Текст книги "Таинственная невеста"

Автор книги: Юлия Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 7

– Это происшествие, сударь мой, всех нас потрясло.

Господин Соколов оказался худощавым стариком в сюртуке. Рецепт настойки от госпожи Макаровой он тут же сунул в книгу и отложил ее на шаткий ломберный столик, вплотную приставленный к дивану. Сукно на столике несколько поистерлось. Обстановку в доме давно не меняли и не чинили, но все блистало чистотой. Маленькие глазки изучали Мурина с приветливым интересом. Рецепт настойки, по-видимому, заменил Мурину самую лучшую рекомендацию.

– Конечно, смерть старого человека – событие ожидаемое и естественное. И все-таки смерть есть смерть. Что уж, я сам, признаюсь вам, ложась почивать, читаю молитву о том, чтоб одр сей не стал мне гробом. Но помереть вот так… у всех на глазах…

Соколов покачал плешивой головой. Кожа его казалась восковой.

– Прямо у вас на глазах? – изобразил изумление Мурин.

– Вот как вас вижу. Мы все тогда сидели в столовой у госпожи Кокориной. А госпожа Юхнова изволила со своими домашними расположиться в гостиной. Но двери были раскрыты, и я со своего места видел все семейство, как будто картину в раме. Госпожа Юхнова в кресле. Старший сын ее, Аркадий Борисович, изволил стоять. Дочь, Татьяна Борисовна, сидела на диване, свою чашку она поставила на широкий подлокотник. А Поленька и Елена Карловна расположились по обе стороны от госпожи Юхновой. Поленька на скамеечке, а Елена Карловна на диване.

– Поленька? Тоже дочь?

– О нет, сударь. Это воспитанница старой барыни, с детства при ней росла. Бедная сирота. Они все были при покойнице что-то вроде двора, – усмехнулся старик. Покачал головой. – Несчастное семейство.

– Что ж несчастного? Они, как я слыхал, весьма богаты.

– Ах, сударь, за деньги счастья не купишь. Верно говорит поговорка.

На этом интересном для Мурина месте вошла с подносом ключница.

– А вот и кофий! Благодарю, Матрена Петровна, – отозвался Соколов.

Глаза ее приветливо встретились с глазами Мурина, когда она поставила перед ним чашку и блюдце. Она была рада гостю, видно было, что Матрена Петровна не столько собственность отставного асессора, сколько член семейства. Она поочередно наклонила над чашками примятый, но вычищенный кофейник. Полилась коричневая дымящаяся струя. Она пахла жженой морковью. Мурин подавил разочарование. Кофе оказался как у всех. Не сводя с Мурина благостного взгляда, Соколов взял свою чашку, следом за ним взял свою и Мурин. Потом поставил.

– Вот, кстати, – приподнял свою Соколов. – Тогда тоже внесли – но не кофейник, а самовар, и поставили на стол, так что он закрыл от меня Юхновых. А только вдруг мы все услыхали, что там, в гостиной, чашка об пол ударилась. Тут я из-за самовара высунулся поглядеть. И все обернулись. Что такое? А старуха Юхнова как-то странно глядит. Глаза огромные, черные, как у цыганки. Я еще подумал: «Надо же». Почему-то я, господин Мурин, всегда думал, что глаза у ней голубые. И начала она говорить какие-то странные слова. Птица поет пальцами. Что-то в таком духе.

А Елена Карловна давай кричать: «Угорела! Она угорела! Откройте окна!»

Все зашумели, повскакали. Совершенный ералаш. Юхнова повалилась. Члены ее затряслись. Поленька принялась расстегивать ей воротничок. Да все уж было кончено. И доктор Фок посреди всего этого стоял – дубина дубиной. Хорош доктор, а? – забрюзжал он. – Вот так случись с тобой что, и отправишься на тот свет – доктор пальцем не пошевелит. Я вам так скажу, молодой человек, есть настойки, которые изготовляли еще наши бабушки, – он указал на книгу, куда заложил бумажку. – Ими и следует пользоваться. А все эти доктора – шарлатаны. Они годятся только тем, у кого здоровье крепкое и денег девать некуда. А ежели вы денежкам любите счет, то пользуйте себя только домашними настойками! Да-с.

Мурин кротко улыбнулся:

– Благодарю. Непременно последую вашему совету.

