Текст книги "Инквизитор и нимфа"

Автор книги: Юлия Зонис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Двадцать маленьких и очень быстрых объектов – настолько быстрых, что ни лазеры, ни ракеты-перехватчики блокпоста, охранявшего Пузырь Уилера, не успели их остановить, – вырвались из гипертуннеля и полетели к Земле. Они почти опередили сообщение командующего блокпостом, генерала Ходжсона. Двадцать маленьких блестящих объектов рассыпались над Землей, и двадцать величайших архитектурных памятников человечества: пирамиды Гизы, комплексы Мачу-Пикчу и Чичен-Ица, а также Лувр, Ватикан, Кремль, Вестминстерское аббатство, Капитолий и больше десятка других – взлетели на воздух. Лемурийцы пощадили лишь Тадж-Махал – как предположили историки, потому, что многие из них были потомками выходцев из Индии.

Двадцать убитых послов. Двадцать разрушенных памятников. Возможно, главам Протектората такая математика показалась справедливой. То, что при взрывах погибли тысячи землян, в расчет, похоже, не принималось.

В последующие месяцы безработица росла. Демонстрации переходили в уличные потасовки, потасовки – в грабежи и погромы. В кризисе обвиняли лемурийцев, богачей и продажных политиков. Перепуганные Марс и Венера объявили Земле эмбарго и закрыли порты для земных кораблей.

Сто лет копилось напряжение, сто лет не прекращались стычки на Периферии, сто лет метрополия держалась из последних сил, из остатков гордости, из упрямства – пришло время платить по накопившимся за сотню лет счетам. Земля подыхала. Земля повторяла тот же путь, который пять веков назад прошли Соединенные Штаты, и крах казался неминуемым. Так умирают империи.

И вот тогда впервые подняла голову одна из четырех ветвей полузабытого Ordo Tempore, Ордена Времени. Викторианцы, Воины Настоящего. Они ухитрились вытащить мир из кризиса лишь потому, что внушили надежду тем, у кого никакой надежды не оставалось. И не важно, что надежда было иллюзорной, навеянной ридерами ордена. Человечество живо иллюзиями.

Меньшая и здравомыслящая часть человечества, не склонная верить в чудеса, но знакомая с римской юстицией, высказала сомнение. «Ищите того, кому выгодно». «Кровавая пятница» принесла выгоду лишь ордену. Однако голоса сомневающихся быстро увяли. Викторианцы действовали странно. Пожалуй, не менее странно, чем лемуры. Они начали отстраивать Ватикан – на собственные деньги и на пожертвования, – когда люди тысячами подыхали от голода, заводы закрывались, а флот устарел настолько, что кружащие по околоземным орбитам корабли грозили превратиться в кучи железного мусора. Казалось бы, совершенно бессмысленный жест. Но земляне, как ни странно, поняли и одобрили эту оскорбительную улыбку, направленную в небеса. Подобный стиль характеризовал орден и позже: смесь мистики, пафоса и откровенной насмешки.

Вторым деянием викторианцев стало Очищение – уничтожение двух родственных ветвей.

Юлианцев и григорианцев – Воителей Прошедшего и Грядущего – обвинили в связях с лемурами. Возможно, небеспочвенно. Третья ветвь – ионнаниты, Воины Неслучившегося – оказалась проворнее. Поговаривали, что ионнаниты всерьез увлекались предсказаниями будущего и даже достигли в этом деле немалых успехов. Неизвестно, помогло ли тут ясновидение или сработала хорошо поставленная разведка, но за три дня до Очищения вся верхушка ордена ионнанитов с чадами и домочадцами погрузилась на корабль и отбыла прямиком к Пузырю Уилера. Командир блокпоста впоследствии утверждал, что разум его захлестнули чудные видения, но викторианские психики быстро установили, что видения эти выражались в сумме три миллиона юно на счету одного из марсианских банков. Вынырнули высокопоставленные ионнаниты спустя долгие годы на Геоде. А оставшиеся без руководства рядовые братья сдались на милость победителей. Информация, предоставленная побежденными, оказалась достаточно ценной, и им позволили жить. Большинство ионнанитов влились в викторианский орден. Немногочисленные ортодоксы потрепыхались еще несколько десятков лет, а затем, объединившись с другими культами апокалиптического толка, выродились в безобидную секту. Достаточно безобидную, чтобы адептов не преследовали официально. Просто зарегистрированным ионнанитам приходилось конкурировать с робоуборщиками, чтобы получить хоть какую-то работу. В течение последующих полутора веков число верующих в скорое пришествие Освободителя заметно поубавилось.

