Текст книги "Школа. Остаться в живых (сборник)"

Автор книги: Юля Лемеш

Соавторы: Александр Прокопович,Наталья Апрелева,Александр Егоров,Зинаида Кирк,Ирина Подгайко,Жанар Кусаинова,Антон Шаффер,Ирина Комиссарова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Школа. Остаться в живых

Юля Лемеш. Хранители ковра

– Мам, давай выкинем эти дурацкие ковры, а?

– Отстань от ковров! Чем они тебе мешают? Лучше в комнате уберись…

Нормально, да? Она цепляется за это ветхозаветное счастье, как за часть своего тела. Сейчас мне предстоит испытание рассказом, где и когда были добыты эти гребаные ковры и сколько они стоили. И от чего пришлось отказаться, чтобы купить этот символ достатка. Нет. Не «купить», а «достать». Причем доставала не мама, а бабушка. Мама только соучаствовала в этом мероприятии. Отстой. И они сообща от чего-то отказывались ради ковров. Лишенки. А мне теперь в этом интерьере жить?

– Мам, ну хоть у меня убери это говно со стенки, а?

– Ей сфоткаться негде, – бесцеремонно ржет папа.

Он понимает, в чем дело. Он сам мне вчера показал фотку одной красивой девочки. А снизу подпись:

«Смертельный ковер-2 и сраная кошка». И еще – фото смешного мальчика, который думал, что выглядит как гот. Подписано: «Хранитель ковра». Там много таких нелепых фоток было.

Голосом былинного сказителя папа читал мне вслух:

– Каждая херка [1]1
  Херка —девочка, старательно, но без осмысления копирующая готские наряды и атрибутику.


[Закрыть]обязана фотографироваться на фоне бабушкиного ковра и быдляцкого совкового интерьера семидесятых годов… М-да. Жили себе, не тужили, а теперь, оказывается, наш интерьер – быдляцкий. Пора делать ремонт.

Врет. Не будет он ничего менять. Ему наша квартира кажется уютной. Мне, кстати, тоже. Но ковер надо срочно убрать. Он меня раздражает – в доме нет ни одной «чистой» стены. Всюду полочки-фиголочки, а между ними – продукт ткацкого творчества неведомого происхождения.

– Смотри-ка, а на фотке и правда есть кошка, – папина радость мне понятна. Он думал, что обозвали девушку, а за кошку переживать не стоит. Хотя она вовсе и не сраная. Я ее внимательно рассмотрела. Нормальная упитанная котика.

Папа псЫх. Он подозревает меня в принадлежности к тайному сообществу. Правда, пока не выяснил, к какому именно. Он пытается доказать мне, что все субкультуры – отстой. Роется в Инете. Находит всякое стебалово и показывает мне в назидание. Типа – смешно, а он точно знает, что я не люблю быть смешной. У меня с чувством юмора фиговато. Оно у меня кособокое – я не люблю, когда смеются надо мной. Зато я умею посмеяться над другими. И над собой тоже. Когда сама этого захочу. А когда кто-то смеется надо мной, мне не смешно – убить готова.

Тот же день. Вечер.

– Ты того… – начать так разговор может только Килька.

– Сам ты «того», – намекаю я.

– Я влип. Будь человеком, зайди на минутку.

Он приглашает не в квартиру, а на бетонную лестничную площадку. Там холодно, зато можно покурить. Мы с Килькой в одном подъезде живем. Правда, я называю это пространство парадной. Но дело не в названии.

– Они меня снова караулили, – загробным голосом сообщил мне Килька.

Он уже третий день прогуливает школу. Изображает растяжение каких-то околопяточных сухожилий. Даже хромать научился. Симулянт. Но я понимаю Кильку – в его положении иначе никак.

– Чё делать-то? – Кильке хреново.

Не думаю, что батя убьет сынка за прогулы. Но побить может. Морально и физически. Мало не покажется. Я про папашу Кильки мало знаю, но для выводов достаточно. Отец воевал где ни попадя. По всему миру народ мочил, а теперь типа на пенсии бабло шинкует. Никто не знает, где и кем он работает. А мать дома сидит. Взращивает Кильку и смотрит телик. Когда не таскается по магазинам и салонам всяким.

– Ты и в зал не ходил, – предположила я.

– Ага. Прикинь, они мое расписание вычислили. А теперь вообще по очереди в подъезде дежурят.

