Текст книги "Привиденьевые"

Автор книги: Юна Летц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

И поэтому иногда она вот так леденела, истрачивалась. Она показывала Баху разорванную на куски линию жизни на правой руке и смеялась холодно, зло, потому что считала себя недоброй, и не хотела заводить цель, о которой не сможет позаботиться.

– Это же как питомец – цель. Это психологический питомец, и у меня его нет. И у меня его не будет.

– Откуда ты знаешь?

– Я не верю в постоянные величины, а цель – именно это. Всё остальное можно уложить в желания, с которыми я неплохо справляюсь.

Бах как-то по-особому вырастал, когда они разговаривали. Ему казалось, что он видит те самые потайные слои, которые открываются людям с сильным интеллектом, и он считал её немного божественной, хотя это была обычная девочка, сильная и развитая, но не больше того.

Он видел её, и какие-то сказки вырастали. И ему представлялись раздольные шахматные поля, логические норы подземных зверей, матрица дождевых червей, золотое сечение деревьев – это была цивилизация, знания произрастали из предметов и тут же рождали новые знания, реальность была фантастически научна. И он стремился её познать. Изо рта вытекала благодатная слюна – голод на информацию, и он бежал в свою квартиру, чтобы открыть книгу и припасть к тексту, который он читал жадно, питаясь каждым тончайшим смыслом.

Этот голодный интеллектуализм и неудовлетворённая потребность в соотнесении себя и своего времени с другими людьми и событиями прошлых и текущих лет спасли его. От регулярного чтения у него в голове скопились культурные консерванты, которые защищали его мозг от загнивания. Это была победа.

–

Это была?.. О нет, нет, посмотри на это получше. Там опять вымирание. – Ну не надоело вам выбирать плохое? – Это способ спастись. – От чего? Эй, отвечайте!

После векового усилия человек всё же научился вымирать. Делал он это качественно, со всей широтой человеческой души. И уже не нужны были ни постановочные войны, ни сопливые эпидемии, ни колебательная активность коры – человек вымирал по наитию. Самые талантливые из вымирающих даже не начинали жить. Не рождаться – это было очень эффективно, и многие смело шли этим путём.

Казалось бы, мир был один, но люди в порядке вещей насчитывали около пяти миров (что это за миры – подумайте сами). В пятом, самом удалённом от реальности мире, жили абсолютные чемпионы по вымиранию. Люди тут рождались и исчезали с такой скоростью, что пересчитать их никак не получалось, однако, было популярно бояться, что умирают они недостаточно активно.

Именно в этом пятом мире и сидел сейчас потный измождённый белый человек. Он выложил ноги на обочину и скрёб землю из-под ногтей. Ему не хотелось вымирать, от одной этой идеи его тошнило и коверкало. Даже без идей его коверкало: погода плюс отсутствие минеральных веществ в организме. Поджёг сигарету, но тоже не пошло – прокурил душу, и она тлела там, внутри, источая неприятные запахи.

– Крестовый поход против иррациональных убеждений начался, – так он сказал, и оно услышало, всё окружающее услышало его слова.

Надо было подождать, надо было оправиться, но человек всё же поднялся и медленно потянул себя вперёд, первая нога – шаг, вторая нога. Он шёл с ранами, замазанными колдовским внушением, он шёл по тропинке к машине, а вокруг дети на канистрах ездили, а вокруг постиранные пакеты, а он ни на что не смотрел по-настоящему, а так только констатировал, потому что сложно что-то увидеть человеку, если у него чернила каракатицы вместо зрачков.

Внушение выглядит как чернила каракатицы. Они годами висят в голове компактной тёмной каплей, и растворяется эта капля не раньше, чем на что-то наткнётся. Форма капли отображает контуры хозяина, который её выпустил.

Сейчас он – хозяин капли. Шизогония, озноб, жар, пот, бред и глубокая остановка логики – это его определяющие. Когда-то раньше сам влип, а теперь виноваты были все подряд, хотя это он сам виноват.

