Текст книги "Главный бой"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 17

Ноздри поймали запах гари. Снежок тревожно фыркнул, но мчался как и мчался, почти как ветер, только оглядывался на кобылку Леси. Дорога в лесу протоптанная, обжитая, а сухостой собран на многие сажени от дороги. Толстые стволы мелькают по обеим сторонам, на одном Добрыня успел заметить цветную ленту: кто-то хотел стать таким же крепким, как этот дуб… или же чтобы отдали такому дубу.

Когда вылетели на простор, Леся вскрикнула от великой жалости. По ту сторону хлебного поля вздымались настолько высокие и черные столбы дыма, словно горели смолокурни, а не соломенные крыши трех селянских хат. Добрыня натянул поводья, окинул взором долину. Вдали синеет река, здесь метнула красивую петлю, и в той петле с этого берега зажат такой красивый город, что на миг перехватило дыхание. Помимо воды, город защищает высокий обрывистый берег, а с этой стороны широкую протоптанную дорогу перекрыла стена из толстых бревен.

Но сейчас ворота распахнуты, в город врываются всадники. В воздухе блестят крошечные топоры, Добрыня различил железные шлемы, металлические щиты.

– Это не разбойники, – сказала сзади, словно прочла его мысли, Леся. – Это война…

– Какая война? – отрезал Добрыня. – Не видала ты войн…

Он рывком опустил забрало, Снежок понесся с холма, подобно низко летящему белому соколу. Сзади дробно застучали копыта. Добрыня поморщился, но останавливаться не стал: обещал только взять с собой, а не нянчиться.

Всадники на дороге начали оглядываться, заслышав булатный звон подков, так непохожий на стук копыт их неподкованных коней. Добрыня, страшно перекосившись, выпростал меч, нагнетая в себе священную ярость, когда кровь вскипает и носится по телу как огненная молния, мысль остра, а глаз все замечает. В руках появляется непомерная сила, когда рубишь быстро и страшно, а все в мире начинает тянуться как клей за трудно вылезающей из него мухой. Только твой меч молниеносен, только твоя рука бьет, как тяжелая наковальня…

Их разбрасывало как соломенные снопы. Он не столько срубил, сколько выбил из седел и стоптал богатырским конем, а длинный, как оглобля, меч разрубал закованные в доспехи тела, как мясистые листья лопухов.

Пустые створки ворот надвинулись, дорогу пытались загородить еще тела, на Добрыню брызнуло кровью, а конь уже весь странно алой масти, с красной шерсти веером летят частые капли.

Впереди открылся широкий двор, кое-где мощенный камнем, по бокам низкие пристройки, а впереди высокая стена роскошного терема. В ворота орущая толпа с размаху бьет тараном, из окон швыряют посуду, горшки с цветами, группа всадников с саблями наголо гарцует неподалеку, переругиваются с теми, кто защищает дворец.

Добрыня люто оскалил зубы:

– Смер-р-р-ть!

Сзади раздался перепуганный голосок Леси:

– Что ты делаешь? Откуда знаешь, кто из них прав?

– Знаю!

– Кто?

– Я!

Конь прыгнул с места как саранча, всадники мгновенно выросли в размерах. Добрыня с наслаждением врезался, как в густую траву, передних сразу смял конем. Длинный меч свистел, как пастуший кнут. Отрубленные головы, руки, плечи, обломки сабель и щитов взлетели в воздух, прежде чем посыпались дождем на землю. Добрыня насел на остальных, рубил, рассекал, повергал могучими ударами, когда лезвие проходит от макушки до седла. Когда их осталось всего трое, в ужасе попятились, закричали испуганными птичьими голосами.

Добрыня крикнул страшным голосом:

– Поздно!

Он ударил трижды, все трое рухнули с седел, разрубленные так страшно, будто говяжьи туши рубил осатаневший мясник. Кони, дрожа и приседая, как побитые собаки, пугливо отбежали в стороны.