– Руку покажи.

След от укола почти зажил. Крошечное пятнышко – как от комариного укуса. Предыдущего вообще не видно.

Они ловят Кильку прямо между входными дверями. С одним Килька бы справился, но их трое. Двое держат, третий колет герыча. Килька не может признаться отцу. Ведь тот уверен, что сын не слабак, типа – крутой спортсмен и даст сдачи всякой шантрапе. Он Кильку с рождения дрессирует. Хотя лет пять назад бывал дома в год по три месяца, не чаще. И все эти три месяца прессовал сына морально. Рассказывал всякие страсти про войну, про боевых товарищей. Типа – тот не сломался, а этот – гнида, даже от ерундовой царапины ныл и был для всех обузой. По мнению Килькиного отца народ делится на две категории. Такие, как он сам, и прочая мразь, недостойная жить. Девчонки не в счет. Но мне кажется, что он теток за людей в принципе не считает.

– Хана мне. Я раз сто думал, как это – подойти и сказать ему обо всем. Даже вообразить не могу его реакцию.

Я как раз очень даже могу. Приятного мало, но вытерпеть можно. А потом всю оставшуюся жизнь терпеть папашино презрение. У него ведь как: если не оправдал доверия – вычеркивает из своей жизни.

– Может, мне лучше с крыши головой вниз? – Он не со мной говорил в этот момент, он сам с собой разговаривал.

– Эй! Я тут – слушай меня внимательно! Завтра ты пойдешь в школу. Я тебе обещаю. Но ты будешь меня слушаться и делать как я скажу. Лады?

– А обратно как? Не на улице же мне ночевать.

– Не парься. Все будет нормально. Верь мне.

Следующий день. Утро.

Килька пришел ко мне за час до положенного времени. Предки уже испарились по своим делам, и я преспокойно сделала из Кильки Кильку. То есть теперь он – она.

– Я не педик, – зачем-то намекнул Килька.

– А я почем знаю? – оглядывая дело своих рук, буркнула я.

– Хошь докажу? – судя по его роже, он и вправду готов меня переубедить, лишь бы не идти в школу.

– Что? Прямо сейчас? Вот дурак какой. Прекрати дышать мне в макушку! Потопали в школу, а то тебе еще переодеваться.

Тот, кто поджидал Кильку, выглядел как собака-ротвейлер. Лысый и с морщлявой мордой. На нас – ноль внимания.

Стоит, переминается ногами, СМС-ки кому-то шлет. Неужели у такого урода есть друзья, любимая девушка? Черт, наверное, у него даже родители есть, и, быть может, потом будут дети…

На улице тепло. До школы совсем близко. Пешедралом минут пятнадцать. Килька несется, как пожарная лошадь на водопой.

– Тебя кто-то заказал.

– В каком смысле?

– Ну, чтоб на твоего отца воздействовать…

– Дура ты. Просто с меня по-легкому много денег срубить можно.

– Давай отцу твоему все расскажем?

– Нет.

Кильке идет девчоночий прикид. Только парик так себе.

– Тебе другие волосы нужны. Этот цвет тебе не к лицу.

– Ага. А все остальное – зашибись как к лицу, – Килька начал злиться, а это плохой признак. Нам ведь еще надо просочиться в туалет, который в кафешке магазина. А то в школу его в таком виде не пропустят.

– И что теперь делать?

До начала урока всего ничего осталось, а магазин закрыт.

– В парадняк нырнем.

– В какой? Тут везде замки кодовые.

Килька вдруг психанул и поперся в школу как был – в черной юбке, парике и с накрашенной мордой. Ну и походка у него. Ковыляет враскоряку. Как будто седло между ног. Кстати, ноги у него вполне приличные. Я в этой юбке всего один раз выходила. У меня секрет есть. Никому не скажу. У меня коленки неправильные. Нога к колену должна сужаться. Только так будет красиво и правильно. А у меня не те коленки. Они шире, чем надо. И нечего смеяться – у меня комплекс из-за этих чертовых коленок. Я короткую юбку надеть не могу.

– Вы что, совсем ума лишились? – охранник решил нас не пускать.

– У нас спектакль! Репетиция сегодня! Нам надо!

Наврав с три короба, мы понеслись по лестнице на второй этаж. Первым, кто засек нас, оказался Витька. Килька затормозил так, что поскользнулся и рухнул на пол.