Думал хоть что-то рассмотреть – давил на виски́, старался, в итоге увидел, что там было повреждено пространство, и чувствовал, что ему в голову лезут различные мысли, он сам их не звал, но они заскакивали туда. Информация валилась из внешнего поля, и все секреты прочитывались интуитивно.

Позже двигался другим телом, смотрел не из себя, носил чужие воспоминания – вспоминал, а там чужое всё, в итоге ничего не помнил. На руку были насажены чемоданы, сидели плотно, как внешняя жизнь вросла, но отделался, оставил чемоданы в лесу среди заросших теней, бросил, ушёл. Только потом понял, что́ в чемоданах. Бежал обратно, чтобы забрать – не нашёл.

– Я, что ли, дурачком останусь?

И откуда-то смеялось над ним.

Чемоданы – это был багаж его знаний.

Теперь шёл совершенно безупречный – начисто лишённый смысловых координат, полый односоставный тип жизни. Он шёл и тут же внедрялся всеми своими состояниями в кромешную пустоту, и только так видел в ней какие-то очертания, одушевлённые сгустки городов и деревень.

Он видел эту силу, которая тут правила: свадьбы по привороту – невеста сидит гулкая, деревянная как колба без жидкости. Футбольный ассистент разбрызгивает голубиную кровь по вражеской раздевалке. На севере страны наводнение, вода по пояс – грязная жижа, всё плавает, дом плавает, лежанка подрагивает на волнах. В итоге женщина родила на дереве. Приплыл журналист: фотография, интервью, приз от редакции. В следующий раз восемь родили на дереве. Расселись по веткам и ждут своей очереди.

– Всякая жизнь умеет себя воспроизводить.

– Но некоторая просто не может остановиться.

Немного отпустило. Бах шёл по деревянному лесу, и растения намекали ему. Он видел, как они связаны между собой – крепче, чем видом. Они общались, делили на всех минеральные вещества из почвы, засыхали в одну сторону. Может быть, имели сексуальную жизнь… Сейчас он поверил бы этому.

Выбрался из леса; наконец, в городе. Двинулся по улицам и чувствовал, как все боялись здороваться друг с другом, говорили: «Через рукопожатие колдуны воруют мужское достоинство». Нельзя было смотреть в глаза, дотрагиваться до людей случайно, даже если автобус, давка – везде жертвы, скажут: «Орган усох и вжался в брюшную полость». Всегда так говорили, а потом могли палками забить. Главное – не смотреть в глаза. Страх у них сильнее реальности. Из страха вырастают ноги и несутся по своим делам.

Дома́ брошенных детей: заподозрены в колдовстве, избитые жёны – причина: ведьмы. Стоило кому-то отойти от общих правил, сделать что-то странное, выделиться из толпы, быть слишком умным или слишком глупым, его ловили и жгли.

Чернильные мозги – куда они завели; огляделся и понял, что никогда тут не был, и если это воспоминание, то оно идёт не от пережитого впечатления, а просто само от себя. Что же, такое тоже подходит. Он прошёл в ком-то по улице – там горел не человек, но дом. Около дома сокрушался мужчина – рыдал, тушил слезами. Понятно: из зависти подожгли, свои же. Тут стать богатым, значит связаться с тёмными силами – общество не потерпит.

– Ну и дела.

Напитался жертвами, двинулся к центру. Тут сидели на капуланах перед горкой апельсинов мелкие предприниматели, весь город сидел: купить апельсины мешком, продать по штуке, пожарить кукурузу на решётке – жареная дороже, сварить яйцо и продавать варёное яйцо.

Сложно было оценить степень искажённости сознания. Восточный тик нгоро-нгоро, бумажные пляжи и состояние победителя – всё смешалось внутри. Это какое-то откровение? В воздухе повисла иллюзия ответа, вот-вот выпадет бегущая строка, и тогда надо будет догонять, бежать за строкой, пока не прочитаешь. Если появляется вопрос, то всегда существует обратная связь. И тогда интуиция открывается, и становится немного понятней.

– Вот и теперь.

