Текст книги "Гиперборей"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Задорный голос пристыженно умолк. Кощунник ударил по струнам, заговорил с подъемом:

– Стал Род творить небо и землю, солнце и звезды, сотворил луну и зверей, реки и горы, моря и степи. На третий день сел отдохнуть. Не все понравилось, что сотворил, и он стал думать, что делать дальше.

Неподалеку от Олега парень сказал вполголоса молодой девке:

– Сперва натворил, потом задумался! Если бог так делал, то чего от меня батя требует…

Девка отвечала с сочувствием:

– Ну и мир сотворил! Славко, ты бы сделал лучше…

Кощунник услышал, сверкнул очами, но сказал примирительно:

– Род был один, никто не мешал. Даже боги не всемогущи: что сделано, уже не сотворят несделанным. Поправляй, улучшай, но уничтожить нельзя. Призадумался Род и родил себе в помощь Белобога и Чернобога…

– Мужик? – ахнул кто-то.

На дурня цыкнули, кощунник продолжил:

– Взялись населять мир зверьми, птицами, рыбами, гадами и насекомыми…

– Насекомых пошто? – спросил кто-то, затем послышался звучный шлепок. – Насосался, упырь! Лягухам от них радость, так мы и без лягух бы обошлись…

Кощунник сказал с язвительной насмешкой:

– Не для человека мир творился! Боги творили просто так, потому много всякой дряни. Это уже потом, когда колоды веков прошли, а мир не менялся, прискучило все хуже горькой редьки. Тогда престарелый Род слетел с Мирового дерева, где сидел в личине сокола, и сотворил на удивление богам невиданного зверя – человека. То был самый лютый зверь, самый подлый и хитрый, но зато и самый слабый. Не дал ему Род ни когтей, ни клыков, ни плавников, ни крыльев – зато дал каплю своей крови!

Старец оглядел замеревшие в ожидании лица. В ночном воздухе поплыл печально-торжественный звук туго натянутых струн.

– Человек может прожить жизнь, не зная о частичке бога в себе… Но может и раздуть ее в бушующее пламя, как случилось с тремя древними героями, которые однажды вышли из дремучего Леса в мир. Раньше жили по-звериному, копали корни, били зверей камнями и палками…

Олег увидел Гульчу – вышла на ночное крыльцо, постояла, всматриваясь в темень. Могучий голос кощунника и пестрая кучка молодежи привлекли ее внимание, она быстро сбежала по ступенькам.

Кощунник говорил с подъемом:

– Звали этих героев: Таргитай, Мрак и…

Гульча была близко, Олег протянул руку из темноты, внезапно схватил ее за плечо. Она дернулась, испуганно ойкнула. Олег обнял ее за плечи, сказал прямо в ухо:

– Случилось что?

– Нет, просто тебя искала, – ответила она, прижимаясь к нему и одновременно вытягивая шею к старцу. Тот вещал с вдохновенным блеском в глазах:

– Таргитай лучше всех играл на свирели, Мрак был лучшим стрелком, а…

Олег сказал Гульче на самое ухо, она даже отпрянула от неожиданности:

– Тогда пойдем ужинать и спать. Впереди трудный путь.

Гульча сказала с неудовольствием:

– Но я хочу послушать легенды местных племен!

– Твое право, – ответил Олег невозмутимо. – Тогда я поеду один.

Гульча сверкнула глазами, в них отражались уже не звезды, а все звездное небо. Олег обрадовался, что она остается, но Гульча поспешно повернулась, взбежала по ступеням, опередив пещерника.

Корчма была просторная, хотя старая, даже древняя, с низким закопченным потолком. Старые балки просели, выпячивались, как худые ребра старой лошади. Деревянный пол вдоль стен был вымощен булыжником в два ряда, в двух очагах взревывало косматое пламя, огороженное валунами. Три пары сапог стояли близ огня, от сырых голенищ валил пар.

Столов было два десятка, но лишь за одним сидели трое угрюмолицых мужчин, между собой почти не разговаривали. На вошедших Олега и Гульчу уставились недобрыми, красными глазами. Пальцы на руке Гульчи сжались предостерегающе. Олег лениво двигался по корчме в глубь зала, его зеленые глаза невозмутимо глядели перед собой. Он негромко кашлянул, прикрывшись ладонью, и тихо сказал, не отнимая руки:

– Ничего не говори… Третий от двери – чтец по губам.