Обманутый в надеждах умереть красиво, Добрыня развернул коня. Ворота дворца как раз затрещали под ударом тарана. Одна половинка вот-вот слетит с петель, а окованный медью торец проломил первую дыру. Осаждающие обрадованно закричали, стали раскачивать бревно с удвоенной энергией.

Со страшным бледным лицом, держа меч в вытянутой руке, он послал коня в боевой галоп. Кто-то успел оглянуться, и тут меч ударил параллельно земле. Рука ощутила короткие толчки, три головы слетели с плеч. Руки все еще цеплялись за бревно, а Добрыня с ликованием в душе послал коня вдоль бревна, щит в левой принимал удары сабель и копий, а правая снесла еще три или четыре головы.

Конь торопливо отступил, земля вздрогнула от падения осадного бревна. Кто-то истошно завопил, попытался вытащить раздавленные ноги. Сверху радостно кричали. Добрыня с оскаленными как у волка зубами вертелся в седле. Кровь капала с лезвия, а конь был залит красным так, словно переправлялся через реку по брюхо в крови.

Леся влетела во двор, управляя конем ногами. В ее руках был лук, и она, поворотившись назад, била стрелами почти в упор настигающих всадников. Добрыня зарычал, конь вздрогнул и прижал уши, рык, страшнее львиного, подобен грому, от которого в страхе застывает и прижимается к земле все живое.

Со вскинутым мечом он пустил коня навстречу. Леся сбила с коней еще двух, проскользнула за спину Добрыни, а несчастных всадников, что мчались за молодой женщиной с длинной толстой косой, встретил разъяренный гигант с огромным мечом, весь с головы до ног забрызганный кровью.

– Слава! – грянул он. – Перун!.. Тебе в жертву!..

Меч со смачным хрустом рассекал железные панцири, плоть уступала острой стали, как вода, а когда его меч дважды прорезал пустой воздух, он с растерянным недоумением огляделся: почему все разбросаны в лужах крови?

Он потряс полосой булата, рукоять как вросла в ладонь. Он неуязвим, он сильный и свирепый волк в стаде отвратительных овец!

С грохотом со стороны городских ворот мчались всадники. Впереди на рослом коне несся громадный воин с развевающимися волосами, разъяренный и с распахнутым в крике ртом. Добрыня приглашающе помахал мечом: двобой так двобой, а бросятся скопом – получат и в скопу.

Всадник начал придерживать коня, а в десятке шагов от Добрыни остановился. Ему что-то шептали на уши в двух сторон, а он с гневом и удивлением смотрел на неизвестно откуда взявшееся препятствие.

Добрыня снова оскалил зубы, чувствуя, как верхняя губа дергается и заворачивается, показывая острый клык. Меч в его руке недвусмысленно приглашал к схватке.

Воин закричал срывающимся голосом:

– Что за невежа?.. Откуда ты?

– Я из Киева, – сообщил Добрыня. – А тебе скажу… куда ты отправишься!

Он пустил коня шагом вперед. Всадники с саблями в руках загородили вожака, но он раздвинул их и выехал навстречу. Был он высок, дебел, массивен, а сабля в руке была такой, что можно рассечь всадника вместе с верблюдом.

– Кто ты такой, – закричал он яростно, нагнетая в себе боевую ярость, – что явился мешать свадьбе?

Добрыня, опешив, остановил коня. Остановился и всадник. Его яростные глаза прожигали в Добрыне дыры, а за его спиной скрежетали зубами и лязгали саблями его люди.

– Свадьба, – проговорил Добрыня с трудом, – не такая…

– А какая? – завизжал всадник яростно. – Что ты знаешь, чужеземец?

Добрыня чуть подал коня назад. Боевой пыл начал угасать, теперь он видел, что против него не меньше десятка, а когда не чувствуешь себя правым, то и с одним совладать бывает трудно. Всадники, переглядываясь, медленно пустили коней вперед, то ли вытесняя чужака, то ли стараясь прижать к стене.

