Текст книги "Лицо"

Автор книги: Юнна Мориц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Юнна Мориц
Лицо

«Не бывает напрасным прекрасное…»

Не бывает напрасным прекрасное.

Не растут даже в черном году

Клен напрасный, и верба напрасная,

И напрасный цветок на пруду.

Невзирая на нечто ужасное,

Не текут даже в черной тени -

Волны, пенье, сиянье напрасное

И напрасные слезы и дни.

Выпадало нам самое разное,

Но ни разу и в черных веках -

Рожь напрасная, вечность напрасная

И напрасное млеко в сосках.

Дело ясное, ясное, ясное -

Здесь и больше нигде, никогда

Не бывает напрасным прекрасное!

Не с того ли так тянет сюда

Сила тайная, магия властная,

Звездный зов с берегов, облаков, -

Не бывает напрасным прекрасное! -

Ныне, присно, во веки веков…

1979

НА СТОЯНКЕ

Плыл кораблик вдоль канала,

Там на ужин били склянки, -

Тихо музыка играла

На Ордынке, на Полянке.

Так названивают льдинки

Возле елочного зала, -

На Полянке, на Ордынке

Тихо музыка играла.

Так бурликал на полянке

Тот ручей, где я играла, -

На Ордынке, на Полянке

Тихо музыка играла.

Я как раз посерединке

Жизни собственной стояла, -

На Полянке, на Ордынке

Тихо музыка играла.

Я снаружи и с изнанки

Ткань судьбы перебирала, -

На Ордынке, на Полянке

Тихо музыка играла.

Тихо музыка играла

На Полянке, на Ордынке.

Мама стекла вытирала,

Где в обнимку мы на снимке,

Бумазейкой вытирала,

Просветляла образ в рамке.

Тихо музыка играла

На Ордынке, на Полянке.

Это было на стоянке,

Душу ветром пробирало, -

На Ордынке, на Полянке

Тихо музыка играла.

1969

«Дивный какой я зверь…»

Дивный какой я зверь -

весь в золотом руне.

Шкура моя в цене -

завтра, вчера, теперь!..

Мимо идут потомки

в шапках, сделанных из меня.

Их красотки стройны и тонки в шубах,

сделанных из меня.

…Снег на исходе дня

делается небесней.

Кто-то промчался с песней,

Сделанной из меня.

1998

«Когда отхлынет кровь и выпрямится рот…»

Когда отхлынет кровь и выпрямится рот

И с птицей укреплю пронзительное сходство,

Тогда моя душа, мой маленький народ,

Забывший ради песен скотоводство,

Торговлю, земледелие, литье

И бортничество, пахнущее воском,

Пойдет к себе, возьмется за свое -

Щегленком петь по зимним перекресткам!

И пой как хочешь. Выбирай мотив.

Судьба – она останется судьбою.

Поэты, очи долу опустив,

Свободно видят вдаль перед собою -

Всем существом, как делает слепой.

Не озирайся! Не ищи огласки!

Минуйте нас и барский гнев и ласки,

Судьба – она останется судьбой.

Ни у кого не спрашивай: – Когда? -

Никто не знает, как длинна дорога

От первого двустишья до второго,

Тем более – до страшного суда.

Ни у кого не спрашивай: – Куда? -

Куда лететь, чтоб вовремя и к месту?

Природа крылья вырубит в отместку

За признаки отсутствия стыда.

Все хорошо. Так будь самим собой!

Все хорошо. И нас не убывает.

Судьба – она останется судьбой.

Все хорошо. И лучше не бывает.

1965

«Проспи, проспи художник…»

Amant alterna Саmёnае

Камены любят чередование

Проспи, проспи, художник,

Добычу и трофей!

Иначе, мой Орфей,

Ты будешь корифей.

Проспи, проспи раздачу

Лаврового листа,

И бешенство скота,

И первые места.

Проспи трескучий бред

Блистательных побед,

Проспи свою могилу

И в честь нее обед.

Проспи, проспи, художник,

Проспи, шалтай-болтай,

Проспи же все, что можно,

И всюду опоздай!

А катится клубком

За лакомым куском

Пусть тот, кто тем и славен,

Что был с тобой знаком.

Проспи, проспи знакомство

Столь славное!.. Проспи.

Пусть кот не спит ученый

На той златой цепи.

1998

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

В развалинах мерцает огонек,

Там кто-то жив, зажав огонь зубами,

И нет войны, и мы идем из бани,

И мир пригож, и путь мой так далек!..

