Текст книги "Я живу в этом теле !"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Кто эти люди?

Шел, почти доверившись разумоносителю, потому что сам пока в растерянности, а он выбрел на берег местной загаженной реки. С того берега прямо в воду спускаются широкие каменные плиты, выпуклые как спины крупных черепах. Они показались мне чем-то знакомым, в памяти проплыли какие-то странные сцены, где эти щиты составляли пологую крышу, о которую в бессилии стучат стрелы, камни из пращи, скатываются горшки с горячей смесью... А под этой стеной группа закованных в медные латы людей упорно разбивает крепостные ворота.

Я тряхнул головой, мои ноги все так же неспешно переступают по разноцветному от бензиновых разводов асфальту. Слева в десятке шагов лениво плещется грязная вода, Волны двигались тяжелые как мазут, каждая неспешная волна шла в короне из массы окурков, бумажек от мороженого, прелых листьев и размокших газет.

Впереди через реку переброшен горбатый кирпичный мостик. Я брезгливо обошел детишек, что кормили уток, как только эти несчастные пернатые здесь выживают, миновал парней с двух девчушками, странных рыбаков – что можно выловить в Москве-реке? – в голове стучало все глуше, мысли двигались как сонные рыбы, уже даже забывал, зачем вышел, что пытаюсь понять,

Впереди на излучине двое мужиков в нечистых рубахах, стоя по колени в мутной воде, тащили что-то баграми. Я видел вздувшиеся жилы на худых шеях. У одного ветхая рубаха лопнула, мышцы выступали сухие и резкие как плетеная корзина.

Когда я приблизился, они, пятясь, подтащили к берегу нечто белесое и раздутое. Я с трудом узнал человеческое тело. Размокшее тело, пропитанное водой, полопалось как спелый арбуз, мужики так и оставили, наполовину вытащенным из воды. Утопленник распух, мясо отваливается, я сперва не понял, почему огромная и черная грудь странно шевелится, потом рассмотрел скопище крупных сытых раков, что вцепились намертво в тело мертвеца и неспешно рвали крепкими клешнями разбухшую и мягкую плоть, совали в прожорливые пасти.

Один мужик сказал с одобрением:

– Крупные... Вась, принеси ведро, соберем.

Второй, чем-то похожий на этого утопленника, весь белесый и одутловатый, с побитой мордой в крупных кровоподтеках, прошлепал разбитыми губами, где корочка запекшейся крови переходила в широкою полосу грязи:

– Да как-то... Одно дело знать, что утопленников жрут...

– Тю на тебя, – удивился первый. – Ты, Пиводрал, даешь! Вчера такое говно жрал... как всегда жрешь, а сейчас раки тебе не по ндраву! Я ж их под водочку или пиво... А нет, так продадим. Раки-то не раки, прямо слоны!

Его проворные руки уже ловко хватали за толстые темносерые панцири. Слышался слабый треск, шесть когтистых лапок отрывались от плоти, распарывая ее крохотными коготками. Толстый рак с костяным стуком биллиардного шара летел в ведро. Пиводрал поколебался, но раки в самом деле удались, начал неумело брать их за спины, отрывать от безобразно распухшего тела и швырять в ведро, а сам с любопытством всматривался в лицо мертвого, где раки уже выели глазные яблоки, сгрызли нос. Сейчас из глазных впадин торчали, пугливо извиваясь острые хвостики мелких рыбешек, что жадно поедали мозг, то ли лакомились, то ли освобождали место для икринок.

– Крупные, заразы, – сообщил первый. – У тебя есть монетка?

– А что?

– Сообщить надо.

Пиводрал поглядел на труп, поколебался:

– Ладно, позвоню. Только сперва надо этим... ну, которые зарабатывают на новостях в телевизоре. Они приплачивают, если их позвать раньше. Ну, раньше ментов. Народ страсть как любит смотреть на мертвяков и всяких задавленных на улице! Мол, хорошо, не меня...

Первый хмыкнул:

– Начнут спрашивать, не опознал ли кто.

– А это затем, чтобы крупно показать на весь телевизор, – пояснил Пиводрал со знанием дела. – Родителя звонят, ругаются, что детей стращают, а эти так это резонно: а мы для опознания!