Гульча словно оказалась под ледяным ливнем – похолодела, шла покорно, по сторонам не рискнула бросить даже беглый взгляд, страшась, что выкажет свой ужас.

Хозяин корчмы выдвинулся из кухни, вытирая руки о передник:

– Что хотите?

– Поесть, – сказал Олег коротко. – И выпить.

Хозяин смерил критическим взглядом его рваную одежду, сказал грубо:

– Хлеб почти свежий – неделю назад пекли, мясо вчерашнее. И сыр.

– Сыр прошлогодний? – сказал Олег хмуро. – Неси, только быстро, пока я не начал грызть стол.

Хозяин не сдвинулся с места. Олег вздохнул, долго рылся по всем карманам, выудил серебряную монетку, показал и спрятал. Хозяин кивнул:

– Сейчас принесу. Садитесь к этим гостям, там есть места.

Олег ответил медленно, сделав голос почтительным:

– Зачем же беспокоить важных людей? Сядем и за грязный стол. Мы люди маленькие.

Гульча молча опустилась на лавку, залитую супом, с трудом отыскав чистый краешек. Олег шумно сдвинул блюда с объедками, рукавом смахнул лужи пролитого пива и браги. Гости за дальним столом мрачно посматривали на новоприбывших, наконец один внезапно спросил:

– Эй, девка! Из каких краев?

Она вспыхнула, холодно взглянула на гуляку. У него было массивное лицо, на правой щеке – глубокий шрам, напоминающий странный узор. Запавшие глаза смотрели жестко, оценивающе. Перед ним стоял ковш с брагой, но глаза гуляки были трезвыми.

– С севера, – ответила она медленно, – если мой хозяин позволит мне ответить самой. Он купил меня там…

– Он позволит, – отмахнулся гуляка. И бросил на пещерника оценивающе-пренебрежительный взгляд. – Где он серебряные монеты взял? Зарезал кого?.. А ты северянка?

– Родилась на севере, – ответила она, – но моих родителей привезли с юга… или востока… Вместе с другими пленными.

Второй гуляка, широкий и хмурый, с двумя ножами на поясе, бросил хмуро:

– Когда Войдан ходил, наверное.

Третий, со злым лицом и острыми глазами, хмыкнул скептически:

– Войдан пленных не довел, передохли. Это добыча Фродо.

Второй отвел глаза от Гульчи, возразил с неудовольствием:

– Войдан разорил десять городов на востоке, уничтожил войска трех царей, а пленных набрал столько, что на каждого воина приходилось по пять девок и семь ремесленников! А Фродо до юга не добрался вовсе, лишь перехватил два больших каравана невольников… ха-ха!.. вблизи наших земель. Потому и довел в сохранности!

Третий загоготал, уже забыв о Гульче и оборванном пещернике:

– Главное, выиграл! Фродо трудился меньше, выиграл больше. Потому к нему и тянутся умелые воины. С ним без добычи не останешься.

Олег ел торопливо, к браге не прикоснулся. Гульча едва прожевала кусок жесткого, словно подошва, мяса, как пещерник властно сомкнул пальцы на ее тонком запястье, вывел из помещения, почти бегом протащил через двор на темную ночную улицу.

Она спросила сердито:

– Что случилось? Чего ты так боишься?

Даже в полутьме было видно, как посерело и осунулось лицо Олега.

– Не понимаю… Я чувствовал сильнейшую угрозу. Меня ищут. Ищут опытные убийцы. Я – кому-то угроза?.. Но кому? Какая?

Гульча с досадой вспомнила оставленное мясо, теперь оно не казалось таким жестким и несвежим.

– У тебя есть враги? В этих краях?

– Нет, – ответил он с недоумением. – Ни в этих, ни в других… Я жил в пещере очень долго. Не сохранилось ни друзей, ни врагов. Впрочем… разве кто-то из Совета Тайных решил, что я выдам какую-то важную тайну… Но какую? Знать бы самому.

– Кто это – Совет Тайных?