Марк знал, что в ранней юности Лаура ходила на собрания апокалиптиков. Чисто из духа противоречия – в те времена она изо всех сил пыталась доказать, насколько независима от отца. Сейчас Марк пожалел, что ни разу не соблазнился дармовыми пончиками и не отправился на проповедь вместе с Лаурой.

Тогда бы, по крайней мере, он мог сказать, насколько речи геодца близки к старой доктрине. А геодец поведал следующее:

«Демиург, творец всего сущего, создал этот мир. Но мир был недвижен. Ничего не шевелилось. И тогда Демиург создал Смерть. Так страшна оказалась Смерть, что всё кинулось от нее прочь, и в мире появилось движение. Демиург возрадовался, но радость его была преждевременной. Всё разбегалось от Смерти, и скоро творение рассеялось бы на мельчайшие частицы. Тогда Демиург запел Песню Любви. Творение потянулось на зов, перестав разбегаться, и заметалось в вечном движении между Любовью и Смертью. И возрадовался Демиург, и сказал, что это хорошо весьма. Однако снова поспешил, ибо у Смерти имелись иные планы. Смерть обернулась к Демиургу и сказала: „Пойдем, пришла и твоя очередь“. Демиург устрашился Смерти, и бежал прочь, и создал Запретный Сад. А в центре Сада воздвиглась Башня без дверей и окон, без мельчайшей щелочки, куда могла бы проникнуть Смерть. Но и этого недостало испуганному Демиургу. Поставил он вокруг Сада высокую, неприступную Стену и призвал четырех Стражей, чтобы со Стены следили за приближением врага. И заперся Демиург в Башне, продолжая петь Песню Любви – ведь иначе Смерть одолела бы и все сущее рассеялось. Но и Смерть была хитра. Родила она Четыре Звезды, и, вооружившись, двинулись Звезды на битву со Стражами. Страшная то была битва. Кипели моря в новорожденных мирах, рушились горы, стонала земля. Гибель грозила творению. Уже рухнули на твердь два Стража, сраженные Звездами, и пали с неба три Звезды, сраженные Стражами. Там, где они упали, ядом стали моря, а землю обожгло неистовое пламя. Осталась лишь одна Звезда, но была она столь могуча, что стала одолевать обоих Стражей. И тогда старший из Стражей взял брата своего и обратил в оружие, в неистовый и непобедимый клинок. И снова ринулся Страж в бой, и пала Звезда, и мир был спасен. На время. Ибо не погибла павшая Звезда, лишь рассеялась каплями крови по многим мирам. И придет час, и соберутся капли, и вновь завяжется бой, в котором Стражу суждено проиграть. И падет Стена, падет неприступная Башня, и настигнет Смерть Творца, и Песня Любви оборвется навсегда. Так кончится мир».

Туземцы слушали внимательно и, кажется, не впервые – никто не перебивал и не требовал разъяснений. В загоне на углу площади тихо квохтали курики – мелкие серо-зеленые ящеры. Им нынче досталась рыбья требуха, и от курятника тянуло тухлятиной. Солнце нанизалось на копья сосновых ветвей, заливая берег кровью. Резко похолодало.

Когда после проповеди геодец спросил у Марка, как ему понравилась история, землянин хмыкнул:

– Ну… забавная аллегория для описания гравитации и центробежной силы. Или имелась в виду энтропия? По-моему, для дикарей в самый раз.

Ван Драавен ответил прозрачным и невозмутимым взглядом.

– Все на свете – отголосок какой-то истины, Салливан. Включая энтропию и гравитацию. А мораль сей басни как раз проста: не связывайтесь с тем, чего не понимаете.

Это прозвучало как предупреждение, настолько недвусмысленное, что Марк сильно пожалел об изъятом вэкаэсовцами парализаторе.

Сняв верхний слой дерна, Марк стал действовать осторожнее. Не доверяя свету лун и звезд, включил галогенный фонарик. Белое пятно запрыгало по кочкам, и он поспешно прикрыл фонарь ладонью.

Углубив лопаткой яму, принялся разгребать землю руками. Почва оказалась комковатой, пересыпанной мелкими камешками из-за близости скал. Каменная крошка забивалась под ногти. После получаса такой работы землянин взмок, проклял не вовремя окочурившегося старика и заодно геодца, который так основательно зарыл труп. Можно подумать, кому-то могло понадобиться это сокровище. Крупные хищники к деревне не подходили, если вообще здесь водились. Разве что паводки… Как раз на этой мысли рука коснулась ткани. Марк принялся копать еще яростнее.