Оба оглянулись на труп, от которого не особенно обезображенными остались ноги, даже гениталии сожраны начисто, только обломок хряща торчал в полпальца длиной. Живот проели до позвоночника, там и сейчас двигалось, ребра подрагивали, словно утонувший, даже пролежав пару недель в теплой воде, пытался что-то вздохнуть.

Первый подумал, предложил:

– Зря вытащили целиком. Давай чуть приспустим обратно.

– Зачем? – удивился Пиводрал.

– Да чтоб следы насильственной смерти не высохли, – пояснил первый.

Пиводрал сказал с сомнением:

– Думаешь, насиловали? Хотя с этими новыми русскими...

– Насильственной! – повторил первый с презрением. – Тупой ты, хоть и Бауманский кончил... если не брешешь. Это значит, насильно его убили.

– Насильно? – переспросил его напарник, который кончил Бауманский. Челюсть его отвисла, из уголка рта потекла мутная слюна. – А как?

– Ну да. Силой, значит. Так что пусть лежит, как был. А пока приедут, мы еще с десяток раков снимем. Они ж мертвечину за версту чуют! Вот смотри еще один ползет... Давай, собирай! Твоя ж Галька их живыми жрет. А Китя так и вовсе только дерьмо из них высмактывает...

Пиводрал при упоминании не то родни, не то домашних животных, откинул почти интеллигентскую щепетильность, так непригодную в эпоху рынка, вошел в мутную как политика воду и, стараясь не прикасаться к мертвяку. ухватился за сеть. Тело утопшего сползло до половины в воду, песок цвета сибирской нефти чуть взвихрился, но было видно как новоприбывший рак, а за ним еще один, помельче, обрадовано вцепились в распухшую ступню.

А в самом деле, подумал я с горькой насмешкой. Чего добру пропадать Тому утопшему уже все равно, закопают в дорогом гробу или его тело съедят собаки. Он перестал быть, когда угас последний лучик сознания. Как горько завещал один польский поэт: хоронить себя я завещаю всюду. Все равно при сем присутствовать не буду.

Раки торопливо отщипывали белесые волоконца плоти, словно чуяли, что добычу вот-вот заберут. Размокшее, пропитавшееся водой тело подавалось легко, я видел как клешни выстригают мясо, замедленными и чуть неверными движениями, словно двигаются дистанционные роботы, подают в зубастые пасти.

Я уже собрался идти дальше, как из-за тучки выползло солнце. Острый как скальпель луч вонзился в уже почти голый череп, и тут внутри меня что-то предостерегающе дрогнуло. В утопленнике проступило нечто тревожно знакомое.

Чувствуя себя так, словно мне приставили к ребрам острые ножи, я осторожно сделал шажок назад, украдкой огляделся. Вроде бы никто не следит. Двое прохожих остановились неподалеку, но смотрят вроде бы на утопленника. Мальчишка подошел совсем близко, тоже уставился с живейшим интересом.

Стараясь не привлекать к себе внимания, я попятился, не делая заметных движений. Когда жиденькая цепочка зевак оказалась между мной и утопленником, я сгорбился, пошел потихоньку, держась по ту сторону нестриженых кустов.

Дома тянулись знакомые, привычные. Я ходил по этой улице тысячи раз... Я? Мои это воспоминания, или только этого меняносителя? Вряд ли я прошел весь путь от рождения. Это было бы слишком нерациональной тратой времени. Проще всадить меня в тело ничего не подозревающего туземцаЁ взять его воспоминанияЁ чтобы не выделятьсяЁ не привлекать внимания...

Петляя по знакомым с детства (!) проходным дворам, я выбрался на ту, где впервые поднялся с четверенек. Я знал здесь каждый камешек, и все-таки... эта улица была уже другой. Совершенно другой. Мои подошвы мягко ступали по ноздреватой смеси смолы и мелкой гальки, уложенной просто на землю, справа тянулась стена из обожженной глины, время от времени открывались двери, обитатели этого мира сновали взад-вперед, озабоченные добыванием пищи, одежды.

