Текст книги "Ярость"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Кречет слушал внимательно. Краснохарев наконец умолк виновато, засопел, начал двигать блокнот по столу. Кречет сказал сочувствующе:

– Я тоже чувствую, что чисто экономические методы ни черта не дадут такой стране, как наша. Разве в Мексике, скажем, или в Гватемале не такой же капитализм, как в США? И открыли и заселили их одновременно. Но Мексику заселили гордые испанцы, что умеют петь серенады и красиво одеваться, а северные земли – работящие, как муравьи, немцы. Да, надо и с Россией что-то делать кардинальное…

Коган воскликнул испуганно:

– Не надо!

– Почему?

– Уже кардиналили! В семнадцатом, тридцатых, кукуруза, сухой закон…

Краснохарев сказал недовольно:

– Это вы прекратите, Сруль Израилевич. Я бы сказал, что кардинально бороды брили не в семнадцатом, как и окно рубили в Европу, а на постройке новой столицы на болотах народу погибло вдесятеро больше, чем на Беломорканале, Волго-Доне и во всех лагерях, вместе взятых… Это наша традиция. Спим-спим, а потом, не соблюдая скорости, догоняем…

– Но догоняем?

– Догоняем, – нехотя согласился Краснохарев. – Но сколько раз разбиваем морды? Сами ж придумали: тише едешь – дальше будешь, а поди ты…

– Тот и придумал, кто ездит быстро.

Пользуясь статусом советника, а это что-то неопределенное, что дает возможность как совать нос всюду, везде предлагать помощь, так и умело отлынивать, ссылаясь на тот же неопределенный статус, я бродил по кабинету, разминая затекшую спину, подсаживался то к одним, то к другим. По крайней мере там, где не гнали…

От золотых стен, картин в массивных золотых рамах, даже от большетеатровских люстр веяло средневековой торжественностью, но работающие телеэкраны вламывались, как танки в японский садик, и министры работали не так, как принято: утомленные государственными заботами уже с утра, а в темпе, перелопачивали кучу дел, и пусть дико выглядит, что Коган голова к голове о чем-то советуется с Яузовым, а то и оба обращаются к Коломийцу, но, может быть, все трое стучат в дурака, из деликатности называя это как-то иначе.

Кречет стоял лицом к карте на стене, спиной к нам. Плечи широки, спина прямая, единственные достоинства, которые я признавал за военными.

– Подлец газетчик, – сказал он яростно, – вон на первом канале, видите? Твердит, что мы проиграли схватку с НАТО. Приучает общественное мнение, что ничего сделать нельзя, что НАТО попрет и дальше, а все, что можем сделать, это вымаливать какие-нибудь крохотные уступки… Но мы не проиграли! Своей наглостью НАТО подтолкнуло нас поискать выход… нестандартный. У русских всегда так, пока не врежут по морде да не плюнут в глаза вдобавок, мы не слезем с печи…

– Какой выход? – спросил любознательный Коган. – Какие будут ваши руководящие указания?

Кречет посмотрел оценивающе:

– У вас голова есть за плечами или как? Наша задача – дать достойный ответ Америке. Ищите!

– Можно всем покончить с собой, – предложил Коган. – Президент – первый. Америке станет стыдно.

– Тоже выход, – одобрил Кречет. – Есть еще идеи?

Я ощутил, что на меня поглядывают все чаще. Похоже, смутно догадываются, что я могу иметь какое-то отношение к поиску достойного ответа.

Коломиец сказал жалко:

– Иногда мне кажется, чего трясемся от злости? Ведь натовцы говорят, что у них нет намерения нападать на Россию.

От соседнего стола Забайкалов пророкотал с неудовольствием:

– Намерения… Намерения сегодня одни, завтра другие. А вот группа танковых армий у наших границ – вещь постоянная. И сотни ракет. И сотня новеньких аэродромов опять же у наших границ.

– Они клянутся, что не придвинут армии!

– Сегодняшний президент клянется, а следующий… Да и нынешний может взять свои слова обратно.