Он рассеянно скользнул по ней взглядом:

– Могучие маги. Живут сотни лет, некоторые – тысячи. За такое время накапливают великую мощь, против которой простой смертный почти бессилен.

Она сказала сердито:

– Это невозможно!

Он спросил внезапно:

– Тебе сколько лет?

– Восемнадцать, – ответила она удивленно.

Он пристально посмотрел на нее, лицо у него было странное.

– Ты удивительная женщина, – сказал он наконец. – Уже в восемнадцать лет знаешь, что возможно, а что нет! Впрочем, я в восемнадцать лет тоже знал ответы на все вопросы. Сомневаться начал потом…

Она покраснела, сказала с тем же упорством, за которое себя часто ненавидела:

– В моей стране дольше всех жил один очень древний пророк. Он прожил девятьсот девяносто шесть лет. Но не тысячи, как твои легендарные волхвы!

Олег насмешливо сощурил глаза, однако голос прозвучал предельно серьезно:

– Видать, твоя страна просто огромная. Намного больше моей.

Она сжала кулачки, но пещерник смотрел серьезно, даже с сочувствием. Она вздохнула:

– Ты очень странный человек. Самый странный из всех, кого я встречала.

Она подумала, что пещерник сейчас напомнит о ее восемнадцати годах – ведь он сам объехал или обошел пешком чуть ли не весь белый свет, однако он только кивнул:

– Я тоже не встречал более странного. Уже давно.

Лицо Олега было в тени, ей показалось, что голос его чуть изменился, словно мыслью был очень далеко.

Девушка резко повернула разговор:

– Мы долго будем стоять посреди двора?

Они находились не посреди двора, а в темном углу между хозяйственными постройками, откуда хорошо были видны двор с колодцем, коновязью, пристройками. Окна на верхнем этаже почти все были темными. Пещерник пристально всматривался в постоялый двор, даже скользнул очень внимательным взглядом по крыше. Голос его был напряженным:

– Мы не пробудем здесь долго. Сейчас потихоньку возвращаемся, собираем вещи и незаметно уходим.

Гульча ахнула, усталость обрушилась на нее как лавина. Она сразу ощутила все полученные ею синяки, ушибы и царапины.

– Сейчас? На ночь глядя?

– Утром не уйдем, – сказал он невесело. – Эти трое еще не знают нас, но за ночь многое может измениться, не обязательно к лучшему… Впрочем, можешь остаться.

Он двинулся охотничьим неслышным шагом обратно, умело скрадываясь в тени, ни на миг не выходя на освещенный луной широкий двор.

Глава 9

Когда Олег, нагрузившись котомками, спустился во двор, из ворот конюшни неслышно выскользнула тоненькая фигурка. За нею в полосу лунного света выдвинулись оседланные кони. Олег хмуро усмехнулся. Тоненькая девчушка, гибкая и красивая, как змейка, решила не отставать… Неужто ею движет то, что он предполагает или… подозревает?

– Я взяла два мешка овса, – объявила она сердитым голосом.

– Это не кража, – успокоил он. – За мясо мы переплатили. К тому же не догрызли полностью. Продаст кому-то еще.

Олег взял своего коня. Они осторожно повели их по ночной улице под самыми домами, ступая по мягкой земле, чтобы не разбудить цокотом подков. Когда миновали крайнюю хату, даже не хату, а развалюху вроде просторной собачьей будки, он позволил Гульче взобраться в седло. Вымощенная бревнами дорога давно кончилась, и они пустили коней вскачь. Утоптанная и укатанная тысячами копыт и колес, дорога тускло блестела под падающим сверху серебристым лунным светом, по обе стороны почти всюду была чернота, там колыхались тени, что-то кралось, вытягивало хищные лапы…

Пещерник ехал неподвижный, погруженный в тяжкие думы. Лицо в призрачном свете казалось вытесанным из темного камня, но Гульча всей душой чувствовала тревогу этого большого сильного человека, разрывалась от сочувствия и острого желания помочь, поддержать. Или хотя бы утешить. Когда ехали по опушке леса, он часто посматривал на звездное небо, щупал обереги, наконец сказал глухо:

– Пора свернуть. В лес.