Всё было так медленно, что он мог в это всматриваться; конечно, не самая здоровая видимость, но намёки почти безболезненны. Он стоял на этом пути и чувствовал, как происходила сверка оригинала с человеком. Где-то был оригинал его самого, и сейчас его сверяли с носителем информации о человеке.

Он шёл и ощущал этого мима за спиной, какие-то движения – точь-в-точь. Что-то повторяло его, оно было не одно – всё повторяло его. Человек услышал свой голос – он тянул какой-то звук в попытке избавиться от эха. Но двойник усиливался внутри, а потом стали появляться другие двойники. Они выскакивали на него формами растений, погодой, лучом, рельефом земли – он был во всём этом. Это всё был его оригинал, с которым его постоянно сравнивали.

– Что я тут делаю? – подумал человек и наскочил на свою цель.

Она торчала впереди него, как интуитивное зеркало, в ней горело озарение. Человек попробовал присвоить его, но пока ещё не знал, как присваивать озарения, и тогда он решил начать с ориентира. Вспомнить про ориентир. Вот так, да: узнать секрет, влезть туда – в тонкие миры.

Быстро пролетел по городу и нашёл это: посреди города кипела огромная батарея. Защита со всех сторон: так просто не протиснешься. В голове – «лазейка». Двинулся напрямую, но тут что-то ударило его со всей силы…

И он оказался в ударе. Парил где-то на лугу, как будто только что понял, что он – летающее насекомое. Здесь он и Нинель впервые поцеловались. Стояли на камне, и около них прыгала лягушка: испугались лягушки и стояли на камне. Вернее, только она стояла одна, а он обнимал её шарообразно, как будто испытывал их на общее целое.

– Тебе нравится лето?

– Мне – осень. Я люблю осень, но здесь её нет. Я люблю разноцветные листья, и как они летают. Мне нравится осень.

– А мне нравишься ты.

И на этой простенькой фразе они поцеловались. Сначала было просто приятно, но потом мужчина почувствовал жжение во рту, впиталась последняя капля – что-то тёмное, очень знакомое… Это же чернила! Чернила закончились, и гул начался, заворачивание новой спирали. Он кинул руки на лицо, разорвал глаза – это был теперь единственный способ проснуться. Он разорвал глаза и увидел перед собой курандейру. Она сидела около него в смешных очках и читала газету вслух.

– Вы чего это делаете?!

– Сам видишь. Что ещё за чушь была в твоей голове в конце?

– Как будто это можно контролировать!.. Я видел Нинель.

– Это был обычный сон. Люди любят возвращаться через приятные ситуации.

– Но откуда вы знаете, что она приятная?

– Ты улыбался и причмокивал.

– Да уж, тактичности вам занимать и занимать.

Бах недружелюбно цокнул и попытался сесть, но пока не вышло: тело было мякотное, неустойчивое. Подложил травяную подушку под руку, посмотрел на газету – местные новости.

– Вы что, читали мне про всех этих колдунов, про женщину на дереве, про усыхание органов и апельсиновые дороги? Я думал, всё по-настоящему… Это же нечестно! Все колдуны так работают?

– Я ничего не знаю про других колдунов, а мои секреты при мне. Ты расскажи лучше, почему ты так быстро вернулся?

– У батареи немного застрял, там такой жар, и сразу все эти двойники полезли. В общем, внутрь войти не удалось. Там какая-то блокада… Возможно, они меня обнаружили и выкинули.

– Это плохо.

– Да я понял уже.

– Надо бы разобраться, как они опознали человеческое вторжение.

– Может, у вас есть что-нибудь почитать по теме проникновения в закрытые структуры?

– Откуда, милый?

– И что нам делать?

– Будем ещё пробовать.

–

Так странно, что люди становились очевидцами величайшего чуда, смотрели на него в упор, но ничего не видели. Они сожмуривали лица и болтались внутри квартир что резиновые шары, а вокруг Африка пылала невероятными цветами, квадратными зубами шаманов и танцами под космическим полотном. Африка была невинна, как первичная идея мира. Она была прекрасна, как неиспорченное предвкушение. Но этого никто не видел. Люди были замурованы в собственных границах, люди были отрешены от чуда.

