Текст книги "Полдень, XXI век (ноябрь 2011)"

Автор книги: Юлия Зонис

Соавторы: Виталий Забирко,Мила Коротич,Сергей Фомичев,Татьяна Иванова,Ина Голдин,Елена Щетинина,Андрей Дубинский,Ринат Газизов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Такие вот плюшки.

– Ни-фи-га-ж-се-бе, – ошалело пробормотал Артем.

– Ага. Прикинь, каково ему. Ты это, дружище… если что скажет или как-то не так себя поведет, не сильно обижайся, гут?

– Да какое там обижаться.

Тема помолчал, глядя в небо.

– Сань, вот… не знаю. Это что же он внутри себя носит, а? Тут свои проблемы такой мелочью кажутся…

– Ага. Так что, дорогой мой, придется нам с тобой ему насчет Ленки поверить. Пару раз животом к ней прижаться – да, а вот что-то серьезное…

Грохнула и задребезжала стеклом дверь, и на балкон ввалилась растрепанная и запыхавшаяся Женька.

– Саш, там у Анжелки… утюг… Том с Сонечкой… окно…

– Что?

– Да Анжелка, дура, утюг не выключила.

– Анжелка? – туповато переспросил Тема.

– Соседка. Темыч, не перебивай. Жень, ну?

– Том мусор пошел вынести, а в коридоре дым. Так он окно разбил, влез, дверь изнутри открыл, малышку вынес. Скам сейчас огонь тушит.

– Где Том? – напрягся Саша.

– В нашей спальне, с малышкой.

– Тема, бегом! – Саня рванул с места в карьер.

Томас сидел на кровати, низко опустив голову, и баюкал-успокаивал пятилетнюю Сонечку, шепча ей в ушко тихим, мягким голосом. «Дура, блин, опять ребенка бросила и в клуб умотала», – ворчала Женька, пытаясь куда-то дозвониться по мобильному.

– Томас, – спокойным голосом произнес Санька – дай мне, пожалуйста, Софию. Тебе, наверное, нужно в душ. Дай мне ее, дружище.

– Что?

– Томас, дай мне ребенка. Сходи в душ. Ты же, наверное, в пепле, саже. Да? Тебе ведь надо в душ? Правильно?

– Спокойно, парни, спокойно. Секунду.

Томас выпрямился, погладил своей изуродованной рукой ребенка по голове. Сонька успокоилась и уже примерялась, как бы половчее цапнуть дядю Тома за нос, стащить повязку. Глаза девчонки блестели хитринкой.

– Все хорошо, звездочка. Иди к дяде Саше. На, Сань, возьми.

И улыбнулся сквозь побежавшие слезы:

– Я ничего не видел. Я ничего не чувствовал. Мне так хорошо сейчас. Так спокойно.

Елена Щетинина
Человек Платона
Рассказ

Говорят, когда Платона спросили, что такое человек, то он ответил: «Существо без перьев и на двух ногах». Тогда Диоген принес ощипанного петуха и сказал: «Вот человек Платона».

– М-дааааа… – с чувством сказал Марк, разглядывая попугая.

Попугай ответил ему презрительным взглядом, в котором смешивалось высокомерие и отвращение. Потом икнул и смачно капнул на пол клетки.

Марк вздохнул и потыкал пальцем между прутьями. Попугай, неторопливо перебирая лапами, просеменил к противоположной стенке и снова смерил Марка взглядом, полным глубочайшего омерзения. Вкупе с внешним видом птицы это смотрелось угнетающе. Мало того что попугай и раньше не отличался особой аккуратностью в оперении и все время выглядел как жертва драки, так еще со вчерашнего дня на его голове начала просматриваться внушительная лысина, напоминавшая тонзуру. С ней у птицы был весьма залихватский вид – как у монаха-за-булдыги, случайно затесавшегося на гей-парад или на карнавал в Рио-де-Жанейро.

Марк мысленно выругался и прикусил язык. Родители – строгие католики – учили его не шутить с подобными вещами, но годы, проведенные в тесном мирке космических кораблей, как-то притупили его восприимчивость к религии и заострили здравый цинизм. Но все равно так нельзя.