Гульча со страхом посмотрела на темную стену, где часто мелькали желтые огоньки. Она отдала бы руку, ногу, голову на отсечение, что это горящие глаза волков – следят за ней и уже облизываются, роняют слюни, как вдруг одна пара глаз начала раздвигаться, один глаз ушел вверх, и Гульча со слезами счастья поняла, что то брачная пара светлячков. Если бы проклятые жуки не разругались, так бы и протряслась всю ночь!

Она с облегчением въехала вслед за Олегом в темную непроницаемую тень и сразу услышала далекий заунывный вой.

– Там волки, – сказала она нервно, – грабители, тати… Почему не ехать по дороге?

Олег предостерегающе поднял руку. Гульча смутно видела движение в темноте, послушно умолкла. Пещерник спрыгнул с коня, знаком велел ей сойти на землю. Она заколебалась, внизу было темно и что-то шуршало, но внезапно до слуха донесся слабый стук конских копыт. Пещерник гладил своего коня, щупал ноздри, а когда топот приблизился, зажал своему коню пасть. Гульча поспешно спрыгнула, ухватила своего жеребца за удила, не давая веселым ржанием приветствовать скачущих в ночи коней.

Топот раздался вблизи, и Гульча с замирающим от страха сердцем поняла, что по дороге, с которой они только что ушли, вдогонку за ними промчались трое всадников. Стук копыт быстро отдалился и утих, пещерник отпустил коня, прислушался, затем его высокая фигура качнулась и пропала в ночи. Конь так же неслышно ступил следом, словно тоже вступил в охотничье братство. Гульча едва успела дотянуть своих коней, страшась потеряться в жутком славянском лесу.

Пещерник старался идти через поляны – их освещала скобка луны, но девушку хватали за стройные ноги все корни, под ней проваливалась земля, словно она весила сто пудов, и она по колени оказывалась в подземных кладовых барсуков или хомяков; кочки бежали из другого конца леса, чтобы кинуться под ноги, а самые сучковатые ветки, зеленея от зависти, жадно щупали одежду, сшитую еще в Царьграде.

Пот начал щипать глаза, толстые стволы как нарочно выпрыгивали навстречу из тьмы в самый последний миг – нос распух, лоб покрылся царапинами. Лишь где-то под утро Олег остановился, развел небольшой костер. Гульча упала без сил, сильные руки пещерника укрыли плащом, заботливо подоткнули с боков. Она начала проваливаться в сон, как вдруг те же руки – только почему-то уже не ласковые, а грубые – потрясли ее за плечи. Громкий голос рявкнул в самое ухо:

– Ты поедешь или останешься?

Небо светлело, но внизу под деревьями было еще черным-черно. Олег поднял ее, повел, держа за плечи, к уже оседланным лошадям. Если бы она не ступала по хрустящим углям, оставшимся от вчерашнего костра, поклялась бы всеми заповедями, даже исчезнувшими, что не сомкнула глаз вовсе.

Они выехали на звенящую под копытами дорогу – другую, совсем не похожую на ту, с которой свернули в жуткий лес. Постепенно светлело, копыта стучали бодро. Навстречу двигалась зеленая долина – с ручьями и рощами, на дальнем конце ухоженного поля белело два десятка домиков, обмазанных светлой глиной, лишь сараи уныло смотрели на мир стенами из серых жердей.

Дорога спускалась в долину, дальше шла через весь, сейчас справа тянулось обширное болото, слева вздымался каменистый косогор – не объехать. Олег поколебался, наконец пустил коня прямо. Гульча завистливо смотрела на темные безжизненные окна – люди еще спят, даже бездомные бродяги спят!

Когда последние домики остались позади, Олег прошептал:

– Надеюсь, нас не видели.

– Думаешь, будут расспрашивать?

– Могут, если пойдут и этой дорогой.

Он смутно удивился, что она так спокойно приняла мысль, что за ним уже идет охота. И что не особенно удивилась, услышав о Тайных, но додумать мысль до конца не успел, потому что дальше дорога превратилась в узкую тропку над краем глубокого оврага, впереди показались мшистые кочки старого болота, а еще дальше угрожающе шумел вековой бор, куда рискованно соваться на коне.

