Текст книги "Стихи"

Автор книги: Юнна Мориц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Не поминайте Пушкина вотще!

Ведь богом есть и честь, и стыд, и совесть,

И Белкина пронзительная повесть,

И Командор в нетлеющем плаще!

Мне моментально голову срубили.

– Она свергала Пушкина! – вопили.

Ату ее, проклятую, ату!

Устроили костер традиционный.

Но фонарем смотритель станционный

Светил в мою судьбу сквозь темноту.

x x x

Длина листа мне служит шириной,

Люблю поля и не терплю кургузость.

Ничем не хуже плуга с бороной

Я окисляюсь, втиснутая в узость

Тоски амбарной. Я люблю поля

(По крайней мере, хлеб не мажут гримом),

Люблю поля и жизнь начать с ноля

С любви к полям, полям необозримым!..

Так повторяю, а меж тем земля

Из-под меня плывет, куда ей надо,

И бревна строк, как свежий плот бурля,

Со мной сплотились в качке волнопада.

Бегут от смерти на таких плотах

(От смертной казни и от смертной скуки!),

Рискуя стать в акульих животах

Коллекцией находок для науки.

Любимые вопросы интервью:

– Что взяли б вы, когда бы вас не стало?

– Жизнь. Только не чужую, а свою.

И пару книг (которых не достала),

И порошок стиральный – звать "Кристалл":

Нельзя трудами брезговать простыми,

Чтоб семя извергать не перестал

Любой, кто в силах сдерживать пустыню,

Она, проклятая, весь день горит огнем

И лжет про холод моего рассудка.

Я жарче ночью, чем пустыня днем,

И в том – отличье сердца от желудка,

Любви – от славы, ветра – от руля,

Зародыша – от медицинской справки,

Поэзии от (стоп!) ... Люблю поля,

Взахлеб люблю широкие поля

И звезды – вброд, не знающие давки!

Ю.Мориц

–

СТОЯНКА КОРАБЛЯ

Майский ливень перечмокал

Ребра кровель, щеки стекол,

Уходя, он плакал, плакал ...

А к полудню в бухте нашей

Вдруг запахло щами, кашей

"Бела Барток" встал на якорь!

И теперь – везде матросы,

У ларька, где папиросы,

На качелях, в оперетте...

В лунной арке,

Ночью в парке,

Целовальный бродит ветер

В синей блузе и берете!

Бродит ветер целовальный,

Ветер, нежный и печальный,

Неминуемой разлуки,

Ветер чистый, ветер честный,

Распахни же ворот тесный

И скрестим в объятьях руки!

Это счастье – лучше многих,

Благовидных и убогих.

Это счастье – без обмана,

Оно горькое, как море,

И туманом станет вскоре,

Потому что даль туманна...

Не пиши мне! Пусть волнами

Вечно пенится над нами

Эта нега, эта сила!

Если встретимся мы снова,

Ты увидишь, как сурово

Время с нами поступило...

Бродит ветер целовальный,

Ветер, нежный и печальный,

В синей блузе и берете.

Жаль, стоянка маловата,

Юность, жаль, коротковата,

Чистый ветер, честный ветер!

x x x

И мой сурок со мною, он со мной,

Печальный рыцарь музыки и музы,

Он пил из луж, кормился у пивной

И брел плясать под скрипку в Сиракузы.

По разным странам... он в печах горел,

Но был сожжен зимой, воскрес весною

Прекрасна жизнь! А музыка – предел

Прекрасного! И мой сурок со мною ...

Какие слезы он глотал порой,

Какую видел ненависть и нежность!

И мой сурок со мною, он со мной

Любви случайность, грусти неизбежность.

Какой-то звук щемящий – между строк,

Откуда был он вызван тишиною?

Бессмертна жизнь! А музыка – порог

Бессмертия! И мой сурок со мною...

x x x

Сыну

Положи этот камень на место,

В золотистую воду,

В ил, дремучий и вязкий, как тесто

Отпусти на свободу!

Отпусти этот камень на волю,

Пусть живет как захочет,

Пусть плывет он по синему морю,

Ночью в бурю грохочет.

Если выбросит вал шестикратный

Этот камень на сушу,

Положи этот камень обратно

И спаси его душу,

Положи за волнистым порогом

Среди рыб с плавниками.

Будешь богом, светящимся богом,

Хоть для этого камня.

Ю.Мориц

–

МОТИВ

Сквозь облака просачиваться стала

Ночная мгла, сливаясь над строкой.

Душа трудиться за день так устала,

Что трет мои глаза

своей рукой.

Но стоит мне замкнуть глаза покорно

И ей в угоду распластаться всласть,

Как в тот же миг искусно и проворно

Она узоры начинает прясть.