И пахнет от меня за три версты

Живым куском хозяйственного мыла,

И чистая над нами реет сила -

Фланель чиста и волосы чисты!

И я одета в чистый балахон,

И рядом с чистой матерью ступаю,

И на ходу почти что засыпаю,

И звон трамвая серебрит мой сон.

И серебрится банный узелок

С тряпьем. И серебрится мирозданье,

И нет войны, и мы идем из бани,

Мне восемь лет, и путь мой так далек!..

И мы в трамвай не сядем ни за что -

Ведь после бани мы опять не вшивы!

И мир пригож, и все на свете живы,

И проживут теперь уж лет по сто!

И мир пригож, и путь мой так далек,

И бедным быть – для жизни не опасно,

И, Господи, как страшно и прекрасно

В развалинах мерцает огонек.

1980

«В серебряном столбе…»

В серебряном столбе

Рождественского снега

Отправимся к себе

На поиски ночлега,

Носком одной ноги

Толкнем другую в пятку

И снимем сапоги,

Не повредив заплатку.

В кофейнике шурша,

Гадательный напиток

Напомнит, что душа -

Не мера, а избыток,

И что талант – не смесь

Всего, что любят люди,

А худшее, что есть,

И лучшее, что будет.

1970

«В юности, в пасти огня…»

В юности, в пасти огня,

Розы грубили меня,

Гробили – пышно цвели

Всюду, где только могли:

Стыдом – на щеках,

Трудом – на руках,

Целующим ртом – в облаках!

Так нестерпимо алел

Рдянец – чтоб он околел!

Из-за него одного

Никто ведь меня не жалел:

Ни желчный мудрец,

Ни алчный юнец,

Ни совесть – грызучий близнец!

Взглядом не покажу,

Через какую межу

Я перешла, чтоб велеть

Огненным розам белеть:

Стыдом – на щеках,

Трудом – на руках,

Целующим ртом – в облаках!

Так нестерпимо белеть,

Светом сплошным – без огня,

Чтобы при жизни – и впредь! -

Не пожалели меня:

Ни желчный мудрец,

Ни алчный юнец,

Ни совесть – грызучий близнец!

Так нестерпимо белеть,

Чтоб не посмели жалеть

Те, кто меня не жалели,

Когда мои розы алели:

Стыдом – на щеках,

Трудом – на руках,

Целующим ртом – в облаках!

1976

СНЕГОПАД

Снега выпадают и денно и нощно,

Стремятся на землю, дома огибая.

По городу бродят и денно и нощно

Я, черная птица, и ты, голубая.

Над Ригой шумят, шелестят снегопады,

Утопли дороги, недвижны трамваи.

Сидят на перилах чугунной ограды

Я, черная птица, и ты, голубая.

В тумане, как в бане из вопля Феллини,

Плывут воспарения ада и рая,

Стирая реалии ликов и линий,

Я – черная птица, а ты – голубая.

Согласно прогнозу последних известий,

Неделю нам жить, во снегах утопая.

А в городе вести: скитаются вместе

Та, черная птица, и та, голубая,

Две птицы скитаются в зарослях белых,

Высокие горла в снегу выгибая.

Две птицы молчащих. Наверное, беглых!

Я – черная птица, и ты – голубая.

Качаются лампочки сторожевые,

Качаются дворники, снег выгребая.

Молчащие, беглые, полуживые,

Я – черная птица, и ты – голубая.

Снега, снегопады, великие снеги!

По самые горла в снегу утопая,

Бежали и бродят – ах, в кои-то веки -

Та, черная птица, и та, голубая.

1963

ОБЕЗЬЯНА

Перелетала обезьяна

с одной вершины на другую,

растягиваясь, как резина,

и на лету жуя листок.

Волной над бездной океана

вздыхая грустно и ликуя,

она по воздуху скользила -

и мерой мира был поток!

Не пядь! не дюйм! а сила тяги

с одной вершины на другую,

переливанье воли в тело,

чутья – в неимоверный взмах!

…Когда бы к цифре на бумаге

она свела свою кривую,

душа бы в ней похолодела -

и мерой мира стал бы знак!

1984

«Я с гениями водку не пила…»

Я с гениями водку не пила

И близко их к себе не подпускала.

Я молодым поэтом не была,

Слух не лелеяла и взоры не ласкала.

На цыпочках не стоя ни пред кем,

Я не светилась, не дышала мглою

И свежестью не веяла совсем

На тех, кто промышляет похвалою.