Попугай поднял лапу и почесал когтем лысину.

– Ээээ… Не надо, – сказал Марк. – Тц-ц-ц-ц…. – он постучал пальцем по прутьям. – Не надо.

Попутай медленно опустил лапу, с осуждением смерил Марка взглядом и отвернулся, дав понять, что больше не желает общаться с этим существом в серой форме и с неухоженной рыжей бородой.

– С Жожо проблемы, – сказал Марк, входя в комнату отдыха.

– С твоим Жожо всегда проблемы, – отозвался бортмеханик Герберт, что-то зашивая. – Все десять лет, что я его знаю, и, думаю, были и все тридцать, что я его еще не знал. И сколько они там живут? Лет сто? Вот-вот… значит, и еще лет шестьдесят будут…

– Не смешно. – Марк сел за стол и щелчком сбил катушку ниток. Бобина покатилась, подпрыгивая и задорно помахивая торчащей ниткой. – Он лысеет. Причем очень сильно.

– Это плохо, – пилот Алекс поймал бобину и пустил ее обратно, к Марку. – Может, чего-то в питании не хватает?

– Да вроде все так же, – Марк толкнул катушку обратно к пилоту. – Как всегда. А лысина здоровенная. Еще вчера не было, а сегодня – во!..

– Так, – Герберт перехватил катушку. – Пусть твой Жожо идет в жожо. Не дай Бог, я у себя хоть единый выпавший волос найду… Я твоему Жожо из его жожо все перья повыдергаю. И тебе в жожо вставлю. Над нами весь ангар смеется. Завели корабельное животное… Вон, у Бека на «Ван дер Граафе» дог Граф, у Райса на «Рагнареке» – гелльский брандт Тор, у Дель Пьетро на «Аль-Аарафе» – ворон Эдгар. А у нас? На «Элегии» – и попугай Жожо!

– Корделия своего питомца предлагала, – пожал плечами Алекс. – Ты ж и против него был.

– Крыса Помпончик? – саркастически переспросил Герберт.

– Хомяк, – уточнил Марк. – Это был хомяк.

– Да хоть морская свинка, – бортмеханик махнул рукой и перекусил нитку. – Грызун Помпончик! Весь вечер на арене! Клоуны прилагаются! Передвижной цирк, а не исследовательский корабль…

– Между прочим, – сообщил Марк, – раньше шахтеры с собой в шахты брали клетки с канарейками. Птицы чувствовали запах газа и предупреждали людей.

– Дохли, что ли? – переспросил Герберт.

– Не уточнял, – мрачно ответил Марк. – Может, просто волновались.

– Это ты к тому, что твой Жожо может предупредить нас о какой-нибудь опасности? – Герберт коротко хохотнул. – Он заволнуется, только когда у него еда закончится. А мы к тому времени уже давно будет хладными трупиками валяться.

– Да ну тебя, – Марк махнул рукой. – Алекс, Ы Сынь где? Думаю с ним посоветоваться…

– Вроде в лаборатории был. Роксана с утра какие-то новые образцы притащила. Им отчет надо было еще вчера подготовить, а теперь оказалось, что надо все заново переделывать.

– Робота снова переклинило? – поинтересовался Алекс.

– Да нет, – Герберт полюбовался на свою работу и стал собирать нитки, иголки и какие-то обрезки. – Они что-то в атмосфере обнаружили. Какую-то мега-супер-пупер-важную фигню.

* * *

– Герберт сказал, что вы нашли какую-то…

– …мега-супер-пупер-важную фигню, – Роксана оторвала взгляд от окуляра микроскопа.

– Эмн…

– А по-другому пока и не назвать… – маленький Ы Сынь скептически разглядывал прожженную дыру в халате. – Рокси, не знаешь, кто последний брал реактивы?

– Вроде вчера Корделия дежурила, – биолог пожала плечами. – Новые халаты в шкафу.

– Были в шкафу, – уточнил начальник лаборатории. – Это был последний новый целый халат. А теперь в нем дыры, будто я бегал под метеоритным дождем. А вон тот словно кто-то пожевал. А у того пола чем-то искромсана. А у того…

– Да ладно вам, профессор, – махнул рукой Марк. – Скоро вернемся на базу, выпишете еще халатов. А эти сдадите по описи, как погибшие за науку.