Вдруг сверху раздался звонкий женский голос:

– Не верь ему, чужеземец!

Он вскинул голову. Из окна до пояса высунулась молодая девушка, волосы вспыхнули золотым огнем, ее белые руки были тонкие, как лозинки.

Добрыня рассматривал ее во все глаза, смутно услышал, как за спиной дважды сухо щелкнуло. Развернулся, как зверь, передние двое всадников раскачивались в седлах. Один свалился с торчащей в горле стрелой, другой поник лицом на конскую гриву, конь испуганно понес его в сторону. Еще двое бросились ловить коня раненого или убитого друга.

Вожак с ненавистью смотрел на Лесю, но смолчал, только кадык нервно ходил по горлу. Она уже держала третью стрелу наготове, вопросительно посматривала то на Добрыню, то на всадника.

– Это было не обязательно, – сказал Добрыня. – У меня с этой стороны щит. Но все равно – спасибо.

Девушка сверху прокричала торопливо:

– Спаси нас, чужеземец! Он хочет взять меня силой. Потому и осадил мой город, людей побил, дома пожег…

Добрыня помнил по рассказам деда, что женщин у древлян всегда умыкали и брали силой. Но вырос среди полян, где женились только по сговору меж родителями, к тому же наслушался воинственных русов с их культом отвоеванной женщины, так что рука с мечом сама поднялась в жесте угрозы. Он услышал свой грозный рык:

– Нет гаже, чем обижать женщину! Это преступление перед всеми людьми. А красивую – так и перед богами, ибо красота – дар богов. Защищайся, презренная тварь!

Всадник вспыхнул, двинулся на чужака, пожирая злыми глазами. Его люди ухватили за поводья, удерживали, что-то говорили, торопливо указывая на Добрыню. Сразу двое повисли на руке с мечом, но, когда вожак небрежно вытер потное лицо этой рукой, двое вылетели из седел, ибо вовремя не отпустили руку предводителя.

– Хочешь умереть? – спросил он зловеще.

– Хочу, – ответил Добрыня.

Всадник оскалил зубы. Рот его был широкий, а зубы мелкие и желтые. Глаза превратились в щелочки, он завизжал и пустил коня лихим наметом. Добрыня вздрогнул от гадостного визга, едва не пропустил удар: конь всадника оказался невероятно быстр, а сам жених тут же перегнулся вперед и ударил, стараясь достать концом страшной сабли.

Добрыня едва успел дернуть кверху щит. Руку тряхнуло, тут же лезвие пошло наискось, он ощутил толчок в грудь, еще один удар сорвал пластину с плеча. Если бы противником оказался степняк в тряпочном халате, даже в кожаном доспехе, острая сабля разрубила бы до костей.

Свирепея от своей неуклюжести, Добрыня привстал на стременах, задержал дыхание и обрушил меч сверху. Степняк в это время еще трижды нанес удары в корпус, уже понял, что с закованным в булатные доспехи героем надо иначе… в запоздалый миг прозрения страшная полоса булата обрушилась на голову, рассекла череп, гортань, грудную клетку, живот и уперлась в седло.

Кровь брызнула бурными струями во все стороны, словно рассек бурдюк с кровью. Две половинки грузного тела, уже не человечьи, а словно бы привезенные на базар посеченные воловьи туши, рухнули с седла. Конь, захрапев, попятился, с попоны текли по бокам алые струйки.

Степняки подались в стороны, словно от Добрыни внезапно повеяло нестерпимым жаром. Он сидел на гордом коне в середке ширящегося круга, под ногами свирепо рассеченное тело, сильные пальцы, выронив саблю, скребут землю. В откинутой наотмашь руке чужого героя длинный меч со стекающей по лезвию кровью. Вид у героя настолько лютый, что смотреть страшно. А с их богатырем управился так просто, что никто и глазом не успел моргнуть…

Из терема выскакивали люди с оружием:

– Держи их! Имай!