И более того! Угрюмый взгляд

На многие пленительные вещи

Выталкивал меня из всех плеяд,

Из ряда – вон, чтоб не сказать похлеще.

И никакие в мире кружева

Не в силах были напустить тумана

И мглой мои окутать жернова

И замыслы бурлящего вулкана.

Так Бог помог мне в свиту не попасть

Ни к одному из патриархов Музы,

Не козырять его любовью всласть,

Не заключать хвалебные союзы,

Не стать добычей тьмы и пустоты

В засиженном поклонниками зале…

Живи на то, что скажешь только ты,

А не на то, что о тебе сказали!

1979

АНТИЧНАЯ КАРТИНА

Славно жить в Гиперборее,

Где родился Аполлон,

Там в лесу гуляют феи,

Дует ветер аквилон.

Спит на шее у коровы

Колокольчик тишины,

Нити мыслей так суровы,

Так незримы, так нежны.

Толстоногую пастушку

Уложил в траву Сатир.

Как ребенок погремушку,

Он за грудь ее схватил.

А в груди гремит осколок

Темно-красного стекла.

А вблизи дымит поселок,

Ест теленка из котла.

Земляничная рассада

У Сатира в бороде,

И в глазах не видно взгляда,

Он – никто, и он – нигде.

Он извилистой рукою

Раздвигает юбок стружки,

Пустотою плутовскою

Развлекая плоть пастушки.

А она пылает чудно

Телом, выполненным складно.

Все творится обоюдно, -

То им жарко, то прохладно.

А корова золотая

Разрывает паутину,

Колокольчиком болтая,

Чтоб озвучить всю картину.

1973

«Я – хуже, чем ты говоришь…»

Я – хуже, чем ты говоришь.

Но есть молчаливая тайна:

Ты пламенем синим горишь,

Когда меня видишь случайно.

Ты в синем-пресинем огне

Живучей влюбленности пылкой

Ворочаешь с горькой ухмылкой

Плохие слова обо мне.

Я – хуже, чем ты говоришь.

Но есть молчаливая тайна:

Ты пламенем синим горишь,

Когда меня видишь случайно.

И этот костер голубой

Не я ли тебе подарила,

Чтоб свет не померк над тобой,

Когда я тебя разлюбила?

Я – хуже, чем ты говоришь.

Но есть молчаливая тайна:

Ты пламенем синим горишь,

Когда меня видишь случайно.

Но жгучую эту лазурь

Не я ль разводить мастерица,

Чтоб синие искры в глазу

Цвели на лице твоем, рыцарь?

Я – хуже, чем ты говоришь.

Но есть молчаливая тайна:

Ты пламенем синим горишь,

Когда меня видишь случайно.

Так радуйся, радуйся мне!

Не бойся в слезах захлебнуться,

Дай волю душе улыбнуться,

Когда я в дверях и в окне.

Я – хуже, чем ты говоришь.

Но есть молчаливая тайна:

Ты пламенем синим горишь,

Когда меня видишь случайно.

1977

«С какого-то грозного мига…»

С какого-то грозного мига,

С какого-то слезного кома

Влечет меня звездная книга,

Как странника – письма из дома.

И, множество жизней прожив на земле,

Читаю не то, что лежит на столе,

А то, что за облаком скрыто

И в странствиях крепко забыто.

1977

«Есть беспощадное условье…»

Есть беспощадное условье

Для всех небес, для всех лесов:

Лицо – не птичье, не воловье,

А отклик на далекий зов,

Прорыв путями потайными

Сквозь безымянность, забытье,

Возврат дыхания на имя,

На собственное, на свое.

Из безымянности туманной

Нас к жизни вызвал сильный свет.

И отклик, отклик постоянный -

Вот что такое наш портрет!

1978

РОЖДЕНИЕ КРЫЛА

Все тело с ночи лихорадило,

Температура – сорок два.

А наверху летали молнии

И шли впритирку жернова.

Я уменьшалась, как в подсвешнике.

Как дичь, приконченная влет.

И кто-то мой хребет разламывал,

Как дворники ломают лед.

Приехал лекарь в сером ватнике,

Когда порядком рассвело.

Откинул тряпки раскаленные,

И все увидели крыло.

А лекарь тихо вымыл перышки,

Росток покрепче завязал,

Спросил чего-нибудь горячего

И в утешение сказал:

– Как зуб, прорезалось крыло,

Торчит, молочное, из мякоти.

О Господи, довольно плакати!

