Текст книги "Фарамунд"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 12

Все эти дни его трясло от радостного ожидания. Лютеция… Лютеция. Лютеция!.. Солнце как проклятое заблудилось где-то по ту сторону туч, не сумело отыскать дорогу к горизонту, так и застыло, задремало, превратив короткий день в бесконечный год.

Чувствуя, что начинает бросаться на стены, он собрал войско и подвел к Люнеусу. К нему ежедневно приходили молодые парни из соседних и дальних деревень, просились в его войско: все горели жаждой подвигов, воинской славы.

В городке снова побывали соглядатаи, все вызнали, теперь Фарамунд мог раздумывать, как же удовлетворить ущемленное самолюбие.

В городке располагается легион. Шестьдесят легионеров составляют центурию, две центурии – уже манипула, а три манипулы – когорту. Легион состоит из десяти когорт, а это три тысячи закаленных профессиональных воинов, три тысячи острых мечей, три тысячи умело скованных щитов, за которыми так удобно встречать натиск хоть конницы, хоть варварских орд. Поставив щиты «черепахой», можно подходить вплотную к стенам вражеских крепостей и ломать ворота, а самые тяжелые глыбы будут скатываться по стене щитов, как капли дождя по камню.

Раньше в городе располагались три легиона, настоящих, римских. Так говорили старожилы, хотя римских центурионов никто не видел. Вот уже два поколения здесь служат либо готы, либо герулы, а то и вовсе далекие лангобарды. Правда, в отличие от федератов, что выступали со своим оружием и со своими вождями, эти сражались римским строем.

Сейчас две трети схол зияли пустыми окнами. Опустели недавно, но уже и дверные провалы стали похожи на безобразные входы в пещеры, а изнутри несло нечистотами. Префект Анфимий колебался: пора бы снести эти здания вовсе, наводят уныние.

С той стороны к зданию префекта примыкал угрюмый дом из серых гранитных глыб. Узкие окна зарешечены, там почти никогда не зажигался свет. Зато в глубоких подвалах, куда допускались совсем немногие, всегда было людно и шумно. Там по приказу его предшественника расположилась тайная тюрьма, узники которой никогда не представали перед судом.

Префект не любил пыток, но, признавая их необходимость, сам наблюдал, как увечат, как на пыточном столе мрут те, кого нельзя было обвинить перед судом.

Сейчас, как доложили Фарамунду, префект лично спустился в подземную тюрьму. Там находились его личные враги, которых пытали под его присмотром, он не мог упустить такого удовольствия, но сейчас он почти с сожалением велел перебить всех. Перебить быстро. А потом палач с таким же молчаливым тюремщиком, языки обоим вырезаны по его приказу, таскали трупы к тайной яме, в глубине которой плескалась вода. Трупы исчезали почти без плеска, подводное течение вытащит на середину реки, понесет по течению, а если и прибьет к берегу, то раки уже искромсают тела до неузнаваемости.

Похоже, римляне… если можно назвать римлянами франков-федератов, не собирались отсиживаться за городской стеной. Когда легион вышел навстречу, у Фарамунда дух захватило от восторга.

Все три когорты встали единственно правильно: одна преградила нападающим путь справа, другая – слева, обе упирались краями в городскую стену, не давая обойти с тыла, а третья когорта застыла посредине, перегородив дорогу к воротам четырьмя тесными рядами.

Фарамунд взглянул на стену, на чудесные ворота. При одном взгляде на эти громады хотелось опустить голову, в них были сила и грозное величие. Ему пришлось сделать усилие, чтобы стряхнуть с себя колдовское наваждение.

В самом легионе тоже чувствовалась страшная сила, исполинская тяжесть, словно он состоял не из людей, а был одним чудовищно тяжелым бронированным зверем.

Он пустил коня вперед. Впереди легиона в суровой позе воина стоял немолодой человек. Судя по его поясу, это был сам легат.

– Приветствую! – сказал Фарамунд. – Меня зовут Фарамунд. Я – вождь этого племени. Рекс, конунг, игамон, архонт – называй, как хочешь. Будем этот сброд считать племенем, как у вас говорят, де-факто. Верно? Предлагаю сдать эту крепость без боя. Обещаю пощадить жителей.