Я видел вокруг себя помрачневшие лица. Пожалуй, это единственное, на чем сходились в нашей разобщенной стране все, от ультралевых до ультраправых, захватывая и середину с демократами всех мастей. Надо не допустить расширения НАТО… вернее, продвижения НАТО к нашим границам. Но НАТО плюет на наш мышиный писк, со слабыми не считаются… Значит, надо идти на… что?..

Судя по лицам, они готовы. Только пока не видят, что сделать эдакое нестандартное. А увидят, не отшатнутся ли?

ГЛАВА 17

Тихохонько приоткрылась дверь, Марина опасливо просунула голову:

– Господин президент!.. Господин президент!

Кречет уставился на нее злобными глазами, словно это она только что придвинула НАТО к нашим границам:

– Ну?

Она пролепетала, как зайчик в лапах огромного волка:

– Там эти… которых вы не любите…

– Дерьмократы?

– Нет…

Коган удивился:

– Неужто толпа евреев?

– Газетчики… – объяснила Марина виновато. – Телекамер натащили. Корреспонденты всех-всех…

Кречет кисло взглянул на часы:

– Уже? Почему так рано? Эх, погонять бы их по плацу в полной выкладке, чтобы время ценили…

– Приемная мала, – робко пропищала Марина. – Боятся, что не хватит места. Прошлый президент давал пресс-конференцию в большом зале.

– Я не честолюбив! – рыкнул Кречет. Обернувшись к нам, буркнул: – Собираюсь сделать заявление по всей стране.

Не знаю, как в приемной, но смятение нарастало и здесь, в кабинете. Как-то привыкли, что каждый шаг главы государства готовится долго, проверяется и перепроверяется, речи и доклады составляют штабы из докторов наук и академиков, каждая реплика и каждый жест оттачиваются визажистами и мастерами мимики, а тут без всякой подготовки, ни с кем не посоветовавшись…

Кречет от двери обернулся:

– Я могу оставить открытой, но не шумите!

Коган знаками показал, что мы все немы, как рыбы, что онемели насовсем, что теперь и будем немыми… но Кречет уже переступил порог. Дверь, впрочем, не закрыл, по ней заблистали молнии вспышек, послышалось непрестанное шуршание множества затворов, что щелкали, как мелкие камешки, вылетающие из-под колес автомобиля.

Коломиец поспешно подбежал к телевизорам, его пальцы так суетливо ухватили коробочку пульта, что та выскользнула на пол. Яузов тихонько обругал всех гуманитариев на свете, их бы ему на годик в казарму, научил бы, как с техникой обращаться, даже стратегической: ракету позволял бы чистить от грязи после скитаний по тайге, когда прячется от спутников-шпиенов.

Батарейки от удара о мягкий ковер не выкатились, как это случалось в моей квартире, а канал, по которому выступал Кречет, отыскался сразу. Как оказалось, передачу вели все телеканалы, хотя Кречет пока что свой железный кулак им понюхать не предлагал.

Из-за двери донесся мощный голос Кречета:

– Дорогие друзья! Знаю, вы меня не любите, но я верен старому доброму принципу: к любому незнакомому человеку относиться как к другу, как к хорошему человеку до тех пор… пока не докажет обратное!.. Поэтому старое забыто, отсчет начинаем с нуля. Сейчас я собрал вас, чтобы сделать несколько необычное заявление… По крайней мере это первый случай, когда пресса узнает об указе президента первой!.. Вы можете это расценивать как попытку генерала-самодура установить добрые отношения с оппозиционной прессой… а вы все оппозиционные, не так ли?

Мы видели на экранах, как многие тут же нашептывают репортажи в сотовые телефоны. Фигура Кречета из-за постоянно вспыхивающих блицев выглядела фантастической скульптурой не то инопланетянина в скафандре, не то боевого робота.