С холодном ужаса и обреченности я ощутил, что улица все та же, мир все тот же, но во мне в эту роковую ночь включилась некая программа, после чего я вдруг увидел, что я совсем не тот, кем себя считал все эти годы.

Да к черту годы!.. Теперь я уверен, что меня всадили в тело этого двуногого существа именно в эту ночь. Может быть, вообще за секунду перед пробуждением.

От супермаркета к троллейбусной остановке весело и гордо несла себя на двух длиннющих и очень стройных ногах, как говорят: от шеи, челюсти – Рита, соседка с шестого этажа. Яркая как картинка журнала мод, с призывно выпяченными далеко вперед молочными железами. Они колыхались при каждом движении, я невольно задержал на них взгляд, как и всякий самец, а она еще издали улыбнулась мне хорошо и призывно. Зубы блеснули белые, острые резательные спереди, по два мощных клыка на краях верхней и нижней челюсти, характерно для всех хищников, а дальше, как я помнил, зубы тянутся мощные, широкие, разжевывательные, раздавливающие мелкие кости силой челюстей, там и рычаг короче, и зубы крепче, мощнее.

– Привет, – сказала она дружелюбно, – что ты так рано?.. Я слышала, ты сова.

Голос ее был музыкально-зовущий, я почему-то сразу увидел ее обнаженной в постели, волосы разметаны по подушке, она смотрит на меня, нависшего над нею, со страхом и ожиданием...

Правую руку ей оттягивал прозрачный пластиковый пакет, сквозь прозрачный бок просвечивало кроваво-красное, истекающее кровью. В одном ломте еще теплой плоти я узнал мясо довольно крупного зверя, а в другом пакете колыхалась печень: скользкая, мокрая, еще почти трепещущая.

– Да так, – ответил я с трудом, пришлось прилагать усилия, напоминая, что она одета и на улице, а в этом мире уже перестали хватать и грести под себя понравившихся самок вот так сразу, без некого ритуала, – не спалось что-то. А ты?

– Я жаворонок, – сообщила она гордо, хотя по мне больше походила на молодую и полную сил пантеру в период течки, но все же гибкую и опасную. После шести не могу улежать в постели. Хотя... гм... иногда я могла бы лечь и поздно.

Троллейбус подошел, распахнул двери. Вышли двое обитателей этой планеты, а взамен куча юных самцов и недозрелых самочек с гоготом ввалилась в распахнутые двери. Троллейбус тронулся, створки нехотя задвинулись. Рита смотрела мне в глаза с призывной улыбкой. Я вспомнил, что нынешнее жалование позволила бы моему разумоносителю содержать две жены или избалованную любовницу. А эта самочка хороша с ее сочным зовущим телом. Я даже уловил манящий запах, то ли в духи в самом деле добавляют половые гормоны, как пишут, то ли я услышал ее чистый зов без всякой парфюмерии. У нее красивые дугообразные брови, что не позволяют поту скатываться в глаза, длинные ресницы, что защищают глаза от пыли, к тому же загнутыми кончиками, что не позволяет им смерзаться, ее длинный точеный нос с красиво вырезанными ноздрями обеспечивает грудь прогретым и очищенным воздухом. Тонкая в поясе, что позволяет свободно нагибаться и двигаться, с небольшими жировыми прослойками на животе, что обещает предохранять ребенка в утробе от случайных толчков, а также дает теплоизоляцию от холода... Кстати, в бедрах соблазнительно широка, что позволит рожать легко и сравнительно безболезненно...

Я ощутил как тяжелая густая кровь прилила к чреслам, там потяжелело. Мощный зов пошел от гениталий, я едва не пошел к ней, глядя бараньим взглядом и вытянув руки. Природа создала одних приспособленными к жизни, других нет, а инстинкт продления рода именно приспособленных велит считать красивыми, зовущими.

Я ощутил, что не могу оторвать глаз от ее сочных красных губ, чуть припухших, что напоминают другие губы, которые при возбуждение вот так же краснеют и набухают, а если же они не красные, то лучше не подходить, обернется и укусит...