Легат поинтересовался:

– Что значит, пощадить?

– Они останутся живы, – сказал Фарамунд почти искренне. Он в самом деле не намеревался истреблять всех поголовно. – Конечно, эта груда камней будет развалена. Жителей… кого-то в рабство, кто-то сможет уйти, кто-то останется жить здесь…

Фарамунд видел, как длинная узкая щель между железными шлемами и квадратными щитами слегка увеличилась. Его слушали, его рассматривали.

Легат кивнул:

– Я понял.

– И каков твой ответ? – поинтересовался Фарамунд.

– Мы остаемся с городом, – отрубил легат.

Фарамунд кивнул. Гордый и полный достоинства ответ понравился, но противник есть противник. Лучше всего его просто убить.

– У города нет ног, – предостерег Фарамунд. – А у вас есть.

– Да, но мы обязались его защищать, – ответил легат. – Мы разделим его судьбу.

– А как же насчет ценности жизни? – спросил Фарамунд насмешливо. – Ведь жизнь – самое ценное?

Легат ответил кротко:

– Мы не римляне. Мы только принесли присягу Риму.

Он взмахнул рукой. Фарамунд заставил коня попятиться. Он ожидал града стрел, но римляне – слабые лучники, вместо этого прозвучал отвратительный вопль боевой трубы, мерзкий, словно сдирающий кожу заживо.

Строй второй когорты качнулся, словно волна, медленно потек сквозь линию первой. Фарамунд все заставлял коня пятиться, чувствуя, что это еще не атака. Легионеры разом остановились, пугающе неподвижные, тяжелые, как прибрежные скалы. В тот же миг сдвинулась с места третья, прошла насквозь ряды первой и второй, остановилась, ощетинившись длинными сариссами и укрытая за плотной стеной щитов.

Дальше все запомнилось Фарамунду как непрерывная цепь позорного отступления. Его люди откровенно трусили. Никто не устрашился бы выйти на поединок с противником впятеро сильнее себя самого, но шагающий легион казался ожившим горным плато.

Франки отступали, отступали! Иногда кто-то, не выдержав позора, выскакивал вперед и бросался на железную стену. Его успевали поддеть на копья еще в прыжке, поднимали над головами и несли некоторое время, но когда другие, разъяренные видом погибающего в муках родственника, бросались тоже, труп мгновенно сбрасывали на землю, а острия копий смотрели холодно и прицельно навстречу бегущим людям.

Их погубило то, что столько лет, даже десятков лет, легион не покидал городских стен. Хоть и сказалась высокая римская выучка, но их противники менялись, а с ними и воинские хитрости. Римская же манера боя оставалась неизменной вот уже сотни лет. Если не тысячу.

Но вот наконец пришли франки. Со своей манерой боя. Со своими уловками, со своим понятием о доблести, славе, чести, героизме.

Когда легат решил, что уже достаточно оттеснил противника, напугал и показал непобедимость римского оружия, пора возвращаться, кто-то из легионеров закричал.

Далеко за их спинами над городом поднялись черные клубы дыма. Видно было, как в распахнутые ворота врываются всадники на тяжелых северных конях. С городских стен падают защитники, а между каменных зубцов замелькали одетые в звериные шкуры, похожие на лохматых зверей люди.

– Дикари! – вырвалось у легата из глубины сердца. – Они ворвались в город!

Конь под Фарамундом плясал, его поднимало на дыбы, он могуче ржал и месил воздух копытами. Трижды Фарамунд проскакивал на быстром коне вдоль шагающего легиона, глаза цепко выискивали щель, но не находили.

Он услышал легата, заорал в бешенстве:

– А вы что хотели?

– Вы воюете как дикари! – крикнул легат с презрением, словно плюнул ему в лицо. – Варвары!

Фарамунд задохнулся от ярости. Горячая волна жара ударила в голову. Он прохрипел перехваченным горлом:

– А вы… хотели, чтобы все по-вашему? И воевали так, как удобно вам? Как готовы лучше всего вы?.. Эй, лучники!!! Перебить это… это стадо свиней в железе!

