Текст книги "Полдень, XXI век (ноябрь 2011)"

Автор книги: Юлия Зонис

Соавторы: Виталий Забирко,Мила Коротич,Сергей Фомичев,Татьяна Иванова,Ина Голдин,Елена Щетинина,Андрей Дубинский,Ринат Газизов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Вы можете заглушить Плясунов? Сбить их ритм?

– Я могу его перестроить, – сказал Джек. – Тебе понравился мой танец, Марк?

Людям нужно доверять, говорил отец Франческо. Люди – это источник информации и больших неприятностей, утверждал будущий генерал Висконти. Люди – это марионетки, шептало Марку отражение в зеркале, особенно по утрам, когда он просыпался в одиноком гостиничном номере – на Земле, на Луне-2, на Висле и Терре. Люди – марионетки, а ты – кукловод. Шепот отражения утешал, но здесь, на Экбе, он сделался противен Марку. Может быть, потому, что за пятиметровым забором миром заправляли куда более искусные кукловоды.

Самым сложным было заставить себя поверить Джеку.

По части веры Марк никогда не числился среди лучших учеников, хотя и преуспел во всем остальном.

И сейчас, глядя на серощекого – мертвого – человечка с нелепой тыквой, в маленькой комнате, где свет мигал и тускнел с каждой минутой, Марк принялся считать. Это всегда помогало.

Раз – Джек Рюноскэ врет. На самом деле он агент Плясунов. Доверившись ему, Марк погубит и человечество, и себя… Да нет, и так все погибнет. За оставшееся время им не расколоть код Плясунов, они даже не могут найти нужную частоту.

Два – Джек Рюноскэ несет околесицу. Это станет печальным концом быстрой и успешной карьеры Марка, но какая сейчас, к черту, карьера?

Три – Джек говорит правду и знает, что делает. А такой шанс есть. Он не похож на остальных мертвецов. В нем нету тягучего и странного ритма. И он сумел пробить защиту Марка – а это не удавалось даже монсеньору Висконти, не в последние пятнадцать лет.

Остается два вопроса.

– Остается два вопроса, – вслух повторил Марк. – Что я должен сделать? И почему именно я?

Рюноскэ ответил с неожиданной серьезностью:

– Ты, инквизитор, сильно мне задолжал. А я сильно задолжал тебе. Ты – мне, я – тебе. Так уж получилось. А теперь гони сюда всю пачку.

Когда кораблик врезался в атмосферу, экран на некоторое время почернел, скрывая бушевавшее вокруг корпуса пламя. Затем оболочка отстрелилась, началось медленное снижение на антигравах и включились наружные камеры. Море травы под кораблем волновалось, шло широкими волнами. Из травы выступали редкие и пологие холмы. Некоторые из них венчали зубцы серых мегалитов.

– Джек?

– Да, Марк?

– Что было там, позади? Что случилось в деревне?

Рюноскэ некоторое время молчал, водил пальцем по экрану, выбирая удобное место для посадки. Наконец ответил:

– Там, инквизитор, случилось много сытого воронья.

Планета Луг, тридцать первое октября

В тени мегалитов становилось зябко. Холодом тянуло не от земли. Та была еще по-полдневному сухой и жаркой, стрекочущей кузнецами. Холод источали каменные глыбы по сторонам. Днем, в четком свете здешнего маленького солнца, Марку показалось, что он различает на камнях знаки. Фигурки. Охотник с копьем. Вытянувшаяся в прыжке лань… бессмыслица. Так уж устроено человеческое сознание, что в переплетении случайных трещин и пятен мха видится знакомое. На планете Луг никто ни на кого не охотился, если не считать крупных золотоглазых стрекоз. Здесь вообще не водилось зверья – только насекомые и бесконечное море травы.

– Чего мы ждем? – спросил Марк.

– Чего ждешь ты, я не знаю. Я жду заката.

Марк поднял голову. Солнце коснулось сиреневой дымки на горизонте, и дымка загорелась яркой полоской – словно над травяным морем нависло второе, настоящее.

– Ты помнишь, какой сегодня день?

Марк обернулся. Джек сидел, скрючившись, прижавшись спиной к камню и обняв свою тыкву. Глаза его блестели весело и хищно.