С крылом не так уж тяжело.

1964

ТЕ ВРЕМЕНА

Ему было семь лет.

И мне – семь лет.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

В столовой для истощенных детей

Мне давали обед.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

Я выносила в платке носовом

Одну из двух котлет.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

Он брал мою жертву в рот,

Делал один глоток

И отмывал в церковном ручье

Мой носовой платок.

Однажды я спросила его,

Когда мы были вдвоем:

– Не лучше ли съесть котлету в шесть,

А не в один прием?

И он ответил: – Конечно, нет!

Если в пять или в шесть,

Во рту остается говяжий дух -

Сильнее хочется есть.

Гвоздями прибила война к моему

Его здоровый скелет.

У меня был туберкулез,

А у бедняги нет.

Мы выжили оба, вгрызаясь в один

Талон на один обед.

И два скелетика втерлись в рай,

Имея один билет!

1965

УТРОМ

Если проснуться – действительность видно сквозь иней,

Сквозь кристаллически синий осадок оконный.

Дождик осенний играет на лире на синей,

Женщина в парке бренчит на гитаре зеленой.

Мысленный взор за пределами зримого мира

Быстро включает метафор передние фары -

Мимо проносится дождика синяя лира,

Женщина в ботах и с гирей зеленой гитары!

Хруст неизвестности слышен и рядом, и выше.

В сердце – прохлада и жуткая тишь снегопада,

Кто-то оркестрам вселенной скомандовал: «Тише!

Если не можете тише – так вовсе не надо!»

Замерли черные галки в небесной прогулке,

Позами Гамлета выстолбив ярусы сосен.

В цинке рассвета, как прачка, синя переулки,

Желтое с синим вгоняет в зеленое осень.

Сердце, взломай глухоту герметической тары,

Хором судьбы разразись на линейках клавира!

Женщина держит зеленую гирю гитары,

Мимо проносится дождика синяя лира.

Женщина в ботах бренчит на гитаре зеленой,

Дождик, осенний играет на лире на синей.

Сколько же можно давиться слезою соленой

И, холодея, разжевывать утренний иней!

Женщина в ботах и с гирей зеленой гитары,

Дождик осенний с голубенькой лирой в обнимку, -

Я выключаю метафор передние фары!

Я не хочу до поры превратиться в травинку.

1975

НА СМЕРТЬ ДЖУЛЬЕТТЫ

Опомнись! Что ты делаешь, Джульетта?

Освободись, окрикни этот сброд.

Зачем ты так чудовищно одета,

Остра, отпета – под линейку рот?

Сестра моя, отравленная ядом

Кровавой тяжбы, скотства и резни, -

Одумайся, не очерняй распадом

Судьбы своей блистательные дни!

Нет слаще жизни – где любовь крамольна,

Вражда законна, а закон бесстыж.

Не умирай, Джульетта, добровольно!

Вот гороскоп: наследника родишь.

Не променяй же детства на бессмертье

И верхний свет на тучную свечу.

Все милосердье и жестокосердье

Не там, а здесь. Я долго жить хочу!

Я быть хочу! Не после, не в веках,

Не наизусть, не дважды и не снова,

Не в анекдотах или в дневниках -

А только в самом полном смысле слова!

Противен мне бессмертия разор.

Помимо жизни, все невыносимо.

И горя нет, пока волнует взор

Все то, что в общем скоротечней дыма.

1966

«Та ведь боль еще и болью не была…»

Та ведь боль еще и болью не была,

Так… сквозь сердце пролетевшая стрела.

Та стрела еще стрелою не была,

Так… тупая, бесталанная игла.

Та игла еще иглою не была,

Так… мифический дежурный клюв орла.

Жаль, что я от этой боли умерла.

Ведь потом, когда воскресла, путь нашла, -

Белый ветер мне шепнул из-за угла,

Снег, морозом раскаленный добела,

Волны сизого оконного стекла,

Корни темного дубового стола, -

Стали бить они во все колокола:

«Та ведь боль еще и болью не была,

Так… любовь ножом по горлу провела».

1977

«Когда мы были молодые…»

Когда мы были молодые

И чушь прекрасную несли,

Фонтаны били голубые

И розы красные росли.

В саду пиликало и пело -

Журчал ручей и цвел овраг,

Черешни розовое тело

Горело в окнах, как маяк.

С тех пор прошло четыре лета.

Сады – не те, ручьи – не те.