– Совсем опухли, – обрадовался Витька и помог Кильке встать.

– Это моя сестра, и мы торопимся, – зачем-то соврала я.

Долговязая сестра сумрачно вздохнула и ускакала в сортир для мальчиков. Пока Килька перевоплощался, Витька молча стоял на стреме, поджидая, чем закончится дело.

– Что уставился? – Килька бросил в меня пакетом со шмотками и даже попал.

– Косметику с рожи смой, – посоветовал заинтригованный Витька.

Пришлось рассказать ему почти все. Он нормальный. Не выдаст. Но и помочь не сможет. Он дристливый. Ему в истории влипать нельзя. У него мать как борец сумо. Не внешне, а психологически. Задавит нравоучениями. Насмерть. Такая зануда – офигеть. Она как дихлофос – от ее голоса мухи дохнут. Правда!

На первый урок мы не опоздали. Даже Кильку почти отмыли. Только круги черные вокруг глаз остались, но тут уж ничего не поделать.

– Кто хочет «два»? – С этого вопроса она начинает каждый урок, – Сусликов, ты хочешь «два»?

Она аккуратно раскладывает свои вещи на столе. Словно нас нет. Точнее, словно мы – пустое место.

– А Рослов хочет «два»?

Сейчас дело дойдет до Угланова, и урок начнется. Всем достанется. И «два» будет, и «три». И наверняка Мишка получит свою пятерку. Главное, чтобы меня не спросила.

– Лимонов, а что у тебя с лицом? – впервые за столько лет в ее голосе слышна настоящая паника.

Килька как можно ниже опускает лицо к парте. Ему понятно одно – сейчас начнутся неприятности.

– Ты что, Лимонов, гот? Или это, как его, зараза, мать вашу… Лимонов – ты эмо?

Она явно не знает, что хуже. Наслушалась от кого-то всяких гадостей про ЭТО, и ей явно не по себе.

– У тебя в душе готы? Немедленно выгоняй! Или душ сломают, или шампунь спиздят, – подсказывает с задней парты Миня.

– Прекратите! Покажи лицо! Я хочу видеть твое лицо! Немедленно!

– Он не гот. Он…

– Это я виновата. – Вскакивая, я уронила учебник и ручку. На которую сама же наступила ногой. Хрясь. Прощай, ручка.

– Изволь объясниться.

– Я хочу на визажиста пойти учиться, вот и тренировалась на нем. А тушь оказалась несмываемая. – Мои рыдания всполошили весь класс.

– Так. Все успокоились. Вы оба – кыш из класса. И запомни, – это она лично мне сообщала, – никаких Зверевых! Тебя не для этого готовили.

Нас тут всех к чему-то готовят. Отловить бы пару выпущенных классов. И задать один вопрос. На что вас готовили, и кем вы стали. Вот смеху-то будет.

От нечего делать мы пошли в столовку. Она тоже оказалась закрытой. Как назло, есть хотелось до ужаса.

– На, – Килька протянул мне яблоко.

В школе непривычно тихо. Мне кажется, что хруст откусываемого яблока слышно даже в учительской.

– Слушай, а почему взрослые уверены в том, как нам надо жить? Сами ведь живут фигово. Нервные все такие. Все боятся что-то потерять, упустить…

Попытка отвлечь его от грустных мыслей не удалась.

– А домой как пойдем?

– Ка́ком. Все. Я больше переодеваться не стану.

Вот так всегда. Стараешься, а благодарности никакой. Мне еще матери объяснять, зачем я ее новогодний парик позаимствовала.

После уроков я специально пошла домой вместе с Килькой. Противостоять злодеям. Злодей получил по яйцам. Я получила в нос. Килька получил третью дозу. Такой говенный день.

Кровь шла не переставая. Все в крови. Даже обувь. И такие пятна на ступеньках яркие. Я вытерла руку об стену. Как в фильмах ужасов – кровавый отпечаток. Классно получилось, жаль, тошнит сильно. Я сняла шарф – он насквозь промок, пока я добиралась до квартиры. Шла и думала: вот сейчас вся кровь вытечет – и я стану пустая. А потом меня набьют соломой, и я буду чучелом. И поставят меня около телевизора, а мама будет с меня пыль стряхивать. Жаль, фотика с собой нет – надо запечатлеть момент.

– Горе ты мое бестолковое. – Как я рада, что мама уже дома.