– Ну вот вы, лейтенант, и пойдете с заявкой в бухгалтерию. А то на меня они уже злобно косятся. Наверное, думают, что я халатами питаюсь…

– Хорошо-хорошо… Профессор, у меня тут проблема…

– Ммммм…. – Ы Сынь выбрал из кучи наиболее презентабельный халат и пытался определить, где у него внутренняя, а где внешняя сторона. – А именно?

– Жожо лысеет…

– Сильно? – Роксана снова оторвалась от окуляра. – Чихает, чешется?

– Он всю жизнь чешется, – мрачно сказал Марк. – И бывает, что и чихает.

– А ну да, это ж твой Жожо, – Роксана хихикнула. – Про стул и общий вид спрашивать не буду.

– И на том спасибо… – обреченно вздохнул Марк. – Я уже понял, что вы его недолюбливаете…

– Недолюбливаем? – Роксана возмущенно выпрямилась. – Недолюбливаем? После того как он нагадил мне в еду, съел у Корделии ее лучшую губную помаду, обкусал коллекцию кактусов профессора, заразил Герберта редким вирусом орнитоза, раздолбал любимые часы Алекса? Да мы его ненавидим!

– Для биолога такое говорить непозволительно, – осуждающе заметил Марк. – Да ведь, профессор?

Тот смущенно пробурчал нечто невразумительное.

– В общем, Жожо лысеет. И, учитывая, что он для меня как член семьи…

– …нуда, это ж твои родители радостно спровадили его нам в качестве питомца… – съязвила Роксана.

– …как член семьи, – не обратил внимания на шпильку Марк, – я весьма волнуюсь за его здоровье…

– Да не стоит пока… – профессор наконец разобрался с халатом. – Может это у него просто очередная весенняя линька… Путь витаминчики попьет… Через пару дней посмотрим…

– Какая весна? Сегодня 25 сентября!

– Ну так это на Земле. А тут, на Платоне, судя по показаниям и прочему, весна. Причем в самом разгаре. И еще земных года полтора будет. Так что витаминчики, и через пару дней… витаминчики, и через пару дней…

* * *

Еще предыдущая – первая – экспедиция выяснила, что вращение G-154-B-986, или, как они назвали ее по имени своего командира – Платон, – таково, что год составлял здесь около 7 земных лет. Кроме этого, они нашли следы жизни – более того, разумной жизни. Но только следы – а не ее саму. Деревня была в превосходном состоянии. Котелки, копья, одежда – все аккуратно разложено по местам в хижинах и заботливо прикрыто рогожей. Но не было ни тел, ни костей – ничего, что свидетельствовало бы об эпидемии или набеге врагов. Словно жители деревни внезапно исчезли, но до этого предчувствовали свое исчезновение и позаботились о том, чтобы все выглядело аккуратно. Археологи и этнографы, которые были в составе этой экспедиции, сделали все, что могли, – набрали артефактов под завязку, нафотографировали до одури, наснимали планов – и уехали ни с чем. Если не считать десяток местных птиц, которых они отловили для зоопарка базы.

Птицы на Платоне были знатные. Всех цветов, оттенков, размеров и видов – они вели себя так, будто были хозяевами планеты. Они мешали археологам, возмущенно орали на крышах хижин, вырывали из их рук мелкие артефакты. Кое-кто клялся, что собственными глазами видел, как пара сов гнала по лесу оленя. Но это списали на одуряющий аромат местных цветов и на общий состав атмосферы.

Так что следующая экспедиция, которая отправилась туда через год, была в основе своей биологической.

Марк стоял у люка и смотрел на лес, который расстилался перед их кораблем. Вечерело, и уже какая-то ночная птица робко и неуверенно начала подавать голос. Марк вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух. И закашлялся. Определенно, в этой атмосфере что-то появилось с тех пор, как они неделю назад прилетели сюда. Что-то странное… Не опасное для человека, иначе давно бы сработали датчики воздуха, но все же…

За его плечом раздалось деловитое чивиканье. Марк обернулся. На шве обшивки сидел невероятно крупный поползень и мрачно смотрел на него.