Но живо откровенье это

Во всей священной простоте:

Когда мы были молодые

И чушь прекрасную несли,

Фонтаны били голубые

И розы красные росли.

Тетрадку дайте мне, тетрадку -

Чтоб этот мир запечатлеть,

Лазурь, сверканье, лихорадку!

Давясь от нежности, воспеть

Все то, что душу очищало,

И освещало, и влекло,

И было с самого начала,

И впредь исчезнуть не могло:

Когда мы были молодые

И чушь прекрасную несли,

Фонтаны били голубые

И розы красные росли.

1965

ХОРОШО – БЫТЬ МОЛОДЫМ!

Хорошо – быть молодым,

За любовь к себе сражаться,

Перед зеркалом седым

Независимо держаться,

Жить отважно – черново,

Обо всем мечтать свирепо,

Не бояться ничего -

Даже выглядеть нелепо!

Хорошо – всего хотеть,

Брать свое – и не украдкой,

Гордой гривой шелестеть,

Гордой славиться повадкой,

То и это затевать,

Порывая с тем и этим,

Вечно повод подавать

Раздувалам жарких сплетен!

Как прекрасно – жить да жить,

Не боясь машины встречной,

Всем на свете дорожить,

Кроме жизни скоротечной!

Хорошо – ходить конем,

Власть держать над полным залом,

Не дрожать над каждым днем -

Вот уж этого навалом!

Хорошо – быть молодым!

Просто лучше не бывает!

Спирт, бессонница и дым -

Все идеи навевает!

Наши юные тела

Закаляет исступленье!

Вот и кончилось, ля-ля,

Музыкальное вступленье, -

Но пронзительный мотив

Начинается! Вниманье!

Спят, друг друга обхватив,

Молодые – как в нирване.

И в невежестве своем

Молодые человеки -

Ни бум-бум о берегах,

О серебряных лугах,

Где седые человеки

Спать обнимутся вдвоем,

А один уснет навеки.

…Хорошо – быть молодым!..

1975

ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ

Ослик топал в Гантиади,

Рыжий, тощий, молодой.

Человечек топал сзади,

Рыжий, тощий, молодой.

Козьим сыром и водой

Торговали на развилках,

Соус огненный в бутылках

Ждал соития с едой.

Геральдический петух

Спал в подоле у старушки,

И языческой пирушки

Реял крупный, зрелый дух.

Этот день почти потух,

Своды светом обнищали,

Но дорогу освещали

Море, ослик и пастух.

Золотистые круги

Источали эти трое

И библейские торги

Освещали под горою

Незаметно для других,

Но любовно и упорно.

Ослик ел колючки терна,

Пастушок – фундучьи зерна.

Где-то рядышком, из рая,

Но совсем не свысока,

Пела нежная валторна,

К этой ночи собирая

Все разрозненное в мире,

Все разбросанное ветром

За последние века.

1967

«И колокол в дупле часовенки пустой…»

И колокол в дупле часовенки пустой,

И ослик с бубенцом, подвязанным под грудь,

Внушали мне любовь своею красотой,

Виднелись на просвет, просматривались вглубь.

Вокруг питался юг безумствами долин,

В саду среди хурмы шумела чайхана,

Валялись на земле лимон и мандарин

И бесподобный плод с названьем фейхоа.

Вознаграждался труд лихвой фруктовых груд

И умноженьем стад, идущих прямо в ад,

В жаровню, на костер, на свой девятый круг,

У них загробный мир – огромный комбинат,

Их сок и жир течет, и начат новый счет,

Прекрасный, сладкий дым уносится в трубу,

И хочется свобод, и к жизни так влечет,

Что никакая муть не омрачит судьбу.

Пускай устройство дней совсем оголено -

До крови и костей, до взрыва Хиросим, -

Продли, не отпускай! Узнаешь все равно,

Что без моей любви твой мир невыносим.

1964

МОЦАРТ

Два свободных удара смычком,

Отворение вены алмазной,

Это – Моцарт! И сердце – волчком,

Это – Моцарт! И крылья торчком,

Это – Моцарт! И чудным толчком

Жизнь случайно подарена. Празднуй,

Мальчик с бархатным воротничком.

Это – Моцарт! В дележке лабазной,

Попрекающей каждым клочком

Тряпки, каждым куском и глотком,

В этом свинстве и бытности грязной,

Где старуха грозит кулачком,

Чтобы сын не прослыл дурачком,

Ради первенца с рожей колбасной

Приволок ковырялку с крючком

Потрошить плодоносное лоно, -

Только чудом, звездою, пучком

Вифлеемским с небесного склона

Порази этот мрак безобразный,

Мальчик с бархатным воротничком.