Что со мной, подумал я, трезвея. Это же в дальней древности наши предки, что ходили на четвереньках, по таким приметам определяли когда можно насесть на самку, а когда лучше не нарываться. Сейчас уже перешли на прямохождение, а красные полные губы и пышная грудь, подтянутая повыше, остались в глубине инстинктов, все-таки на четвереньках мы ходили многие миллионы лет...

Это они ходили, напомнил я себе. Эти существа. И это существо, чьи инстинкты так властно вторгаются в мои кристально четкие мысли. Сминают, загрязняют,

Ее удивленный голос прорезался сквозь мой мир как нож:

– Что с тобой?.. У тебя такое странное лицо.

Я вздрогнул:

– Черт... Голова трещит! Наверное, кофе был слабым.

Ее улыбка была двусмысленной:

– Если у тебя слаб только кофе, то это еще терпимо. О, мой троллейбус, наконец!.. Я поехала. Захочешь жареной печенки – позвони.

– Спасибо, – пробормотал я.

Она поднялась в вагон, не касаясь поручней. Упругие ягодицы провоцирующе колыхались из стороны в сторону, прикрывая яйцеклад. Ноги быстро занесли ее по ступенькам, сильные, с хорошими мышцами, годные как для долгого бега, характерного для семейства волчьих, что берут добычу гоном, так и для семейства кошачьих, что настигают жертву в два-три стремительных прыжка.

Троллейбус тронулся, за стеклом был взмах белой руки, я рассмотрел даже блеснувшие в призывной улыбке острые зубы, затем эта емкая тележка укатила с мягким шуршанием вдоль проезжей части, а я еще долго стоял с колотящимся сердцем. В голове, как во всем теле сумятица, кровь разносит гормоны из гениталий по всему организму, горячая волна мощно бьет в мозг, а там и без того хаос.

Глава 4

Превозмогая страхи отвращение перед этим миром, я целый день бродил по варварскому городу.

Я выскочил из передней двери. Троллейбус долго стоять не будет, я бегом обогнул его спереди, краем глаза успев увидеть высоко за мутным стеклом размытый силуэт толстой бабы за рулем, перебежал через шоссеЁ держа глазами пролом в кустарнике на той стороне улицы... Сзади вжикнуло, спину обдало волной воздуха, и что-то стремительно царапнуло по отставленной в беге назад подошве. Я уже выскочил на тротуар, тогда лишь посмотрел вдоль шоссе. В груди стало холодно. И чем больше я смотрел вслед стремительно удаляющимся красным огонькам, тем холод становился злее.

Это легковой автомобиль на огромной скорости обгонял троллейбус, когда я неожиданно выскочил на дорогу. Водитель, возможно, не успел меня даже заметить, разве что смутно мелькнувший силуэт, мне лишь задело колесом или крылом подошву.

На подгибающихся ногах я побрел по тротуару. Выходит, если бы чуть помедлил, меня бы в лепешку. От такого удара на десятки шагов отшвырнуло бы уже окровавленный труп.

Кто? Кто за мной охотится? Кто пытается убить таким образом, чтобы это походило на простой несчастный случай?

Я ощутил, как плечи сами собой передернулись. Мое человеческое тело с опозданием среагировало на весь ужас происходящего. Если бы его расплющило, то, по всей видимости, погиб бы и я. Не это тело, черт с ним, а я настоящий, который всажен в это образование из мяса и костей так умело. Вряд ли тот, кто меня сюда послал, позволил бы, чтобы после такого страшного удара я бы уцелел или вообще остался жить. Тем самым раскрылось бы, что я не являюсь простым человеком, обычным обитателем этой планеты!

– Я виноват, – произнес я вслух, но шепотом, чтобы никто не услышал поблизости. – Я сорвал бы всю операцию... Я проявил беспечность... Прости, я постараюсь собраться и приступить к выполнению задания.

В холодильнике отыскалась литровая стеклянная банка с нарезанной крупными ломтями селедкой. Сквозь запотевшее стекло блестели свежими срезами кольца репчатого лука, белые с оранжевым, а сами толстые как кабанчики ломти селедки истекали соком. Я сглотнул слюну, банка перекочевала на стол, за спиной лязгнула дверца, тут же злорадно загудело. Я привычно ткнул локтем в холодный корпус, гудение оборвалось.