Они имели перед собой сочные естественные пейзажи, но смотрели только на усохшие города и размалёванные лица покупных танцовщиц. Они выключали горизонт и видели, что с правой стороны у них щедрый океан, вода как одежда для тела, а с другой – жадность и депрессия в людях, которые носят в голове моду на усталость и конец света. У них путались впечатления, и в итоге не было никаких впечатлений.

Они возвращались из путешествий с измождёнными головами, с искусанными руками, больные и старые мученики, они заваливались на свои кровати и откладывали в себе как личинку этот неприятный жизненный опыт.

Потом из него вырастали байки о зловещих насекомых, вырастали бетонные стереотипы о кишащих повсюду инфекциях, рыкающих львах, бездушных туземцах, кушающих каши из человеческих черепов, зубастых растениях, радугах, пропитанных ядом, и прочих опасностях, подстерегающих приезжего на каждом шагу: куда не ступит – везде ядовитая радуга. При этом никто не хотел напрягаться и отклеивать сказку от реальности, так было удобнее – соскребать с поверхности сенсационные описания и разносить их как споры по рыхлым головам.

– Как она тебе? Как тебе Африка? – спрашивали по телефону у кого-то из них.

– Загадочная, – отвечал человек. – Чудо на чуде.

И за несколько лет мнение человека практически не менялось: «Загадочная. Манго растёт на дереве, а ананас сидит в земле. Чистая мистика».

Люди не стремились продираться сквозь отправные эмоции. Их всё устраивало. В лесах сидели пучеглазые чудища, из банок смотрели экзотические плоды без названия, в воздухе плыли песни на незнакомом языке, который был настолько странен, что учить его никто не решался.

Раз в год ездили смотреть на зверей. Узнавали слона, буйвола, антилопу (все парнокопытные с рогами были одного вида), бегемота, крокодила, льва – пели песню львёнка, пили из бутылки, гонялись за жирафом: «одно фото, одно фото!». Жирафы застревали долгими ногами в кустах и грустно позировали жующими мордами в круглые стёкла – нигде не скрыться от человеческой назойливости.

Одинаковые фотографии, одинаковые воспоминания, одинаковые потребности. Сцена с жирафом не надоедала и в восьмой раз, и в десятый, такая же судьба была у сцены со слоном. А это: «Слон, слон!» – кричали опять, и все оборачивались и видели, что там слон, не ракета, не знамение, а именно слон, и они все выдыхали вот так: «О боже, слон!» – и смотрели на него, тужились и смотрели, чтобы изо всех сил увидеть слона, и у них глаза были такие большие, как яблоки, потому что в них сидел слон. И всем плевать было и на его возраст, и на ареал обитания, и что слон умирает, когда у него стачиваются зубы.

Это было никому не интересно, как и то, что происходило в местах, находившихся за пределами рекомендованных. Несмотря на то, что помимо заповедника и Шай-Шая в округе было множество любопытных объектов, туда никто не ездил, опасаясь новизны ощущений.

– Сонная муха загрызёт, или обвалится гора…

– Мгновенно обвалится?

– Конечно. Мало ли что там. Опасно.

На этом и порешили: чудеса опасные. И все боялись, и никто не разрешал ей показать себя. А ведь она была так полноценна, так хороша, и в ней гнездилось настоящее приключение, такое, через которое человек возвращался к самому себе, в свои естественные начала…

– Но это не получится рассказать иначе, чем через собственный опыт.

– Мы с удовольствием послушаем.

Солнце прорвалось сквозь перистые и разоблачило день. Играла на играле моника. Семнадцать пар трубочек конусообразных, вставленных в уши искушённых слушателей, хватали собой звук, и это был для них лечебный звук – бамбуковые орга́ны для святых. Поры открывались. Море было шершавое, а воздух как картон – плотный и разный. Человек с песней двигался по дороге, в складках платья лежал карманный крик.

Так же орала перепонками ящерица. Прибой, как рваное небо, шипел и вздувался. Тряслась дневная луна в распаренном воздухе.