Степняки, топча друг друга, повернули коней и бросились по тесным улочкам к воротам. Там послышались крики, лязг железа, стоны, брань, конское ржание.

Часть народа понеслась за степняками, прыгали через заборы, стремясь поспеть к воротам раньше, но самые степенные с ликующими воплями подбежали к Добрыне. Леся видела, как со всех сторон потянулись жадные руки, его хватали за ноги, тащили, наконец он рухнул в их руки. Закряхтели, но удержали, не дав грохнуться о землю, вскинули на плечи и понесли. Сбоку бежали мальчишки и подростки, верещали счастливо. Степенные и дебелые мужики, явно бояре, несли чужеземного богатыря гордо, счастливо.

Добрыня сперва встревожился, не уронили бы в грязь, с его-то весом, но мужики хоть и стонали, но перли упорно, он чувствовал десятки рук, твердые плечи. Над ним проплывало облачное небо, затем мелькнул высокий навес.

Напрягся, но поставили как столб на помосте посреди небольшой площади. Дальше терем, ворота раскрыты, оттуда опасливо выходят бояре, некоторые еще с мечами и топорами в руках. Рожи красные, не остыли, глаза зыркают по сторонам: не осталось ли обидчиков. А впереди, ведомая под руку, двигается молодая девушка.

Добрыня сглотнул слюну, поперхнулся и снова сглотнул. Роскошные золотые волосы, от них свет, этой золотой косой она могла осветить весь город. Голову украшала маленькая корона принцессы, но он засмотрелся на бледное решительное лицо. Увидел серьезные глаза, и по телу пробежала непонятная дрожь. Он не встречал женщины более достойной быть королевой! В ее осанке чувствовалась врожденная привычка повелевать, а по тому, как окинула его быстрым взглядом, понял, что разом увидела весь его путь, поняла его целиком.

– Приветствую тебя, – сказал он, взгляд зацепился за корону, быстро пересчитав зубчики, – принцесса… Рад, что я поспел вовремя.

Она молча смотрела ему в глаза, их взгляды скрестились, так некоторое время смотрели не размыкая взоров.

За спиной крякнул старый боярин:

– Эхма, эт ты верно рек!.. Как нельзя вовремя. Не прискачи как буря, быть бы нашей Светлозорьке за этим… тьфу!.. за погонщиком скота.

Добрыня удивился:

– Мне показалось, что он не меньше чем хан.

– Он и есть хан, – отмахнулся боярин. – Даже великий хан. Под ним еще двадцать ханов! Конечно, если бы он знал, что встретит тебя, то привел бы народу побольше. Но пришел ты, теперь Светлозорька – твоя.

Добрыня скупо усмехнулся, сердце сжала горечь.

– Спасибо. Ты забыл спросить Светлозорьку.

Он был уверен, что принцесса лишь гневно поведет бровью, но она, как ему показалось, слегка наклонила голову. Солнце преломилось в бриллиантах короны, он зажмурился. Боярин сказал довольно:

– Да, ты вовремя. Эй, волхв!

Из терема под руки вывели дряхлого старца. Голова тряслась, в лысине отражалось солнце, белая борода опускалась до колен. Он делал шаг, останавливался передохнуть, делал второй шаг. За ним молодые волхвы несли священные чаши, обереги, ритуальные ножи.

Чувствуя недоброе, Добрыня поинтересовался:

– Это по случаю избавления?

– Да, – сообщил боярин. – Заодно и свадьбы. Понимаешь, он так стар, что ему тяжко и ложку ко рту донести. Пусть уж сразу, хотя вроде бы недостойно такой знатной принцессы, как наша, что ведет свой род от самого первого человека…

«А мы все от какого?», – подумал Добрыня, но вслух сказал:

– Ладно, не буду мешать вашей свадьбе. Нам с Лесей пора ехать дальше.

Рядом прерывисто вздохнуло. Леся посмотрела на него такими исполненными горячей благодарности глазами, что ему стало неловко. Боярин, однако, смотрел озадаченно. Потом на широком лице расплылась улыбка шире Днепра в половодье.