И не посмей проспать ее работы

И волокон, струящих дальный свет!

Как музыкант с листа читает ноты,

Прочтешь и ты мотив своих сует:

Теперь он твой, к утру с тобой проснется

И напоет, насвищет сам себя.

Он, как ведро, вернулся из колодца,

Где так темна прозрачная судьба.

Иди сюда, привязывайся крепко,

Набей оскому, как любой мотив!

Ты отдираешь эту жизнь от слепка,

Одним рывком страданья прекратив.

Поэт родился не хулить, не славить

И не сверкать, как редкий минерал,

А умереть и жизнь свою оставить,

Как будто ни на миг не умирал.

CЛУЧАЙНОЕ СОВПАДЕНИЕ

И, слывя знатоком чего-то

Возвышенного и загадочного,

Он знал, что его работа

Производить впечатленье

То ли професора музыки,

То ли поэта упадочного,

То ли сфинкса, на чьи вопросы

Не ответив, умрет поколенье.

Обожанье он брал, как взятку,

За все – за седые кудри,

За кашель, за остроумье

Парадоксов, за желчи пламя,

И за бархатную крылатку,

И за то, что мозги он пудрил,

Предсказуя, как Нострадамус,

Все, чтов жизни случится с вами.

И, взглянув на мои пятнадцать,

Он сказал мне, что я – скрипачка

И что нечего сомневаться

Я прославлюсь на полвселенной:

Денег – тачка, поклонников – пачка,

В тридцать лет я умру от сердца,

И останется на пластинках

Мой талант необыкновенный.

Ох, я стала над ним смеяться,

Потому что была подросток,

В этом возрасте не боятся

Надерзить правотой обидной!

Нет, сказала я, не скрипачкой,

А поэтом я буду просто,

И от злости он чуть не лопнул,

Хоть и был человек солидный!

Но слывя знатоком чего-то,

Идеального и астрального,

Надо помнить, что эта работа

Производить впечатленье

Называется фармазонством,

А у подростка нормального

Нюх на это дело породистый,

Как на всякое растленье.

И тогда мой факир набросил

Свою бархатную крылатку!

И все то, что в любви мне будет,

Он предрек, изчезая в тучах.

Завела бы тогда я скрипку!..

Порвала бы тогда тетрадку!..

Ведь последнее предсказанье

Было из наихудших!

И оно совпало случайно

С грубой силою обстоятельств,

И оно случайно совпало

С нежной силою обольщений.

И предстало оно случайно

Не последним из доказательств,

Что поэзия – планом выше

И что сила ее священней!

x x x

Я вся содрогаюсь при мысли о том,

Что дух мой прославиться может.

Мне страшно, что вот я умру, а потом,

Любой меня хам потревожит.

Он в полночь поставит на стол без гвоздей

Свечу и хрустальную вазу,

И блюдце раскрутит со сворой гостей,

Чтоб реял мой дух по заказу.

О боже, как тошно сей мир посещать

По зову кликуш всевозможных,

Являться из вечности, чтоб отвечать

На кучу вопросов ничтожных!

Нет, я приготовлю на тысячу лет

Образчики вещих ответов:

– У цели тебя ожидает брюнет!

– Купи лотерейных билетов!

От пошлых вопросов зубами скрипя,

Отвечу из гущей кофейных:

– У цели брюнет ожидает тебя!

– Билетов купи лотерейных!

Подпрыгивай, блюдце! На каждый секрет

Годится любой из ответов:

– У цели тебя ожидает брюнет!

– Купи лотерейных билетов!

Гадальщику волосы дыбом клубя,

Две фразы шепну чародейных:

– У цели брюнет ожидает тебя!

– Билетов купи лотерейных!

Что блюдце! Я стол крутану, табурет,

И взвою в манере поэтов:

– У цели тебя ожидает брюнет!

– Купи лотерейных билетов!

Но как возвращаться потом по верхам

К объятиям вечности братским?

Пусть только посмеет мистический хам

Будить меня зовом дурацким!

Ю.Мориц

–

* * *

Черемуха, дай надышаться

На осень, на зиму вперед

Ведь надо на что-то решаться

Все время, всю жизнь напролет!

Загульная! В пьяной раскачке,

Щекой прижимаясь к щеке,

Станцуем свой вальс, как босячки

Средь барышень на пятачке!

Уже приударили скрипочки,

И дух упирается в плоть,

И цыпочки встали на цыпочки

И взяли батисты в щепоть!

Скорей свои кудри-каракули

Роняй же ко мне на плечо,

Чтоб мы танцевали и плакали,

Друг друга обняв горячо.

Нам есть отчего переплакаться

И переплясаться с тобой!

Мы выросли обе из платьица

В простор наготы голубой.