Громыхало рядом повернулся лицом к своим, вскинул руку. Из-за всадников выбежали пешие лучники с длинными тяжелыми луками. У каждого за плечами болтался колчан с сотней стрел. Быстро-быстро натягивали тетивы, воздух грозно загудел, раздираемый сотнями выпущенных стрел.

Легионеры разом присели. Тяжелые стрелы звонко щелкали по щитам, шлемам, втыкались в землю почти по самое оперение. Справа и слева появились пращники. Помня, с кем имеют дело, они с усилием раскручивали и швыряли уже не простые камешки, а огромные булыжники. А иные умельцы быстро-быстро раскручивали пращи, выпускали в цель свинцовые пули. Пущенная умелой рукой, такая пуля пробивает римский шлем, ломает конский череп, проламывает шит.

Трижды лучники пускали рой стрел, а пращники заваливали римский строй камнями, прежде чем там начали колыхаться щиты. То один легионер падал, то другой заваливался на товарищей. Легат поднялся и привычно скомандовал было отступление к стенам города, но осекся: город уже в руках врага.

Когда их осталось десятка три, уже не римский строй, а разрозненные кучки среди павших, Фарамунд в бешенстве бросил коня вперед. Можно бы добить оставшихся, как перебили весь легион, стрелами да камнями из пращ, но горячее безумие толчками разливалось из сердца по всему телу и скапливалось в руке, а затем собралось в мече. Тот вспыхнул оранжевым огнем, Фарамунд заорал дико, его понесло прямо на выставленные копья.

Отточенные острия вонзились в грудь и бока коня. Он закричал, рухнул, Фарамунд скатился через голову, но вскочил так быстро, что острия копий вонзились в то место на земле, где он только что прокатился.

Он вскочил, дикий и остервенелый, заорал в бешенстве, бросился на этих умелых и выученных воевать правильно. Боль ожгла голову, плечи, с силой что-то вонзилось в грудь, но он все кричал, срывая голос, рубил мечом остервенело, с каждым взмахом падала одна из блестящих фигур. Потом в глазах все затянуло розовым, но он двигался через этот розовый туман только вперед, рубил, кричал. Последнюю сверкающую латами фигуру разрубил с такой яростью, что та распалась почти надвое, шагнул дальше, замахнулся. Человек начал отпрыгивать с воплем:

– Рекс!.. рекс!.. Это я, рекс, Унгардлик!

Фарамунд попытался смахнуть красную пелену с глаз. Ладонь сразу стала липкой и пурпурной. На него набросились, хватали за руки, плечи, сильные цепкие пальцы выдирали рукоять меча из судорожно сжатых пальцев.

Голос Громыхало прозвучал совсем рядом:

– Где лекарь?.. Лекаря быстро сюда!.. Рекс весь изранен!

Я не ранен, хотел сказать Фарамунд. Я только…

В голове раздался звон, истончился до комариного. Внезапно наступила тьма.

Очнулся, над ним нависло широкое мясистое лицо. Из-под набрякших век смотрели острые глаза. Когда человек увидел, что Фарамунд поднял веки, он сказал с радостным облегчением:

– Боги… Мы уже не думали, что ты очнешься!

Что случилось, хотел спросить Фарамунд, но из горла вырвался только легкий хрип. Громыхало, Фарамунд узнал его с трудом, сказал торопливо:

– Молчи-молчи. Ты еще слаб. Да и голос сорвал. Я еще не слышал, чтобы кто-то так в бою орал!

Фарамунд прошептал:

– Что… случилось?

– Ты дрался как зверь, – ответил Громыхало с благоговением. – Воины и сейчас гадают, кто же в тебя вселился. Одни говорят – Тор, другие – Сигурд, третьи – Беовульф. А один договорился, что в тебя снизошел сам святой Георгий… Ну, это кто-то из христиан. Объяснить не дали: сразу в морду и вытолкали к другому костру.

– Сколько я… спал?

