Текст книги "Князь Рус"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Одно перо, колыхаясь в воздухе, медленно опустилось на колоду. В толпе пошел оживленный говор. Перо скользнуло по залитому кровью лезвию меча, прилипло. Гойтосир вскинул кулаки, потряс в победном жесте. Гул в толпе стал гуще. Гойтосир повернулся к неподвижным братьям, вскричал ликующе и страшно:

– Жертва принята!

Лех вскричал с такой торопливостью, что голос сорвался на щенячий визг:

– Что?.. Что сказали боги?

Волхв торжественно воздел руки, заговорил громко и властно, но Чех и Рус, зная его хорошо, уловили в голосе волхва нотку удивления:

– Твое… племя… не сгинет!

Вздох облегчения вырвался из груди Леха. Он едва не подпрыгнул, щеки порозовели. Огромные ладони были прижаты к груди, как у ребенка, что выпрашивает лакомство.

– А еще?.. Что еще?

– Боги говорят, – продолжил Гойтосир мощным голосом, дабы услышали все собравшиеся, и голов уже рябило море, – что путь твой будет велик и горд!.. Ты найдешь обетованные земли, где земля настолько жирна, что из нее можно давить масло. Трава там сочная и сладкая, в реках тесно от рыбы, стаи жирных гусей не боятся человека, ибо никогда не зрели людев… Олени будут подходить к вам и брать хлеб из ваших рук, а непуганые птицы садиться вам на плечи.

Народ радостно загудел. Родня Леха кричала и била рукоятями топоров в щиты, дудела в трембиты. Лех слушал в радостном нетерпении и, не выдержав, перебил:

– А люди, люди!.. Что будет с нами?

– Великая дорога, – сказал Гойтосир медленно и торжественно, – великая… Но я говорю не о той, что предстоит проделать верхом на колесах и в повозках. Это закончится скоро. Отныне и навеки! Я говорю о великом пути твоего отряда, что станет племенем, а потом народом… Великим народом!

За очерченным кругом раздались исступленные крики. Измученные люди потрясали оружием, подбрасывали шапки, били рукоятями топоров и палиц в щиты. Хрипло и страшно ревели испуганные шумом волы, ржали кони.

– Мы будем жить, – вскрикнул Лех. – Мы будем жить!

Глаза Гойтосира остро блеснули:

– И не только, Лех. И не только.

Лех дрожал, сердце от волнения едва не разламывало грудь, дыхание вырывалось хриплое, горячее. Он переступал с ноги на ногу, надо что-то делать, иначе его разорвет на части.

– Слава богам! – вскрикнул он страстно. – Слава!.. Мы создадим то, о чем мечтает каждый вождь. Мы совершим!.. Мы сделаем! Мы сумеем…

Его трясло, с губ срывались бессвязные слова, крики, бормотание, но Чех и Рус, да и не только они, хорошо знали, что говорит Лех. Каждый вождь или сын вождя, а то и просто сильный духом мужчина, мечтает взять несколько женщин и уйти на незанятые земли, чтобы там наплодить новое племя, дать им с самого начала свои законы и правила жизни, которые сделают его племя самым великим и славным из всех племен, а потом и из всех народов земли.

Новые народы именно так и возникают, когда какая-то семья бежит от преследований в дремучие леса, непроходимые болота или бескрайние степи, а потом спустя время – кто его считает? – оттуда выходит неведомое племя могучих и свирепых людей, нападает, убивает и захватывает земли, побивает высланные против них отряды и войска, утверждает и расширяет свою власть, и вот уже великие государства в тревоге и страхе шлют посольства, умоляют о дружбе, предлагают тцарских дочерей в жены и наложницы, а сыновей – в заложники…

Гойтосир повернулся к Чеху и Русу. Узкие губы сжались, он несколько мгновений рассматривал братьев. В толпе стало мертвенно-тихо, каждый затаил дыхание.

– Теперь боги скажут слово Чеху, – изрек Гойтосир медленно. – А что изрекут, того не смогут отменить ни они сами, ни… чужие.

Рус переступал с ноги на ногу. Солнце жгло голову, но между лопатками было холодно, будто приложили лезвие ножа. Среди толпы он постоянно вычленял бледное взволнованное лицо Ис. Она не отрывала от него больших темных глаз, иногда вскидывала руку, пальцы шевелились, и он чувствовал, как от их кончиков струится тепло.