Они ехали мимо весей, сел, деревень и городищ, через земли мирных хлебопашцев и свирепых кочевников. Правда, хлебопашцы резали друг друга с той же звериной яростью, что и кочевники, но земли хлебопашцев заселены были гуще, и потому среди землепашцев убитых и покалеченных было намного больше.

Леса сменялись холмами, долины степями, переправлялись в пути через реки, большие и малые. Малые переходили вброд или переплывали, большие одолевали на плотах, уплатив перевозчикам. Гульча пробовала вести счет большим рекам и крупным городам, сбилась и махнула рукой.

Олег хмуро посмеивался, объяснял, что северные соседи не зря зовут славянские земли Гардарикой – страной городов.

– Скоро Киев, – сказал он однажды. – Одолеем переправу возле Боричева взвоза, а там увидим терема, крепостные стены, башни… Люблю этот город. Когда-то здесь бродил волхв Андрей, он предрекал, что быть на сем месте городу великому, но это всяк знал и без него – место больно удобное. Все племена приезжают в Киев на великий торг!

Все чаще встречали на дорогах тяжело груженные телеги. Везли битую дичь, птицу, на одной подводе вяло трепыхался, засыпая, огромный сом – хвост волочился по земле, загребая пыль и сор. Гнали огромные стада скота – часто приходилось ехать по обочине. Гульча уже сама видела, что город впереди ожидается немаленький, если требуется на прокорм столько мяса.

Они подъехали к огромной широкой реке уже поздним вечером. Тяжелые паромы, нагруженные так, что волны заливали дощатый настил, подходили к дальнему берегу. Олег с досадой махнул рукой:

– Опоздали! Придется ночевать.

Опоздавших набралось несколько сотен, а к утру были тысячи. Гульча, наконец-то выспавшаяся всласть, снова румяная как яблочко, с живейшим интересом рассматривала пестрый народ.

Здесь были косматые люди в звериных шкурах, в руках – рогатины, на веревочных поясах – каменные ножи, рядом с ними ждали парома богато одетые в шелка щеголи, сапожки на высоких каблуках у женщин, тонкое шитье, серебром и золотом отделаны ножны мечей и кинжалов, золотыми нитками прошиты рубахи… Одинаково ждут перевоза бородатые и чисто выбритые, с волосами, белыми, как лен, и с волосами черными, словно воронье крыло, рыжие, как лесной пожар, и русые, будто пепел костра. Перед Гульчей мелькали глаза голубые, зеленые, карие, черные, серые, фиолетовые, лиловые… Молодые и старые, смеющиеся и хмурые, одетые добротно и с нарочитой бедностью…

Когда вдали на реке показалась тяжелая туша парома, здесь на берегу забегали выборные, устанавливая, кому идти за кем по старшинству. Первым на причал вышел русич с челядью и подводами, ступили знатные мужи и гридни, загулявшие дружинники, два волхва, затем пошли купцы, а когда Гульча увидела, сколько у них товара, приуныла. Паром не Ноев ковчег, всех не утащит. Дай бог, хотя бы в пятую ходку попасть!

Их взяли уже на вторую ездку. Посудина оказалась вместительная, как княжеский двор: кроме десятка подвод с лошадьми, поместились сотни полторы народа. Гульчу притиснули к двум степенным важным купцам, седобородым и осанистым, но когда возле них оказалась юная девица, оба подобрали животики, глаза заблестели, оба шумно задышали, начали прижимать с обеих сторон. Пещерника вблизи не оказалось – добросовестно помогал тянуть толстый пеньковый канат наравне с простыми мужиками.

Гульча сделала вид, что ничего не замечает, – пусть старичье потешится. Вон женки сидят на тюках товара, толстые, как копны, надутые, будто совы. А мужик, даже с сединой в бороде, – все еще молодой отрок, только в другом теле, всегда готовый на дурь, на риск, на приключения.

Когда паром глухо ударился о разлохмаченные бревна причала, паромщик с двумя помощниками быстро закрепили его крючьями и веревками, перекинули на берег для телег широкий мостик – сходни. Олег уже стоял на причале, нетерпеливо махал Гульче. Она свела коней, а Олег вскочил в седло, не поблагодарив даже – невежа, варвар! – и они поспешили в город. Вперед вырвались, легко обогнав на резвых конях, только княжеские дружинники – без нужды нахлестывали лошадей, орали, норовили стегануть плетьми прохожих.