– Разве тебя не учили, инквизитор: забыть свою историю – значит, забыть себя. Сегодня ночь Хэллоуина. Детишки по всей Ирландии скоблят тыквы, чтобы выставить их после заката на крыльцо или на окно. Говорят, огонек в тыкве отгоняет злых духов. Защищает владельцев дома от болотной нечисти.

Марк помнил. Он и сам выскребал ложкой неподатливое тыквенное нутро. Ночь Хэллоуина. Единственная ночь, когда дед распахивал ставни восточного, глядящего на вересковые пустоши окна. На подоконнике стояла тыква с горящей в ней свечой, и дом оставался в безопасности. Джек О’Лантерн, Тыквенный Джек, охранял границу между миром живых и мертвых.

Затылка Салливана коснулся неприятный холодок, и он резко обернулся. Танец на лугу набирал силу. Рядовой Тосс и сержант Джеремайя – да нет, не Тосс и Джеремайя уже, а две ломкие и одновременно плотные фигуры протоптали дорожку в траве, и трава под их ногами увяла. Из травы, из самой земли тянулись белые туманные струйки. Мертвецы ворочались в тумане, или, скорее, туман обвивал мертвецов, льнул к их все быстрее и тверже переступающим ногам, поднимался выше – и ярче горели в нем зеленые светляки.

– Пора, – сказал Джек. – Бери лампу.

Он встал, отряхнул с одежды травинки и пошел вниз по склону холма. Стебли расступались перед ним с едва слышным шелестом, и те же стебли хрустко трещали под ногами Марка.

Утром они выгрузили мертвецов из холда. Покойники казались вялыми, светляки над ними едва мерцали. Волоча неподатливого и крупного мертвеца (Джеремайя? Или все-таки Тосс?), Марк подумал, что зря не прихватил с собой полковника Нори. Салливан давно перестал врать себе, потому что слишком ясно видел это вранье в других. Вот и с Нори – вполне можно было использовать робота-погрузчика, но Марк не смог совладать с искушением.

Там, на Экбе, он таки заставил армейского попыхтеть, втаскивая тяжелых мертвецов в грузовой холд. Глаза у Нори были одновременно бешеные и стеклянные. Каким-то базовым блокам разведчика обучали, да не в коня корм. А Марку вдруг сделалось очень весело. Марку захотелось влезть на крышу кантины и простереть руки, и чтобы от пальцев протянулись послушные нити – к каждому оловянному солдатику на этой базе, к каждому. Еще в лицее он мог контролировать две-три дюжины человек. Как приятно было бы испытать сейчас границы своей власти. Как приятно было бы почувствовать, наконец, что не только у тех, в тумане, за забором, есть власть.

Но именно из-за тех, за забором, Марк ограничился самым необходимым. Охранники в коридоре и на выходе, сонный капрал, дежуривший у склада с грависетями, еще каких-то двое, ошивавшихся у камер с покойниками. Скорее всего, наблюдатели из генштаба. Диспетчер на взлетном поле. И только случайно подвернувшемуся под руку Нори не повезло.

«Я знаю, Салливан, кто вы такой».

Я тоже многое знаю, мог бы сказать Марк. Многое, но не все. Например, я знаю, отчего ты развелся с женой, но не знаю, почему до сих пор хранишь ее фото. Хотя и это я могу из тебя выдавить, могу, но не стану. Сорванные цветы сгнивают и превращаются в грязь, говорил отец Франческо. Никогда не отбирай у человека самое последнее, самое глубинное. Ты отберешь у него цветок, а тебе достанется плесень и распавшиеся в пыль лепестки. И ты даже не узнаешь, что доставшаяся тебе мерзость когда-то была цветком.

Поэтому Марк просто смотрел в остекленевшие, бешеные глаза полковника Нори и улыбался. Что бы ни произошло на планете Луг, дороги назад у воспитанника флорентийского спецлицея не оставалось.

– Почему именно Луг? – спросил Марк.

Он настроил грависети так, чтобы мертвецы освободились через час. Джига там или фокстрот, а оказаться лицом к лицу с одержимыми Плясунами кадаврами прямо сейчас Марку не улыбалось. К этой мысли стоило привыкнуть. Стебельки травы кололи пальцы. Солнце карабкалось в зенит и немилосердно пекло затылок, и в зарослях уже кто-то возмущенно трещал, не радуясь вторжению чужаков.