Лед, много холодной воды – чуть не захлебнулась. Мама заставила меня лечь. Нос распух. Мне кажется, он стал как хобот. Исхитрилась вытащить из сумки зеркало – ну и рожа, хорошо, что меня никто не сфоткал.

– Я врача вызвала. Не протестуй. Быть может, нос сломан. Тьфу-тьфу, не дай бог. Какой ужас – у тебя был такой красивый прямой носик. – Мама плакала, а я думала, что, оказывается, надо было получить по носу, чтоб узнать про его красивость.

– А теперь скажи мне по секрету, кто тебя так разукрасил? – Доктор пристально смотрит мне в глаза, как гипнотизер.

– Не скажу. – Я Кильке обещала молчать.

– Зря. Надо бы в милицию заявление написать…

Дурак он, что ли? Так я и поверю, что милиция сильно заинтересуется моим носом.

– Перелома нет. Но когда опухоль спадет, обязательно загляни. А то всякое бывает. Слушай, а что у тебя за прическа? Это теперь модно?

– Вы от жизни отстали. Теперь моды нет. Каждый сам себе мода.

Доктор приятный. У него голос такой располагающий… черт знает к чему.

Он заходит к нам на следующий день по собственному желанию. Типа проведать. Мать счастлива, поит его чаем, а я начинаю подозревать доброго доктора в тайной склонности к педофилии.

– У меня дочь твоего возраста. И тоже…

– Очень странно выглядит? – Я радуюсь за доктора. Он явно не педофил, а просто обеспокоенный папаша.

– Ну, можно и так сказать…

– А ковров у вас в доме нет?

– При чем здесь ковры? – искренне удивляется доктор.

– При том. Если есть – лучше уберите.

Решив, что я издеваюсь, доктор обиделся и больше не приходил. Вот дурак какой.

Следующие дни.

Пришлось сидеть на больняке. К ночи все так разболелось – жуть. Даже зубы заныли. Я перепугалась – вдруг к зубному еще идти придется. Только не это! Лежу. Краем глаза смотрю на ковер. И постепенно начинаю злиться на того шутника, который обосрал фотки готов на фоне совдеповских ковров. Гнида он, если задуматься. Они дети. Наверняка из небогатых, но хороших семей. И что получается? Ребенок захотел выглядеть как гот. Что ж ему теперь делать? Наехать на предков и потребовать срочный ремонт квартиры? Тупо. По-жлобски. Типа я теперь должен жить иначе. Гоните бабки и все такое, а то вдруг кто скажет – ты бедный, значит, не можешь быть готом. Все, срочно начинаю любить свой ковер. Ни за что его теперь не выброшу. Правда. Пускай себе висит.

Интересно, кто по какому плану делает уроки? Я лично сначала ползаю по квартире и маюсь. Смотрю, что мне в Контакте написали. Отвечаю. Ем. Мало. Кофе пью. Много. Но он на меня нестандартно действует. Не бодрит ни разу. Уравновешивает.

На ночь глядя сажусь за уроки. Половину не делаю. Звоню Мишане. Он ворчит, но иногда решает и мой вариант. По физике делаю каляку-маляку. То есть пишу всякую фигню. С виду похожую на решение. Пара подходящих формул и ответ, который свистну потом у того же Мишани. Физичка ползает между партами, бегло просматривая наши раскрытые тетрадки. Она видит фигово. Поэтому я пока ни разу не попалась. И нечего на меня ругаться – я не виновата, что у нас школа с таким политехническим уклоном. Я сто раз просила меня в гуммы перевести. И что? «Ну что вы, у вашей девочки неплохие знания по точным наукам. Если мы ее к гуммам переведем, то выбор института будет весьма ограниченный…» Бред.

– Я по телевизору видела, что во всех школах теперь курят и торгуют наркотиками, – моя мама в своем репертуаре.

– Не в нашей – точно! У нас с этим делом строго.

В теплые дни у нас курят только за школой. Редко.

Дураков влипнуть нет. Правда, теперь можно покурить на второй лестнице, на площадке у чердака. Там даже учителя иногда курят. Училка по информатике сначала прогоняет школьников словами:

– Не хочу подавать вам плохой пример. Поэтому – вон отсюда.

А наркоту продают между нашей и соседней школами. Теперь только по знакомству У нас хорошая школа. Строгая. Всего пять явных нариков. А те, кто по клубам шатаются, за выходные столько снюхивают – офигеть!