Городская стена приближалась, вырастала. Гульча всмотрелась, ахнула удивленно:

– Каменная?

Стена была под стать городу: взглянешь – шапка свалится. Камни торчали дикие, необтесанные, под стеной земля была плотной, утоптанной. Старая городская стена, как хорошо помнил Олег, была из кондового леса – не гниет, не горит, горящие стрелы отскакивают, как от булатного панциря. А воткнется какая, так и сгорит, не опалив бревна. Но деревянную стену нужно подновлять, следить за ветхими местами. Олег помнил богатую весь Славутич вовсе без стены, молодой Кий обнес ее высоким частоколом, и весь стала зваться городищем Кия, затем – городом Киевом; сын Кия, Рустам, названный по деду, частокол заменил деревянной стеной из продольно уложенных бревен. Она простояла до кончины младшего внука Кия – Тараса, когда подгнившее дерево было решено заменить, а попросту разметали во все стороны, сбросили бревна в Днепр. Пленные авры, готы, хазары и савиры таскали из каменоломни тяжелые глыбы, гибли сотнями, раздавленные обвалами, оползнями. Кто пытался бежать, того стража рубила на месте, догоняла калеными стрелами. Окрестные горы в те годы были черными от воронья, налетевшего даже из чужих стран.

Каменная стена поднялась, загородив собой золоченые верха княжеского терема. Ворота были распахнуты настежь, по обе стороны несли охрану в полном вооружении дружинники, по трое с каждой стороны – подгоняли застрявших, разнимали сцепившиеся телеги. Двое младших дружинников лениво тыкали длинными копьями в тугие связки сена. Молодой парень, пригнувшись за копной, дурашливо заорал, изображая раненого, но дружинники и бровью не повели – на шутников насмотрелись.

Гульча и Олег спешились, стража бегло осмотрела вьюки, Олег уплатил пошлину, и они прошли в ворота, ведя коней. Здесь теснился народ, слышались тяжелые удары железа. Пахло мужским потом и конской мочой, среди столпившегося народа слышались крики – толпились, вытягивая шеи, мужики, мастеровые, бабы, рыбаки. Все с любопытством и жалостью смотрели в одну сторону.

В накаленном, как в печи, воздухе кружилась сухая злая пыль. Под высокой аркой ворот была густая тень, и Олег не сразу различил, ослепленный ярким солнцем, гигантскую фигуру. Огромный велет, в два человеческих роста, яростно вколачивал в стену штырь – шляпка расплющилась от ударов, но молот бил со страшной силой, шляпка штыря загибалась, словно разросшийся гриб. За спиной велета трепыхались огромные белые крылья. Толпа ахала при каждом ударе, велет хрипел, огромные узлы мускулов вздувались, как валуны, из которых когда-то сложили стены. Он был покрыт потом и грязью. Гульча не сразу высмотрела крупные блестящие чешуйки на плечах и пояснице велета. Такие же чешуйки были и на локтях великана, блестели они холодно. Гульча впервые видела велета, но чешуйки узнала – так же играло и переливалось холодными искорками лезвие меча пещерника.

С последним ударом шляпка штыря вмялась, просела между глыб стены. Теперь оттуда тянулась толстая кованая цепь, наполовину утонувшая в серой дорожной пыли. На щиколотке велета плотно сидело широкое харалужное кольцо, а цепь соединяла кольцо со штырем.

Велет отшвырнул молот и повернулся к народу. Молот был с наковальню – земля под ногами Гульчи дрогнула, глухо охнула. Широченные, как мост, плечи велета блестели, струйки пота сбегали по огромному лицу. Он был обнажен до пояса, широкие пластины груди были велики и мощны, живот бугрился мускулами. На плечи падали длинные, как стебли зрелой пшеницы, волосы, лоб велета перепоясал широкий ремень. На коричневом потном лице немыслимо ярко горели голубые глаза.

В толпе крикнули с надрывом:

– Потык!.. Дурень, не карай себя так… С кем не бывает!