Глава 13

Солнце поднялось в самый зенит, затем неспешно сползло к закату, небо окрасилось в багровые тона, а знака от богов все не было. Вокруг капища уже полыхали костры, люди ставили котлы с водой, жарили мясо, далеко не уходили, ждали.

Чех высился у ограды как свежеотесанный столб из дуба. Недвижимый, широкий, он стоял, сложив могучие руки на груди. Лицо было недвижимым, глаза из-под приспущенных век смотрели прямо. Он выглядел бесстрастным, даже Русу иногда так казалось, но в другие моменты замечал либо напряженные, как для боя, плечи, либо сжатые губы, либо старший брат спохватывался и приклеивал к губам лишнюю сейчас легкую улыбку.

Лех успел несколько раз отлучиться, возвращался чуть хмельной, счастливый, рот до ушей, жадно спрашивал:

– Ну как?

– Никак, – отвечал Рус, а Чех хранил молчание.

– Я сейчас приду, – отвечал Лех и снова исчезал.

Солнце зависло над темным краем земли, Лех прибежал, с разбега налетел на Руса, ухватился, чтобы не упасть:

– Все еще?..

– Все еще, – ответил Рус убито.

Лех стиснул его за плечи:

– Жди. Еще наше счастье не померло. И мы у богов не лишние на свете!

Но голос звучал виновато. Боги уже сказали, что он не лишний. Еще как не лишний!

Рядом раздался шумный вздох. Это Чех, забывшись, на миг расслабил мышцы груди, а в глазах его, устремленных на запад, промелькнуло голодное затравленное выражение. Солнце, главный бог скифов, коснулось темного края, а знамения все нет. Как и Русу. Что хотели сказать боги? Что ему оставаться здесь? На развилке?

Он покосился на Руса. У того лицо вовсе жалкое.

Внезапно не крик, а общий вздох всколыхнул вечерний воздух. Только краешек солнца выглядывал из-за виднокрая, но вдруг оттуда протянулся багровый луч, ударил о лезвие топора с такой силой, что разбрызнулись искры, кроваво-красные, больно ударили по напряженным глазам.

И все увидели, как пурпурный луч, отразившись от лезвия, указал исчезающим в сумерках острием на запад. Прямо вдоль правой дороги.

Гойтосир не успел раскрыть рот, как солнце вспыхнуло напоследок и опустилось, лучик исчез, и лезвие топора снова блестело холодно и загадочно.

– Боги сказали, – выдохнул он с великим облегчением. – Боги указали путь…

Чех развел скованные страхом плечи, вздохнул так, что воздух перед ним пошел коловоротом, закружил листочки. Бледность ушла с лица, он выпрямился во весь исполинский рост уверенного в себе вождя.

– Что ждет меня там?

Голос его прогремел сильно и мощно. Что бы там ни рекли боги, но они откликнулись. Они видят его… и его людей.

Гойтосир воздел руки к небу. Лицо было бледное, с утра на ногах, во рту ни крошки, но губы шептали хвалу богам-прародителям.

– Победа, – сказал он, голос сорвался, и Гойтосир повторил громче: – Победа!!! Да, она будет кровавой, боги это сказали ясно. Но ты приведешь людей в благодатные земли, где воцарятся мир и счастье. Кровь будет литься только на кордонах, но не в самом царстве… Да, у тебя будет великое царство. А люди, что пойдут за тобой, будут зваться чехами! И не запятнают они имени своего, а доблесть и мудрость пронесут в веках.

Чех, всегда могучий, невозмутимый как вол и непоколебимый словно горы, шатнулся. Все видели, как он побледнел, затем вождь на глазах воинов и волхвов рухнул коленями в пыль, воздел руки к небу:

– О, повтори! Повтори, что ты сказал!

В голосе его стоял задушенный крик загнанного зверя, который внезапно увидел надежду на спасение. Народ застыл в благоговейной тиши, чувствовалось присутствие богов. В груди каждого волнение нарастало так бурно, что даже мужчины едва удерживали недвижимыми лица. Их губы вздрагивали, глаза влажно блестели, а женщины уже плакали от великого облегчения за их спинами.