– Двое суток, – ответил Громыхало с восхищенным почтением. – Об этом тоже будут говорить!.. Ты был так изранен, что мы боялись, как бы ты не помер прямо там… среди трупов.

Фарамунд сделал попытку приподняться, поморщился от боли. Каждая косточка и каждая жилка молила о покое. Он сцепил зубы, сел, опираясь руками о ложе. Он был голым по пояс. На груди, плечах и даже на животе вздувались безобразные сизые шрамы. Кое-где раны были покрыты темными струпьями из засохшей крови.

– Зажило? – спросил он вопросительно.

– Как на собаке, – ответил Громыхало. Он пристально посмотрел на Фарамунда. – Ты непростой человек, рекс…

– Что не так? – насторожился Фарамунд.

– Очень быстро зажило, – сказал Громыхало. – Так не бывает.

Фарамунд посмотрел на багровые шрамы. За пару недель, понятно бы, но за два дня… гм…

– Я слышал, – сказал он, – что на победителях раны заживают в сто раз быстрее, чем на побежденных. А разве мы не победили?

Город почернел, даже часть городской стены стала черной от копоти, а дома из-за провалов крыш стали похожи на беззубые рты старух. Фарамунд на коня влез с помощью Громыхало, но там, с высоты седла оглядел мир, ощутил, как быстро уходит слабость, а тело оживает, забывает о ранах.

– Зачем жгли? – спросил он, морщась. – Это теперь наша крепость… Хотя не знаю. Наверное, все-таки правильно, что все сожгли и всех убили.

Громыхало, ободренный, сказал живо:

– Народу было больно много. Опасно такое оставлять за спиной! Большой отряд оставлять жалко, а малый – перебьют простыми палками.

– А где сейчас местные?

– Ну… кого сразу, кого потом, кто сгорел, а других продали. Тут всегда крутятся эти… которые рабов переправляют на Восток!..

– Так что же, Люнеус пуст?

Громыхало широко улыбнулся:

– Нет… Из подвалов столько навылазило, что как будто никто и не пропадал! Но этот народ, который подвальный… пуглив, не пикнет. Это уже покорные. Храбрые дрались… как умели.

Фарамунд нахмурился, что-то напомнило слова того крикуна, который кричал о самой великой ценности – жизни человека. Значит, смелых да честных он побил, а теперь будет править трусами?

– Ладно, – сказал он и повернул коня прочь от закопченного города, – даже от самых больших трусов, бывает, рождаются смелые дети.

Часть II

Глава 13

С двумя десятками всадников он прибыл в крепость Свена. Захваченная с прочим скарбом легкая повозка весело стучала колесами следом. Подозрительный Свен на этот раз не решился впустить такое войско, Фарамунд проехал через врата с одним Громыхало.

К удивлению всех, грозный вожак разбойников сразу направился на задний двор. Старая колдунья сидела у порога. Ее жидкие седые кудри выглядели как выгоревшая на солнце тряпка, а сама она напоминала нахохлившуюся цаплю.

Фарамунд остановился в двух шагах. Странная печаль коснулась сердца.

– Здравствуй, – сказал он тихо. – Ты помнишь меня?.. Ты сказала, что я тоже могу, как и птицы, в дальние края… Но ты знаешь, что это, а я – нет… Я хочу, чтобы ты жила в моем бурге. Вопросы лезут из меня, как мыши из нор в половодье. Иначе мне придется каждый день бегать к этой крепости и подолгу ждать, пока откроют врата!

Она долго молчала. Ему вдруг почудилось, что она уже решила для себя, но сейчас задумалась о другом.

– Ты постоянно в походах, – сказала она медленно. – Или походы в тебе самом?.. Но я чувствовала, что ты меня позовешь…

– И какой приготовила ответ?

– Мне будет нужна повозка с толстыми стенками и без щелей. Старые кости ломит от любого сквозняка. И еще мне надо много теплых одеял…

Он чувствовал, как еще один камень свалится с его спины.

– Все будет, – пообещал он твердо. – Ты не представляешь, как ты нужна.