– Как это «снюхивают»? – спохватилась мама, вытирая вымытую тарелку – Нюхом. Не знаю, как, но всяко лучше, чем говно в рот совать…

Потом я быстро удрала в ванную и там заперлась. Мама поколотила кулаком в дверь и ушла домывать посуду. Ну что она, в самом деле, как маленькая, – они же не настоящее говно в рот пихают, а куриное. Хотя я бы ни за что такую дрянь в свой рот не положила. Там же сальмонелла живет. Я точно знаю! Мне кто-то говорил, что в куриных задницах кишит эта самая сальмонелла, а она жрет человеческую печень… Дикость, если задуматься.

На следующий день Кильку вызвали к директору школы. На предмет выявления готичности.

– Ничего напряжного. Просто поговорили. Кстати, спрашивали, какие у нас с тобой отношения.

– Это нормально. Они думают, что готы все педики. Ориентацию твою проверяли.

– Я не педик, – кошмарным голосом сообщил Килька и задумался.

– Ты, если что, – вали все на меня. Ну, что это я тебя раскрасила, – напомнила я.

Он даже не отреагировал. Ушел в себя. Общаться не хочет. Советов не слушает. После уроков свалил на тренировку. Боец фигов. А когда шел домой, снова попался. Я сама лично его на лестнице обнаружила. Вышла покурить, а он валяется. И изо рта слюни висят, и штаны мокрые.

– Дерьмово выглядишь, – говорю.

Килька руками ноги к себе подтянул, чтоб описанных штанов не видно было, и смотрит куда-то в сторону.

– Вставай, – говорю, – грязно ведь.

– Умри, – от его ответа мне поплохело.

Нормальное дело, я ему помочь хочу, а он такое говорит! Хотела домой к себе отволочь, но он тяжелый оказался. И отбивался от меня, как от смерти. Все-таки эти гады – отличные психологи. Интересно, как они просекли тонкости характера Кильки? Я-то давно его знаю. Хотя слово «знаю» совсем условное. Как можно кого-то узнать по-настоящему? Никак. Я и себя не всегда понимаю. Например, совсем недавно было. Шла домой после Мишкиного дня рождения. Довольная, как сто слонов. Мишкины предки умеют организовать праздник. Ни минуты скуки.

Иду. Через лужи перепрыгиваю. Танцевать хочется. Петь хочется. А потом – бац! Встала как вкопанная. И все из-за Ленкиной матери. Точнее – из-за собственной наивности. Вот я дууура! Как ни приду к Ленке в гости, ее мамаша сразу:

– Ой, а мы Леночке новое платье (юбку, брючки, кофточку…) купили. А ей не нравится. Ты не померяешь? А она со стороны глянет – какое оно красивое.

Вот я дууура! Хвать платье, и ну его примерять. А то, что Ленка грустная становится, а мамаша ее победоносно глазом сверкает, я не замечаю. Кручусь перед зеркалом, как дууура. Тварь я. У Ленки шея короткая, талии нет и бедра тяжелые. А мамаша ее тоже тварь коварная. Типа посмотри, доченька, какая ты уродина. И ведь от ее диет шея ни фига не вытянется, и вообще Ленка симпатичная девчонка. Ей просто одеваться по-другому надо. Но у кого кошелек, тот гардероб и заказывает. А я – тварь. Надо перед Ленкой извиниться. Нет! Если я извиняться начну, еще тупее получится. Просто больше никогда не буду мерить ее шмотки. Слово даю!

На следующее утро.

Килька снова не пошел в школу. Классная спросила, что с ним. Что ей ответить? Правду? И что она сделает? Родителей вызовет? Нормально – отец с него три шкуры спустит. Скажет, сам виноват. Слабак. Не мой сын. Он Кильку здорово давит своим авторитетом. Коммандоса выращивает. А Килька не такой. Он не чахлый, конечно. Но не боец по характеру. Все свободное время в игры рубится. Монстров мочит.

– С тебя оформление актового зала. – Классная уже забыла про Кильку.

Я выторговала три дня и двух помогайцев в придачу. Все-таки 23 февраля. И кто придумал этот праздник? Он реально дурацкий! А главное – он ДО 8 марта. И поэтому вечная проблема – кто, кому и что будет дарить.

– Девчонки, давайте скинемся, а? – настаивала Мурзик.