Могучий голос, что временами переходил почти в рычание, гремел:

– Во все времена и во всех странах правители старались держать подчиненную им армию хорошо вооруженной, а остальному народу запрещали брать в руки даже палку. Понятно, такими управлять легче… Кто-то скажет сейчас, что в США у мирного населения оружия больше, чем во всей их армии, но там получилось так, что сперва вооружился весь народ, а потом он же создал США, правительство и Конституцию, в которую сразу вписал свое право на оружие. Таким образом, Россия становится страной, где граждане получают право иметь оружие… пока только иметь, а не выносить на улицу, а дальше посмотрим…

Он сделал паузу, на экранах показывали лица прохожих. Камеры скрытого наблюдения вели репортажи с двух десятков самых многолюдных мест. Впервые за последние годы люди останавливались, заслышав голос президента, слушали.

– Пора разогнуть спины, – загремел он мощно, – пора ощутить собственную гордость! Личное оружие поможет в этом. Да, гордым и независимым народом управлять труднее, чем народом рабов, кто спорит? Но пусть меня лучше сбросит с моего поста гордый народ, чем я останусь управлять покорным быдлом. Законопроект об оружии будет принят на следующей неделе. Почему так быстро? Он готовился годами, даже десятилетиями. Вносились поправки, уточнения, снова откладывалось. Первым, это я сам помню по своему детству, кто собирался дать оружие населению, был Никита Хрущев. Тогда по амнистии на свободу вышла масса уголовников, и Хрущев собирался дать разрешение носить оружие… членам партии. Не смейтесь, в партии состояло семнадцать миллионов человек!.. Но Хрущева сняли раньше, а я неделю еще продержусь. И еще одно… Надеюсь, уже в утренних газетах будет опубликован указ о казачестве. Так же, как у горцев носить оружие – традиция, так же и казаки раньше были обязаны являться на войну со своей винтовкой, саблей и боевым конем, в каждой станице было с десяток пулеметов. Ну, коней теперь заменили бронетранспортеры, так что я уже отдал сегодня министру обороны приказ передать часть оружия казачеству.

Одним глазом он косился на экран, явно досадовал, что слишком далеко, не видит реакции людей на улицах.

Потом он отвечал на вопросы, очень коротко, а когда вроде бы пресс-конференция была в самом разгаре, вскинул руки:

– Дорогие друзья! У вас есть мой указ. Какие еще комментарии? Это пережевывать сказанное. До свидания, благодарю за внимание. У меня, как и у вас, рабочий день далеко не кончился!

Некоторое время стоял со вскинутыми руками, охотно демонстрируя могучую фигуру атлета, потом разом согнал с лица улыбку:

– За работу, ребята!

В кабинет вошел как с ринга, где вогнал противника в нокаут. Яузов сам захлопнул дверь, по ту сторону еще слышались голоса корреспондентов и выпроваживающих их охранников, а Кречет спросил, живо блестя глазами:

– Ну как?.. Здорово я их ошарашил?

Ему не сиделось, кипучая энергия подбрасывала со стула, заставляла ходить возбужденно по кабинету. Перед корреспондентами вынужден был стоять, а сейчас метался, но не как зверь, попавший в клетку, а как гладиатор, который только-только разогрелся и жаждал сразиться с новым мордоворотом.

Коган заговорил первым, но сказал совсем не то, что ждали все:

– А вы знаете, это может сработать…

Кречет вскинул брови:

– Вы что, одобряете?

– Как человек – ни в коей мере, – ответил Коган возмущенно, покачал головой, сказал с еще большим возмущением, – как гражданин я категорически против!.. Как интеллигент я помню предостережение великого поэта… как его, ну который от негра и еврейки… ага, Пушкин!.. как страшен русский бунт, бессмысленный и страшный… Но как министр финансов…

Похоже, он озадачил Кречета, как тот журналистов. Круто изогнутые брови всползли еще выше:

– Ну-ну, мне, честно говоря, плевать на мнение человека, который не служил в армии… и тем более на такого гражданина. Но министр финансов вроде бы у меня не самый хреновый. Правда, еврей…

Коган сказал задумчиво:

– Как министр скажу, что только в первые дни продажа оружия населению даст в казну несколько сотен миллионов долларов.

Кречет изумленно присвистнул:

– Ого! А откуда такие деньги? Вон забастовки, все денег требуют!