И хотя, по словам Свена, колдунья зря ела хлеб, но он заупрямился, не хотел отпускать. Правда, жадность пересилила: Фарамунд уплатил за старуху римским золотом, и повозку пропустили через ворота.

– Ты все предусмотрел, – проворчала она. – А как именно ты решил, что я оставлю нору, где прожила столько лет?

– Ты тоже смотришь на облака, – ответил он, – и тоже глядишь вслед улетающим птицам… Не знаю, что ты видишь, но ты – смотришь. Садись, там уже куча одеял, теплые медвежьи шкуры. Я сяду с тобой, у меня вопросы, вопросы… Очень странные вопросы!

Вопросы в самом деле любому показались бы странными. Правда, не колдунье. Он не спрашивал, как заставить коров приносить по два теленка, не интересовался, что говорят звезды о его судьбе, или как ворожбой извести соседа.

Не стал спрашивать и о себе. Глупо, но жадно выспрашивал о Риме. Странное чутье говорило, что именно здесь разгадка потери его памяти…

Рим, загадочный Рим, о могуществе которого все говорят и по чьим окраинным землям сейчас идут франки. Пусть не по самому Риму, но все же по римской империи, что охватывает полмира. А если куда-то еще не ступала нога римского легионера, то лишь потому, что там не только люди, но даже звери жить не желают.

И не только воинская мощь, но и сама римская система, как он видел из рассказов старой колдуньи, была просто идеальной. Он сам не находил в ней ни единого изъяна. Голова трещала от попыток понять, почему же Рим терпит одно поражение за другим. Даже не сражается, а просто одни германские племена защищают его от других германских племен. Даже не римская армия, тоже вся из варваров, а германские рексы становятся на защиту Рима, помня о его величии… О недавнем величии. О прошлом величии.

Но долго ли они будут благоговеть перед прошлым?

Повозка покачивалась на ухабах, Фарамунд сидел напротив старухи. Окна она велела прикрыть, дует, в полумраке звучал ее размеренный скрипучий голос:

– А здесь нет системы… У франков правая рука не знает, что делает левая… Хотя нет, здесь тысячи рук, и все сами по себе… Здесь нет закона, нет общей власти. Императорской власти!.. Но все же… все же нечто странное складывается!..

– В чем?

– Понимаешь, молодой варвар… Я получила хорошее образование, знаю историю всех древних государств. Первая империя образовалась за много тысяч лет до нашего Рима в далеком Египте… Ты даже не можешь себе представить, что такое – тысячи лет!.. Так вот, та империя существовала не тысячу лет, а много тысяч лет. Ее сумел покорить только наш могучий Рим с его железными легионерами… Да, о чем это я? Ага, в том Египте был рекс… его называли фараоном. Фараон был единственным свободным человеком. Он считался богом, а все остальные жители огромной страны – его рабами. И сами рабы, и воины, и полководцы, и бродячие торговцы… Вся страна. А свою власть, понятно, передавал по наследству своим сыновьям, те – внукам, правнукам…

Он недоверчиво качал головой:

– И что же остальные? Соглашались?

– Считалось, – сказала она, – что только так и правильно. Мир устроен так… Честно говоря, я все еще считаю, что только так единственно верно. Но я – человек того мира. Я жила в нем, я пропитана его духом. Но сейчас на моих глазах возникает новый мир… Рабов нет, даже в самом низу! Простолюдины, что пашут землю и не хотят брать в руки оружие, отдаются под власть человека, который лучше всех умеет драться и убивать… но они не рабы, а он не их хозяин! С ним заключают эти… коммендации, где перечень условий… условий и обязательств с обеих сторон! Если кто нарушит, то стороны свободны от обязательств. И так везде! Мелкие вожаки племен принимают защиту более крупных, но крупный берет на себя обязательства перед этими мелкими и уж точно не превращает их в рабов… Такого еще не было ни в Египте, ни в Риме, ни в Персии… Персия? Это тоже была великая держава, где свободен был только один царь, а остальные – рабы…

– Странный мир!

– Это тебе странный. А для рожденных там – единственно правильный. Для раба и вольного, для жреца и фараона… Там просто не видели, как можно жить иначе.