– Хорошее предложение; а по сколько? Если подарки получатся дорогие, пацанам будет хреново. Их меньше, чем нас.

– Ой, только не надо мне лапшу на ухи вешать! Они нам по открытке и по цветочку каждый год дарят. Я эти тюльпанчики квелые уже заранее ненавижу.

Мурзик нервничала. Наверняка хотела в этом году обратить на себя чье-то внимание. Она вообще в последнее время сама не своя. Точно в кого-то втрескалась. Интересно – в кого?

Несколько дней спустя.

В общем, так получилось – я три дня Кильку не видела. А потом простудилась зверски. Недели на две. Это все из-за носа разбитого. Он теперь слабый стал, вот и ловит всякую инфекцию, зараза.

Лежу. Болею. Мама на работе. А мне чаю с лимоном вдруг захотелось. Завернулась в одеяло и потопала на кухню. А там папа. В одних трусах перед открытой форточкой. Дышит полной грудью.

– Ты чего, закаляешься? – предположила я.

– Черт! – Папа заметался по кухне.

– На больняк собрался?

– Ну да. Я тоже отдохнуть хочу.

– Ты не отдохнуть хочешь. Ты помереть собрался. Дурак ты, хоть и мой папа.

Он был счастлив, когда мама обнаружила на его градуснике тридцать восемь и две. Наверное, у него на работе какие-то проблемы. Или просто захотелось, чтоб вокруг него скакали и фруктами пичкали. Так и вышло. А на меня теперь – ноль внимания. У меня температура меньше, и я почти здорова.

Пока мы с папой болели, я ему нечаянно выболтала все Килькины секреты.

– Надо парню помочь, – громко сморкаясь, решил папа.

Оделся потеплее и пошел встречать Кильку. Часа два прождал. Встретил маму; она умилилась тому, что он по ней так соскучился.

– Не было ни Кильки твоего, ни нариков, – шепнул мне папа.

После болезни.

Пропущенные уроки вышли мне боком. Теперь надо было догонять класс. Мишаня помогал, как мог, сделав за меня всю домашку. Кильки в школе не было, и я решилась сходить к нему в гости. Типа проведать.

– Он болен, – сухо рявкнул Килькин отец и попытался захлопнуть дверь перед моим носом.

– Я знаю, что он на больняке. Мне в школе сказали. Я ему домашку принесла. Вы все-таки меня пропустите, а? – как можно вежливее попросила я.

Лучше бы он меня выгнал. Вид прикованного к батарее Кильки меня просто потряс. Напрочь. У него лицо было как у зомбяка. Зеленое. Правда! И трясся он капитально. А когда меня увидел – подвывать начал. Как собака больная.

– Ну как тебе зрелище? Может, ты мне объяснишь, как такое могло случиться с МОИМ сыном?

– А только с вашим и могло, – нечаянно брякнула я и тут же пожалела, что не родилась немой.

Когда у Килькиного отца прошло желание меня урыть, он затолкал меня на кухню для серьезного разговора. Классная у них квартира, лучше нашей. Особенно пол здоровский, из натурального дерева незнакомой породы.

– Хватит посуду рассматривать, не в музее, – Килькин отец нехорошо так на меня поглядел.

Правда, я даже испугалась немного.

– Отучайся шарить глазами по чужому имуществу. А то мало ли что…

– Типа их обворуют, а подумают на меня? – догадалась я. – Так на кой фиг выставки делать? Ведь ясное дело – вам своими сокровищами похвастать охота.

Килькин отец пристально на меня уставился. Хотел гадость сказать, но передумал.

– И почему ЭТО могло случиться именно с моим сыном?

Пришлось заложить Кильку по всем статьям. И про уродов этих в подъезде. И про его страх перед отцом. Только это не страх вовсе, а что-то другое. Я просто названия не знаю.

– Он сам никогда наркоту пробовать не будет. И они это просекли. Но он гордый у вас. Ему признаться в слабости – как повеситься. Значит, вы во всем сами и виноваты, – мрачно подытожила я.

– Мать в больнице лежит. Этот ушлепок ее с монстром из игрушки перепутал и топором пытался зарубить. Видала, какие у нас теперь двери? Его рук дело.

– А что с матерью?

– Срыв. Нервный. И синяки.

– Могло быть хуже, – успокоила я.

Через пару дней.

На переменке какая-то малолетняя тварь устроила дымовуху. Неужели и мы в первых классах были такими придурками? Мальчишек тут же пробило на ностальгию.