– Это не я сказал, – ответил Гойтосир сурово. – Это рекли боги. Быть твоему народу отныне и вовеки. Боги любят семя Пана. Ведь уже две ветви пойдут в рост, дадут новые побеги и семена!.. Скифам быть, не исчезнуть, как уже канули в небытие многие народы, удивлявшие мир могуществом и богатством, мудростью и численностью!

Голос волхва дрожал. На глазах выступили слезы. Чех внезапно заплакал, раскинул руки:

– Род! Отец наш!.. Ты дал мне все… и больше, что может восхотеть человек.

Его подняли под руки, он шатался, губы дрожали, растерянно-счастливая улыбка не покидала его мужественное, а теперь почти детское лицо. Люди всхлипывали, счастливые, на их лицах была любовь к старшему сыну тцара Пана, не по годам взрослому и матерому, взвалившему на свои плечи всю тяжесть Исхода, мужественному, как истинный сын Скифа, и мудрому, как убеленный сединами волхв.

– Чех, – слышались голоса, – ты заслужил!

– А кому ж еще?

– Ты и должен…

– Сверху видно все…

– Боги молчат долго, но правду зрят!

– По правде боги судят, по правде…

И тут, Рус этого никогда не забудет, Чех на вершине счастья и славы внезапно забеспокоился, высвободился из обнимающих рук. На лицо набежала тревога, глаза снова стали привычно озабоченными:

– А что же Рус? Неужто боги забыли о моем младшем брате?

Все повернулись к забытому Русу. Тот стоял несчастный, осунувшийся, словно вылез из холодной воды, губы дрожали. В глазах была мольба.

Гойтосир сказал сухо:

– Боги знают, что делают.

– Но ты истолковываешь их деяния, – сказал Чех настойчиво. – Не может быть, чтобы боги ничего ему не сказали.

– Чех, – сказал Гойтосир предостерегающе. – Пути богов неисповедимы.

– Но ты же стараешься их познать?

– А тебе всегда удается познать людей?

Чех стиснул зубы. Сейчас, когда его судьба наконец решилась, в груди разрасталась нестерпимая боль за младшего. Всегда у него все наперекосяк: под старшими лед только трещал, а под Русом ломался, яблоки падали на Чеха с Лехом, а шишки – на Руса. Но раньше братья были рядом – из полыньи вытащат, яблоками поделятся…

Небо быстро темнело, высыпали яркие звезды, а за ними споро выступала мелочь, даже не звезды, а так, осколочки, а то и вовсе звездная пыль. Узенький серпик молодой луны едва-едва проглянул из черноты.

Костры взметнулись с новой силой. В огонь швыряли охапки хвороста, что запасли на три ночи вперед. Под веселый треск сучьев зазвенели удалые песни, земля задрожала под ударами тяжелых сапог: танцевали зажигательное коло.

У капища остались только братья, их бояре и богатыри, два волхва да самые любопытные, жаждущие узнать, что же решат братья.

Рус вдруг ощутил в ушах звон, голова стала удивительно легкой, а мир пошатнулся. Перед глазами было темно, ни звезд, ни костров, и страх как раскаленный нож вонзился в сердце: это в нем, это его душа расстается с телом!

Пересилив себя, он тряхнул головой, очищая взор. Тут же со всех сторон в голову ворвался гул голосов, радостные крики, песни, земля гремит и вздрагивает под пляшущими коло. Воздух сухой и горячий, костры трещат повсюду, народ ликует после изнурительного бегства…

В кольце камней одиноко темнела дубовая колода. После того как Лех забрал свой длинный меч, а потом и Чех унес топор, его палица выглядела совсем сиротливо и нелепо. Рус стиснул зубы, повернулся спиной и шагнул прочь. Далеко в свете костра виднелась верхушка его шатра. Там Ис, ее ласковые руки обнимут, утешат…

Он сделал только шаг, когда за плечо ухватила сильная рука. Обернулся, на него в упор смотрела Ис. Ее черные глаза полыхали гневом. Она убрала руку, и Рус невольно посмотрел на свое плечо, то ли проверяя, не остались ли следы от тоненьких и непривычно сильных пальцев, то ли не веря, что это она ухватила с такой силой.

– Рус, – сказала она сдавленным голосом, – что с тобой? Куда собрался?

– Все, – ответил он мертвым голосом, – солнце зашло…

– Ну и что?