– Га-га, все шутишь?.. Играйте, грит, свадьбу без него!.. Га-га!

Бояре услужливо захохотали. Лицо Светлозорьки оставалось бледным и серьезным. Тонкие, как шелковые нити, брови слегка поднялись, а глаза внимательно всматривались в суровое лицо незнакомца.

Волхва между тем подвели и поставили, поддерживая под руки, перед Добрыней. Леся молчала, не выдвигалась вперед, даже не стояла рядом, но Добрыня явственно ощущал ее присутствие.

– Приветствую тебя, князь… – заговорил старик дребезжащим, как оторванная кора на ветру, голосом.

Добрыня прервал:

– Я не князь.

– Князь, – поправил боярин тут же. – По нашим обычаям любого жениха величают князем, даже если он простолюдин из простолюдинов. Так что князь, князь!.. А потом и в самом деле станешь князем, а то и…

Он многозначительно умолк. Бояре гудели, как сытые, засыпающие пчелы в большом улье. Добрыня чувствовал себя на перекрестье множества взглядов.

– Ага, – сказал он наконец. – Ага. Вот как оно повернулось. Как говорится, не делай добра…

Глава 18

Принцесса молчала, смотрела выжидательно. Лицо держала бесстрастным, но в ее глазах он прочел слишком многое. Горячая кровь прихлынула в голову, кончики ушей раскалились, от них пошел нагреваться шлем.

Сердясь на себя, он без нужды выпятил нижнюю челюсть, сделал лицо суровым.

– Принцесса, – прозвучал его сильный, мужественный голос, – я потрясен… ну прямо как обухом простолюдина в боярский лоб!.. Мне, вот такому, выпало счастье невиданное. Но, увы, увы. Я на княжьей службе! Мне еще путь великий впереди. А хвост, как у вас говорится, позади.

Принцесса несколько мгновений изучающе рассматривала его суровое, словно вырезанное из гранита, теперь уже красного, лицо. Их глаза встретились, сомкнулись. Добрыня стиснул зубы, приказывая себе держаться. Принцесса вскинула тонкие, как нарисованные, брови:

– Но что тебе служба? Это теперь твое королевство!

– Видишь ли, принцесса…

– Мало? – поняла она. Ее взгляд оценивающе пробежал по его могучей фигуре. – Раздвинуть мечом пределы не так уж и сложно, если меч в такой руке, герой.

– Не то… Понимаешь, принцесса… мужчина не может отказаться от слова.

К его удивлению, она ответила тотчас же:

– Понимаю. Сколько твое нынешнее поручение займет времени?

Он взглянул в ее чистое лицо, исполненное такой неслыханной красоты, что сердце уже не щемило сладко, а рвалось на части и падало к ее ногам. Голос стал тяжелым и хриплым:

– Ты прости меня. Но… мне отпущено всего две недели. Из них я три дня… уже четыре… или даже пять… потратил черт-те на что.

Ее грудь приподнялась и опустилась. Он услышал вздох облегчения.

– Ну, это немного. Я боялась, что твое черт-те что затянется на годы. Значит, ты обещаешь вернуться через две недели? Пусть через три.

Ее лицо было чистое, невинное. В глазах светилась любовь и преклонение перед ним, таким могучим, отважным, умеющим защитить, сберечь. Он напрягался, тужился, краснел, но язык был как тяжелая колода, не поворачивался сказать правду.

– Да-да, – ответил он сипло, избегая ее взгляда, – я обещаю! Вернусь… видишь, какая луна? От нее уже одна половинка! Даже не половинка, а серпик… И тот не успеет истаять… когда ты услышишь ржание моего коня, услышишь конский топот, узришь нас обоих…

Язык все равно двигался как колода, но все-таки двигался, но едва он тужился сказать правду, сразу замерзал, как жаба на льду.