– По самым скромным оценкам… на руках у населения еще очень приличные суммы. На хлеб может не хватать, верно, но к оружию отношение особое. Особенно у русских, которых всегда, как детей, держали от огня подальше. Каждый, даже голодающий, постарается наскрести на пистолет…

– Я об этом как-то не думал, – признался Кречет. – А вообще?

– А вообще даст миллиардов десять-пятнадцать.

Кречет отшатнулся, внимательно посмотрел на Когана:

– Сикоко-сикоко?

– Десять-пятнадцать, – повторил Коган раздумчиво, – это без разрешения выносить из дому. А если расширить категорию лиц, которым позволено ношение оружия… к примеру, членам партии Кречета… это может дать еще миллиардов пять-шесть.

Кречет озадаченно поскреб затылок:

– Черт… Не думал, что акции по поднятию национального духа могут еще и приносить доход. Но я все же спрашивал, как вообще выступление?..

Коган не нашелся что ответить, явно хотел переадресовать к министру культуры, тот лучше знает обороты родного языка, но тут Яузов сказал одобрительно:

– Прекрасная речь!

– И вам понравилось? – удивился Кречет. – Ну, сегодня день неожиданностей! Мне казалось, что вы и МВД будете особенно против.

– Да ладно, – отмахнулся Яузов, – только бы за незаконное применение оружия наказание ужесточить! А милиция чтоб не больно церемонилась при задержании, а берегли деньги налогоплательщиков. Я о другом. Раз уж решено продавать оружие, то избавляться будем от устаревшего. Как населению, так и казачеству. Взамен можно заказать поновее… И военные заводы получат немалые заказы, безработица чуть спадет.

Министр труда кивнул, но добавил:

– Прекрасно, ведь на военных заводах трудились самые высококлассные специалисты, но все же это временная мера. Даже такую необъятную страну можно насытить оружием довольно быстро. А потом?

Кречет сказал бодро:

– А потом – инвестиции!

– Каким образом?

– Есть программа.

У всех одновременно вырвался вопрос:

– Чья?

Кречет кивнул в мою сторону:

– Вот человек, чьи идеи оказывают на мировую цивилизацию воздействие… немалое воздействие, но знают не его, а тех, кто подхватывал его мысли, развивал, выдавал за свои и получал за них Нобелевские премии, получал посты в правительствах…

На меня смотрели с великим удивлением. Я с досадой развел руками:

– Платон Тарасович, это совсем не так!..

– А как?

– Я высказывал идеи, вовсе не обосновывая их, не разрабатывая. А это бывает труднее, я говорю о разработке, чем придумать красивую гипотезу, даже теорию. Все эти люди заслуженно получили свои награды, посты, звания. А я отгораживался от любых звонков, приглашений, конференций… чтобы всласть и без помех поиграть на компьютере! Или полистать, лежа на диване, желтый детективчик.

Теперь на меня смотрели со странной смесью брезгливой жалости и восхищения. А Яузов даже отодвинулся, словно боялся заразиться. Коган спросил недоверчиво:

– Что за программа?

– Не программа, – ответил я раздраженно. – Только идеи!.. Кому, как не вам, знать разницу между экономистами-теоретиками и практиками? Есть нобелевские лауреаты, чьими программами можно повосхищаться и положить на полку, ибо не сработают нигде, есть программы, которые сработают в Германии, но не в России. К примеру, есть программа, что если пойти на околицу села и выкопать яму, то появится колодец, из которого все село будет черпать чистую воду, а выкопавший – получит деньги. Немец пойдет на околицу и выкопает. Итальянец покопает, в полдень ляжет поспать, жара, а вечерком докопает. Или завтра утром. Француз в поисках лопаты зайдет к жене соседа. Если и вспомнит о колодце, то к утру. Но все же выкопает. А русский начнет копать, потом задумается о смысле жизни, сядет покурить, потом сочтет, что зачем рыть ямы, когда до реки рукой подать?.. Я к тому, что не все идеи применимы везде одинаково…

Они слушали, кивали. Коган смотрел понимающе, даже уважительно. Кречет прервал нетерпеливо:

– Пококетничали, а теперь за работу. Скажу сразу, что почти все работы Виктора Александровича касались только России, а характер русских учитывался в первую очередь. Так что, друзья мои, для кого-то это будет неожиданностью, но мы в своей политике будем придерживаться… или хотя бы учитывать характер работ Виктора Александровича.