А еще поползень был абсолютно лыс.

* * *

– Думаешь, что какая-то эпидемия? – Ы Сынь мрачно мерил шагами лабораторию.

– Вполне, – пожал плечами Марк.

– А то, что это просто массовая весенняя линька, думаешь, не стоит предполагать?

– Угу, а чума – это просто массовое опухание в подмышках, – едко вставила Роксана.

– Да… да… – Ы Сынь стал рассматривать какую-то трещину в стене. – Что там с Жожо?

– Полностью облысела голова. И на шею перекинулось…

– Так-так-так… Это плохо… Думаю, остальным лучше не говорить…

– Это да, – кивнул Марк. – Герберт сразу предложит свернуть Жожо шею.

– Ну… – задумчиво сказала Роксана. – И будет не так уж неправ…

– Так. Хватит… – Ы Сынь снова заходил кругами. – Итак. А – попугай не покидал пределы корабля. Значит, если это вирус, то он по-любому уже здесь. Бэ – датчики не реагировали. Значит, этот вирус не опасен.

– Не смертельно опасен, – поправила Роксана.

– Да, да… не смертельно опасен… И цэ – мы еще не поняли, что это за новая составляющая в атмосфере, которую мы давеча обнаружили. Может, все дело в ней… Поэтому ждем… Пьем антибиотики и ждем пару дней… Антибиотики, и пару дней…

* * *

Через пару дней Жожо мало того, что полностью облысел, но еще и подозрительно опух и вроде даже увеличился в размерах. Герберт с ужасом обнаружил в кустах у корабля лысую сову с непропорционально огромной головой и мосластыми лапами. Его перехватили на полпути к клетке Жожо с топором в руках.

Еще через пару дней около корабля обнаружили клюв утки. Роксана констатировала, что он просто отпал. Жожо стал упираться головой в потолок клетки.

Через день клюв Жожо валялся на полу, а глаза птицы обросли кокетливыми ресницами. Герберт пил валерьянку. Попугая поместили в изоляционный бокс. Вся команда чуть ли не каждый час проверялась на всех возможных приборах. Приборы констатировали, что все в порядке.

А через неделю к кораблю вышли туземцы.

Они были невысоки, сутулы и раздражены. Вождь что-то мрачно выговаривал исследователям, а остальные деловито инспектировали пустые хижины.

Техник Корделия, лучезарно сверкая свежим макияжем, быстро наладила лингвотранслятор, и сотрудники лаборатории уединились с вождем в одной из хижин.

Герберт в это время заглянул в бокс к Жожо и в шоке добил весь запас валерьянки. Поэтому Марку и Алексу, которые прибежали на его вопли, осталось только в ужасе сползти по стене, запереть бокс, придавить дверь шкафом и пойти в лабораторию за спиртом.

Вечером спирт пили все – включая и туземцев, которые уже благодушно бурчали на исследователей. И включая Жожо. Которому весьма к лицу был один из испорченных халатов профессора.

* * *

– Черт, ну кто бы мог подумать! – восклицал на обратном пути Ы Сынь.

– Никто, никто, – поддакивала Роксана.

– Да уж… – вздыхал Алекс.

– Еще бы… – качал головой Марк.

– Ну и дела… – мечтательно улыбалась Корделия.

– Буль-буль… – не отвлекался Герберт.

– А то! – веско и гордо сообщал Жожо.

– Сезонность, – вещал профессор. – Удивительная, странная, эволюционная сезонность. Каждую осень в этом мире люди трансформируются в птиц и каждую весну – обратно в людей.

– По большому счету, они все-таки не совсем птицы, – уточнила Роксана. – Они – нечто среднее между ними и млекопитающими. Да и люди… ну не совсем точно. Просто гуманоидный тип.

– Да, да, верно… И, учитывая, что сезоны здесь достаточно продолжительны, они проживают достаточно большую часть жизни то в том, то в другом образе. Это привычно для них. Каждый раз при приближении «линьки» они тщательно убирают осенью свои дома – или весной гнезда – и оставляют их до следующей смены образов…

– То-то первая экспедиция отмечала, что птицы мешали этнографам и археологам… – вставил Алекс.