– Здесь есть холмы, – непонятно ответил Джек.

– На всех планетах есть холмы.

– Еще здесь нет людей.

Марк стер пот со лба и обернулся. Рюноскэ стоял в нескольких шагах от Салливана. Точнее, не стоял, а пританцовывал, что-то насвистывая себе под нос. Мелодия была ускользающе знакомой и назойливой, как стук бьющегося о лампу мотылька. Тыкву Рюноскэ сунул под мышку.

– Нет людей?

– Ты же сам видел, инквизитор. Там, в камере, еще минута – и ты поплясал бы за мной, со всей своей нейролингвистикой. Как миленький поплясал бы. Ты же не хочешь, чтобы твои приятели навеки заблудились в холмах? Мертвецы уйдут к мертвецам. Мертвые к мертвым, живые к живым – так, кажется?

Марк не нашелся, что ответить.

– Я бы на твоем месте, – промурлыкал Джек, – сейчас же погрузился бы на кораблик и чесанул отсюда куда подальше.

– Вот уж нет.

– Нет?

– Нет.

– Решился идти со мной, значит?

Марк коротко кивнул. Он не доверял этому человеку или не человеку – скорее всего не человеку. Он должен был увидеть сам.

– Ну смотри. Я ведь предупреждал – оттуда трудно вернуться.

– Уж как-нибудь.

– Ладно. Как хочешь.

Рюноскэ отбил лихое коленце, после чего объявил:

– Так даже лучше. Понесешь лампу. А я тогда организую нам музычку.

Предупреждая вопрос Марка, Джек полез за пазуху и вытащил небольшую оловянную дудку, тин вислу. Поставив лампу в траву, он приложил дудку к губам и выдал резкую трель. Так дудели музыканты на сентябрьской ярмарке – там, тысячу лет и сто парсеков назад, в деревушке Фанор у вечно беспокойного моря. Марку казалось, что он давно забыл эту музыку.

Пляшущей походкой Джек спускался с холма в распадавшийся на нити туман. За Джеком шел Марк, сжимая в кулаке проволочную ручку лампы, а за Марком шла ночь. Ночь тянулась от подножий камней, словно их тени все пытались и не могли потрогать гребень второго холма. Серебряная полоса на горизонте обмелела и быстро погасла.

Они шли по колено в траве, только что изумрудной, а теперь – почти черной. Округлый склон мягко стекал вниз. Другой холм поднимался прямо перед ними, будто стена. Вокруг Джековой лампы кружились мотыльки. Рядовой Тосс и сержант Джеремайя, обнявшись, танцевали, и их отражения дробились в капельках тумана, и казалось, что мертвецов не двое, а больше, намного больше – нет, это просто запела дудочка. Несколько коротких нот, словно сигнал к атаке или, наоборот, к отступлению.

Мертвецы замерли. По их ссутулившимся плечам стекал туман.

Джек наиграл короткую, простенькую мелодию – ту, что насвистывал утром. Ту, что чуть слышно звучала в ушах Марка с первой их встречи или еще раньше, намного раньше.

Сержант Джеремайя нерешительно двинулся по кругу, не убирая руки с правого плеча Тосса. Болотный огонек спустился совсем близко к его голове, повис, едва не касаясь волос. Тосс потянулся за Джеремайей, а за Тоссом двинулся туман. На левом плече рядового лежала другая рука, и вот все они выступили из тумана, змейкой, цепочкой, и над каждым мерцал зеленый огонь. Р-раз! – сотни ног опустились в траву, как на Экбе, как на Риньете, как еще на десятке периферийных планет. Казалось, гул от удара должен поглотить незатейливую мелодию дудочки, однако дудочка не сдавалась. Р-раз-два! – туманные плети сплетаются в паучью сетку. Сетка ловит и ловит непокорного мотылька, а тот взлетает все выше, до самых маленьких и колючих звезд. Раз-два-три-четыре, и так до восьмого такта, но тише, но неуверенней. Будто сама трава опутала ноги танцоров, не давая им сорваться в быстрый трехтактный ритм.

Захлебываясь, верещала дудочка. Глаза музыканта ярко горели в темноте.