Он ожидал запаха тления, однако из могилы пахло только землей. Сильно мешал крест. Марк опасался, как бы здоровенная бандура не рухнула, наделав шуму. В белом свете фонарика он расширил яму и убедился, что опасения его правильны: крест нижним основанием упирался прямо в труп. Пришлось встать и потихоньку раскачать железную дуру. Крест вылезал неохотно, и на секунду Марку показалось, что он обязательно себе что-нибудь надорвет – однако с несытым чавканьем глина все же раздалась, выпуская измазанную грязью палку. Марк тихо опустил крест в траву и, придерживая фонарик локтем, лопаткой отгреб остатки земли. Странно. Тлением по-прежнему не пахло. Неужели в здешней почве не нашлось микроорганизмов, способных подкормиться земной органикой? Да нет, растения и животные на Вайолет вполне съедобны, значит…

Что это значит, Марк так и не додумал, потому что на дне ямы показалось лицо. Грязное, со слипшимися комками земли в редких волосах, и все же очень знакомое лицо, даже верхняя губа чуть приподнималась, обнажая полоску зубов. Левая половина головы отца Франческо почернела и как-то смялась, но правый глаз был открыт. Под веко насыпался песок. Полз какой-то муравей, поблескивая в свете фонаря – или это блестела склера? Узкий луч фонарика вновь задрожал, запрыгал, потому что дрожала рука. Марка затошнило. Он сел на землю рядом с могилой и с минуту часто и глубоко дышал. Дрожь унималась. Марк протер лицо, оставляя грязную полоску, – и брезгливо отдернул ладонь. И опять вернулось поганое ощущение, что надо почувствовать что-то особенное, чего не выразишь словами. Нет. Не чувствовалось ничего, кроме омерзения и смутного страха перед трупом. Отец Франческо спокойно смотрел в небо, где Ригель А висел неподвижно – гвоздь, вбитый в центр мироздания. Маленькая луна катилась к лесу. Времени рассиживаться не оставалось. Марк подтянул к себе ящик с минилабом и, встав на четвереньки, осветил могилу.

Он почти сразу заметил черное обугленное пятно в том месте, где крест соприкасался с телом. Ван Драавен обрядил мертвого викторианца в серую робу – в знак уважения к чужим обычаям или просто шмотки получше решил раздать дикарям? Роба из серой сделалась бурой, и все же пятно было видно отчетливо, словно труп прижигали клеймом. Молнии, что ли, били в чертову железяку? Зачем вообще ее надо было втыкать прямо в покойника? На ум пришли нехорошие мысли о трупах, встающих из могил. Беспокойных мертвецов протыкают осиновым колом. Только этого не хватало. Еще одно дивное ионнанитское суеверие?

Положив фонарик на край могилы и приподняв мертвеца, Марк обнаружил, что шея покойного неестественно вывернута. Устраивая отца Франческо в могиле, геодец попытался придать ему пристойный вид, а сейчас труп, потревоженный Марком, смотрелся нелепо и жалко. Ворона со сломанной шеей. Разбитый манекен. Мертвый обвис тяжким грузом, торчала левая сломанная рука. Преодолевая отвращение, Марк ощупал череп покойника. Челюстная кость раздроблена. «Так. Допустим, он падал с большой высоты. От удара шею свернуло набок, разбило подбородок, скулу… Похоже». На всякий случай потрогал затылок мертвеца, но никаких повреждений не обнаружил. Что ж, отца Франческо не били сзади тупым тяжелым предметом… Марк нервически хихикнул – это становилось забавным, словно работаешь в анатомическом театре, только, увы, без удобного стола, – включил диагност и выставил нужную программу. Отвел истлевшую робу там, где виднелось пятно ожога. Щуп присосался к животу мертвеца, беря пробы ткани. «Посмотрим, не подсыпали ли нашему этнографу отравы. Что, кстати, полезно знать на случай, если меня самого поят медленным ядом. Знаем мы этот ваш чай… А заодно проверим, не при жизни ли поставили старому викторианцу тавро…»