– Еще бы… У них на глазах непонятно кто лез в их дома, все щупал, складывал в коробки и куда-то уносил… А еще нескольких вообще поймали… Удивительно, как они нас сейчас не пристукнули…

– То, что мы обнаружили в воздухе, – сказала Роксана, – как раз и является одним из инструментов мутации. Очень сложная комбинация микроорганизмов… Скорее всего, по осени появляется другая комбинация, которая влияет на обратную мутацию… Просто восхитительно… восхитительно…

– Да… восхитительно… – мрачно процедил Герберт. – А Жожо надышался этой дряни и… буль-буль…

* * *

Сутулый взъерошенный человек в драном халате протянул руку и вырвал у бортмеханика пузырек со спиртом.

– Я вас всех ненавижу, – с чувством произнес он. Потом икнул. Потом задумался.

– Кстати… – медленно и с ужасом сказала Роксана. – А если осенние микроорганизмы уже присутствовали в этом воздухе…

И Марк вдруг подумал о кукурузе. О сочной кукурузе. И овес… А еще ячмень… А еще…

Сергей Фомичёв
Дом престарелых
Рассказ

Дворник царапал мостовую облезлой метлой. Этот звук был единственным, проникающим сквозь казённые стены. Метроном, стригущий мгновения нашей жизни.

Йен щёлкнул пальцами, пытаясь затеплить свечу. Мы следили, затаив дыхание, хотя знали наверняка, что усилия его тщетны. Своеобразный ритуал нашего убогого мирка. Попытка наполнить смыслом дырявое, как решето, бытие. Попытка ухватиться за соломинку.

Свеча, как всегда, не зажглась, и мы загремели ложками, поедая горелую кашу.

Все мы здесь будем. Кто не погиб на войне или в бандитской разборке, кого не сгубило проклятие завистников или ревность властителей… Наступает миг, когда источник силы вдруг иссякает, а вместе с ним иссякает и сама жизнь. Рушатся геронтологические заклятия, исходят маревом молодильные чары, перестают подчиняться обереги и амулеты, выходят из-под контроля артефакты. Почуяв слабину, болезни набрасываются на тело сворой бродячих собак.

Это подобно взрыву. Маг никогда не стареет медленно.

Из-за некоторых особенностей ремесла у нас не бывает детей. И когда мы лишаемся силы, превращаемся в дряхлых стариков и старух, остаётся одна дорога – сюда, в заведение номер четыре. Впрочем, призрачный выбор есть – каждый волен уйти в ничто. Но такие случаи крайне редки. Наш брат слишком вменяем, а потому большинство предпочитает занять койку в богадельне и тихо умирать среди бывших коллег.

Друзей у нас тоже не бывает. Работа не терпит привязанности. Даже здесь мы не стали друзьями. В лучшем случае – товарищами по несчастью. По вечерам мы достаём папки с вырезками, фотоальбомы. Листаем, показываем друг другу. Чужая жизнь, к тому же прожитая до дна. Более жалкое зрелище трудно вообразить.

– Обратная сторона социального государства, – заметил по этому поводу Хромой. – Солидарность, жалость, сострадание, ответственность – всё это канализируется в соответствующие налоги и службы. Людям больше не нужно самим проявлять любовь к ближнему. Они платят тем, кто делает это за них. Такая себе теплоцентраль человеческого тепла. Но она длинна, поверхностна и потому выстужается на полпути.

Хромой у нас немножко политик. Он довольно долго подвизался у чаирских бомбистов. Наслушался всякого. Там, собственно, и стал хромым. Его речи порой отдавали плакатной краской, спёртым воздухом подпольных сходок и вонью тюремного карцера. Но сейчас мы готовы были с ним согласиться.

В древности за стариками ходили ученики. Каждый маг обзаводился наследником, передавая ему знания, а взамен получая достойную старость или, на худой конец, быструю и почётную смерть в поединке. В языческих монастырях средневековья за ветхими стариками присматривала община. В древности был смысл беречь жизнь отставному магу, ведь, теряя силу, он сохранял знание и опыт. Тогда его навыки были уникальны. Теперь же, когда пошли все эти магические школы и академии, знания унифицировались, превратились в однообразный товар вроде дешёвых пластмассовых стаканчиков. А кто будет возиться с мусором, кроме дворника?