Не переставая наигрывать мелодию, он щелкнул каблуками и прошелся по траве простой «тройкой». Цепочка мертвецов дернулась, словно раздавленная гусеница, – и порвалась. Рюноскэ отбросил дудку и выхлопал в ладоши такт. Марк почувствовал, как его затягивает в танец; он поспешил отступить подальше, едва не выронив лампу. Вовремя подхватив светильник и подняв над головой, Марк завороженно глядел, как покойники выстраиваются в сеты – по четыре в каждом, по два сета рядом – и начинают повторять за Джеком его движения. Вначале мертвецы выступали медленно, тяжело отрывая ноги от земли, не попадая в такт, будто ученики на первом уроке. Раз-два-три-и, дум да да да… – бил в ладони Джек. Потом вдруг – оторвались от земли, притопнули по земле правой ногой и разом вошли в ритм. Земля загудела. Дум-да-да-да, дум-да-да-да, отбивал Марк носком ботинка, глядя, как мертвые, словно ожив, высоко выкидывают колени, убыстряя и убыстряя шаг, становясь все легче, думдада-да! И ничего не слышно, кроме треска каблуков, никаких звуков, кроме древней детской песенки, поглотившей мир.

 
I’ll tell me та when I go home,
The boys won’t leave the girls alone.
 

Совсем близко застучал барабан, дробя и без того мелкую чечетку, превращая танец во что-то бешеное, неподвластное уже ни живым, ни мертвым… И не было больше сил сопротивляться, и Марк бросился в этот степ, как бросался когда-то со скал Баррена в Гэлоуэйскую бухту. И танец подхватил его, окатил ледяной волной в мелких воздушных пузырьках, ослепил и шваркнул о камни, и снова, и снова, пока звучит прибой, пока бьется в ушах пульс и кровь гудит в такт бешеному ритму… Марк дернулся, швыряя впереди себя все, все блоки, то, чему его учили, и то, что он знал и без всякого обучения. Волна расхохоталась в ответ. Бурля и ликуя, вода снова подхватила его и ударила лицом о камень. Из разбитого лба потекла кровь, окрасив зернистый бок мегалита. Так вот для чего я ему был нужен, успел подумать Марк, ну как же, человеческая жертва открывает врата, – и тут музыка, наконец, смолкла.

Безвременье

– Почему я ничего не вижу?

– Ты уронил лампу. Не дело ронять лампу.

Пальцы нащупали круглый бок тыквы. Вспыхнул оранжевый огонек.

– Все равно ничего не видно.

– Это потому, что ты еще жив.

Голос принадлежал Джеку, но слова звучали странно, шаркающе и одновременно напевно. Старый гэльский язык эхом отдавался…

– …в холме.

– Что?

– Мы в холме.

Видеть мешали клочки серой паутины, липнущие к ресницам.

– Ты здесь, Джек?

– Я здесь, Марк. Пока еще здесь. Но мне надо бы идти. Мои люди ждут.

– Твои люди…

– Мертвые к мертвым, живые к живым, Марк. Я ведь тебя предупреждал.

Очень сложно было поднять руку. И все же Марк поднял руку и смахнул с глаз паутину. Засерело.

Это был клочок берега, усыпанный мелкой галькой. Где-то вдалеке на пляж набегали небольшие волночки. Марк оглянулся. Бесконечная равнина под волглым одеялом тумана представилась ему. Редкие, поросшие вереском холмы, кривые истлевшие деревца. Рядом шурхнула галька.

Он был похож и не похож на Джека Рюноскэ. Длинный, костляво-тощий, с крупными и жесткими чертами лица. Сложно было представить его выпрашивающим кружку пива у односельчан. Сложно, но всякое случается, подумал Марк, глядя на багрово-синюю полосу, пересекающую горло Джека у самого подбородка. След от веревки. Или ремня.

– Мне надо идти, Марк, – настойчиво повторил тот, кто звался Джеком.

Невдалеке над болотом роился сонм огоньков. Тихо и безнадежно напевала вдалеке камышовая дудочка – или это просто ветер пробирался сквозь вересковые поля.

– Что это такое, Джек? Что это за место?

– Когда-то здесь жили… нет, не люди, но они были похожи на людей. Очень давно. Затем умерли.

– Фэйри?

– Их называли и так.

– Что их убило?

– Я не знаю, Марк. Знаю только, что здесь очень много болотных огоньков. Иногда они шепчут имена.