– Не наломайте дров, – предостерег я угрюмо, – я ведь не политик, только теоретик! Как сказал еще Толстой: было гладко на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить… Но если начинать с моих работ, то время, надо признать, самое благоприятное. В стране такой разор, разброд, такое падение нравов и угнетенное состояние духа, что лучшей почвы для настоящих реформ и придумать трудно. Наш господин президент уже распорядился насчет равных прав православия и ислама по всей территории России, но подкрепить это надо массовым изданием лучших книг о Востоке, Сказок 1001 ночи, отдельными изданиями про Синдбада, Али-Бабу и сорок разбойников, про Гарун аль-Рашида.

– Тогда уж и Коран массовым тиражом, – сказал Коган язвительно.

Кречет кивнул:

– Прекрасная идея, Сруль Израилевич! В хорошем издании, понятном переводе… даже пересказе, если надо. Понимаю, это будет уже не Коран, но его можно сам по себе, а толкования к нему – отдельно.

На него смотрели еще неверяще. Сердце мое стискивалось, они все еще не понимали, что задумано.

Яузов громыхнул:

– Тогда уж и «Шах-наме»! В детстве зачитывался. Все восемь томов чуть ли не наизусть… До сих пор всех богатырей помню, воинские походы, сражения, захваты чужих земель, построения для атаки и для защиты. Потому и пошел в армию, что все эти Рустамы да Сиявуши из головы не выходили.

– Все, что ценное, – сказал я, – но главное, что уже привычное. Синдбад или Али-Баба свой в доску, а не какой-то там араб. Точно так же Рустам – это богатырь, а не азер. Так, постепенно…

Коган ахнул:

– Простите… но это же получается, что мы стремительно сближаемся с Востоком? Точнее, делаем навстречу гигантский шаг в той области, которой никогда не поступались? Не так, как с Хусейном или Насером, а… просто боюсь выговорить!

Все ожидающе смотрели на Кречета. Тот исподлобья наблюдал за министрами. Видя, что никто больше слова не выронит, пока он не даст указания, проговорил медленно, рокочуще:

– Да, сближаемся. Все века, воюя с западными странами, где-то в глубине души все же считали их союзниками. В чем-то главном. Скажем, все христиане. Потому в союзе с Францией били Германию, в союзе с Германией били Францию, много раз воевали против Англии, а вместе с Англией против Польши, а с Польшей били шведов… дескать, семейные разборки европейцев! Но всегда и во все века Восток рассматривали как противника. Начиная с хазар, печенегов и половцев, затем войны с Турцией и прочим исламским миром. А если иной раз и продавали ракеты или танки Саддаму Хусейну, то лишь для того, чтобы уесть Америку, которая все же всегда была ближе по духу.

Он сделал паузу, обвел всех горящими глазами. Яузов спросил медленно:

– Что же изменилось… на ваш взгляд?

Кречет пропустил выпад мимо ушей:

– Весь мир изменился. Американцы, которые и раньше не знали рыцарской чести, теперь же вовсе, превратившись в сытых и толстых, трясутся от ужаса перед экологически недостаточно чистыми продуктами. Их девиз: «Не будь героем!» От ужаса, что могут прищемить пальчик, они предадут и США, и конституцию, и мать родную. А исламский мир, как сказал очень верно наш Павел Викторович, словно в укор нам, сохранил и слово чести, и гордость, и достоинство. Не все еще понимают позорную и страшную истину: не мы снисходим до общения с ними, а надо радоваться, что они все еще не отворачиваются от нас!

Лица мрачнели, только Яузов надувался и грозно сверкал глазами. Будь мы на пару веков в прошлом, его рука искала бы на поясе меч. Или пистоль.

Коган спросил напряженно:

– Но культурный прорыв… он не сам по себе?

– А как вы думаете? – ответил Кречет вопросом на вопрос.