* * *

Особенностью нашего племени является не стяжательство. Этот догмат не был следствием этики или морали, тем более какого-нибудь формального уложения. Скорее эдакий гусарский дух мотовства. Маги никогда не оставались без хорошей работы и привыкли к лёгким деньгам. Никто из нас не думал о накоплении, чтобы на старости лет нанять прислугу и жить в своё удовольствие.

Нигде не встретишь богаделен для миллионеров или пансионатов для бывших императоров. В подобные заведения, как правило, попадают нищие, а им не привыкать к лишениям. У нас же, входивших запросто во дворцы и дававших ужины в лучших кабаках Золотого Побережья, нынешняя тошнотворная пища, убогая постель и казённая обстановка вызывали настоящий шок.

К тому же мы не привыкли к быту. Весь наш жизненный опыт здесь не годился. Обычные старики хотя бы могут что-то сделать своими руками, сообразить, что к чему, а мы…что там говорить, мы вынуждены учиться набирать воду из бачка, который стоит в коридоре.

– Мы даже не можем уйти в маразм, – ворчал Потрох. – Он у нас недостаточно глубок, чтобы потерять связь с реальностью.

Ещё одно гнусное следствие прежней профессии.

* * *

Сила покинула нас, забрав молодость и здоровье. Остальное отобрала власть. Дом престарелых представляет собой вывернутую наизнанку пирамиду. Не в архитектурном смысле, конечно, – геометрия пирамиды не изменится, сколько ни выворачивай, – но в смысле магическом. Вместо того чтобы копить энергию, как все нормальные пирамиды, наша рассеивает её.

Зачем это понадобилось властям? Инспектор, посещавший богадельню раз в месяц, отговаривался: дескать, так власть борется с фиктивными ветеранами. Как будто кто-то в трезвом уме променяет вольную жизнь на эту казарму.

– Просто они хотят, чтобы мы побыстрее отдали концы, – предположил Бермикус.

Концы мы отдавали регулярно. Наши тела иссыхали настолько, что два санитара выносили усопшего играючи.

Кое-какие искорки силы в нас ещё были. Вроде тех, что вызывает синтетика. Но Антипирамида давила. Да и в санитары набирали не абы кого. Набирали двоечников из соседней школы магов. Вымещая злобу за собственную гнилую судьбу, они издевались над стариками куда изощрённей бесталанных коллег. Они умели растоптать достоинство и знали, как это сделать. Ведь бывшему породистому магу куда больнее терпеть унижения от таких вот дворняжек.

Они не видели разницы между призрением и презрением, вернее – нарочно стирали грань.

Начало и конец пути похожи. Правда, в школе магов мы терпели издёвки, зная, что в конце мытарств нас ждёт вожделенный посох и головокружительная карьера. Здесь издёвки стали напутствием перед смертью.

– Там, за стеной, не лучше, – сказал однажды темноволосый санитар. – Молодые отпрыски Хранителей Пути гоняются на джипах за старичьём и давят, как мух. Такие у них теперь развлечения.

Мы удивились. Не тому, что он сказал, а его тону. Темноволосый стал первым, кто увидел в нас людей. И последним, впрочем. Через два дня он не вышел на работу. Санитары сквозь зубы сообщили, что его уволили.

* * *

Раз в неделю нам выдавали зубной порошок. Санитары глумились, отмеряя его каждому по наличию зубов. Беззубой Дурынде порошку не давали вовсе. По правде говоря, он был ей и не нужен, но она плакала от обиды. Иногда Хромой отдавал старухе свою порцию и увещевал нас поступать по справедливости.

Мы отмахивались от его агитации. Справедливость казалась нам слишком примитивной категорией. Нас куда больше вдохновляли безумные проекты Йена.

За обедом мы отдавали ему пакетики из-под сливок. Маленькие такие пирамидки. Старик утверждал, что сможет сложить из них магический коллектор. Мы не верили, но, вылив сливки в мерзкий кофе, отдавали ему упаковку. Ещё один ритуал, наполняющий наше умирание эрзац-смыслом.