Так же привычно, запустил два пальца, поймал верхний кус, прихватив и пару колец лука. Рот раскрылся еще до того, как я выудил добычу.

В голове чуть прояснилось уже после второго ломтика, а когда сжевал пять, во рту стало солено, но в голове ясно. С некоторым удивлением ощутил, насколько сильно завишу от того, что ем. Можно было таблетку анальгина или чего-то подобного, а можно просто что-то съесть... Съесть бы то, что разом воскресило бы мою память! Даже зная, что для успешного выполнения моего задания нужно именно вот такая амнезия, все же, наверное, не удержался бы... Может быть потому, что я не какой-нибудь супербоец. Иначе я не чувствовал бы такого страха, даже ужаса перед этим диким миром. Но, наверное, заброшенных в этот мир супергероев тут же выявляют. Иначе почему Те, Пославшие Меня, решили, что я вот такой, трусливый и растерянный, как две капли воды похожий на всех остальных обитателей планеты, смогу подобраться к некой тайне гораздо ближе?

Селедку запил пивом, голова не прояснилась, а потяжелело, но наступило странное тупое спокойствие. Некоторое время просто сидел перед телевизором, на душе, как и в желудке, странное успокоение.

На светящемся экране сменялись цветные картинки, мельтешили. Наконец начал вычленять звуки, а яркие пятна сложились в осмысленные картинки. Передача из какого-то супердворца, где ярко и богато одетые люди, все в сверкающих кристаллах на шее, в ушах и на пальцах, заполнили зал, а еще более яркие на безумно освещенной сцене что-то выкрикивают, на что весь зал хлопает в ладони и взрывается криками.

– Туземцы, – пробормотал я. – Ну почему, почему меня забросили именно сюда?

Судя по моей записной книжке, живу более, чем уединенно. Телефонных номеров не больше двух дюжин, из них половина – женские. С комментариями о степени податливости, слабостях, капризах. Страничка с интернетовскими адресами, реакция на переустановки нафигаторов, когда все летит на фи.Но сейчас Интернет ни к чему...

Поколебавшись, позвонил Валентину. Однокурсник, звезда, его уже всерьез называют по отчеству, в то время как меня с остальными – только из вежливости да и то совсем изредка. На том конце долго не отвечали, я не удивился, меня тоже не всегда застанешь у телефона в готовности снять трубку. Выждал семь гудков, перезвонил следующему. А потом еще следующему.

На месте оказался только пятый по списку, Петр Криченко. Взял он трубку удивительно быстро, словно сам уже опускал ладонь на трубку, намереваясь звонить:

– Алло?

Голос его не изменился, хотя я вспомнил с некоторой неловкостью, что не виделся с ним уже лет пет, а по телефону последний раз говорил почти год тому. Суховатый, подтянутый, если такое можно сказать о голосе, как и сам Петр, в недавнем прошлом военный летчик-испытатель, уже на пенсии, у них там год за три, если не за пять, и когда ГАИ останавливает его за превышение скорости, чуть ли не вбивают в наручники за предъявление пенсионного удостоверения: какой пенсионер в тридцать пять лет?

– Привет, Петя, – сказал я. – Давненько не слышал, как ты дачу обихаживаешь... Уже хотя бы вскопал участок?

На том конце послышался короткий смешок:

– Собираюсь. Уже и магазин присмотрел, где как-нибудь при случае куплю лопату. Хороший магазин. Реклама по всем телеканалам... Они еще водкой и дубленками торгуют. Сам понимаешь, лопаты из такого магазина сами участок перекопают.

– Давно мы не встречались, – согласился я. – Знаешь, только что звонил Валентину...

Из трубки донесся легкий шорох, затем Петр легонько кашлянул, голос его был неуверенный, словно сам не был уверен, можно ли такое говорить вслух:

– Ты ему звонил?

– Да.

– Ну и...

– Не ответил

После паузы Петр ответил с тем же неловким смешком:

– Жаль. Интересно бы узнать, как там.

Я насторожился:

– Где?