Соколов бросил на него подозрительный взгляд.

– Нынче молодежь не та, не та. Своим умом жить желает, – размеренно заговорил он, оседлывая привычного конька. – Опыт старшего поколения отвергает. Нет того почтения к мнению старших.

– Отчего ж, – попытался Мурин его оттуда стащить. Поздно.

Отставной асессор крепко вскочил в седло и припустил:

– Все это к нам от французов пошло, сударь мой. Вот отчего. Сперва вольтерьянство. Потом революция. Потом государю законному голову отсекли. Потом уж у них и церковь позабыта, и развестись с супругом – пожалуйста. Я, конечно, госпоже Юхновой этого прямо не сказал, когда ее дочь Татьяна Борисовна бросила мужа и к ней обратно прикатила. Не стал еще больше терзать сердце бедной матери. Но подумал. Вот оно, голубушка, молодое поколение, подумал я: вырастила на свою голову. Сперва эта дочь, романов французских начитавшись, из дома сбегает, чтобы против воли матери обвенчаться, а потом мужа бросает и к родительнице возвращается… Помрешь тут.

– Вы полагаете, госпожа Юхнова померла от волнений за судьбу дочери?

– Ну нет. От одного этого она бы не померла. Все ж не робкого десятка она была, старая Юхнова-то. Сердце – камень, как про таких говорят. А еще, знаете, говорят: капля камень точит. То одно, то другое, и все одно к одному. Сначала Татьяна Борисовна к ней явилась – с мужем в разводе. Мать ее приняла. Потом Аркадий Борисович к маменьке явился. Разорен, мол. Она его тоже приняла. Потом Бонапартий напал. Потом Егор Борисович выкинул фортель. Женился он, оказывается. А матери – ни слова. Только и узнали о том, когда невестка сама у свекрови на пороге объявилась. А если б не пожар в Москве ее крова лишил и выгнал искать крышу над головой, то и вовсе не узнали б, так получается? Хорош Егор Борисович… На сестрицу свою старшую, видать, насмотрелся – и туда же. Ах нет, и не говорите: несчастное, несчастное семейство… Тут и твердой природы будешь, а помрешь.

– Появление невестки стало последней каплей?

– Елены Карловны? Да господь с вами, сударь! – всплеснул руками, вскинулся старик. Глазки его заблестели. – Елена Карловна стала единственным утешением последних дней госпожи Юхновой и даже продлила их. Что может быть радостнее для старого человека, чем видеть рядом с собой столь милое, преданное и ласковое молодое существо.

– Вас, стало быть, не удивило предпочтение, которое оказала старая барыня невестке перед родными детьми?

– Нимало. Да будет вам известно, Елена Карловна – одна приличная, серьезная, добрая и нравственная особа среди них всех.

Такого Мурин о ней еще не слышал.

– Вы высокого мнения о ней. Верно ли я вас понимаю, что вы хорошо знали ее и ее семейство? Откуда она?

– Мне не нужно знать человека много лет, чтобы составить о нем точное мнение. Жизненный опыт, молодой человек. В мои года вы в этом убедитесь.

– Может быть, – пробормотал Мурин.

Картина, которую он себе воображал, усложнялась с каждым положенным на холст мазком.

– Не может, а точно, – энергично подкрепил Соколов. Нос его от горячего напитка раскраснелся. Дядюшка принужден был вынуть из кармана платок и снять с носа каплю.

– Большое ли у вас жалованье? – осведомился он, заталкивая платок обратно.

– Что, простите? – опешил Мурин.

– Ваше жалованье. Сколько вы получаете в год?

От неожиданности Мурин ответил правду. Старик кивнул:

– Расходы, я так полагаю, тоже велики? В лейб-гусарах-то.

Мурин принялся объяснять: квартира в Петербурге, за дрова отдельно, две лошади, парадная и рабочая, потом мундир…

– Вы, я так полагаю, думаете после войны выйти в отставку? Или желаете служить?

Мурин опешил. Вот так допрос! На его счастье, откуда-то сверху, с антресолей, раздался лепет девичьих ног. Взгляд коллежского асессора на миг задержался на потолке, лицо посветлело, и это мягкое, приятное выражение оставалось на нем, когда он снова обратился к собеседнику:

– Дети… Дети как растения, сударь. Что посеешь, то пожнешь. Я, смею думать, таких ошибок, как госпожа Юхнова, не совершил.