Салливан с сомнением покосился на лазерный скальпель. В принципе, диагност справится и без вскрытия, его зонды проникнут в тело и так… Но почему-то хотелось попробовать самому. Он натянул перчатки, решительно взял скальпель, установил глубину разреза и интенсивность луча и провел лучом от горла до диафрагмы покойника. Лазер сводил кровотечение к минимуму, но Марк подсознательно ожидал, что из раны хлынет бурая гниль. Вместо этого в свете фонарика и маленького экрана ему на руки вывалился какой-то скользкий комок. Невольно вскрикнув, Марк отпрянул и ткнулся локтем в край могилы. Так выглядела бы разрезанная спинномозговая оболочка – желтоватое переплетение каких-то нитей, серые ганглии… но до позвоночника скальпель не дошел, затронув лишь верхний слой кожи и мышц. Сжав зубы, Марк сделал уже намного менее аккуратный разрез ниже, в районе брюшины, и оттянул кожу. Опять зажелтели нити, цепочки, узлы… словно какой-то гигантский паразит поселился в теле старого викторианца, разросся, вытянул соки… Марк затрясся. Не паниковать. Главное – не паниковать. У него на руках перчатки. Это не заразно. Наверное, не заразно… Сдернув перчатки, он вывел на экран диагноста программу быстрого чтения ДНК… а есть ли вообще в этой штуке нуклеиновая кислота? Диагност, радостно бикнув, вытянул щуп и взял пробу. Марк отодвинулся от ямы и нервно плеснул на руки антисептик. Он тер и тер ладони, словно хотел стереть саму кожу, сквозь тонкий слой перчатки еще ощущавшую прикосновение скользкой мерзости.

Экран вспыхнул, выводя цепочки нуклеотидов. Анализ. Homo Sapiens Sapiens. ДНК в желтой нитяной дряни была человеческой. Нахмурившись, Марк взял пробы с разных участков тела. Все то же. Немного бактериальных генов, но это нормально… Значит, болезнь, а не паразит? Марк переключился на анализ белковых маркеров, и через несколько минут диагност сообщил, что имеет дело с нервной тканью. Очень разросшейся нервной тканью. Непомерно разросшейся нервной тканью с преобладанием сенсорных и глиальных клеток и с недифференцированными скоплениями нейронов в ганглиях. Наверное, это больно, когда сенсорные нейроны прорастают под эпидермис, во все мельчайшие участки… наверное, это как будто с тебя сдирают кожу. Марк похолодел. Уже равнодушно он смотрел на результаты поверхностного скана, подтвердившего, что плотные нейронные сети потеснили мышечную и жировую ткань во всем теле мертвеца. Диагност попищал еще немного и не без сомнения заявил, что предполагает в пациенте злокачественную нейроглиому. А что еще он мог предполагать? Но умер отец Франческо не от глиомы. Умер он от падения с большой высоты и удара о камни… Нелепица. Старый викторианец тоже болел по прилете, недолго, пять дней… «меньше, чем вы, Марк». А потом вскочил, здоровее не бывает, и бродил от скал к поселку еще год, и только потом влез на утес и… бросился вниз? Когда отец Франческо понял, что неизлечимо болен, болен непонятно чем? У него ведь не было с собой диагноста.

Это решение далось Марку тяжелее, чем все предыдущие решения в его жизни. Скальпель весил, казалось, не меньше тонны. И все же Марк выставил его на полусантиметровую глубину разреза и быстро чиркнул по собственному предплечью. Показалось красное. Вместе с красным полезли серые нити… Марк рухнул на колени, раскачиваясь вперед-назад. Сообразив, что он низко и страшно воет, запихнул в рот кулак. Не помогло. Вой прорывался наружу, карабкался к рыжей луне. Так воют оборотни в ночь на Самайн, воют, потому что неведомая сила отделила их навсегда от человеческого рода, отбросила в лес, на пустоши, к голодному и свирепому зверью. Так прокаженные бредут по дорогам, звеня колокольцами… Обо всем этом, конечно, Марк не думал. Не мог думать. Какие, к черту, оборотни, какая проказа? Вцепившись в фонарик, он медленно, с силой выдохнул. Надо успокоиться. Что там сказал диагност? Нейроглиома? Хорошо, пусть будет нейроглиома. Отец Франческо не окочурился сразу, не умрет и он. Надо срочно подать сигнал на Землю. Пусть его заберут, госпитализируют… Скинуть на комм результаты тестов. Шлепнуть коллоид на руку, пока в рану не попала какая-нибудь дрянь. Марк переложил скользкий от пота фонарик в другую руку и потянулся к чемоданчику. Дрожащий свет упал ему на предплечье, и воздух встал в глотке колючим комом. Рана зарастала. Волоски, нежные, дрожащие окончания втягивались внутрь, укрывались мышцами, кожей… Марк взвыл и, выронив фонарик, кинулся прочь от могилы.