Коган замялся:

– Да, Восток давно не верблюды в пустыне. Синдбад – это не мое дело, мне ближе Али-Баба… вернее, его пещера. Хорошо бы, чтобы ваш шажок был тем самым! «Сим-сим» или «Сезам», как говорят в народе…

Кречет удивился:

– А как вы думаете? Нам нужны инвестиции или нет?

Он коротко взглянул в мою сторону. Я упорно смотрел в окно. Я-то знал, что дело вовсе не в инвестициях. Но то, что задумал Кречет, настолько огромно и страшно, что ни за что не хотел бы оказаться на его месте.

ГЛАВА 18

Мы еще дважды перекусили, один раз довольно основательно, в столовой. Там ради неурочного дня поработали лучшие мастера, из каких только ресторанов их и пригласили. Даже худой, как червяк, Коган раздулся, как Краснохарев, а сам Краснохарев сопел и отдувался, как Яузов.

Что из лакомого не съели, за нами отнесли в кабинет. Коган заявил, что приложит все усилия, чтобы остаться в правительстве и дальше, даже подарочное издание Корана купит, чтобы сделать президенту приятное. Все посмеялись, тут же забыли, но у меня в груди остался неприятный холодок. Насколько далеко министр финансов просчитывает ходы Кречета? Все они шутят, общаются непринужденно, с ходу приняв угодную всесильному президенту манеру, но за этими добродушными рожами скрываются мощные мозги, а в безобидных шуточках иной раз смысл очень даже зловещий…

В кабинет Кречета часто заходил то один, то другой из помощников. Неслышные, как тени, они либо молча клали перед ним очередную бумагу, либо что-то нашептывали на ушко, стараясь ни на кого не смотреть.

Одну такую бумажку Кречет люто швырнул на середину стола:

– Все-таки… Все-таки они решились!

Яузов словно почувствовал, что спросить надо именно ему:

– На что?

– В районе Евпатории высадился совместный десант войск США и Украины. Как сказано: для отработки боевых действий против возможного противника!

Я почувствовал, как в комнате повеяло холодом. На Яузова можно было не смотреть: шерсть дыбом, из горла рвется волчье рычание, на пальцах вместо ногтей появляются когти, но даже Коломиец и, что удивительнее, Коган зло нахмурился, потер ладонью лоб. Двойное или не двойное гражданство, но он уязвлен, что на страну, где он живет, кто-то нападает или готовится напасть.

В мертвой тишине послышался его тяжелый вздох. Кречет раздраженно бросил:

– Вам что-то не нравится?

– Если это не вы подстроили, – проговорил Коган несчастливым голосом, – если это не вы…

– Что я мог подстроить?

– Ну, как-то подтолкнуть этих идиотов на такие учения у наших границ. В этом случае на них только половина вины… Но если сами додумались до такой опасной глупости…

Кречет буркнул:

– Спасибо. Но вы все же переоцениваете как меня, так и нашу разведку там, за бугром.

– Тогда, – сказал Коган, – я не просто согласен с вашими несколько бредовыми идеями. Похоже, их бред еще опаснее.

Лица остальных были настолько одинаковыми, что я подумал невольно, что НАТО не смогло бы поднести лучший подарок Кречету. Из разношерстной команды, раздираемой страхом за свое сытое будущее, как-то разом образовалась команда, оскалившая зубы в сторону надвигающихся танков Запада.

– Для совместных действий, – повторил Коломиец несчастливым голосом. – Против возможного противника… Нет, в это трудно поверить!

– Хохол нэ повирэ, покы нэ помацве, – буркнул Кречет. – Слетайте на свою родину, пощупайте американские танки!.. Ладно, ребята, давайте заканчивать. Уже стемнело, еще дорогу не отыщете, опять я виноват…

Он встал первым, но я видел, что после нашего ухода будет ломать голову над нелегкими проблемами. Министры поднимались до странности нехотя, словно за плечами был не тяжкий рабочий день, а так, легкий теннисный матч с президентом.