Громко всхлипнула баба, заголосили ее соседки. В толпе загомонили, ропот был жалостливый. Велет развел огромные руки, сказал могучим звенящим голосом:

– Люди моего славного Киева! Отныне зверь не пробежит, птица не пролетит, змея не проползет в ворота неспрошенными! Клянусь вам великой клятвой – Отечеством!

Возле Олега захлюпали носом молодые девки. Мужики глядели с угрюмой жалостью и сочувствием. Кто-то ударил шапкой оземь, заорал:

– Михайло! Брось дурить. Крылья-то как? На цепи не разлетаешься!

Велет улыбнулся, словно солнце выглянуло из-за туч, в толпе с готовностью заулыбались, подались ближе к велету.

– Крылья как раз и погубили, – ответил он голосом урагана. – Слушайте! Будь проклят тот, кто принесет мне молот, дабы разбить цепь. Пусть отсохнет язык у того, кто покличет в дальние страны. Пусть поразят боги того, кто поднесет чару вина…

Его глаза на миг встретились с глазами Олега. Брови велета удивленно взлетели, губы дрогнули в виноватой улыбке, он чуть наклонил голову. Гульча быстро перевела взгляд на пещерника – тот опустил глаза, уже протискивался сквозь толпу, крепко держа коня за повод.

Из домов все еще выбегали люди, спешили к воротам. Олег шел посредине улицы, лицо было печальным. Проезжую часть вымостили стесанными бревнами – их уложили плотно одно к другому, а вдоль домов лежали втоптанные в землю камни. Дома по обе стороны улицы тянулись добротные, высокие, со слюдяными окнами. На крыше каждого дома и даже хаты красовался конек, ставни и стены были покрыты искусной резьбой.

Гульча крепилась долго, наконец спросила сердито:

– Он больной? У нас только больных сажают на цепь.

– Больной, – ответил Олег.

– Безумен?

– Болен любовью к городу. Это Михайло Потык – большая птица. В колыбели задавил медведя, потому нарекли Михайлой, а потыками поляне кличут больших птиц. Это велет, один из сыновей Велеса.

– Велес… это кто?

– Старый бог, – буркнул Олег. – Очень старый.

Ворота постоялого двора были распахнуты настежь. Туда въезжали и выезжали на подводах, запряженных смирными лошаденками и горячими восточными аргамаками, лихо врывались дружинники на крупных конях – звякающие, увешанные железом панцирей, доспехов, оружия. Двор был заставлен подводами, боевые кони отмахивались от назойливых мух у коновязи, от кузни бегом вели крупного храпящего жеребца. Пахло потом и навозом. Через двор торопилась баба с ведрами на коромысле. В сарае возник и сразу оборвался пронзительный визг свиньи, запахло паленой шерстью.

На пороге их встретил приземистый мужичок с раскосыми глазами. Чисто выбритая голова блестела от пота, заплывшие глазки быстро и оценивающе ощупали запыленную одежду Олега и Гульчи, вывернули их карманы и пересчитали монеты. В руках у него был огромный широкий нож. Вытер о засаленный передник, буркнул, перехватив взгляд Олега:

– Помогаю поварам. Есть комната на чердаке. Скоро освобождается. Голубятня, а не комната, но народу что-то набежало… На следующее лето пристрою еще теремок, будет просторнее.

– Возьмем голубятню. У нас четыре коня, останемся на два-три дня.

– Два человека, четыре коня, – сказал хозяин медленно. – Коням даем отборный овес – много уродило, воду носят из колодца… Это обойдется в гривну.

Гульча ахнула, подозрительно оглянулась на распахнутые ворота конюшни:

– Я сперва погляжу, как здесь содержат коней!

Дробно стуча по деревянным ступенькам, выбежал белоголовый отрок. Заученно схватил поводья, бегом повел к конюшне. Гульча с независимым видом пошла следом. Хозяин проводил ее прищуренным глазом, развел руками:

– Поляница?.. Тогда понятно. Пусть посмотрит.

Когда Гульча показалась в воротах снова, Олег понял, что стойла чистые, вода свежая, ясли с отборным овсом или пшеницей, а за лошадьми смотрят не хуже, чем за людьми. Впрочем, коней везде ценят.