– Там, – повторил он. – Там... Куда все уходят. Ты, похоже, не знаешь, но Валентин уже никому ничего не скажет. По крайней мере, по телефону. Он мертв.

Я ахнул:

– Но как же... Он же всего берегся! Он не то что на самолетом, он в такси не садился! Или что-то изменилось?

В голосе Петра чувствовалась такая горечь, что у меня во рту появилась вязкая слюна, словно я сам наглотался полыни.

– Да нет... Напротив, он все чаще говорил о сверхценности жизни. И сам так жил. Шел по тротуару, к тому же – по своей привычке! – подальше от бордюра. Чтобы, мол, террористы не захватили. Под самой стеночкой пробирался. А тут вдруг на проезжей части какой-то автомобиль потерял управление. Прямо из третьего ряда пошел наискось к тротуару, никого не задел, перескочил бордюр и... Словом, как Валентин шел под стенкой, так его по стене и протащило. Чудо, что еще жил, пока везли до больницы. Все-таки йога что-то дает... Врачи головами качали! Говорят, другой бы на его месте помер сразу. А этот все что-то пытался сказать...

Трубка в моих пальцах стал тяжелее чугунной тумбы. Что-то более страшное и опасное почудилось в словах Петра, чем просто сообщение о смерти бывшего однокурсника.

– Как он... умер?

– Уже в больнице. Пока везли через весь город, еще жил, хотя его кишки лежали рядом. И когда поднимали в лифте в операционную. А потом как-то все сразу... Умер, будто свет выключили.

В его голосе послышалось что-то недосказанное. Я спросил хрипло:

– А кто его так?

– Не поверишь! Самое нелепое, за рулем был сыроед. Ну, из тех, кто ни ест мяса, как вегетарианцы, ни молока, ни сыра, ничего жареного, печеного или вареного... Словом, только натуральное, сырое, как наши древние предки, к тому же без мяса, рыбы... только травки! Наверное, от такой замечательной пищи с ним что-то и стряслось. То ли с сердцем, то ли в глазах потемнело.

– Он так и говорит?

Голос Петра стал тише, в нем слышалось глубокое презрение:

– Да всякое лепечет. Верить ли? Что-то такое мелкое, трусливенькое. Клянется, что ехал как всегда. Вдруг, мол, не то руль внезапно дернулся, не то под колесо что-то попало... Не успел сообразить, как автомобиль уже на тротуаре... Тряхнуло, грохнуло, проскрежетал по стене. Он даже не сразу врубился, что человека сшиб.

В комнате потемнело, я чувствовал как будто осыпало по голой коже снегом. Страшновато.

– А что, – сказал я чужим голосом, – пытался сказать Валентин?

В трубке хмыкнуло:

– Да кто слушал? Напротив, ему говорили, чтобы молчал, при таких ранах нельзя даже губами двигать. Вкололи что-то снотворное или антишоковое, не знаю... Ну, чтобы помалчивал, дал организму дожить до больницы, а так уже спасут.

– Не дали сказать?

Голос Петра был угрюмый:

– Не дали. Хотя, наверное, зря. Почему-то принято считать, что умирающий может сказать что-то особенно важное. Он как бы уже видит Ту Сторону. Я сам как-то собирал последние слова великих... Получился красивый венигрет, вроде: и ты, Брут?.. Света, больше света!.. За Родину, за Сталина!.. Люди, я любил вас... Пет, не больно...

Он что-то говорил еще, цитаты так и сыпались, но я не слушал. Что мне слова великих этой крохотной планеты, мне бы услышать, что старался выговорить разбитым ртом Валентин!

Глава 5

Заварил еще кофе, кровь пошла по телу горячими волнами. В голове прояснилось, начал различать и шумы за окном, и учащенное биение своего сердца, и надоевшую рекламу о гигиенических прокладках, особой краски для волос, несмывающейся губной помаде... Все ролики шли одни за другим кучно и торопливо, словно депутаты спешили в буфет, и вдруг как шилом ткнули... Это ж если хоть сотую часть этих денег что тратится на такую рекламу, то уже наверняка на этой планете излечили бы рак и СПИД, а если бы колоссальные суммы, что выбрасываются на дорогие духи и туалетную воду потратить на науку, то уже были бы на Марсе и Венере, строили бы фермы на спутниках Юпитера...