– Солнце зашло, – повторил он хрипло. – Гадание закончено.

– Но жизнь не кончена, – возразила она. – Вон взошла луна! Посмотри, сколько звезд!

Небо жутко и загадочно смотрело мириадами огненных глаз. Звезд высыпало, как никогда, много, холодных и горячих, голубых, синих, красных, даже зеленых. Все небо усеяли звезды, Рус ощутил дрожь, ибо все они молча и требовательно смотрели только на него.

– Что я могу? – сказал он в отчаянии.

Она загораживала дорогу, он попробовал ее отстранить, но она лишь качнулась и снова встала на дороге. В темных глазах прыгали искры, по лицу плясали блики от костров. Ее губы были плотно сжаты, как и кулаки.

– Что я могу? – повторил он подавленно. – Ис, все кончено. Все кончено…

– Нет, – сказала она настойчиво. – Надо драться до конца. Надо выжить… А если не хочешь просто выжить, то где же твой девиз умереть красиво? Сейчас никакой красивой смерти не будет. При таком ликовании она пройдет незамеченной. Ты должен что-то делать, Рус!

Он поднял голову. По всему полю полыхали такие костры, словно скифы вознамерились сжечь все деревья, кусты и траву по всему белому свету, а пламенем хотели поджечь небеса. Песни и пляски гремели всюду, то и дело кто-нибудь вскакивал на коня и уносился от восторга в степь, чтобы не топтать копытами народ.

Ее тонкие руки повернули его, он сопротивлялся нехотя, подталкивали в спину. Он сам ощутил, как шаги его становятся шире. Когда в оранжево-красном пламени костров блеснули белые камни ограды, он перемахнул с разбега, пробежал до жертвенного камня, оглянулся.

Ис осталась по ту сторону камней. Женщинам не дозволено входить в капище, но и на таком расстоянии он чувствовал ее любовь, ее боль и тревогу. Бледное лицо было повернуто к нему, а ладони она в немой мольбе и требовании прижала к груди. Вместо глаз он видел только темные впадины на ее лице, но чувствовал, как она следит за каждым его движением.

Стыд и гнев нахлынули с такой мощью, что голова едва не взорвалась от прилива крови. Не помня себя он подхватил с колоды свою боевую палицу, довольно лежать и выпрашивать, вспрыгнул на камень, подошвы чавкнули в пролитой крови жертв.

– Это я, Рус! – вскрикнул он люто.

Страшный нечеловеческий крик пронесся над долиной, разметал высокое пламя костров, заставил коней прижать боязливо уши, а каждый из людей вздрогнул, ощутив присутствие мощи, что выше людской. Все видели, как в самой середине капища, стоя на жертвенном камне, человек в звериной шкуре вскинул руку с зажатой в ладони рукоятью палицы. Подсвеченный снизу багровым пламенем костра, он сам казался богом огня, свирепым и залитым огненной кровью.

Разом стихли песни, умолк топот. Все остолбенело смотрели на него, начали приближаться, как зачарованные взглядом змеи жабы. Остановились вокруг белой ограды из камней, Рус видел одинаковые бледные лица с пляшущими на них красными бликами.

– Я – Рус! – повторил он мощно, но в груди были холод и отчаяние. – Я ваш сын, боги скифов!.. Есть ли у вас что-то для меня? Если не будет знака, то, клянусь, жить мне незачем. Я брошусь на меч, и это будет жертва, чтобы дорога у братьев была гладкой. Но если и моя душа не лишняя на свете – дайте знак!

В мертвой тиши слышно было, как вдали слабо фыркнул конь. В костре за спинами людей лопнул сучок, и сразу трое мужчин подпрыгнули, как испуганные дети. Тишина была как натянутая до предела тетива, как замерший крик на краю пропасти.

Подошли и встали у края ограды Чех и Лех. Мелькнула серебряная голова Гойтосира, бледное лицо было гневным. Он прошел между камнями, шаг его был упруг, посох глубоко вонзался в землю. Глаза не отрывались от Руса, что топтался ногами по ныне священному камню.

Прямо за оградой, поставив ногу на валун, высился Бугай, в красном свете огня особенно страшный и огромный. В трех шагах так же могуче возвышалась Моряна, ее глаза, как Бугая, смотрели с сочувствием. Рядом застыл Буська, кулачки прижал к груди, как Ис, что стояла неподалеку.