Издали донесся окрик. В ответ по ту сторону повозки весело заорали. Колдунья кивнула:

– Иди, тебе нельзя много думать об устройстве мира.

– Почему?

– Мудрецы редко берутся за меч, – сказала она печально. – Потому мир совсем не такой…

– Как если бы творили его мудрецы?

– Да.

– Хуже или лучше?

– Не знаю. Но – другой.

На воротных башнях явно удивились, видя, как рекс выпрыгнул из повозки, хотя коня вели с пустым седлом рядом.

А когда узнают, с кем я ехал и вел беседы, подумал он с неловкостью, то и вовсе пойдут шуточки… Сердце стиснуло болью, ибо точно так же однажды ехал в одной повозке с божественной Лютецией. Она ухаживала за ним! Своими нежными пальчиками перевязывала ему раны, поила его, придерживая одной рукой голову… он и сейчас иногда чувствует прикосновение ее ладони…

А в полутьме ее глаза сияли над ним, как две путеводные звезды.

Не медля, он дал двое суток на сборы, после чего выступил всем войском, что разрасталось на глазах. Уже Громыхало и Вехульд командовали отдельными отрядами, даже отважный Унгардлик получил в свое распоряжение отряд легких конников.

Некоторые из его разбойников по старой привычке тут же рассеялись по окрестным деревням, принялись грабить и насиловать. Одну деревню сожгли начисто, мужчин перебили просто для потехи, а женщин раздели донага и погнали вслед за войском.

Едва до Фарамунда дошла весть, он окружил одну из деревень, захватил грабителей и согнал на площадь посреди села. Даже Громыхало и Вехульд вздрогнули, когда он свистящим от ярости голосом велел захваченным перевешать друг друга.

И был он так страшен, что перепуганные разбойники торопились, вязали петли дрожащими руками и все оглядывались на хозяина, страшась прогневать еще больше, ведь может посадить на колья.

Последний набросил себе на шею волосяную петлю, соступил с лавки. Длинная ветвь старого дуба прогнулась, там уже двое таких плодов, кончики ног коснулись земли, заскребли, глаза выпучились, с синеющих губ сорвался хрип, полетели слюни.

Фарамунд поморщился:

– Кто опаздывает, тому приходится хуже всех… Все видели? Это теперь моя деревня. И все люди под моей защитой. Кто хочет потягаться со мной, тому достаточно обидеть любого из этих поселян!.. Никто их не смеет грабить или насиловать, кроме меня! Все поняли? Трубач, сигнал! Мы и так задержались.

Двое суток почти непрерывной скачки, и вдали, посреди долины, окруженной лесом, появился огромный город. Широкая дорога проходила через него насквозь с севера на юг, еще одна – с востока на запад, и потому в городе были четыре полноценные улицы, а в высокой деревянной стене, окружавшей его почти правильным кругом, – четверо ворот.

В груди растекалось щемящее волнение. Он привстал на стременах, пытаясь представить себя властелином этого огромного города. На миг кольнул страх: а что же с ним делать, тут же нахлынула волна гордости – он справится, он захватит, ограбит, получит богатейшую добычу!

– Мы возьмем этот богатейший город, – сказал он вслух, чтобы придать самому себе твердости. – Он будет наш! А мы станем хозяевами. И если кто посмеет назвать нас отныне разбойниками…

Громыхало подъехал, новенькое седло немилосердно скрипело под грузным телом, вкусно пахло свежевыделанной кожей.

– Город? – переспросил он. – Да еще богатейший?

В его голосе было настолько непередаваемое презрение, что Фарамунд спросил невольно:

– А что не так?

– Хозяин…

– Что не так? – спросил Фарамунд раздраженно.

– Хозяин, не обижайся… Когда ты так ловко захватил первую крепость, я уж решил, что ты с детства их берешь голыми руками, настолько все было умело. Но сейчас ты смотришь на это… это…

– Город, – подсказал Фарамунд.

Громыхало повернулся в седле. В глазах был смех, толстая рука как выстрелила в сторону городских стен:

– Да ты посмотри! В этом городе… ха-ха!.. городе коров пасут прямо на городской площади! А огороды возле домов? А что это за горожане, что у всех поля за городской стеной?