А всюду намеки туманные,

Что будем ... ах, страшно сказать!

Я – черное, буду я черной землицей,

Ты – белая, будешь черемухой виться

И черную землю сосать,

И пьяные, белые, пряные

Цветы на дорожку бросать ...

Черемуха, дай надышаться

На осень, на зиму вперед

Ведь надо на что-то решаться

Все время, всю жизнь напролет!

ПАЯЦ

Он храбрым был. Но притворялся трусом.

Он мудрым был. Но дурака валял.

Кривлялся. Потрафлял жестоким вкусам.

И плоской шуткой с грохотом стрелял.

Козлей козла, ослей осла в загоне,

Слона слоновей – был он в звездный час.

И смачно ржали жеребцы и кони,

В людскую плоть нахально облачась.

Но черный гром ударил в грудь паяца,

И красный шарик разорвался в ней,

И – смерть!.. И больше нечего бояться

И быть ослей осла, козла козлей,

Слона слоновей, полосатей черта,

Бодрей блохи, картонней колпака.

И – счастье!.. быть собой!.. хотя бы мертвым...

Хотя бы после третьего звонка.

x x x

Девять раз я свивала гнездо над землей

из травинок и светлых идей,

а его разоряли мальчишки весной

ох, жестокие игры детей!

Девять раз я свивала гнездо в вышине,

чтоб не зверь не добрался, ни змий,

но тонула в воде и горела в огне

ох, жестокие игры стихий!

Но как только свила я гнездо на земле,

стало легче мне жить и дышать

прекратились набеги жестоких детей,

младших братьев жестоких стихий,

потому что живые, и я в том числе,

не должны своей высью смущать

и будить любопытство жестоких детей,

злую доблесть жестоких стихий!..

Скрипит пружинами сирень,

сырой песок скрипит,

скрипит волна, скрипит ступень,

а скрипка крепко спит ...

Ох, мой птенчик, прекрасно гнездо над землей

из травинок и светлых идей!

Ох, прекрасны жестокие игры стихий

и жестокие игры детей!

Ю.Мориц

–

x x x

О смерти думать с уваженьем. Не без дрожи.

Она – внутри, она у каждого своя.

Никто не будет к нам внимательней и строже

И не разделит с нами труд небытия.

Она – не череп, не скрещенье двух костей.

Ты ей обязан вечной жаждой новостей,

Любовных сил, непредсказуемых путей,

И перемен, и сногсшибательных затей.

Она заботится о наших совершенствах

И с этой целью снится после тридцати.

А к сорока – во всех безумствах и блаженствах

Ее стремительность ты должен обрести.

Она – не желтая, не ведьма, не с косой.

Ты ей обязан безупречною красой,

Красой серебряною, голой и босой,

Своей решительно последней полосой.

О смерти думать, как подросток о призванье.

Не примерять ее, как тесное жилье.

Не лезь на кухню к ней, чтоб знать судьбу заране.

И верить в собственные силы как в ее.

ОДУВАНЧИК

Как во сне, в тишине раскаленной,

Оглянувшись на землю родную,

Одуванчик из бездны зеленой

Полетел, не дыша, в голубую.

Подхватили его, укачали

Ветры ясные и дождевые.

Было жутко и дико вначале

Ведь казалось, что это впервые!

Но душа, несомненно, крылата,

И летел он все выше и выше,

Вспоминая, что где-то когда-то

Это все уже видел и слышал.

Он всегда это знал за собою,

Совершал этот путь многократно:

Из зеленого – в голубое,

И обратно, туда – и обратно!

Все он вспомнил душой окрыленной

И узнал голубую дорогу,

Одуванчик из бездны зеленой,

Он летит к одуванчику-богу.

Тот спасет его душу отныне,

Воскресит его семя в пустыне,

В путь разбудит, в зеленый, обратный:

– Узнаешь ли,– он спросит,– мой сыне,

Переход этот в зелень из сини?

– Да, отец, да, мой бог благодатный,

Одуванчиков свет необъятный!

x x x

Побыть одной – совсем не преступленье,

Но подлый, оскорбительный порыв,

А голые холодные ступени,

Где посидеть хочу, глаза закрыв.

Еще кого-то брать с собой нелепо

Куда? зачем? для радости какой?

В такие дни душа темнее склепа

И душит гостя каменной тоской.

Я вас возьму с собой в другое время,

Где все искриться будет и цвести!

Нельзя ни с кем, тем более со всеми,

Закрыв глаза, сверлить свои пути.

Уж я ни черный грех от вас ни скрою,

Ни страшный вид не спрячу в дивный шлем,

Позвольте мне для этого порою

Себя казнить – не с вами и ни с кем!