Ну, и та главная проблема если бы не была уже разрешена сейчас, то разрешили бы в следующем поколении. Если бы на науку бросали денег только же, сколько бросают на жевательную резинку, то здешняя наука уже открыла бы... Не знаю, что открыла бы, но что-то открыла бы.

Не затем ли меня.. Да кто ты, чтобы повлиять на развитие всей этой цивилизации?

Дверь на балкон открылась нехотяЁ набухла после недавнего дождя. Звезда, центральное светило этой планетной системы замедленно опускается за горизонт. Конечно, я понимал, что на самом деле это планета с огромной скоростью, вращаясь сразу в нескольких направлениях, несется вокруг этой звезды, но обманчивое зрение твердило, что почва под ногами находится в центре мира, а я стою на балконе и уже зеваю, готовясь спать.

Я в самом деле чувствовал вялость в мыслях, это именуется сонливостью. Получается, что я настолько всажен в это тело, что его примитивные инстинкты и желания властвуют надо мною...

– Черта с два, – сказал я зло.

На кухне вода отстаивалась в очистителе. я смолол кофе и всыпал в джезву, поставил на огонь. Бодрящий запах поплыл по комнате, в голове чуть прояснилось, но я со страхом чувствовал, что это слишком крохотная победа. Я всажен в это тело чересчур крепко. Если я смогу продержаться без сна, переломив примитивные инстинкты этого разумоносителя, то к утру буду вялым и слабым.

Значит, правило первое: я не могу воспользоваться никакими другими силами, кроме крохотных силенок моего разумоносителя. Я не могу ни перемещаться во времени и пространстве, для меня закрыто как прошлое, так и будущее. Я не могу даже протянуть руки и потрогать в Индийском океане воду, теплая ли, не говоря уже о том, чтобы усилием воли перенестись на Марс и побегать по его красным пескам. Перейти в другое измерении и посмотреть взрыв сверхновой...

Но что, что я должен совершить?

Когда снова вышел на балкон, в лицо пахнул прохладный вечерний... нет, уже ночной воздухЁ слегка влажныйЁ с запахами разогретого асфальтаЁ бензинаЁ технических машин. От близкой дороги шуршали шиныЁ вдали звякнули составыЁ коротко ревнул гудок. В соседнем дворе надрывно забибикала машина с чересчур чутким автосторожем.

Я вытащил стул и сел в сторонке от двериЁ чтобы не продуло. ГлазаЁ привыкшие к яркому свету комнатных лампЁ выхватывали только желтые пятна фарЁ оранжевые огни в окнах напротив, потом начал различать силуэты.

Усаживаясь поудобнееЁ мазнул взглядом по темному небуЁ снова вперил взор в дом напротивЁ в одном из окон раздевалась женщина с развитой фигурой... ощутил неудобствоЁ поерзалЁ взгляд словно сам поднялся кверху.

МирЁ в котором я нахожусьЁ накрыт темным исполинским куполом. Тысячи звезд усеяли сводЁ тусклые и яркиеЁ мерцающие и недвижимые. То ли ночь оказалась на редкость чистойЁ без облаков и ядовитого смога, то ли еще чтоЁ но по спине пробежала дрожь. Я ощутилЁ что смотрю неотрывно на эти звездыЁ а холодок со спины расползается по всему телуЁ пробирается во внутренностиЁ ползет ледяной струйкой к сердцу.

ЗвездыЁ о которых говорил еще отец этого разумоносителяЁ о которых оно читало в учебнике астрономии. Скопления раскаленного газаЁ что находятся от меняЁ от этого балконаЁ на расстоянии... холод пробирается к самому сердцуЁ на расстоянии тысяч и тысяч не километровЁ не сотен тысяч километровЁ а сотни световых лет! Это значитЁ что светЁ который распространяется почти мгновенноЁ туда летит многие и многие годы. И что весь этот мирЁ где нахожусь – крохотнейшая песчинка в абсолютно пустом мире. Земля в сравнении с заурядной звездой – песчинка рядом с небоскребом. Но сами звезды разбросаны в пустотеЁ как песчинки: одна над Тихим океаномЁ другая – над АтлантическимЁ третья – над Африкой. Да нетЁ куда реже...