Лишь возле нее была пустота, женщины все еще избегали к ней притрагиваться.

Гойтосир крикнул на ходу:

– Слезь!.. Слезай сейчас же!

– Я требую знака, – бросил Рус. В груди была тоска и горечь безнадежности. – Я хочу знать…

Гойтосир подошел вплотную, ухватил за ногу:

– Слезай, пока боги не поразили молнией!

Рус вскинул обе руки, потряс ими, палица выглядела особенно страшной, подсвеченная снизу оранжевым огнем, крикнул в последний раз так страшно, что в горле что-то лопнуло, хлестнуло болью, стало горячо:

– Скиф!.. Я – сын твой!

Палица его тыкалась в небо, задевая звезды, и внезапно там в черноте заблестела звезда, которой раньше не было. Блеск усиливался, на черном небосводе звезда заполыхала так ярко, что затмевала все созвездие, начала двигаться, все разгораясь, и вот уже страшная хвостатая звезда несется через черное небо, пожирает неподвижные огоньки, поглощает их блеск, за нею тянется расширяющийся след, призрачный и страшный, только самые яркие звезды просвечивают, а эта мчится все быстрее и быстрее, вот уже на середине неба, склоняется ниже, ускоряется, разгораясь до немыслимой яркости – стали видны бледные, как у мертвецов, лица, все смотрели со страхом, – и вот уже устремилась к черной земле…

За виднокраем вспыхнуло, черная полоса на миг озарилась светом. Потом погасло, лишь чуть погодя донесся слабый удар, толчок, будто звезда ударилась о камни.

Страшную тишину нарушил чей-то крик:

– На север… Она указала на север!

Гойтосир застыл, посох его без сил уткнулся в землю. За оградой все так же мертвенно белели испуганные и потрясенные лица. Только одно сразу вспыхнуло радостью, а сжатые на груди кулачки опустились.

Рус спрыгнул на землю. Его трясло, в горле стало солено, он сглотнул кровь и понял, что, похоже, в ярости и отчаянии порвал внутренние жилы.

– Что вещает… – Он поперхнулся, проглотил боль, упрямо сказал хриплым, сорванным голосом:

– Что вещает эта необычная звезда?

Гойтосир прошептал едва слышно:

– Тебе… на север.

– Это я знаю. Что предрекает? Ты же сказал, что ждет Чеха и Леха?

В молчании Гойтосир попятился. В глазах был ужас. Вытянутая рука упала, он боялся прикоснуться к младшему брату Чеха. Рус, еще не чувствуя беды, пошел к ограде, и народ с той стороны уже шарахнулся в стороны, давая дорогу человеку, который не просил у богов, а требовал.

Рус наконец заметил, что от него отступают, словно он уже проклят богами. Словно от него распространяется смерть. Словно хвостатая звезда означает большую и непоправимую беду.

– Что ждет меня? – закричал он в отчаянии. – Скажи, что ждет… пусть не меня, а тех несчастных, что рискнут пойти со мной?

Все отодвинулись еще. Гойтосир едва выдавил из перехваченного страхом горла:

– Тебе лучше не спрашивать. Наши боги – боги солнца. Мы истолковываем только их волю. А кто указал тебе дорогу?.. Мы не знаем. И что тебя ждет, никто не скажет. Твой путь темен, от воли богов не зависит.

А сбоку раздался простуженный голос волхва Корнилы:

– От воли богов, которых знаем.

Гойтосир раздраженно дернул плечом. Широкая ладонь упала на плечо Руса. Голос Чеха сказал тепло:

– Мужайся, брат.

Его почти силой увели бояре, примчался Лех, обнял Руса, тут же исчез, его теперь окружали старшие дружинники, волхвы, все чего-то требовали, протягивали руки, и Рус ощутил себя совсем одиноким и брошенным.

Глава 14

Вернувшись к шатру, он не стал даже входить вовнутрь, опустился на землю у порога. Тут же теплые руки охватили его плечи. Она прижалась сзади, теплая и нежная, тихий голос шепнул в самое ухо:

– Почему ты устрашился?

– Звезда, – прошептал он.

– Ты единственный из братьев… а может быть, из всех этих людей, кто любит смотреть на звездное небо. Ты знаешь звезды, как большие и малые, яркие и тусклые. Ты можешь называть их имена и рассказывать о них всю ночь напролет. Так почему же страшишься?