Она кивнула издали, Олег выложил на широкую ладонь хозяина гривну. Тот уронил в щель передника, обернулся, что-то крикнул. Из дверей высунулась молоденькая девчушка, копия белоголового отрока.

– Тато, постоялец наверху собирается!

– Убери за ним, – бросил хозяин. – Полы вымой, постель замени. А вы, гости дорогие, сперва пообедайте, у меня хорошая корчма. Мужичье дичь привозит еще теплую, а свиней сами режем. Колодец во дворе, вода студеная.

Олег повернулся в сторону колодца, а хозяин, что-то вспомнив, звонко хлопнул себя по лбу, словно прибил комара с летучую мышь размером.

– Медвежатина жарится, живую рыбу привезли. Вам в сковородке или на вертелах?

– На угольях, – ответил Олег.

Он отвел Гульчу к колодцу, и они долго и с наслаждением мылись холодной водой. Рядом топтались кони, шумно цедили воду из длинного корыта. Подошел хмурый худой мужик, зачерпнул пару ведер, вылил в корыто. Гульча фыркала, плескала себе за ворот, сладострастно выгибала спину, как кошка, которую гладят и чешут.

Уже освеженные, будто бы даже отдохнувшие, они перешагнули порог корчмы. В трапезной, как сразу отметил Олег, каждый ел за троих, пил за пятерых, шумел за дюжину. За широкими столами тесно, доски ломятся от жареного, пареного, печеного. В проходах между лавками сбиваются с ног двое отроков, разносят еду и питье. За уставленными столами теснятся прокаленные солнцем и ветрами мужики – рожи разбойничьи, глаза дерзкие. У хлеборобов облик другой, а это – изгои, дружинники, беглые, варяги, ушкуйники и прочие ловцы удачи, каких всегда в изобилии рождает белый свет.

За дощатой перегородкой – поварня, туда таскали воду, но помимо нее четыре широкие жаровни стояли еще и вдоль стен. Там под неусыпным присмотром гостей на ивовых прутьях жарилась, истекая соком, молодая медвежатина. Пахло мясом, луком, чесноком и острыми лесными травами. Отроки, рыская с подносами по трапезной, на ходу переворачивали прутья, капли жира срывались на темно-красные спекшиеся комья, шипели, вверх взметывались злые багровые огоньки.

Пока Олег с Гульчей пробирались между столами, он старался выглядеть угрожающим – в таких местах даже самый смирный мужик почему-то стремится обязательно влезть в драку, зацепить соседей, покуражиться. Кто-то удивленно присвистнул им вслед:

– Поляница?

Другой голос пьяно посоветовал:

– Прикуси язык. С незнакомцами не борись!

– Так она ж вся лучиночная! А ноги-то, ноги!.. У меня нос толще.

Гульча остановилась, повернулась. На нее смотрели двое мужиков, оба широкогрудые, при коротких мечах, рожи дерзкие. Один тут же благоразумно уронил голову, второй таращил глаза, глупо улыбался. Гульча медленно опустила пальцы на рукоять кинжала, ее темные глаза хищно сузились. Мужик продолжал смотреть на нее, но в лице появилась неуверенность, челюсть отвисла. Гульча шагнула к столу, ее верхняя губа приподнялась, показывая острые белые зубы. Мужик побледнел, поспешно уставился в миску.

Олег, выбрав стол, похлопал одного по плечу, предлагая потесниться. Тот немедленно повернул голову, сразу наливаясь кровью, тряхнул плечом. Олег сжал пальцы, в плече хрустнуло. Мужик ойкнул, в глазах метнулся страх. За столом умолкли, лохматые головы повернулись к Олегу. Один повел руку к поясу.

– Я лишь прошу подвинуться, – объяснил Олег.

Мужик поспешно поднялся – рука висела, как сломанная ветвь, пальцами другой он щупал плечо. Олег опустился на его место, остальные нехотя сдвинулись, и Гульча села рядом. Олег ловил на себе изучающие взгляды. Одет чисто, благообразно, на груди обереги – знак волхва-пещерника, лицо возвышенное, одухотворенное, как у волхва сызмальства, однако он на полголовы выше соседей, плечи в косую сажень, а на могучих руках ни капли жира! Впрочем, одни волхвы служат Апии, другие – Велесу, но есть среди них и служители Перуна.