* * *

Под ленивый крик санитара мы расползались по комнатам. Ночь становилась пыткой. Бессонница. Матрас, сбитый в чудовищный ландшафт пустыни Дах; жёсткий ком подушки (эта невыносимая боль, перебирающая пальцами шейные позвонки, словно нервный монах чётки); одеяло настолько тонкое, будто одно нормальное какой-то ушлый завхоз расслоил на два; серое и влажное бельё…

Ночь звучала капеллой стонов, утро встречало маршем отдышки. Однообразные тоскливые дни отхватывали от ветоши жизни кусок за куском. Дворник сметал их вместе с окурками и плевками.

Лишь однажды вышло веселье. Какой-то батюшка обходил богадельни, надеясь по-лёгкому навербовать паствы. В преддверии смерти люди охотно поддаются на слащавые уговоры… Но мы-то знаем: никакого света в конце тоннеля нет, да и тоннеля не существует. По прихоти профессии нам не раз приходилось заглядывать за край бытия.

Наше заведение отличается от подобных только необычной формой постройки. Батюшка на пирамиду внимания не обратил. Промашка вышла. Мы долго слушали его, делая вид, что внимаем, а потом открылись и хохотали, свистя беззубыми ртами в его жирную спину…

Санитары отыгрались на нас днём позже. Йен дал им прекрасный повод, обмочив под утро постель. Старика хлестали ссаными простынями по лицу, по рукам, уронили на пол, и его дряблое тело ёрзало на грязном линолеуме, пока не затихло. Бедняга даже не пытался защититься, и никто из нас не вмешался. А что мы могли?

После экзекуции, пока Йен отлёживался на койке, мы молчали целые сутки. Старик был нашей совестью.

Пустая каша плюхалась в плохо помытые и потому неизменно сальные тарелки. Этот липкий жир на грубой керамике был величайшей загадкой богадельни, своего рода феноменом. Откуда он брался? Ведь в нашей пище жира не попадалось вовсе.

– Мы могли бы встать в магический круг, – первым нарушил молчание Потрох. – Хоть разок надрать недоучкам задницу.

– Весь наш магический круг – новогодний хоровод вокруг ёлки, – усмехнулся Товур. – Гирлянду мы, пожалуй, сумеем зажечь на «раз, два, три», расплатившись за веселье затяжным запором. Но и только.

Товур был циником. До того как попасть сюда, он служил в особых войсках. Резал таких, как Хромой и его чаирские приятели. Ветеран, чтоб его! Но былые заслуги не помогли и Товуру. Он всё равно оказался среди нас, когда пришло время.

* * *

Мы сосали давно потухшие трубки. Некогда пережигавшие дорогие сорта табака, они превратились в пустышки. Нам не положено курево, а выпрашивать бычки у санитаров не позволяла гордость.

Дурында шлёпала картами по столу.

– Казённый дом, – бурчала она. – Снова казённый дом.

– Проклятая немощь! – кашлянул Хромой.

– Проблема не в старости и не в немощи, – заметил Бермикус. – Давит сознание того, что впереди нет ничего кроме смерти. Короткая прямая до финиша. Конец виден отчётливо, но главное – путь к нему гладок. Никаких событий, неожиданностей, никакой цели…

Йен вдруг вышел из себя. Не в том смысле, что вспылил. Просто он постоянно уходил в себя, а тут вот вышел.

– У меня есть цель, – заявил он нам. – Разнести эту хренотень…

* * *

Да, у него была цель.

Ёжась от холодного ветра, мы прижимали к груди спасённые впопыхах фотоальбомы и папки с вырезками.

Пирамида пылала, засвечивая утреннюю зарю. В наших глазах, маскируясь отражением пожара, светилось тайное торжество.

Подлинным именинником выглядел Йен. Ещё бы, ему удалось! Мы утирали слёзы и тихо недоумевали, как это старику пришло в голову воспользоваться обыкновенными спичками и где он раздобыл столько бензина?

Дворник, как ни в чём не бывало, начал работу. Его метла была косой смерти. На проспекте за нашими спинами уже взревели моторы джипов.