Ни с кем нельзя, тем более со всеми,

Закрыв глаза, узнать свое лицо,

Лицо души, закрытое, как семя

В солончаках, где жилы и мясцо.

Побыть одной! Очнуться, как в дороге,

Где поезд встал и столько беготни,

Как будто, спрыгнув, разминают ноги

Все те, кто вечность пробыли одни!

Ю.Мориц

–

ПЕСНЯ О ВОЛШЕБНИКЕ

Сапожник починяет нам ботинки,

А плотник – табуретку и крыльцо,

Но только у волшебника в починке

Светлеет ваше сердце и лицо!

Какая тонкая работа

Счастливым сделать хоть кого-то,

Цветок удачи принести,

От одиночества спасти,

А самому потом тихонечко уйти...

Волшебник – это сказочная личность,

И сказочно он скромен, господа,

В нем сказочно отсутствует двуличность,

И выгод он не ищет никогда.

Какая тонкая работа

Счастливым сделать хоть кого-то,

Цветок удачи принести,

От одиночества спасти,

А самому потом тихонечко уйти...

Язык чужой обиды и печали

Волшебник изучает с детских лет,

Его вселять надежды обучали

И это основной его предмет!

Какая тонкая работа

Счастливым сделать хоть кого-то,

Цветок удачи принести,

От одиночества спасти,

А самому потом тихонечко уйти...

СЫНУ

– Я с тобой!

– Нельзя, любимый!

Не надейся – не возьму!

В те края дорогой мнимой

Едут все по одному.

Едут все поодиночке,

Не обидишь – не убьют,

Поделили речь на строчки,

Странным голосом поют.

На кобыле, на верблюде,

На козуле, на осле

Едут, едут эти люди,

Кто в карете, кто в седле.

Кто в мундире, кто во фраке,

Камер-юнкер, лейб-гусар,

Едут рядышком во мраке

И торговец, и корсар.

Кто в халате, кто в кирасе,

Кто при пуле, кто в петле.

Я не езжу на Пегасе,

Я летаю на метле!

x x x

Не потрошить, а только заглянуть бы

В живой цветок среди живых полей,

И нам поэзия предсказывает судьбы

Планет и межпланетных кораблей.

Не тронуть пальцем, лишь коснуться взором

Огнистых звезд, блуждающих во мгле,

И нам стихи пророчат стройным хором

Все то, чего не миновать земле.

Не лезть руками в душу, а веками

Вокруг нее лишь гнезда вить свои,

И нас поэзия обнимет облаками

Своей неисчерпаемой любви.

Не потрошить, а только заглянуть бы.

Не тронуть пальцем, лишь коснуться взором.

Не лезть руками в душу, а веками

Вокруг нее лишь гнезда вить свои.

И нам поэзия предсказывает судьбы.

И нам стихи пророчат стройным хором.

И нас поэзия обнимет облаками

Своей неисчерпаемой любви.

Ю.Мориц

–

ВСТРЕЧА

Я выгляну в окно... когда-нибудь весною,

И в мальчике худом, в его чертах лица

Узнаю – вздрогнув! – своего отца,

Его ключицы под рубашкою льняною.

В песочнице, с ведерком и совком,

Он будет печь рассыпчатые бабки,

Забрызгивая крошечные тапки

Весенним апельсиновым песком.

И нежной женщины крылатая рука

Вдруг позовет ребенка – он рванется,

Но, как бы что-то вспомнив, улыбнется

Улыбкой царской мне издалека.

И я прочту его благую весть,

И голубыми улыбнусь глазами,

Он должен знать, что я смогла прочесть

Пути, не выразимые словами.

x x x

Не вспоминай меня. И не забудь.

Мы не расстались, мы растаяли с тобою,

мы глубокро влились в единый путь,

где след не оставляется стопою.

На том пути любой преображен

и в силах приподняться над сейчасом,

где здравый смысл иных мужей и жен

не сыт любовью, хлебом, жизнью, мясом,

не сыт весельем и печалью дней,

не сыт свободой, силою и славой.

И вот, один другого голодней,

грызут науку сытости кровавой.

А я сыта по горло всем, что есть,

и голод мой не утолит добыча!

Не возвращайся. Встретимся не здесь,

а в голубом, воркуя и курлыча.

Не вспоминай меня. И не забудь.

Пускай как есть – не дальше и не ближе.

Подольше не давай меня задуть

и чаще снись – во сне я лучше вижу!

МЕРА

В слезах дождя – и наши слезы

Во всей, быть может, полноте.

И знайте – капельные дозы

Живут в бескрайней высоте!

По капле выходя за рамки,

Они достигли потолка

Из них воздушны строят замки

На небосводе облака.