На большой лепёшке, созданной из широты, долготы и куска травяного мармелада жил мальчик, носивший в себе свет человечества. Мальчик был чёрный-чёрный, лишь ладошками иногда выпускал лучики. «Я чёрный, потому что внутри меня свет».

Так они думали все, гордились собой, забегая вперёд. Старую коричневую куклу оставили выцветать на солнце – однажды будет белая.

Человек-официант, что-то старое и в рваной кофте, выровнял уровень ручки к блокноту.

– Принеси мне рыб с кардамоном и ледяной коктейль, тот, что у нас пьют на площади свободы. И соль.

– Соль входит в заказ.

– Тогда просто принеси мне рыб. Рыб и коктейль с кардамоном.

– За рыбами в соседнюю притчу тащиться, – сообразил официант и убежал исполнять.

Меняется сюжет, и люди на ходулях, на больших ногах, на ножках, не в шутку боясь высоты, водят хоровод, пытаясь выскочить, но не пропасть.

Город-пустышку купили на аукционе, завесили металлическими шорами с колючками, и он стал похож на человеческий заповедник, только от людей там осталось только то, что не перегнило на топливо. Когда бензин начали делать даже из домов. Из кондитерских, из зоопарков и клетчатых одеял делали отменный бензин. На бензин уводили коз и ковры тащили, тарелки и телевизоры, всё гнило, всё становилось бензином. Кончались десерты – начали сдавать машины, катера, железные дороги. Потом снимали с себя всё, расставались с флейтой и сами становились в большую очередь бензинового сырья.

У стены какая-то женщина. Наполовину попа, наполовину характер.

– У всех есть свойства, и у меня есть.

– Спокойной ночи. И спасибо, что вымыла окна.

Поговорил бы с ней, но такое в голове варево. Бормотал, бормотал, какая-то то ли исповедь, то ли беда: «…Мы пришли в этот город, и мне показалось, что это большая высохшая лужа. Что раньше все эти люди были рыбами, которых ловили и продавали как сувениры или для смеха. Потом всё высохло и перевернулось. Рыбы стали разговаривать и продавать на террасах деревянных человеков с выпуклыми попами. Бороться за место под солнцем было бессмысленно – места было полно. – Но где моё? Я спросил и отправился в свой путь, пошёл туда, куда глаза глядят. Пошёл искать самого себя. По дороге было много предметов – летали грязные камни чуть выше пола, ползали огромные синие жуки, играли карлики в бадминтон большими ракетками. Мячики попадали точно в середину сетки как по программе. Карлики радовались каждому пойманному мячу, как будто могло быть по-другому. Иногда пролетали маленькие чёрные бабочки с телами, разделёнными на крылья. Небо было покрыто белой ржавчиной, оттуда падали капли. Тяжёлые сильные капли неслись сверху, словно хотели ударить посильней. “Так где же моё?”, – так я спрашивал, но пока сам отвечал, ответа не было».

–

Только картинки. Рассвет и закат. Чаще – второе. Если подумать про закат, то лучше поторопиться. Здесь не бывает сумерек. Есть день и есть темнота. Промежуточное состояние невозможно. Потом ночь. Божество-страус бегает по домам и стучит в окна людям, которые должны измениться. Стук в окно и хочется спрятаться. В чемодане найден плед, хотя сам чемодан утерян. Плед можно красть в самолёте и тайно запихивать под одежду, испытывая стыд.

Три дня конца июля луна жёлтого цвета, висит булкой на сцене. Рядом большая звезда, большая, потому что в ней десять обычных. В шесть двадцать семь они всегда вместе. Выключается свет, и возникает эта пара над городом – звезда и булка, булка и звезда, какая-то из них вечная, а может, и обе.

В ванной много кукарачей по ночам. Эти большие тараканы ползают так медленно. Медленней, чем раздражение доходит до мозга. Поэтому ты никогда не трогаешь их, просто умываешь лицо и выходишь. Тараканов с каждым днём всё больше, кажется, что они заползают даже в тебя, но внутри никаких шевелений, значит, это не тараканы, но навязчивая идея.