– Я буду ждать, – прошептала она счастливо. – Я так буду ждать!.. Ты не представляешь, как я буду ждать…

– Ну-ну, – проговорил он с трудом, сделал неимоверное усилие и добавил: – Ничто на свете, кроме смерти, не может освободить меня от обета!

Она вскрикнула счастливо, словно все еще не верила в такое счастье, бросилась ему на шею. Он не успел опомниться, как его руки подхватили ее, такую легкую, невесомую, сотканную из солнечных лучей и чистого воздуха, ноздри задрожали, вбирая неземной запах.

– Поклянись еще раз! – шепнула она ему на ухо.

– Ты мне не веришь? – проговорил он сипло, словно проглотил раскаленную заготовку для топора. Лживая тварь, как можно врать такому светлому существу…

– Верю! Просто так приятно услышать снова и снова…

Внутри у него застонало, раскаленная болванка прожигала внутренности, опустил ее на пол:

– Мужчины дважды не клянутся. Иначе чего стоит первая клятва? Прости, но конь уже заждался!

Застучали копыта, раздался сильный злой голос. Это Леся, расталкивая народ, пробиралась к помосту верхом и со Снежком в поводу. Народ кричал и ей хвалу, бросал цветы. Лицо Леси было злое, застывшее, а цветы сразу увядали, коснувшись ее лица.

Добрыня сказал с великим облегчением:

– Мне надо ехать. Прости.

Принцесса прижала ладони к груди. Глаза ее обшаривали его лицо. Добрыня думал, что сдерживает часто бьющееся сердце, но тонкие пальцы скользнули за край платья, на свет появился крохотный платочек.

– Возьми!

Добрыня представил, как глупо будет выглядеть с платочком на рукаве, да с ночевками в лесу, прямо на земле, когда этот чистый платок превратится в грязную тряпицу.

– Э… ты лучше помаши им вдогонку.

– Ты не понял, – сказала она торопливо. – Это не простой платочек! Он в состоянии… правда только один раз, перенести владельца в любое место. В любое, куда пожелаешь! После этого он исчезнет, вернувшись к великому чародею… забыла его имя. Если ты будешь в дальнем краю, если не будешь успевать вернуться, то просто тряхни им и вели перенести… Я буду ждать тебя, герой!

– Я вернусь, – ответил он, чувствуя себя подлейшим лжецом, – и мы попируем!

Принцесса вдруг покраснела, опустила глаза, голос ее стал тихим, смущенным:

– Еще я знаю… что рожу тебе много сильных и красивых детей!

– Я вернусь, – повторил он, но тоже не смотрел ей в глаза, – видишь луну? Не успеет истаять, как приеду на горячем белом коне.

Он прыгнул с помоста. Снежок напрягся и закрыл глаза. Тяжелый герой в железе упал на спину, едва не переломив, тут же ухватил поводья. Снежок закряхтел, жалуясь, отвернулся от помоста.

Принцесса прижала руки к сердцу. Добрыня красиво вскинул длань:

– Прощайте!

В спину им донесся жалобный вскрик:

– Если не вернешься, я умру…

Леся направила коня через площадь, Добрыня мчался следом, не разбирая дороги. В глазах стояли слезы, ветер смахивал, размазывал по лицу. Стыд жег внутренности, недобрым жаром растекался по телу.

Когда выметнулись на полном скаку из городских врат, он не сразу понял, что Леся вывела на другую сторону города. Кони неслись наметом, прошли вдоль речного берега, миновали широкий заливной луг, проскочили рощу, поле, снова гай, и только тогда Леся позволила усталым коням перейти на шаг.

День шел к полудню, однако небо странно потемнело. Воздух окружал их сырой, вязкий, пропахший гнилью и плесенью. Корявые, болезненно искривленные кусты опустили мокрые осклизлые ветви. Деревья росли мелкие и в нездоровых наростах. Многие гнили стоя, на земле разлагались в слизистую труху корявые стволы.

