую известие воодушевило. Словно ветер ударил в распахнутое окно – малышка вскочила, и светящиеся в лучах солнца тонкие косы ее подпрыгнули сами собой...

– Ради кого сей визит? – поинтересовалась проказница.

– Ума не приложу, – искренне признался толстяк. Потом посмотрел на дочь и не без укоризны добавил: – Уж конечно не ради тебя!

Они, словно по команде, перевели взгляды на толстушку... Княжна Рукша продолжала сосредоточенно моргать. Но теперь глаза ее сделались шире, а пухлые щеки обрели пунцовый цвет.

– Фи! – с искренней неприязнью отреагировала княжна Липа. – Папенька, я здесь не нужна! Меня сие не касается!

Но хозяину Ольши было не до капризов. Воодушевление его достигло таких пределов, что бедняга готов был на сумасбродство. Неожиданно он подтянул лавку, на которой сидела его младшенькая, и, гоготнув, бросил:

– А что, если, краса моя, его величество на тебя глаз положит!

Ему было все равно, кто из его дочерей понравится светлейшему. Лишь бы, резонно рассуждал толстяк, это действительно случилось. Хозяин Ольши радовался и одновременно сохранял в глубине души беспокойство. И, конечно, как и подобает тщеславному человеку, каковым он являлся, уже мнил себя приближенным правителя Литвы.

– Удача! Какая удача! – с чувством вскричал он. Потом посмотрел на каждую из дочерей своих и тихо добавил: – Дети мои, мы не должны упустить этот шанс!

Он в очередной раз гоготнул и полез к младшей, более податливой, со щекоткой. Неожиданно счастливец замер, предложил:

– А не устроить ли нам по такому случаю пир! Маленькую домашнюю пирушку!.. В благодарность богам за их расположение к нашей семье!

Наступила очередь сестер выразить свои эмоции: они так и заскакали от радости!..

Позже, за ужином, когда было выпито по первому кубку медовухи, заиграла музыка. Не мешкая, сестры взялись за руки и прошлись по зале. Обе успели забыть о том, что намечается на завтра... Тем временем родитель их все потягивал и потягивал из кубка. Сначала он хлопал в ладоши, подбадривая танцующих. Потом переключил свое внимание на слуг – принялся отвешивать оплеухи. Наконец, положил голову на стол и, сохраняя блаженную улыбку на лице, заснул... Как раз в это время, выполняя требование молодиц, музыканты заиграли быстрый танец...