Потом опять утро. Там, у океана, песок как тесто вымешан, сладкий наощупь. Прозрачное мясо медуз, синие молнии, забракованные большим, уложены в щупальца аккуратно, так даже в голове не укладывается. Медуза – скользкая копия неба.

В парке взрослая пантера в три прыжка может оказаться на твоём джипе. В любом случае где-то здесь должен быть слон. Вот он слон в моём понимании: куча серого цвета, еле заметно вибрирующая от движений нижней челюсти. Слон грустный и всё время срёт. Это его второе имя.

Некоторые говорят, что если укусит жёлтая муха, человек скорчится, высохнет и пойдёт трещинами по всему телу. Люди-деревья. Официант наклоняется ко мне, и я чувствую по колебаниям воздуха, как из его рта появляются слова постепенно, он выплёвывает их как виноградные косточки. Пальцы его тёмные, морщинистые, как у всех чёрных, изнутри – молодой арбуз. Говорит мне что-то, улыбается, проникновенно теребит рукав, а на его руке – красные трещины.

Да и ты сам, как всегда, не в лучшем виде. Голова как на шарнирах, носится из стороны в сторону. Мысль покидает тебя, кипячёная оболочка напоминает о детстве. Можно долго лежать в теньке и слушать, как трутся шины об асфальт. Там, сбоку, живут забавные люди. Работают, моют машины, продают метёлки разных цветов. Ходят с ними по улицам – высматривают покупателей – полных тётушек в засаленных фартуках. Под деревом за углом сидит человек с домашним телефоном. Можно отдать монетку и позвонить домой. Но где твой дом?

Долго бежать по ночному городу, плакать до боли вверху, цеплять глазами куски сырья, фрагменты материалов, гуляющих, бродящих, перерабатывать реальность в собственное топливо, конкурировать с этими на уровне самого себя, ничего не разрушая вокруг. Только они не поймут пока, они будут преследовать тебя своими устрашающими легендами о синих карликах, которые играли камнями в бадминтон.

– А я не боюсь вас, не боюсь!

Он уже на подходе – твой момент. Тот самый, ты за ним приехал. Жёлтая муха, смотри, как я вкусно бегу, смотри, какие белые руки мелькают в темноте. Давай, мне нужны эти страдания, я хочу наполниться. Слышишь? Я могу наполниться и больше никогда, никогда не бояться их…

Чем отличается фермерская креветка от дикой, глубоководной? Всем. Во-первых, фермерская растёт в пруду, до семисот штук на гектар, там она ест сама себя, болеет и портится. В рот ей закидывают усилители роста, и за три месяца нервный малёк вырастает во взрослую особь, хотя обычно на это требуется около двух лет. Люди поглощают ускоренную реальность.

Но здесь время такое плавное. Подожди: всё само собой решится, не надо переживать. Всё будет как всегда. Лето начнётся в октябре. Плюс сорок четыре и счастливые мороженщики. Жара. И снова захочется не иметь лёгких. Дышать, но про себя, чтобы ничего не отвлекало от неподвижности. Ты же слушаешь. Бамбуковые флейты – тонкий, едва ощутимый звон. Это и есть Африка. Ты проходишь отбор и, если не слишком грязный, то тоже однажды научишься звенеть. Ты будешь звенеть чисто и громко, как ты всегда мечтал. И рядом с тобой будут шевелиться другие звоны, и ты будешь рад, что столько музыки родилось. Ты будешь счастлив.

И кто-то спросит у тебя, а что ты о ней думаешь, и ты ответишь, что Африка как большой аттракцион – все кому не лень приезжают сюда играться в смысл жизни. И кто-то выигрывает, а другие так и застывают с глазами, полными слона. И ты очень хочешь выиграть, и ты ищешь правила, ты ищешь ориентир, но бегущая строка убежала так далеко, что теперь не догонишь.

– И что я должен делать?

– Живи настоящим и когда-то увидишь будущее.

Я сказал им:

– Согласен, если останусь собой.