Если бы он хоть что-нибудь соображал, то побежал бы к дому или хотя бы к шлюпке. Вместо этого ноги понесли его вперед, к реке. Ботинки зашлепали по воде. Вода. Вода смывает грязь. Следовало помыться. Марк скинул одежду и бросился в реку.

Он плыл быстрыми саженками. Холод вцепился в мышцы, потянул на дно, но Марк привык бороться с ледяными водами Гэллоуэйского залива. В детстве он специально отплывал далеко от берега, давил страх. Марк не боялся воды. Он следовал за красной лунной дорожкой, и вскоре ноги коснулись дна. На мелководье перед ним встал обрывистый скальный берег, и пловец даже успел удивиться – где же лес? Но удивление скатилось водяными каплями с покрытой пупырышками кожи. Луна, побелевшая, словно истекшая кровью, звала. Он знал эти места. Слева, за пустошью, был дом деда. Поверху шла дорога к деревне. В деревне больница. Там люди, они помогут. Марк быстро вскарабкался по камням и, перевалив через кромку, очутился на освещенной луной равнине. Вдалеке мягкими тенями перекатывались холмы. Справа маячил шпиль церкви. Оттуда надо спуститься до древнего каменного креста, а там уже перекресток, станция наземки, дома. Он развернулся и зашагал к церкви, отогреваясь на ходу.

У церкви было неладно. Это здание восемнадцатого века с заросшими мхом каменными надгробиями небольшого кладбища было знакомо Марку до последнего камешка, до последнего тенистого уголка. Он излазил здесь все ребенком. Водя пальцем, пытался читать стершиеся надписи на могильных камнях. Собирал некрупную, но сладкую землянику, так толком и не вызревавшую до самого конца лета. Больше нигде в округе земляника не росла. Сейчас над церковью стояла луна. Стояла как-то неправильно, словно от нее отсекли половинку – белый полукруг, хирургически аккуратный срез и темнота. Темнота колыхалась за церковью, волглый туман. Кладбище будто бы разрослось и проваливалось в эту мглу. Ни света звезд, ни болотного огонька – одна мокрая хмарь. Хоть бы баньши завыл над покойником. Но баньши, если и водились здесь, молчали.

На каменном порожке сидел человек. Сидел себе и сидел, чертил на земле какой-то железякой. Марк пригляделся. Длинный, чуть изогнутый меч. Катана. Такие коллекционировал их мастер-оператор. Металл не блестел в свете располовиненной луны. Металл покрывала ржавчина.

Человек поднял голову. Лицо его прятала тень, но хрустальный блеск глаз Марк ни с чем бы не спутал.

– Чего тебе надо, Салливан? Зачем ты сюда лезешь? – Голос у сидящего был равнодушно-скучливый.

– Куда – сюда? Светлоглазый хмыкнул:

– Это ничейная земля. Туда, – при этих словах он ткнул мечом себе за спину, в сторону бесконечного кладбища, – тебе пока рано. – Помолчав, геодец – или все же кто-то другой? – непонятно добавил: – За долгую жизнь обзаводишься обязательствами. С некоторыми я уже развязался. – Отложив катану, он привстал на пороге и скрестил руки на поясе. Склонив голову к плечу, странный господин констатировал: – Ты пришел о чем-то попросить.

– С чего ты так решил?

– Живые сюда ходят только за этим. Итак, чего ты хочешь?

«Это дьявол», – понял Марк. Обыкновенный дьявол из дедушкиных побасенок, Старый Ник или как его там. А Марк спит. Он болен, спит и бредит во сне. Что ж, будем играть по правилам сна.

– Если я скажу, чего хочу, то что ты потребуешь взамен?

– Убей моего сына.

«Логично, равнодушно», – подметил землянин. Если Бог требовал от Авраама принести во всесожжение несчастного Исаака, то дьявол, конечно, возжелает смерти собственного отпрыска. А чего еще ожидать от дьявола?

– Кто твой сын?

– Он похож на меня.

– Геодец? Ван Драавен?

Светлоглазый усмехнулся. Он выступил из тени козырька, и сейчас Марк отчетливо увидел сходство.