Из них ваяют обольщенья,

И знаки вещие, и сны.

Их моментальны превращенья

И лично к ним обращены!

Они плывут, как дирижабли,

Цедя сквозь жабры каждый луч.

Но ветер их берет за грабли,

Сгребая для чугунных туч

Там все готово для рыданий,

Уже колесики дрожат,

И винтики воздушных зданий

За каплей капля! – дребезжат.

Хлестнул огонь! И взвыл пантерой

Доисторический прибой!

Но капля остается мерой

Стихии этой и любой.

Ю.Мориц

–

x x x

В Ростове, где юмор так свеж и румян,

Живет трубадур Леонид Григорьян.

Он утром студентам читает латынь

Язык медицины и римских твердынь,

Поэмы, комедии, драмы, стихов,

А также схоластики древних веков.

Потом он съедает в буфете обед

Салат из капусты и пару котлет,

И кофе с цикорием пьет не спеша,

Прокуренной грудью со свистом дыша,

Как будто свисток проглотил латинист,

Чтоб юных студенток смешил этот свист!

А что он за птица? Лоснится на нем

Пиджак из раскопок Троянских времен,

Наверное, Шлиман поймал на крючок

В пучине столетий такой пиджачок.

А что там на разные свищет лады

В груди дымовой, наподобье трубы?

А каждая птица там свищет свое,

На струнах бренчит, серенады поет,

И в шляпе крылатой, в крылатом плаще,

В крылатом снегу и в крылатом дожде,

В крылатой ночи на крылатом ветру,

В крылатых дворах на крылатом свету

В крылатом пятне под крылатым окном,

Крылатые сны разгоняя крылом,

Клянется – душою на синих крылах!

В крылатой любви на крылатых словах.

КОЛЕЧКО

С ним не так мне было нелюдимо

Не на пальце, а в груди сияло.

Покатилось вдаль колечко дыма,

А ведь жаль – и это потеряла!

Упорхнуло дымное колечко,

Из груди колечко дымовое,

И оно сжималось, как сердечко

Дымчатое, нежное, живое.

И оно сжималось и летело

В грозовом огне над волчьим лесом,

Как душа, покинувшая тело

Женщины, стоящей под навесом.

Трепетало и переливалось,

Гибель огибая и минуя.

И колечком дыма оставалось,

Обручальной дымкой поцелуя.

Оставалось так или иначе

Обручальным, дымчатым и нежным:

Дымчатым колосиком удачи,

Дымчатым колесиком надежы.

Так или иначе оставалось

Обручальным дымчатым созданьем,

От груди все дальше отрывалось,

От груди, раздвинутой дыханьем.

Я легко-легко и без нажима

Этот путь глазами повторяла,

Покатилось вдаль колечко дыма,

А ведь жаль – и это потеряла!

x x x

Близко Муза подошла,

Ближе не бывает.

Видит, слезы в пустоте

Кто-то проливает.

Видит слезы в пустоте,

Слышит слезы в пустоте.

Кто два марлевых крыла

С ниточек срывает?

Прочей жизни нет примет

Пустота и слезы.

– Где ты, слезная душа?

Спело горло Музы.

Развиднелось в пустоте,

Млечность держит книжку:

Девочка – по красоте,

Мальчик – по умишку.

– Детка, плачешь почему?

– Плачу над строкою

"Зло наскучило ему",

Это что такое?

– Эта, – Муза петь пошла,

Фраза означает:

Кто раскормит корень зла,

Вусмерть заскучает.

А во скуке смерть мила,

Так бывает тошно.

Не корми, младенчик, зла

Чтоб не стало скушно!

У скучищи – три ручищи,

А когтей на них – три тыщщи,

Выжмут сок из всякой пищи.

Милосердней смерть и чище!

В лоб губами – и пошла,

Мысли напевая.

Далеко она теперь,

Дальше не бывает.

Лоб целованный горит,

Терпит страшну муку,

Но судьбу благодарит

За свою нескуку!

Юнна Мориц

–

МЯСНИК

Он выступает красиво,

С размахом и вдохновеньем,

Да, с душевным подъемом,

Энергично и артистично,

На древянных подмостках

Перед самой взыскательной публикой,

Возлагающей на маэстро

Такие большие надежды!

Он закатывает глаза

Перед тем, как достичь высот.

Его инструмент совершенен

Он залит кровью и солнцем.

Исполнитель не знает равных,

И в крови он не больше,

Чем все другие.

Зритель стоит на цыпочках,

Затаив дыханье, вытянув шею,

Пуская морозный пар

И обливаясь потом,

Публика страшно волнуется!

Чтоб разрядить напряженье,

Мясник барабанит костями.

Браво! Концерт окончен.