– А ты помнишь, как мы училке тапки приклеили?

– А я бомбочки на физре кидал!

– А как мы все под парты залезли и мычали…

– Вот идиоты!

Действительно – идиоты.

– А когда мы с Юриком в ваш класс перешли, вы в столовке в нас коржиками молочными кидались, – вдруг вспомнил Денис.

Все молчат. Стыдно, однако, хотя меня там не было.

– А в кого попали? – спрашиваю я.

– В него. Смешно? Я выше на голову, а попали в него.

Юрик злобно молчит, делая безразличное лицо. Он все прекрасно помнит. Он вообще злопамятный.

– Ну а вы что? Трудно было тоже кинуть?

– Трудно. Коржики сначала купить нужно, а вы удрали сразу…

Это уже не детские шалости. Это – жлобство. С нашей стороны. Нам немного стыдно.

Среди моих «подвигов» – пение непотребных песен во время демонстрации в честь Дня города. И сочинение про короля Лира. Которого я обозвала жадиной-говядиной, потому что он захотел приготовить яичницу, не разбив яиц. Ну, вы сами посудите – здорово мужик придумал. Я типа, отдаю вам, доченьки, по куску королевства, но буду ползать к вам в гости и проверять, как вы им руководите. Получается, вроде оно как было его, так и осталось. Это как мамина родственница. Сначала подарит, а потом постоянно спрашивает:

– А где та картиночка, которую я вам в тот раз подарила?

Или:

– А вы что МОЕЙ кофеваркой не пользуетесь?

Хотя это я зря. Тетка просто с придурью, а король Лир – намного серьезнее. Эгоист он и жулик, я вам точно говорю. Кроме учительницы по литре, никто полета моей мысли не заценил. Да и она посоветовала больше таких сочинений не писать и свободными темами не баловаться. Лучше брать проверенные темы. Там, где надо побольше цитат выучить и пару-тройку чужих авторитетных мнений. И ни в коем случае – ни одной собственной мысли.

– Кто ты такая, чтобы судить о великих произведениях?

– Я – читатель.

– Вот и молчи в тряпочку…

Получается, я ничего выдающегося не сотворила. А пора бы. А то школа закончится, и я ничего не успею.

– Давайте Черепашку-слизня доведем, а?

– И чем она тебя так задолбала?

Никто в классе не понимает моей упертой ненависти к Черепашке. Она никогда не вступает в откровенную конфронтацию. Вежливая. Ханжа. Пытается своими намеками показать, какие мы все недоумки. В ее ведении – наше поступление в институт. Она поддерживает какие-то тайные связи школы с подготовительными курсами и еще что-то там важное мутит.

– Если вы сейчас не получите нужных знаний – опозорите нас перед Университетом.

Черепашке нравится это слово «Университет». А мои предки говорят – в городе только один настоящий универ, со стародавних времен.

– Вопрос можно?

– Спрашивай. – На меня смотрят неодобрительно, но с кривой, всепонимающей улыбочкой.

– А почему все, кто поступили, говорят, что на первом курсе им сказали: «Забудьте все, чему вас учили в школе»? И целый год знания до нужного уровня подтягивают. И еще – что вы нас разучили самостоятельно думать…

– Кто ИМЕННО сказал тебе такую чушь?

По ее голосу сразу ясно, что признаваться никак нельзя. Найдет и обезвредит.

– Не скажу.

– У тебя с фантазией все в порядке. Тебе бы книжки писать.

Она оглядывает класс, уверенная в поддержке. И точно – раздаются три четких смешка. Можно даже не оглядываться – и так ясно, кто хихикает. Любимчики хреновы.

– Вы просто не понимаете, какие усилия прилагает школа, чтобы вы смогли поступить…

Маразм полнейший. Получается, мы изо всех сил сопротивляемся грядущему счастью. Как Иванушки в печке Бабы-яги. Уперлись ручками-ножками – и ни в какую.

Но мне с Черепашкой бороться не с руки. Она меня сожрет и косточки выплюнет. Когда нас возили табуном в институт, Черепашка разыгралась на публике. Обзывала нас тупыми уродами. Говорила, что мы быдло и вести себя не умеем. А все потому, что потеряла пару учеников по дороге. Они потом нашлись, конечно, но досталось нам по полной программе. На нас все, кто был в аудитории, смотрели с сочувствием, а она разорялась… гнида она. И мы тоже хороши – ей до сих пор никто не сказал, что обзываться нельзя.