– Ты думаешь, Плясуны?.. Плясуны убили тех, кто жил в холмах до нас, а теперь решили вернуться за новой добычей?

Неужели в том давнем споре отец был прав?!

– Я не знаю, – нетерпеливо повторил человек. – Мне пора.

Он развернулся и, длинный и тощий, размашисто зашагал к нетерпеливо приплясывающим огонькам.

Марк секунду-другую смотрел ему вслед, а затем подхватился и кинулся вдогонку. Галька зашелестела, расступаясь под ногами. Уходящий обернулся.

Марк поравнялся с Джеком и сунул ему в руки лампу.

Тот покачал головой.

– Не стоит, Марк. Ты останешься совсем без света. Здесь нельзя оставаться без света.

Марк усмехнулся.

– Уж как-нибудь.

Он упрямо впихнул оранжево светящуюся тыкву в руки Джеку. Джек прижал светильник к груди. Огонек вспыхнул чуть ярче.

– Почему?..

– Ты же сам говорил – очень страшно одному в темноте. Тебе она нужнее. А я выберусь и так. Мне кажется, я знаю эти края.

Джек медленно усмехнулся.

– Ты очень самонадеян, Марк. Но мне это даже нравится.

– Прощайте, Джек.

Усмешка уходящего сделалась шире.

– До скорого свиданьица, инквизитор.

Марк еще некоторое время смотрел, как колонна зелено светящихся огоньков, спотыкаясь и семеня, исчезает в тумане. Во главе процессии ровно горел оранжевый теплый огонь.

Когда прореха в серой мгле сомкнулась, Марк вздохнул и развернулся к тому, что могло бы быть северо-востоком. В спину ему дышало море, в лицо тянуло запахом болота, а слабый ветерок поддувал с юга – где, как казалось Марку, должны лежать скалы Мохера и старая могила О’Коннора.

– Бежит, петляя, меж болот, дорожка третья, как змея. Она в Эльфландию ведет, где скоро будем ты да я [2]2
  «Томас-Рифмач», пер. С. Маршака.


[Закрыть], – угрюмо пробормотал Салливан и зашагал прочь от моря по едва различимой тропе.

Местность то повышалась, то понижалась, но так и оставалась болотистой. Марк не помнил тут подобных трясин. Пару раз он уже оступился. Непромокаемые вроде бы ботинки промокли, в них хлюпала вода. Тишина не нарушалась ничем и сделалась такой пронзительной, что в ней стали чудиться звуки. Хриплое воронье карканье. Раскатистый смех. Треск сучка. Но особенно доставали огоньки. Они вспыхивали то тут, то там по обе стороны тропинки, они подмигивали, они шептали. Сойди с тропы, Марк, говорили они. Ты идешь не туда. Следуй за нами, мы покажем тебе дорогу. Марк отмахивался от огоньков, пока один, особенно назойливый, не вылетел на тропу и не кинулся ему под ноги. Марк споткнулся, остановился и выругался.

Пейзаж изменился. Туман рассеялся, и впереди проступил лес, будто начерченный простым карандашом на бумаге; тени не везде лежали правильно. У подножия стволов клубилась такая мгла, что Марк сильно пожалел об отданной лампе. Бурелом топорщился паучьими лапами, щетиной убитого вепря темнели елки. Идти в этот лес Марку совсем не хотелось, тем более что от деревьев ощутимо несло гарью. Давним пожаром. Бедой. И еще там, вдалеке, за частоколом стволов тихо и жалобно играла дудочка.

– Джек? – неуверенно позвал Марк. – Джек, это вы?

Ответом ему было молчание, плотное, непрошибаемое, как камни, охраняющие вход в здешний мир. Дудочка всхлипнула и захлебнулась. Боясь потерять даже жалкие эти звуки – пусть будет все угодно, но не тишина, не этот туман, – Марк заспешил к лесу.