Лесю тревожило, что ни зверек не перебежал дорогу, ни птица не выпорхнула из кустов. В таком лесу, больше похожем на болото, какие звери, какие птицы, здесь даже червей или лягушек не видно, все белесое и прогнившее, ничто не двигается, даже листья не шевелятся, а тяжелый туман, серый и тягучий, проникает сквозь одежду, сквозь кожу, пропитывает плоть и кости. Леся чувствовала себя безобразно распухшей, похожей на большую сонную рыбу.

Добрыня ехал неподвижный, доспехи блестели, покрытые влагой. Лицо усеяно мелкими капельками, а Снежок так вообще взмок, будто выбрался из болота. Люди и кони дышали трудно, воздух перемешан наполовину с водой, что плавает над землей в виде мелких капелек, поднимается до самых вершин деревьев, те тоже блестят, словно после долгого затяжного дождя.

Во время бешеной скачки Леся не проронила ни слова, потом тоже долго ехала молча. Глаза стали темными. В глубинах иногда вспыхивали зеленые огоньки. Добрыня высился в седле как вырезанный из темного дерева.

– С княжьей службой покончено? – спросила она внезапно.

Он вздрогнул, пробуждаясь от тягостных дум так внезапно.

– С чего ты?

– Я слышала, – ответила она печально. – Берешь в жены самую красивую женщину на свете… Но раз она принцесса, то ты…

– Какой витязь, – ответил он сурово, – променяет седло боевого коня на перины?

– Зато какие перины, – сказала она печально.

– Женщина, – сказал он презрительно.

– Женщина, – согласилась, вздохнув. Взглянула украдкой, повторила уже тише: – Женщина.

– Перины мужа принцессы! – сказал он. – Эх, не поймешь.

Она украдкой посматривала на его резкий, как будто летящий впереди него профиль. В этом мрачном богатыре странно соединилась гордость и непонятная печаль. В могучем теле чувствовалась странная уязвимость, а за толстой броней нелюдимости угадывалась та незащищенность, что бывает только у самых могучих мужчин, от которых только и ждут крепких рук, грубых шуток, лошадиного хохота.

– Боюсь и поверить, что поняла, – ответила она трепетно.

– Тебе-то что? – удивился он.

Она ответила тихо, другим голосом, словно вынырнув из грез:

– Да хотелось бы… чтобы ты отвез меня поближе к родным местам.

– Я отъезжаю от них все дальше, – предостерег он.

– Я рискну, – ответила она с лицемерным вздохом. – Ты из тех, кто возвращается.

Он не ответил, а ей вдруг почудилось, что над его могучей фигурой сгустилось темное облачко. И без того мрачный тягостный день померк вовсе, а недобрые сумерки окутали и проникли в душу.

А он только крепче сжал челюсти. Он – Добрыня. Добрыня! Великий витязь земли киевской. А слава налагает и свои оковы. Это простой мужик волен предаваться сластолюбию, ибо у него нет других радостей. А он, видевший дальние страны, умеющий многое, добровольно наложил на себя обет, как говорят в западных землях… на самом деле это не обет, просто герои должны жить иначе, чем простой люд… и они живут иначе!

Человек, сразивший в поединках сотни сильнейших героев, может ли предаваться сладостным мечтам, как завалит на сеновале жену соседа? Нет, он мечтает достичь последнего моря, дойти до Края Земли, поймать Жар-птицу, сразить Змея, поднять плиту над сокровищами древних народов…

У него была жена, как и положено герою. Он даже помнит ее имя, хотя отлучался на долгие годы. Она родила ему двоих детей, но оба померли в младенчестве. Тихая, домовитая, ласковая, послушная. Все лучшее, что есть у женщины. Учтивая со старшими, приветливая с гостями.

Но все это, ценимое простыми людьми… не важно, что среди них и бояре, – терем, богатство, семья, – в одночасье сгинуло. Но никакие пожары не вольны отнять у человека самое ценное! Понятно, кто-то при словах «самое ценное» ухватится за кошель, за сумку. Но настоящие понимают, что речь может идти только о чести.