– Она власть свою чует. Пока не поступим – терпеть надо.

– У меня терпелка не выросла.

Моя злость оправданна. Я не хочу в этот институт, а решиться выбрать другой – кишка тонка. Нас так запугали этим гребаным поступлением. Точнее – непоступлением. И еще – моим предкам не оплатить учебу, если я провалюсь. Да я и просить не буду. На фиг. Лучше работать пойду, а потом – на вечернее. Мне в армию не надо, я не мальчик.

– Бедные вы, бедные!

Мальчишки радуются моей внезапной жалости. Их армией запугали похлеще тюрьмы. Таких ужасов про нее понарассказывали – лучше ногу себе отрезать, чем в армию.

– Мишаня, давай я тебе ногу отрежу? – От моего предложения он просто обалдел.

– Зачем? Она мне самому нужна.

– Ты будешь не годен к строевой.

– Я и так не годен. Я офицером буду. Наверное.

Вообразить Мишаню в качестве офицера я не могу. Он мешковатый какой-то. И слишком уж добродушный. Был бы офицер – вряд ли меня так долго терпел бы.

В тот же день.

В столовке в меня попали кашей гнусные пятиклашки. Я раздала несколько подзатыльников и пошла отмываться. В сортире девчонки курили в открытое окно. И одновременно плевались. Как верблюдицы.

– Блин, девчонки, если курите – покупайте что-то получше. Не фиг дерьмо всякое смолить.

К морали пришлось прибавить пару хороших сигарет. Я каждый раз, когда курю, думаю о смерти. Правда. Я не сомневаюсь, что помру из-за этих сигарет. И когда буду страшно мучиться и страдать – вспомню каждую выкуренную сигарету. И окончательно возненавижу себя. Когда я вижу старуху с сигаретой – зрелище не из приятных, надо сказать, – то дико радуюсь. Она курила и дожила до возраста египетской пирамиды. Значит, и я так могу… Жалкие уловки. Ум говорит: прекрати убивать себя, а кто-то другой: да ладно, ничего страшного не случится. Наверное, тот, кто науськивает меня на курево, зовется чертом… Снова жалкие уловки. Черт тут ни при чем.

Я сама во всем виновата, мне отвечать. Потом. Когда-нибудь. Я в принципе смерти не боюсь. А вот мучений всяких – боюсь страшно. Я боль плохо переношу. И как нарики не боятся так рисковать? Наверное, у них чувства страха совсем нет. Как у самоубийц. Надумал – фигак – и об асфальт. Интересно, а они успевают передумать, пока летят?

– Ты это что такое мне понаписала? – Физичка стоит передо мной, размахивая моей тетрадкой.

В которой нет домашки. А вместо формул – определенное сочетание иксов и игреков. Красивенький орнамент. Бессмысленный, как и моя жизнь.

– Извините, я нужную тетрадку дома забыла.

Попытка отобрать тетрадь привела к разделению ее на две части. В моей – пресловутая домашка. Я шустро выбросила ее в приоткрытое окно. Физичка рысью рванула вон из класса. Ее мечта уличить меня в жульничестве сбылась. Она никак не могла словить меня за списыванием. Получалось, что за контрольные – отлично, за ответ по теории – хорошо, а знаний – ноль. Я не виновата, я реально физику не понимаю. Сначала понимала, а потом мозг сказал «не могу». Я не обманываю – я, честное слово, не понимаю физику. И все, что связано с формулами.

– Сегодня тебе снова повезло, – физичка разочарована.

Нам любопытно, куда делась вторая половина тетрадки.

– Мистика какая-то.

Следующий день. Суббота.

Кильку сломали. Теперь он не тот, что раньше. Хотя и раньше был так себе – неприкаянный какой-то.

– Я не нарик, – он повторяет эту фразу слитком часто.

– Ты не нарик. Ты трус.

Кильке и так плохо, а я его добиваю. Я спорить была готова, что он разозлится и перестанет ныть. Но я ошиблась.

– Да. Ты права. Я – трус. Хотя умею драться. Стреляю неплохо и все такое…

Теперь он ходит в школу, но ни с кем, кроме меня, не разговаривает.

– От нас отец решил уйти.

– Не уйдет. У него чувство долга развито. Он знаешь как за тебя переживает?