Под кронами резко потемнело. Исчезли даже огоньки. В редких просветах за кончики ветвей цеплялась мгла. Марк торопился, как ему казалось, за отголосками музыки. Вот только музыка сперва оказалась шелестом листьев, потом – журчанием воды в белой клубящейся реке, а потом Салливан понял, что окончательно заблудился. Он шел, невольно ускоряя шаг, потому что невидимые существа таращились ему в спину, замерев от любопытства. Корни пересекали тропу и норовили дать подножку. Срывалось дыхание. Остро кольнуло в боку. Марк остановился, отдуваясь и уперев руки в колени. Скорее по привычке, чем сознательно, он попытался разыскать чей-то ментальный след – но в ответ хлынул такой темный холод, что Салливан отшатнулся и попятился, как от удара. Лес подернулся пеленой, и сквозь нее вновь проступила серая равнина и отчетливей сделался звук камышовой флейты.

«Я умираю», – подумал Марк, и снова глухо и безнадежно прокричал:

– Джек!

Что-то ужалило его за левым ухом; Марк хлопнул себя по голове и обжегся. Поднес руку к лицу. На его ладони сидел оторвавшийся от других светляк. Салливан сжал светляка в кулаке и запихнул в карман. Когда Марк поднял глаза, между древесными стволами вспыхнула оранжевая точка.

Как он бежал! Хрипя, задыхаясь и прыгая через груды бурелома, Марк несся к огоньку. Флейта умолкла за свистом воздуха в легких и гулом крови в ушах. Наконец деревья раздались, и Салливан вывалился на небольшую прогалину.

На другом конце поляны стоял дом. Дом, сложенный из крупного камня, с крышей из сланца и невысоким крыльцом. В восточном окне распахнуты были ставни. На подоконнике расселась небольшая тыква, и в тыкве горел свечной огонек.

– Дед? – глупо пробормотал Марк.

Спотыкаясь, он кинулся к дому. Взлетел на крыльцо и распахнул дверь, ведущую в гостиную.

Конечно, никакого старика в доме не оказалось. Камин давно потух, на углях лежал толстый слой пепла. Пыль поднималась при каждом шаге Марка, и все в комнатах подернулось беловатым одеялом пыли. Скрипели половицы. Стекла фотографий на стенах покрылись узором мелких трещин, и невозможно было различить выцветшие лица на снимках. Старый Салливан огорчился бы – он купил антикварную камеру на аукционе в Дублине и очень ею дорожил. Дедовское кресло жалобно охнуло, когда Марк опустился в него и, ссутулившись, закрыл лицо руками.

Он не знал, сколько просидел так. Часы с кукушкой остановились. Никто не подтягивал цепь с медной гирькой в форме наковальни. Наконец Марк встал и прошел на кухню. Открыв нижний ящик буфета, где дед хранил всякую хозяйственную мелочь, Салливан вытащил моток толстой стальной проволоки и кусачки. Взяв еще складной нож, он перебрался в гостиную. Снял тыкву с подоконника и аккуратно принялся прорезать в верхней части светильника отверстия, чтобы прикрепить проволочную ручку.

Салливан пробыл бы в этом доме еще долго, но оцепенение в мышцах и ползущий по ногам холод напомнили, что надо спешить. Подхватив тыкву за новенькую ручку, Марк подошел к двери. Ему очень хотелось оглянуться, чтобы в черной памяти зрачков остались продавленное кресло, и камин, и портрет Дина Шеймаса рядом с фотографией деда на каминной полке. Там же стояла и его детская фотография в рамке из белых ракушек. Марк не оглянулся.

Распахнув дверь, он шагнул за порог – ив лицо ему ударил вечерний свет. Эти красноватые лучи показались такими яркими после многочасовой мглы, что Марк вскрикнул, зажмурился и сделал шаг назад. Плечи его уперлись в холодный камень. Салливан обернулся.

Он стоял на вершине холма у подножия каменного дольмена. Внизу и по сторонам тянулась осенняя мерзлая травка, кусты. Горизонт окутала пелена, а в ней угадывался лес и дымы небольшой деревни. Марк глубоко и сильно втянул морозный воздух.

Он выбрался. Он вышел по ту сторону холма. Ветер ударил в левую щеку, неся запах близкого моря. Огонек в тыкве мигнул, но не погас. Что-то трепыхнулось в нагрудном кармане. Марк расстегнул клапан, и на свет выбрался зеленый болотный огонек. Покружился над дольменом, мигнул и устроился над головой Марка.

– Я не мертвец и не житель болот, – сказал Салливан.

Но, должно быть, в его голосе не было достаточной уверенности, потому что огонек не отстал. Марк пожал плечами и начал спускаться с холма.