– Наши боги – солнечные боги, – ответил он с упрямой гордостью. – А звезды… это глаза ночи. Враждебной, злой. Ночью боги спят, а чернобоги властвуют над миром. В жизни все можно изменить… но нельзя менять богов!

Он сказал твердо, но внутри его трясло, он стискивал челюсти, чувствовал, что пальцы Ис улавливают, как вздрагивают его плечи.

– Позови Корнилу, – посоветовала она тихо.

– Зачем? Он волхв солнечных богов.

– Я заметила, что Корнило знает больше Гойтосира. Возможно, он знает и то, что богов меняют тоже. Наш народ однажды отказался от всех богов во имя одного, Единого. Ваш народ, как я слышала…

Он смутно удивился:

– От Корнилы?

– Нет-нет, – ответила она поспешно, с испугом, ее сердце заколотилось чаще, он чувствовал, но выспрашивать не стал. – Я… как-то слышала в детстве. В моем племени что-то помнили… Когда-то скифы поменяли богиню воды Дану на богиню огня Табити. А другая часть скифов вместо Даны взяла Апию, богиню земли. И другие народы тоже меняли богов. Просто жрецы, у вас это волхвы, делают вид, что боги всегда были только нынешние. Это важно для устоев да и для себя тоже. Чем больше приносят жертв, тем толще волхвы. Так что… Нет, я не то говорю, прости! Но ваше племя, которое стремится жить красиво, разве может страшиться звезд, которые так красивы?

Рус пробормотал:

– Красивы? Они прекрасны. И в них столько тайны.

– А богов люди меняют, – продолжала она настойчиво, – не из прихоти. И не просто так. А когда на чаше весов: быть народу или не быть. И когда старый бог защитить не может… или не хочет, – ищут нового.

Освещенное лунным светом и пламенем костров его лицо было все таким же мужественным, словно высеченным из гранита, но теперь она знала, сколько страха и смятения таится под гордой оболочкой. Рус смотрел неотрывно на север. Звезды помаргивали, подмигивали. Иные исчезали вовсе, но вскоре искрились и мерцали по-прежнему. Одна звезда неотрывно и упорно смотрела кровавым глазом. В ней чувствовалась недобрая сила.

– Звезда войны, – сказал он почтительно. – Звезда воинской славы, крови, пожаров!.. Веди нас в ночи, как днем ведет всесокрушающее солнце… Ис, нашими богами останутся солнечные боги. Но и с богами ночи мы враждовать… теперь не станем.

Он смутно чувствовал, что намечается какой-то поворот, но выразить в словах не сумел бы даже приблизительно. Это было ощущение зверя, который за десятки верст чувствует, как бескрайняя степь внезапно перейдет в такое же бескрайнее море.

– Пойдем, – сказал он. – Я не могу смотреть на веселье, где я лишний.

В шатре было пусто и сумрачно. Ис зажгла светильник, в воздухе потек горьковатый запах масла и душистых трав. Он без сил и мыслей опустился на ложе. Страстно хотелось снова стать маленьким, укрыться за надежной спиной если не громадного отца, то хотя бы любого из старших братьев.

Ис присела рядом, он по движению ее руки послушно сбросил волчовку и перевернулся на живот. Голос ее прозвучал настойчиво:

– Мужчины все жаждут получить случай показать себя. Вот он! Пользуйся.

Рус прошептал несчастливо:

– Да… но я мечтал получить его чуть позже. Не сейчас. Я не совсем… ну, понимаешь ли…

Она прервала ласково, но он удивился, слыша непривычную для ее журчащего голоса твердость:

– Даже ваши боги дают такой случай только раз в жизни.

Он ощетинился, сразу ощутив враждебность:

– Что ты знаешь про наших богов?

– Рус, все боги посылают человеку случай изменить жизнь… Но одни люди не замечают, другие робеют, отказываются, третьи готовы бы рискнуть, но попозже… Увы, случай дважды в одну и ту же дверь не стучится. Либо утром выйдешь из шатра уверенный и сильный, начнешь отдавать приказы… не важно какие: люди растеряны, подавлены и жаждут сильного пастыря… пастуха, по-вашему, который поведет к спасению… либо на бескнязье встанет кто-то от костра с воинами. Рус! Мужайся. Найди в себе силы.