За фанерной скрываясь дверью,

Он снимает кожаный фартук,

Сбрасывает халат,

Моет руки свирепым мылом,

Пемзой трет и скрипучей щеткой,

Окунает лицо под кран.

Кофе! Кружку черного кофе!

Вы сегодня в ударе, маэстро!

Он глотает кофе как воздух,

Он выходит на свежий воздух,

Где с кусками свежего мяса

Вы спешите к себе на кухню,

Презирая его – за что?!

С отвращеньем высокомерным,

Но при этом глотая жадно,

Переваривая утробно,

Сокровенно благославляя

Древний ужас его искусства.

ВОДЕВИЛЬ

Ему когда-то было сорок лет,

а мне тогда же – двадцать пять.

Болтая

веселую и злую чепуху,

он с нами путешествовал по рощам

и улочкам готической земли.

И как-то раз, на цыпочки поднявшись

и втягивая пухленькое брюшко,

напрягся он и сделал поцелуй

тайком в мою не пламенную щеку.

Какая это скука, боже мой!..

Поступок был не то чтобы дурен,

а жалок и прискорбен глухотою,

плешивостью кудрявого сердечка,

с которым жил малюсенький артист

и сочинитель добрых водевилей,

о драме зло мечтающий, о драме!

Но в драму не годится этот сорт.

Ты обернулся и увидел нечто

похожее на карликову ярость,

и синими китайскими глазами

прочел... и, улыбаясь, протянул

рассерженному гному сигарету.

Но дым не утолил его амбиций,

а лишь слезой жестокой заволок.

С тех пор прошло четыре-пять столетий,

воюющие страны помирились,

а дружеские страны подрались.

Таких людей убили террористы,

таких высот достигла медицина,

такие бомбы испекла наука!

Такие прилетали к нам тарелки,

Такие попадали к нам вещицы,

Такой парад планет по нас прошел!

Такие драмы разодрали душу,

а карлик не изжил своей обиды,

он накачался ею, как сифон,

и распузырил под напором страшным,

и выпускает иногда струю

злобивой газированой шипучки

и все с одной и той же ложкой дегтя!

Какая это скука, боже мой!..

Слыхала я, что кровь бежит быстрей

по человечкам маленького роста.

Но этот случай – он из ряда вон!

С тех пор прошло четыре-пять столетий,

а эта кровь не пробежала круга,

не смыла тех чернот, которым за день

живая кровь скопляться не дает!

За это время кровь дрожащей мышки

вокруг Земли не раз, не два промчалась,

очистив жилки серого созданья

и память от досадных нечистот.

За это время вспомнили китайцы

о Лао Цзы, Конфуции, продумав

возможность к ним гуманного подхода

и к лучшему их участь изменив.

А мой артист малюсенький – нещаден,

и густо пену на губах разводит,

и рыкает, как водевильный лев,

о драме зло мечтающий, о драме!

Но в драму не годится этот сорт.

Ю.Мориц

–

ЭТО ОСЕНЬ, МОЙ ДРУГ

Запах пены морской и горящей листвы,

И цыганские взоры ворон привокзальных.

Это осень, мой друг! Это волны молвы

О вещах шерстяных и простудах банальных.

Кто зубами стучит в облаках октября,

Кастаньетами клацает у колоколен?

Это осень, мой друг! Это клюв журавля,

Это звук сотрясаемых в яблоке зерен.

Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,

На чугунных ветвях темноту освещая.

Это осень, мой друг! Это свежая чушь

Расползается, тщательно дни сокращая.

Скоро все, что способно, покроется льдом,

Синей толщей классической твердой обложки.

Это осень, мой друг! Это мысли от том,

Как кормить стариков и младенцев из ложки,

Как дрожать одному надо всеми людьми,

Словно ивовый лист, или кто его знает ...

Это осень, мой друг! Это слезы любви

Ко всему, что без этой любви умирает.

МУСКУЛ ВОДЫ

Зеленое яблоко, алый гранат

Со мной провели эту ночь,

И в памяти сочной они сохранят

Мой дом, и мой дым, и мою одиночь.

И в своем ароматном раю

Безгрешные эти плоды

Не забудут бессоную душу мою,

Поющую – как мускул воды,

Как мускул ручья в незримой скале,

Где, в моем отражаясь стекле,

Пьют из ладоней многие.

И многие моют ноги.

К СТОЛЕТНЕЙ ГОДОВЩИНЕ

Нас больше нет. Сперва нас стало меньше,

Потом постигла всех земная участь,

Осталось только с полдесятка женщин,

Чтоб миру доказать свою живучесть.

Мы по утрам стояли за кефиром,

Без очереди никогда не лезли,

Чтоб юность, беспощадная к кумирам,

Не видела, как жутко мы облезли.