Фарамунд не понял, почему такая насмешка, что плохого или недостойного в полях и пастбищах за городом, поинтересовался:

– А как в других?

Громыхало сказал со вкусом:

– Вон в Константинополе, скажем… идешь-идешь из середины города… в любую сторону, уморишься, язык высунешь, уже и солнце полнеба пройдет, а вокруг все так же тянутся эти каменные громадины! Там все дома из камня, представляешь? Даже у самой что ни есть голытьбы.

Фарамунд спросил недоверчиво:

– А сколько же там народу?

– Ну, тысяч пятьсот, – ответил Громыхало хладнокровно. – Не знаешь, сколько это? Ладно, вот в этом городе не больше тысячи. Одной тысячи!

Фарамунд покачнулся в седле. Город возвышался за городской стеной – из толстых просмоленных стволов с заостренными концами, жутковатый частокол, – красочный, живой, бурлящий жизнью. Если этот город кажется огромным, то какой же трепет охватит при виде тех городов, размеры которых не может и представить?

И в то же время он чувствовал себя униженным, оплеванным. Громыхало рассуждает о городах, сравнивает, он все видел, знает…

– Ты знаешь, – звучал за спиной ненавистный голос человека, побывавшего и повидавшего, – многие горожане… ха-ха!.. рождаются и умирают среди этих каменных громад, так и не повидав даже городских стен!.. А уж выйти за ворота… ха-ха!.. половина жителей Константинополя даже не знают, в какой стороне ворота, настолько сам город велик и огромен… В нем сто тысяч храмов, семь тысяч дворцов… ах, ты не знаешь, что это!.. двадцать тысяч базаров…

Фарамунд хлестнул коня. Оскорбленный зверь сорвался с места, копыта простучали сухо и раздраженно.

Войско должно было подойти только завтра, а сам он со своим отборным отрядом в разгар ночи подошел к стенам. Трубачей послал к северной части, с ними десяток человек с лестницами, больше не отыскалось, велел трубить погромче сигнал к нападению. Все защитники ринулись к северным воротам, прочитав звуки рога как сигнал к штурму ворот.

Этих придурков хватило бы на защиту всех укреплений, народу в городе оказалось на диво много, но все ринулись к северным воротам, а он лично с группой самых ловких взобрался на стену с юга, перерезал стражу на стене и перебил стражей ворот, а когда створки заскрипели и поднялись, изумленные горожане увидели в страхе, как из рассветного тумана в город врываются орды полуголых варваров!

Фарамунд сам ошалел от такой легкой победы. В его руки, как спелый плод, упал достаточно обширный и небедный город, И настолько легко попал в ладони, что он некоторое время не знал вовсе, что с ним делать, но потом благоразумно решил оставить все, как есть. Единственное – город переменил защитника, а значит, платить за охрану и защиту будет ему, а не тевкру Теоридриху.

Неизрасходованная сила, напор требовали выхода. Если не излиться в яростной схватке, в многодневном сражении, если не будет крови, трупов, гибели друзей и массовых казней пленников, то заблестит оружие среди своих, начнутся мятежи, поединки, и сам рекс не заставит вложить мечи в ножны!

На третий день он, все еще в некоторое растерянности, оставил захваченный город, медленно двинул войско дальше на юг. По слухам, там располагался Аунхен, новый, быстро растущий вокруг бурга городок. Он расположился на перекрестье дорог, в нем останавливаются караваны, а ремесленники туда свозят свои изделия.

Его войско увеличилось на девяносто легионеров прежнего гарнизона. Хоть и присягнули ему на верность, но на всякий случай решил не оставлять в городе – взял с собой. А в освободившуюся схолу поселил часть беглых легионеров из своего войска, доказавших ему верность. Понятно, еще раз строго напомнив, что теперь этот город принадлежит ему. Если будут вести себя как захватчики, то не только вздернет, а кое-кого и на кол посадит.