Мы уже были у дверей, когда вошел очередной помощник в настолько безукоризненном костюме, что его лица не запомнил бы даже лучший в мире фотоаппарат.

– Господин президент…

Кречет брезгливо просмотрел донесение:

– Столб Роду?.. Языческое капище?..

– Так точно, господин президент.

– Где?

– Планируют капище построить в районе Тверской. Между Тверской и Пушкинской. Там присмотрели широкий двор… По нашим данным, окрестные домоуправления закрыли глаза, получив некоторые суммы.

– Откуда у них такие деньги? – спросил Кречет недоверчиво. – Безобидные придурки, их ни одна партия поддерживать не будет, ни один банк, ни одно общество. Проверили?

– Да, господин президент. Пожертвования! У них гораздо больше сторонников, чем предполагалось. Движение язычников набирает силу угрожающе быстро.

Кречет в задумчивости покусал губу. Я снова ощутил, что его острые глаза отыскали меня даже за спинами министров. Хуже того, это заметили и другие. Но если Коган вроде бы равнодушно скользнул взглядом, после которого у меня осталось ощущение, что по лицу задела хвостом большая мокрая рыба, то Яузов уставился неотрывно, словно сверлил меня двумя острыми штопорами.

– Пусть, – сказал Кречет наконец. – Это решится само.

Скрытый смысл понял только я, остальные переглядывались, Коломиец сказал осторожно:

– Я слышал об этих чудаках. Но больно много воли им давать нельзя.

– Почему?

– Ну, во-первых, церковь будет против…

– А что церковь? Хочет, чтобы я делал их работу? Палкой власти разрушил капище, а народ загнал в церковь? Да и ничего не получится у наших язычников. Духа не хватит.

– Да и… как бы это сказать… Мировое сообщество будет шокировано…

Кречет пренебрежительно отмахнулся:

– Плевать. Тем более что никакого мирового сообщества нет. По крайней мере в вопросах религии. Или вы мировым сообществом считаете одни США, а весь мусульманский мир, к примеру, вне такого сообщества? Или Япония?

Коломиец пробормотал, несколько сбитый с толку чересчур быстрыми переходами:

– При чем здесь Япония?..

– А при том, что там как раз язычество. Ну да, с точки зрения христианства. У японцев своя древняя религия… синтоизм, кажется. Свои японские боги, как у нас были свои русские – Перун, Ярило, Сварог, еще какие-то, не упомню… По домам, ребята! По домам.

В приемной министры начали разбиваться по интересам, Кречет вышел провожать, как радушный хозяин. Бумажка все еще белела между пальцами. Он морщил лоб:

– Казанов, Казанов… Лидер движения русских язычников – Казанов… Что-то имя знакомое… А, то был Казанова! Писатель, авантюрист, которого почему-то знают только как бабника. А этот Казанов… Он что, татарин?

Вопрос был к помощнику, тот краснел и бледнел, не зная, как ответить, а Коломиец, все-таки это касалось больше Министерства культуры, удивился:

– Почему вдруг?

– Казан, – пояснил Кречет. – Будто не знаю, что казаны к нам пришли от татар.

Помощник наконец понял, что от него хотят, быстро вытащил из нагрудного кармана смятый явно за ненадобностью листок, двумя руками, как драгоценный меч, подал Кречету, только что колено не преклонил.

Тот быстро пробежал глазами, отшатнулся. На суровом лице медленно проступила усмешка. Это было так, словно попыталась улыбнуться гранитная стена.

– Справка по этому Казанове, – сказал он медленно, в голосе все еще оставалось недоверие. – Дорогой, ты не мог ошибиться?

– Трижды проверял, – поклялся помощник.

Мы топтались в дверях, не уходили, заинтересованно ждали. Кречет нехорошо улыбнулся:

– Когда этому деятелю исполнилось шестнадцать, он при получении паспорта одну буковку в анкете подправил… всего одну!.. «г» заменил на «з». Когда лет через десять обнаружилось, он оправдывался, что с такой фамилией оказалось легче поступить в университет. Поверили, больше об этом не вспоминали. Так и остался Казановым.