Он хлопнул рукой по подлокотнику:

– Фух, заговорил я вас своими стариковскими разговорами. Скуку нагнал.

Мурин решил, что это был сигнал отбоя: визит окончен. Пора откланиваться.

– Благодарю вас. Мне было очень любопытно услыхать ваши суждения.

– Очень любезно с вашей стороны так говорить…

Но ошибся. Соколов остался сидеть как сидел. С улыбкой погрозил пальцем:

– …только жизнь есть жизнь. Молодым веселей с молодыми. А старость радуется – на вас, молодежь, глядя… Наташенька! Наденька! Катюша!

Мурин так и замер, приподняв над креслом зад.

Залопотали шаги, зашуршали платья. Мурин поспешно встал. Три барышни показались в проеме двери и уставились на гостя черными глазами. В них было веселое любопытство. Щечки разрумянились. Губки едва сдерживали смех. Все три девицы придали себе смирный благонравный вид и вошли.

– Доброе утро, дядюшка.

– К нам гость пожаловал. Господин Мурин.

Мурин раскланялся. Увидал носы своих валенок. «Черт», – спохватился и смутился. Одно дело отправиться в таком виде с поручениями. Но показаться в валенках в обществе барышень, о!..

Барышни приняли его смятение на свой счет и тоже порозовели. Сами они были при полном параде. Волосы завиты и искусно уложены на прелестных головках. Шали в тон платьям. Башмачки натерты мелом.

– Мои племянницы, сударь, – сиял гордой улыбкой Соколов. – Катенька, Наденька и Наташенька.

Все три сделали книксен.

– Все три – больших талантов.

Мурин понял, что так просто его отсюда не выпустят. И его опасения скоро подтвердились.

…Наденька стояла, облокотившись на инструмент, за которым сидела Наташенька. Она обрушилась на клавиши всеми десятью пальцами. Фортепиано издало вопль, в небольшой гостиной звук отскочил от стен – как и у госпожи Козиной, они были украшены сушеными растениями в рамках. Мурин вздрогнул и пошире открыл глаза. Дремота, навеянная длинною пьесою, слетела с него. Наденька сложила руки на груди, лицо ее стало каким-то овечьим, она начала пищать какую-то арию. Мурин уловил слово «чертог» и понял, что пелось – согласно новой патриотической моде – по-русски. «Еще бы! Вот Бонапарт-то обгадится». Он покосился на старика в кресле справа. Музыкантша отчаянно била мимо нот, певица съезжала по нотам, как с горки. Но отставной коллежский асессор Соколов умиленно ушел в слух, точно это были райские звуки. Мурин покосился налево. Третья барышня – Катенька – сидела на самом краешке дивана, в грациозной позе, исподтишка разглядывала гостя и делала вид, что внемлет сестрам. Наташенька опять бросила пальцы на клавиши. На сей раз Мурин был готов и не дрогнул ни единым мускулом. Увидев, что господин асессор поднял ладони, Мурин тоже начал аплодировать. Ему было слегка стыдно, что музыка измучила его, и он постарался загладить отсутствие интереса энергическими выражениями восторга. Его гулкое «бам-бам» выделялось среди лепета девичьих ладоней и сухонького пошлепывания старика. Раскрасневшаяся музыкантша крутанулась на своем стуле, вскочила, обе сестры поклонились публике. Всего племянниц было три, и на дуэте концерт, слава богу, окончился.

К этому моменту Мурин уже рассказал о себе, своем семействе и в каком полку служит. От вопросов о войне барышни и дядюшка тактично воздержались. Рассказали о себе. Он узнал, какие у каждой таланты. Ботаникой увлекалась Наденька. Катенька предпочитала рисовать цветы акварелью. А Наташенька – их вышивать. Все это было вынесено и продемонстрировано гостю. Всему Мурин выразил приличествующий восторг. Коллежский асессор не умолкал: «Ах, они такие славные детки. Ни одной не могу выделить. Отрада моей старости. Благословил меня Господь, что и говорить. Славные, славные дети». Девицы рдели и старались сменить тему.

– Мы, господин Мурин, ожидали счастья видеть вас у себя сразу после того, как вы изволите нанести визит семейству Коловратовых, – сообщила Наташа.