Дрожали руки, поднимая веки,

Чтоб можно было прочитать газету.

Мы в каждом сне переплывали реки,

И все они напоминали Лету.

По этим рекам на плотах, паромах

Мы достигали берегов туманных,

Чтоб навестить товарищей, знакомых,

Поэтов, серебрящихся в нирванах,

Они вдали держались волей твердой,

Поскольку есть такое суеверье,

Что коль во сне тебя коснется мертвый,

Кончай дела, твой ворон чистит перья.

С утра, надравшись кофе до отвала,

Мы все держали ушки на макушке,

И Муза нам прозренья диктовала:

Нужны ей гениальные старушки!

Мы текст перевирали понаслышке:

Трава? Дрова? Весна? Весла? Неважно!

Но в ритме нашей старческой одышки

Гармошка правды пела так отважно!

И все же я простить себе не в силах,

Что в пору слуха ясного и зренья,

Когда стихотворила хоть на вилах,

Я не сложила впрок стихотворенья.

Какой запрет, какие предрассудки,

Мне в старчество мешали воплотиться

И ветхий возраст свой сыграть на дудке

До черных дней, где трудно отшутиться?

Как я могла не думать о грядущем

И растранжирить силу так беспечно?

Теперь пылаю взором завидущим

На дев, и прочих, чье здоровье безупречно.

Ах, было бы мне – лет не сто, а сорок!

Я написала бы о старчестве заране:

Открыв сто тысяч самых темных створок,

Я выудила бы предвоспоминанье.

Я б испылала дважды свежесть мига,

Вперед судьбе заядло забегая!

И может быть ... волнующая книга!

И может быть ... судьба совсем другая!

Ю.Мориц

–

ДУША ОТРАЖЕНИЙ

Если работать в осеннюю ночь до утра,

Странные вещи случаются, странные вещи.

Вдруг в тишине завывают по-волчьи ветра,

Или кулак по стеклу колошматит зловеще.

Не говорите, что это никто и нигде!

Вас я не хуже толкую явленья природы.

Есть небывалая чуткость в полночном труде

Так отраженье рождают бегущие воды.

Зеркало нас переводит на мертвый язык,

Точность его простирается только на тело.

И в переводе зеркальном читается вмиг

То, что от глади отпрянув, душа отлетела.

Дело другое – когда сумашедший ручей

Или река, на порогах встающая дыбом,

Запечатлят мимолетом лохмотья грачей,

Старую грушу и всякую душу на выбор.

Зыбью и рябью принежив дыханную суть,

В путь прихватив ее образ, а также идею,

Всю эту живность они в своих ритмах пасут,

Не подражая природе, а будучи ею.

Чуткие знают об этой особой среде,

Сердце сжимающей, бьющей на совесть все хлеще.

Не говорите, что это никто и нигде!

Странные вещи случаются, странные вещи.

ЗАМОК ИФ

Не всегда я грущу о хорошем.

Я способна грустить о плохом ...

Эти волны полощутся клешем

На ветру, на отшибе глухом.

Я зарыла твой образ во мраке

В позапрошлую тысячу лет

Как на опий, таящийся в маке,

Наложила запрет.

Свет погашен и глухо в отсеке

Моей памяти, где не прощу,

Что о миге, забытом навеки,

Вопреки своей воле грущу.

Черный грифель возьму-ка я в руки

И замкну тебя в этих стихах,

В этой крепости, в башне разлуки,

Где зеленые стены во мхах.

Море дико. И остров заброшен.

Тонет крепость в забвенье глухом...

Только колокол звонким качается клешем,

Не давая забыть, как о чем-то хорошем,

Потаенную грусть о плохом.

x x x

Ю.В. Давыдову

Мне прутья протянул багульник

В толпе, на льду базарных лестниц,

И он кустом расцвел в сочельник,

Не угасая целый месяц.

Цветы не знают страха смерти.

Еще бы! Нам бы их свободу

Проклюнутся из голой жерди,

Опущенной в сырую воду!

Какие пчелки спьяну влезли

На куст, пылающий в бутылке,

Вспорхнув из-под морозных лезвий,

Где так дрожат снегов поджилки!

Какие слитки бронзы влипли

В плавильню, цветшую лиловым!

Какие жаворонки хрипли,

Чтоб чувства не угробить словом!

Да, я боюсь лишиться чувства,

Как скупердяй – копейки мятой.

И ни ногою – в храм искусства

Без этой мелочи проклятой!

Так отодвинься вбок, заслонка,

Где вспыхнул куст, чтоб в воду кануть,

И, словно тень, косит колонка

Стихов на память, память, память,

На трижды радость, радость, радость,

В базарной гуще, гуще, гуще,

Где вечно мимо, мимо, мимо!