Яузов тихонько хрюкнул, потом затрясся всем телом, захихикал мелким противным смешком, лицо побагровело, мы все начали улыбаться, а Яузов в изнеможении плюхнулся на стул у двери, лицо стало кисло-сладким, знаками умолял пощадить, а то сейчас кончится…

Коган молчал, в глазах было веселое восхищение. Краснохарев проворчал непонимающе:

– Да как же так?.. Опять Коган… Когда он успевает? Теперь уже во главе русских язычников… В борьбе за истинную веру?

Кречет сказал невинно:

– Христа распяли, ладно – их внутреннее дело. Но язычники…

– А теперь хотят и его учение искоренить, – предположил тихий Усачев. – Странный какой-то сионистский заговор.

Я боялся, что головы повернутся в мою сторону. Так и случилось, и от ожидания скорых неприятностей мороз пошел по коже. Стараясь выглядеть тоже беспечным и веселым, я развел руками:

– Почему нет?.. Христианская церковь – враг иудаизма. Православие попортило крови иудеям больше, чем все цари и генсеки, вместе взятые. Но, полагаю, дело не обязательно в этом.

– А в чем?

– Когда в прошлом веке наши патриоты разглагольствовали о судьбах Отчизны, о великой русской душе, раздираясь в мучительных сомнениях, что же им больше жаждется: конституции или севрюжины с хреном, один жид пархатый ездил по Северу, забирался в самые дальние глухие деревушки, отрезанные от мира, выпытывал у стариков старинные русские сказания, былины, поговорки… Вернувшись в Петербург, издавал былины, а все собранные сказки – около пяти тысяч штук! – подарил Афанасьеву, тоже собирателю, но только сказок. Так из года в год ездил, собирал, публиковал. Никто не собрал древних русских былин и сказаний больше, чем он, Гильфердинг. Записывал все, что еще оставалось в памяти древнейших стариков, спасал древнее русское наследие. Так и замерз где-то в лютую метель. Так что благодаря этому жидяре, Гильфердинг его фамилия, у нас сохранилась большая часть русских былин, что иначе была бы безвозвратно потеряна. Полагаю, что этот Казанов никем не прикидывается.

– Но почему? – не понял Краснохарев. – Почему?

– Сионистский заговор, – объяснил Кречет серьезно.

Я покосился на Когана, тот молчал, отводил глаза. Кречет тоже бросил быстрый взгляд на министра финансов, взял Краснохарева за плечи и вытолкал в двери:

– Казанов так Казанов, язычники так язычники… Пока ни моей головы, ни моей задницы не требуют – черт с ними. Лишь бы налоги платили.

Когда я вставлял ключ в замочную скважину, телефон подпрыгивал от истошных звонков. С той стороны в дверь знакомо бухнуло. Хрюка скреблась и верещала, когда я приоткрыл дверь, бросилась на грудь, как мелкая прыгучая болонка.

– Не понимаю, – сказал я, – чего к тебе цепляются? Толстая, мордастая… Во-первых, ты не толстая, а аппетитно полненькая. Во-вторых, Анна Каренина тоже была полной, как и Гамлет, но дураки постановщики обязательно выбирают на их роли тощих и заморенных манекенщиц и… э-э… манекенщиков. А ты – настоящая!

Она повиляла хвостиком, преданно глядя в глаза. Мол, ты тоже настоящий, дай фролик.

Телефон зазвонил снова. Снова выждал до третьего звонка:

– Алло?

Из трубки донеслось:

– Виктор Александрович?..

– Вы забыли назваться, – ответил я сухо. На табло пробежали прочерки вместо номера звонящего. Либо кто-то звонит из автомата, либо не желает, чтобы его номер высветился на моем определителе.

На том конце мужской голос сказал поспешно:

– О, простите великодушно!.. Наша, знаете ли, национальная черта. Особенно обидно для нас, кто стоит на возрождении нравственности, порядочности, что обязательно включает в себя правила поведения, этикета… Вас беспокоят из Высшего Дворянского Собрания. Меня зовут Аркадий Аркадьевич, я ответственный секретарь нашего общества, мы бдим и радеем о возрождении нравственности…