Он долго лежал молча. Ис разминала ему спину, терла и встряхивала груды мышц, а он все молчал, хмурился, но вдруг она начала замечать, как его тело расслабляется, становится мягче. Спина покраснела, словно бы сердце и печень наконец перестали держать кровь в заточении.

Она услышала долгий вздох:

– Говорят, мужчины в нашем роду взрослеют быстро.

Ее тонкие пальцы скользнули по его мускулистому торсу, а голос задрожал от сдерживаемого смеха:

– Да, я это чувствую.

Степь гремела песнями, плясками. Звонко стучали конские копыта. На всех кострах жарились убитые лани, зайцы, дрофы. Воздух был наполнен бодрящим запахом гари и горячего пепла. Из повозок вытряхивали перепрелые шкуры, лоскутья одеял, все швырялось в очищающий огонь.

Сова пировал со своими людьми, когда неспешно подошел Гойтосир. Постоял, слушая песни, незаметно подал знак, что хотел бы переговорить без посторонних ушей. Сова передал по кругу бурдюк с вином, похлопал одного по плечу, другого шлепнул по спине, с трудом выбрался из развеселого, хохочущего стада, наступая на руки и ноги:

– Я скоро вернусь. Чтобы к моему возвращению здесь было пусто!

Хохоча, заверили, что и бурдюк сгрызут, что-то орали еще, но Сова уже не слышал, уходил вслед за верховным волхвом. Тот постукивал посохом, шагал медленно, зорко посматривал на пирующих. Веселились даже женщины и дети, каждый словно стряхнул с плеч тяжести и тревоги. Кое-где с визгом прыгали через костры, огонь задирал девкам подолы, высвечивал голые ноги до самых ягодиц. Прыгали и взявшись за руки, скрепляя союзы и дружбу, прыгали с воплями и песнями, на углях пеклись последние ломти мяса: завтра боги дадут день – дадут и добычу.

Сова чувствовал, что старый волхв оглядывает его придирчиво, нарочито молчит, вызывая на разговор, расспросы, но смолчал намеренно, только оглянулся на костер со своими людьми: не пора ли, мол, возвращаться.

Гойтосир сказал негромко:

– Ты окреп и оброс мясом… Верно ли говорят, что ты однажды был воеводой?

– Было дело, – ответил Сова сдержанно.

– Гм, – проронил волхв словно бы в задумчивости. – Что-то в тебе есть от вожака… Люди тебя слушаются. Даже наши.

– Когда как.

– Ладно-ладно. Ты видел, что выпало братьям?

Сова кивнул. Гойтосир помолчал, оба смотрели на море костров. Вся ночная долина расцвечена оранжевыми и красными огнями. Песни уже несутся отовсюду, и как бы ни устали после похода, но все пляшут, прыгают, веселятся, борются на руках и поясах.

– Что тебе велено сказать, – проронил Сова, – говори.

Гойтосир удивился:

– Мне? Велено? Я говорю от себя. Ты ведь тоже отдаешь наказы от себя, когда видишь, что так правильно? Племя разделилось, большая часть уходит с Чехом. С ним идут самые знающие, матерые, умелые. С ним уходят все волхвы.

Сова посмотрел в лицо старого волхва:

– И что же?

– Ты волен пойти с нами, – сказал Гойтосир неспешно. – Сильные да умелые нужны везде. Мы здесь перемешались, а на новых землях никто и не вспомнит, что ты и твои друзья – беглые из каменоломен. Все мы вольные скифы, все имеем право на счастье.

Возле ближайшего костра возникла возня, кто-то швырнул в огонь целую вязанку хвороста. Пламя на миг погасло, но вскоре взметнулось к небу, высокое и ревущее. Светлый в ночи дым победно понесся к звездам. Весь небосвод был устлан острыми немигающими глазами.

– Спасибо, – ответил Сова. – В самом деле, спасибо.

– Сказать, что идешь с нами?

– Ты знаешь, что я отвечу.

Гойтосир кивнул:

– Знаю.

– Так зачем же?

– Чтобы у тебя был выбор.

Сова покачал головой:

– Спасибо, что позвали. Понятно, я с Русом. И, я уверен, все беглые.