– Ты поступил правильно, – сказала она вдруг. – Что потом – это другое дело. Но ты не мог не кинуться на помощь!.. Никто не волен сильничать женщину к замужеству. Она сама вольна в выборе…

Он слушал вполуха, ее голос не журчал, как обычно журчат игривые женские голоса, но сейчас даже простые и ясные слова пролетали мимо ушей.

– Конечно, если такой злодей, – сказала она снова, – то никто его в такой глуши и не остановит. Разве что Стражи!

Против желания он спросил невольно:

– А что за Стражи?

– Да так… – ответила она, но голос повеселел, заговорила чуть торопливее: – Как-то батя вел разговор со Святогором. Тот помнит мир с самого Начала, знает многое. Говорит, что когда-то боги создали Стражей, те должны были следить, чтобы люди творили только добро… Но люди не могли только добро, и потому Стражи уничтожили почти всех на свете. Боги спохватились, когда осталась где-то последняя пара в глухом лесу… Тогда Стражам велели следить, чтобы в человечьих деяниях Зла не набиралось слишком много. Каждый получил чашу, куда все злодейства собирались по капле. Когда чаша наполняется, такого убивают. Не знаю, что случилось, но в конце концов и от этого вроде бы отказались…

Добрыня хмыкнул:

– Зря. Злодеев надо карать нещадно.

– Отец тоже так решил, – сказала она серьезно, – но Святогор, он видел мир больше, сказал, что так народ тоже переведется, только уже сам, не от рук Стражей. Главное, мол, в другом…

– В чем же?

– В другом, – повторила она в затруднении. – Ты умнее, должон понять. А я вот поняла, что…

Совсем близко внезапно раздался протяжный волчий вой. Кони забеспокоились, пошли боком, стараясь держаться от темных кустов подальше. Но с этой стороны тропки тянулись узловатые ветви деревьев, отодвинуться некуда, сами перешли на галоп.

– Это не волки, – прошептала она. – Я волчий вой хорошо знаю.

Он кивнул угрюмо. В самом деле не волки. Волк совсем не страшный зверь. Самый страшный зверь – это человек, когда он… зверь.

На ближайшем повороте он свернул, долго мчались, слыша только стук копыт и свое дыхание. Волчий вой отдалился и затих.

– И что ты нашел в пещере? – спросила Леся внезапно.

Добрыня вскинул голову, со шлема скатились крупные капли влаги. Мелкие бисеринки блестели на бровях и ресницах. В глазах было непонимание.

– В какой?

Она сжала поводья, метнула взгляд, который не столь толстокожего пробил бы насквозь.

– Ну, когда дрался… когда убил сам себя?

Его лицо потемнело. Со злобным удовлетворением она поняла, что он вспомнил о чистой невинной душе, что из-за него приняла смерть. Хотя могла бы жить и радоваться жизни, радовать других, щебетать людям на радость.

– А-а… Я не себя убил.

– А кого?

– Кем когда-то был, – ответил он непонятно. – Кем был… А в той пещере ничего ценного. Только то, что собирает смертный, полагая, что будет жить вечно.

Непонятная горечь звучала в его суровом голосе. Леся переспросила непонимающе:

– Так что там?

– Сундуки с золотом, – ответил он презрительно. – Драгоценные камни, золотая посуда, кубки, ларцы, даже одежды… Правда, нашел еще одну, тайную дверь, что ведет вглубь, в тайное тайных… но не пошел.

Она спросила настороженно:

– Испугался? Ты вроде бы не из страхополохов. По крайней мере с виду.

Он буркнул:

– А мне как-то плевать, что тебе кажется. Я просто понял, что не найду того, что ищу.

Ее сердце застучало чаще. Со стесненным дыханием спросила, понимая, что задает очень важный вопрос:

– А что ты ищешь?

Снежок фыркнул и пошел быстрее. Блистающая фигура двинулась через слякотный болезненный мир, но Леся чувствовала, что лицо сверкающего витязя стало темнее грозовой тучи.