А что же планета ЗемляЁ перед которой звезда – небоскреб?

А что же яЁ мелькнула жутковатая мысльЁ которому эта планета кажется бескрайним необъятным миром? Каково мое место в этом чудовищно невообразимо огромном мире?

Глава

В страшной пугающей черноте космоса я с астрономической неспешностью двигался мимо нейтронной звезды. Идеально круглый шар блестит как зеркало, и хотя размером почти с Юпитер, но на нем не найти горного хребта даже в миллиметр высотой. Чудовищная гравитация выровняла до холодного ужаса идеально ровно. И жить там невозможноЁ я в лечу... сам?.. в каком-то аппарате?.. Сам по себе?.. Во мне нечеловеческая тоскаЁ ибо прошли миллиарды лет с того времениЁ как рассыпались обитаемые мирыЁ в том числе и ЗемляЁ а теперь лишь чернотаЁ и надо житьЁ искать...

Смутно я чувствовал, что во всей вселенной больше нет жизни. Что есть только я, вычлененная не просто жертва, а страшная жертва, от этого тоска росла, уже нечеловеческая тоска, вселенская тоска...

Очнулся от ужаса в холодном поту. Сердце колотилось, как будто я бежал на высокую гору. Я лежал в комнате своего разумоносителя, но чернота космоса еще оставалась во мне. Грудь сжимало тоской, я чувствовал нечеловеческий страх и тоску размером с горный хребет, эти чувства не могли вместиться в мое человеческое Я. Краем сознания я ощутил, что воспринял только тень тени того, что ощущает то Иное, с чем или кем я был на какой-то жуткий миг связан.

Я умер бы, мелькнула мысль, пробудь в этом странном контакте дольше... или вмести я в себя больше. К счастью, человеческое сознание снабжено предохранителями, ими снабдила эволюция, и я остальное просто не воспринял. А те, кто воспринимал, вымер, и в первобытных или не совсем первобытных племенах не могли понять, почему кто-то вдруг падает замертво без всякой видимой причины...

Это называется сон, вспомнил я. По телу еще ходил холод, вздымая на коже пупырышки и волосы. Сон – это... Это нечто страшное и загадочное, разумоносителям все еще непонятное. И неисследованное. Созданы сотни институтов, что разрабатывают новые формы лака для ногтей или губной помады, но сном никто не интересуется...

Черт, да где же я был? Что со мной происходило в то время, когда я лежал в бессознательном состоянии? Это ж не специально для меня, в так называемый сон впадает каждый житель этой планеты, будь он человек или собака. Не знаю, спят ли амебы, но люди впадают в это странное оцепенение все...

С другой стороны, мелькнула судорожная мысль, за это время можно скачать все файлы из моего мозгового харда. Да и не только скачать! Скачать можно за наносекунду, а за целую ночь меня можно как перепрограммировать всего с головы до пят, так и вовсе...

Холодок превратился в ледяную волну. Да, во время семичасового оцепенения со мной можно сделать настолько много, что...

Нет, лучше об этом пока не думать. Надо поскорее понять, что от меня требуется, и как можно быстрее выполнить свое предназначение.

Что это было? Если сон – лишь слегка искаженное восприятие повседневности, как приняло здесь считать, то откуда такой сон? В этом человеческом теле я никогда не был в космосе! Да еще в т а к о м к о с м о с е.

Из кухни дразняще пахло горячим кофе, жареной яичницей с ветчиной. Звякали тарелки, журчала вода. Привычные звуки, но сердце стиснула такая тоска, что я еще долго лежал, стараясь заставить себя вести так, чтобы не вызывать подозрений существа, именуемого моей женой.

Из кухни донесся веселый голос:

– Ты опять, лентяюга, валяешься?

Лена, та самая, что долго была по здешним ритуалам именно моей самкой, потом ушла, согласно другим ритуалам, живет одна вольно и свободно. Правда, все чаще и чаще заглядывает ко мне, иногда готовит, словно соскучилась по той размеренной жизни, которую презирала.