Это – Моцарт! И солнечный ком

С неба в горло смородиной красной

Провалился И привкус прекрасный

Детства, сада и раннего лета

Целиком овладел языком.

Я-на даче, я чудно раздета

До трусов и до майки. Скелета

Мне не стыдно. И ослик за это

Оставляет шнурок со звонком

У калитки на кустике роз.

Где-то музыка, музыка где-то…

Ободок неизвестного света

Опустился над басмой волос.

Это – Моцарт! И к небу воздета

Золотая олива квартета.

Это – обморок. Это – наркоз.

1967

ЯНВАРЬ

У нас такая синева

В окне – от близости реки,

Что хочется скосить зрачки,

Как на иконе, как при чуде.

У нас такие покрова

Снегов – почти материки,

Что день задень – в ушах звонки,

И всюду голубые люди,

И я да ты – ученики

У чародея. Холодея,

Стоим в просторах мастерской

У стенки с аспидной доской.

Зрачками – вглубь. В гортани – сушь.

Вкачу, вчитаю по слогам

В гордыню, в собственную глушь

Ежеминутной жизни гам,

Битком набитый балаган

Без тряпки жалкой на окне.

И все, что прежде было вне,

Теперь судьбу слагает нам,

Родным составом входит в кровь,

Приставкой к личным именам.

Сообщники! У нас – любовь

Ко всем грядущим временам,

Ко всем – до гибельного рва,

До рваной раны, до строки

Оборванной, где прет трава

Поверх груди, поверх руки!

У нас такая синева

В окне от близости реки.

1967

ТРАМВАЙ

Все младенцы пахнут молоком,

Все мужчины пахнут табаком,

Мчится транспорт – он набит битком,

Красный, он мне кажется битком -

Красным, пламенеющим, сырым.

На конфетах нарисован Крым,

На обертке мягкого сырка -

Тень коровы: он – из молока.

А на книге – профиль Спартака

И за ним бегущие рабы.

Выхожу на Площади Борьбы.

1956

ОТЕЧЕСТВО СНЕГА

Отечество снега,

плывущего с неба,

исходит сияньем.

Великая свежесть,

великая снежность

исходит слияньем,

исходит влияньем

на мысли и чувства,

на вечность творенья,

на неистребимые

силы искусства,

на буйство сирени!

О, это прозрачное,

белое, тонкое,

хрупкое, звонкое -

над каждою птицей,

над каждой ресницей

и перепонкою,

над спешкою вечной,

над болью сердечной,

над всей мясорубкою -

о, это прозрачное,

белое, тонкое,

звонкое, хрупкое! -

меж мной и тобою,

меж духом и телом

единственно целое -

о, это прозрачное,

тонкое, звонкое,

хрупкое, белое!

Над каждою негой,

Печорой, Онегой,

над всеми ребенками -

о, это прозрачное,

белое, тонкое,

хрупкое, звонкое -

Отечество снега.

1985

ВОР

Зимой сорок третьего года

видала своими глазами,

как вор воровал на базаре

говяжьего мяса кусок -

граммов семьсот

с костью.

Он сделал один бросок

и, щелкнув голодной пастью,

вцепился зубами в мякоть

и стал удирать и плакать.

Караул! Мое мясо украли! -

вопить начала торговка,

на воре сплелась веревка,

огрели его дубиной,

поддели его крюком,

дали в живот сапогом,

схватили его за глотку,

а он терзал и заглатывал

кровавый кусок коровы.

Тут подоспел патруль

и крикнул торговкам:

– Сволочи!

Вас и повесить мало!

Дайте ребенку сала!

Выпучив лютый взгляд,

оторопела свора

и разглядела вора:

вор на карачках ползал,

лет ему было десять,

десять или двенадцать,

слезы его и сопли

красного были цвета.

Бабы перекрестились:

– Господи Иисусе,

зверость на нас нашла! -

Стали сморкаться, плакать,

вору совать капусту,

луковицу, морковку,

круг молока замороженного.

Но вор ничего не взял,

только скулил, скулил,

только терзал, терзал

кровавый кусок коровы.

Зимний пылал закат,

когда его уводили

в патрульную караулку.

Он выбросил кость на дороге,

ее подняла торговка

и прилепила к мясу,

которое продала, -

кость была мозговая!

Кушайте на здоровье…

1985