Гойтосир помолчал, а когда заговорил, в голосе было осуждение:

– Обижен? А разве Чех велел неверно? Если ты в самом деле был воеводой, то как бы поступил?

Сова подумал, повел плечами:

– Ты прав. Я тоже велел бы беглых оставить подыхать. А то и сам бы порубил их, ибо преступившие закон – есть преступившие, и жить им среди людей нездорово. Но кто спорит, что Чех лучший вождь, чем Рус?.. Однако пойдем за Русом потому, что теперь можем отплатить ему той же монетой.

– Вы попросту все сгинете, – сказал Гойтосир с неудовольствием.

– Да, но сперва сгинем мы, а Рус… Он успеет увидеть, что мы платим должок.

Гойтосир молчал, и Сова понял, что волхв больше ничего не спросит. Даже убийца и насильник, что вырвет кусок хлеба у нищего, ревностно блюдет мужской долг чести. Рус спас их от смерти, теперь их жизни принадлежат ему. Он сам никогда об этом не заикнется, иначе он стал бы не мужчиной, но они помнят сами, ибо тоже перестанут быть мужчинами, если забудут или сделают вид, что забыли. Человек живет недолго, а честь или его бесчестье переживают века, от позора он там переворачивается в могиле, а его дети клянут опозорившего род отца.

По ту сторону полога была пляска огней, пылающих факелов, топот ног, веселые вопли, смех, звучные шлепки по голым плечам и спинам. Пахло сладковатым дымом множества костров, пережаренного мяса, мужского пота.

В шатре же воздух был спертым, душным, жарким, но Рус все лежал, уставившись недвижимым взором вверх, где на толстом шесте было укреплено полотно шатра. Все же лучше обливаться потом, чем быть чужим на развеселом празднике, где его самого обделили.

Ис держалась тихо, как мышь. Ее ласковые сильные пальцы терли ему затылок, разминали спину, но губы разомкнула лишь далеко за полночь:

– Скоро утро. Тебе стоило бы выйти к костру. Все равно не спишь.

– Не хочу, – пробормотал он.

– От себя не скроешься, Рус. Костер в трех шагах от шатра. Там только твои друзья. Ты оскорбишь их, если не выйдешь.

Он покачал головой:

– Пусть зайдут сами.

– Нет, – сказала она непреклонно, – они не зайдут. Но костер совсем рядом. И там только твои друзья. Их немного, но они – друзья!

Она настойчиво теребила, подталкивала, тащила, и он в конце концов поднялся, качнулся к выходу. Лишь перед пологом заставил себя выпрямить спину, надел беспечную улыбку и отбросил полог в сторону.

Воздух показался чист и свеж, хотя сильно пахло разогретой смолой, горящим деревом, а ноги плясунов поднимали тучи пепла. Костры полыхали всюду, а возле ближайшего сидели люди, которые не пели и даже не пили. Негромко беседовали, но когда показался Рус, разговоры умолкли. Он ощутил себя на перекрестье взглядов. Потом один из мужчин, Бугай, приветственно помахал рукой:

– Рус! Не спится? Посиди с нами.

Вся степь была в огнях. Люди переходили от костра к костру, разговаривали, спорили, смеялись. Доносились взрывы хохота. Мелькали силуэты пляшущих. Среди поющих Рус узнал и звонкий голос Баюна. В красноватом свете Рус видел движущиеся фигуры танцоров коло, земля ритмично вздрагивала.

Перед шатром Руса полыхал костер. Подле огня сидели Сова, Буська, Моряна, Бугай. Все хмуро молчали, переглядывались искоса. Рус тоже сел молча, тупо смотрел в пляшущее пламя. Похоже, огонь тоже ликует, что уйдет с Чехом или Лехом.

Послышались шаги, из красного воздуха вынырнул Ерш. Бугай протянул ему бурдюк. Ерш отмахнулся:

– Уже из ушей льется.

Рус угрюмо смотрел, как дружинник сел между Бугаем и Совой, тупо удивляясь, почему эти люди сидят с ним, а не с его старшими братьями. Спросил сумрачно:

– Что там?

– Рус, – ответил Ерш, лицо его было, как никогда, серьезно, и эта серьезность послала дрожь по спине Руса, – тебе лучше не знать.

– Так плохо?

– Могло быть и хуже, да дальше уже некуда.