Только этот казался младше. Ах да, в его волосах нет седины.

Хтонический двойник геодца заломил бровь:

– Он нынче так называется?

– А как он назывался раньше?

– По-всякому. Мой сын большой любитель менять имена и личины.

– И как же его зовут по-настоящему?

Владелец катаны поморщился, словно отведал кислого:

– Я не могу произнести его имя. Впрочем, это не важно. Обещай мне его убить, и я дам тебе то, чего ты желаешь.

С дьяволом следует вести себя осторожно. Марк покачал головой:

– Не ты один добиваешься его смерти. Твоему сынишке светит трибунал Верховного магистрата.

Бес задрал голову и расхохотался, и расхохоталась в ответ уцелевшая половинка луны.

– Люди, люди, – проговорил он сквозь смех. – Все еще грезите о собственном величии. Весь ваш трибунал, и магистрат, и орден не больше пылинки в зрачке моего сына.

Чувство реальности происходящего уходило вместе со страхом, и с их уходом к Марку вернулось мрачноватое чувство юмора, присущее гэллоуэйским О'Салливанам. Вот и сейчас он подумал, что столкнулся с самым странным проявлением родительской гордости, о котором ему доводилось слышать.

Между тем загадочный господин прервал свое веселье и вновь уставился на гостя:

– Я вижу, ты уже не боишься.

– Не особо, – признался Марк.

– Зря. Страх прочищает мозги. Уходи и возвращайся, когда поймешь, чего хочешь. И помни о моем предложении.

Человек или бес развернулся и зашагал туда, где колыхалась волглая мгла. Ржавый клинок он оставил на пороге. Марк присел рядом с мечом и закрыл руками глаза. Это сон. Дурацкий сон. Надо проснуться.

– Салливан? Салливан, очнитесь, черт вас побери! Кто-то сильно тряхнул его за плечо.

– Вы что, решили приползти на могилу учителя и подохнуть, как пес верный?

– Смердящий.

– Что?!

– Пес, говорю, смердящий.

Сильно болела шея. В каждый глаз как будто сыпанули по щедрой горсти песка. А может, так оно и было. Марк лежал, уткнувшись головой в дерновый холмик у самого подножия весело блестевшего креста. Уже занялся рассвет, и оранжевый шарик солнца пригревал все увереннее. Марк потер затылок – неужели успел обгореть? Да нет, просто заснул в неудобной позе, да еще прямо в грязи. Что-то ему снилось такое… неприятное.

– У вас, никак, рецидив, – с сомнением протянул Ван Драавен.

– У меня ремиссия. Вы когда меня нашли?

– Да вот сейчас и нашел. Всю ночь у меня на руках Тоити кровью харкал. Теперь еще вы. Не планета, а чумной барак.

Чудилась в тоне геодца некая фальшь, нарочитое какое-то возмущение.

Марк оперся руками и встал. И правда, зачем он сюда притащился? Эксгумация… Ах да, эксгумация. Недавний сон надвинулся, погустел – и Марк понял, что за все богатства, земные и небесные, не возьмется раскапывать эту могилу.

– Вы идти можете?

Геодец его раздражал. Резко развернувшись и нависнув над невысоким Ван Драавеном, Салливан процедил:

– Перестаньте мне покровительствовать. И сетовать перестаньте. Эта планета – то, во что вы ее превратили. А мне теперь результаты ваших трудов разгребать.

Он поднял рюкзак и, крутанувшись на каблуках, зашагал к хижине. Роса обильно сыпалась на ботинки. Надо сегодня же поставить палатку. Много чего надо сделать.

Войдя в комнату и убедившись, что геодец остался снаружи, Марк присел перед рюкзаком и уставился на саперную лопатку. Лезвие ее было чистым. Ни крупицы земли. Ни пятнышка грязи. Ни царапинки. Лопатка блистала новизной, словно только что сошла с заводского конвейера. Будучи сторонником системного подхода, Марк проверил и диагност. Кроме его собственных данных, ничего в памяти компьютера не нашлось, а перчатки и антисептик так и лежали в своем отделении нераспечатанные.

Скальпель землянин решился опробовать лишь вечером, в палатке, разбитой на речном берегу поодаль от деревни. Из разреза показалась быстро коагулирующая кровь, и ничего больше. Марк смазал рану коллоидом, костеря свою глупость и дедовские суеверия. Он постарался забыть располовиненную над церковью луну.

Но не забыл.