Ворота Аунхена оказались заперты. Со стен выкрикивали оскорбления, падение соседей их не смутило. Здесь город крупнее, стены выше, защитников впятеро больше. Фарамунд расположил свое войско лагерем напротив ворот в трех полетах стрелы, велел окопать рвом, как делают римляне.

Со стен с интересом наблюдали за строительством лагеря. Фарамунд слышал выкрики, со стен что-то показывали, корчили рожи.

На второй день протрубили трубы. Из воротной башни вышел человек с белым платком в руке. Небрежно помахал над головой, а когда его заметили, направился к лагерю.

Громыхало сказал возбужденно:

– Идут договариваться!

– Возможно.

– Может быть, – предположил Громыхало, – возьмем откуп побольше и пойдем дальше? Только торгуйся получше!

Вестник с белым флагом приблизился к вожаку осадившего город сброда. На Фарамунда взглянули глаза воина, много повидавшего, битого жизнью. Через щеку прошел шрам до нижней челюсти, белые шрамы на оголенных по локти руках, а на металлических латах заметны зазубрины от ударов острым железом.

– Вам не удастся нас взять ни осадой, ни приступом, – сказал он угрюмо.

– Почему? – поинтересовался Фарамунд.

– У нас подвалы забиты окороками, солониной, а зерна и муки на пять лет!

– Значит, возьму на шестой, – согласился Фарамунд.

Посланец переступил с ноги на ногу:

– А вся наша молодежь сейчас вышла на площадь, учится метать дротики. Мастера-лучники учат их метко бить в цель!

За спиной Фарамунда грозно засопел Громыхало. Фарамунд обрадовано хлопнул себя по колену:

– Хорошо! В арабских странах большой спрос на таких рабов. Пусть упражняются лучше. Продам их дороже.

Посланец ушел ни с чем, но Фарамунд чувствовал, что решимость горожан сопротивляться поколеблена.

Ночью Фарамунд обходил караулы. Темный свод неба выгнулся звездным шатром, пронеслась хвостатая звезда. Вокруг полной луны тихо мерцает слабое, словно сотканное из плотного лунного света, широкое кольцо, похожее на медный обруч.

Часовые приподнимались от земли, приветствовали тихими голосами. Так он переходил от одного поста к другому, шагах в пяти сзади двигались сонные Громыхало, Вехульд, еще трое бывших разбойников, которых он произвел в военачальники.

Возле самого костра лежал, закутавшись в длинный плащ, красивый молодой воин. Меч и латы тускло поблескивали рядом. Свет от багровых углей освещал румяное лицо с припухшими губами. Он причмокивал во сне, словно щенок, хлебающий теплое молоко. Длинные ресницы бросали красивую густую тень на щеки.

За спиной Фарамунда ахнул и вполголоса выругался Вехульд. Это он расставлял часовых с этой стороны. Фарамунд, не говоря ни слова, вытащил меч. Военачальники застыли в тревожном ожидании.

Фарамунд сделал шаг, лезвие блеснуло в лунном свете, как короткая слабая молния. Голова отделилась от тела, темная кровь полилась широкой струей. Фарамунд вытер лезвие и аккуратно вложил меч в ножны.

Громыхало засопел. Остальные молчали, смотрели ошалело, пораженные такой жестокостью. Фарамунд чувствовал обжигающий гнев, из-за мерзавца весь лагерь мог быть атакован, но, чтобы прозвучало как можно ужаснее, сказал хладнокровно:

– Каким застал, таким оставил.

И – продолжил обход.

Легат Архипий, старый и опытный военачальник, сумел углядеть слабое место в обороне лагеря этого разбойника, который, по слухам, уже начал брать города и захватывать бурги. Но хотя ему удалось взять под свою власть уже три крепости… странно, что не разграбил!.. все же воевать правильно не умеет. Уязвимое место не заметно даже отцам города, а когда он попытался их убедить сделать вылазку и разбить разбойника самим, ему горячо возразили самые знатные горожане.

На уговоры ушло три дня. Он умел убеждать, и на четвертые сутки, перед самим рассветом, еще под покровом темноты, он вывел отборный отряд. По спящему лагерю Фарамунда ударили быстро, точно и жестоко.