За эти прутья, прутья, прутья,

За то, что – братья, братья, братья,

Да будет втрое, втрое, второе

И много больше, больше, больше:

Избегнув пошлости и фальши,

Огонь утроит тени в мире

Когда мы будем втрое дальше,

Улыбка станет втрое шире.

Ю.Мориц

–

ИЗ ДНЕВНИКА

Как хорошо нам было в Ленинграде,

Где провели мы три промозглых дня,

Не ради славы и не денег ради

Стихи читая, струнами звеня!

Как братство, мы вошли в полночный поезд,

Отряхивая липкую метель,

И вдруг на близость соблазнились, то есть

По рюмке выпить сели на постель.

Нас было пять плюс пять – на двух скамейках.

И десять судеб занавесив мглой,

Пьянели мы, как тюрки в тюбетейках,

Над чайною пьянеют пиалой.

Так плавен – только путь семян еловых

На парусах, прозрачных как слюда

Пока их почвы жадные не словят

И не зароют врозь – кого куда.

Но кто читает мысли, тот услышал,

Как в измеренье пятом и шестом

Гораздо чище, благородней, выше

Мы были преданы друг другу, чем потом.

А поезд прибыл. Утро. Восемь тридцать.

Носильщик тачку катит по ногам.

Пора встряхнуться и приободриться,

Ведь мы к родным вернулись берегам!

И, слава богу, самый знаменитый,

Пред тем как повернуться к нам спиной,

Простился с нами, как король со свитой,

Сутулясь в этой роли костяной.

x x x

Твои друзья – не знамениты,

не живописцы, не поэты.

Иные тянут их магниты,

иной звездой они задеты.

Но в лучезарном океане,

где все мы светимся незримо,

ты в долг берешь у них сиянье

и в долг даешь невозвратимо.

Не потому ли твои руки

вдруг выдыхают исцеленье

и, лишь записывая звуки,

вдыхают вдруг стихотворенье?

ТВОРЧЕСКИМ ВЗГЛЯДОМ

Кудрявая, иди сюда скорей,

Мой ум в метафорах померк, в метаморфозах!

Ты выспишься на глупости моей,

Как нынче говорят герои в прозах,

Извилины мои распрямлены,

Как пряди мокрые! Струится снег ли, звук ли?

Зато на все четыре стороны

Твой ум кудрявый вьется, словно букли.

Щипцами, раскаленными в огне,

Он так завит, с таким отменным лоском,

Что ураган на горной крутизне

Не ураган, а плоское на плоском!

Но умственные кудри не сильны

По части вещих снов и дивных музык:

Я буду видеть творческие сны,

А ты не будешь – кругозор твой узок.

Вся тайна в том, что глупость каждый раз

Над разумом кудрявым торжествует,

Как только я открою третий глаз

На то, что для тебя не существует.

Я так его открою широко,

Свой третий глаз, лучистую лампаду,

Что распахнется дальний свет легко,

Давая силу творческому взгляду.

Я буду видеть лепестками губ,

Всей кожей, кровью, плотью долговязой.

Для этой цели ум кудрявый груб

И не чета Поэзии трехглазой.

Ю.Мориц

–

x x x

Мой ангел на меня сердит

За то, что я попалась в сети,

За то, что бес в ребре сидит,

А в голове гуляет ветер.

Мой ангел! Считанные дни

Остались мне на шуры-муры,

Так пусть летают – не спугни!

Мои крылатые амуры.

Под свежий ливень этих стрел

Я становлюсь, раскинув руки!

Мой тайный замысел созрел,

Как наши слезы зреют в луке:

Я буду пышно увядать,

Духовной радуя красою.

И ты успеешь увидать,

Какое сердце я раскрою

На склоне, на закате дней,

В глубоких сумерках лиловых.

И содрогнешься ты сильней

От старых истин, чем от новых!

Так дружелюбнее взгляни,

Мой ангел, на амуров легких!

Их стрелы – пусть они одни!

Сидят в печенках, в сердце, в легких,

Не вынимай, пускай поют

И гнезда вьют в душе высокой!

Они пусть лучше заклюют,

Чем клювы пошлости жестокой.

Когда поднимут со стола

Меня в ладье моей последней,

Моя последняя стрела,

Как щепка, шлепнется в передней.

Мой ангел, сделай, чтоб ногой

Стрелу случайно разможили,

Чтоб не посмел никто другой

Ее таскать в сердечной жиле,

Или амурам возверни

Их собственность, когда старуху

Придут обревывать они,

Дождем смывая показуху,

Спешащую сказать скорбя

Свое "гуд бай" и "спите сладко".

Тогда ты вздрогнешь, ангел мой,