– Только нам говорят, вы от Коловратовых уж вышли, – подхватила Катя. – Мы в окошко глядим. Ан все вас нет и нет.

– Уж думали послать Матрену Петровну сходить вас поискать. Вдруг вы заблудились?

– Вы меня ожидали?

Они переглянулись смущенно. За всех трех ответил дядюшка:

– Госпожа Макарова прислала мальчика сказать, что вы изволите нас навестить сразу после того, как выйдите от семейства Коловратовых.

«Ну, госпожа Макарова», – подивился Мурин. Что еще за маневры?

Он решил, что после музыки уж точно пора откланяться.

Но не тут-то было.

Вошла Матрена Петровна и сообщила:

– Госпожа Кокорина изволила пожаловать к обеду.

– Ах… – не без досады сказал отставной асессор. – Так поставь еще один прибор.

Было видно, что этот визит мешает его планам. Но дама в клетчатом платье уже энергично входила в двери.

– Алексей Иванович! – радостно приветствовала она асессора. – А я, видишь ли, мимо шла. Дай, думаю, загляну.

Глаза ее, пока она говорила, так и впились в Мурина. Изучили с головы до пят, задержались на валенках, но не слишком. Видно было, что госпожа Кокорина делает какие-то непостижимые его уму расчеты, пока рот ее болтает сам по себе:

– Да у вас никак гости, Алексей Иванович?

– Господин Мурин. Покойной госпожи Гагиной внучатый племянник, – пояснил хозяин, пока Мурин ей кланялся.

– А, это у него дом сгорел. Досада, право. В прошлом году погорели многие, чего уж там. Какое счастье, что госпожа Макарова вас в окошко увидала.

– Очень любезно с ее стороны.

– У нас в Энске, сударь, вы без крыши над головой не останетесь, – радушно заверила госпожа Кокорина. – В каком же вы звании, позвольте узнать? Ах, впрочем, я совсем в них не разбираюсь… – хитро добавила она там, где Соколов простодушно спросил про жалованье.

Мурин сразу же усомнился, что визит ее был чистой случайностью. Она выглядела как мать, у которой есть дочери на выданье. Или хотя бы племянницы. «Ну, госпожа Макарова…» – свирепо подумал он.

На закуску подали моченую клюкву и квашеную капусту. Мурин рукой показал «не надо», когда ключница Матрена Петровна наклонила к рюмке возле его прибора граненый штоф. Отставной асессор и госпожа Кокорина тут же обменялись взглядами.

Мурину и барышням налили клюквенного морсу. Барышни были посажены напротив офицера. Мизансцена была столь прямодушна, что все четверо изо всех сил смотрели в свои тарелки и молча возили вилками капустные ленты. А кто б на их месте не смутился!

Дядюшка Соколов понял свою оплошность, бросился ломать лед.

– Я рассказал, дорогая Анастасия Павловна, господину Мурину, как бедная Юхнова у вас дома преставилась.

Мурин тотчас поднял голову от тарелки. Он услыхал в тоне господина Соколова легкую язвительность. Госпожа Кокорина ее тоже услыхала. Она прожевала и ответила:

– Ах, кэль кошмар. Зачем вы только мне об этом напомнили. Я уж изо всех сил старалась об этом позабыть. Даже мебель в гостиной велела переставить иначе.

– Древние персы, сударыня, называли смерть разрушительницей собраний, – вдруг сказала одна из барышень.

Мурин удивленно перевел на них глаза. Зарделась Наденька, и он понял, что это она такая начитанная.

– Здесь древние правы, душенька моя, – ответила госпожа Кокорина. – Вечер точно был испорчен. Смерть есть часть жизни, но когда она врывается внезапно и похищает свою жертву на глазах у всех, как ястреб курицу, это производит пренеприятное впечатление.

Девицы нимало не погрустнели. Они были в том возрасте, когда человек чувствует себя бессмертным.

– Как интересно! – сообщила Наташенька. – Я ничего подобного никогда не видала.

– Ну, милочка, ничего интересного там и не было. Не правда ли, Алексей Иванович?

Но тот с невинным видом ответил:

– Я, в сущности, тоже ничего не видал, их мне загораживал самовар.

– Верно, – не сразу кивнула госпожа Кокорина. – Вот вы сказали это, и я вспомнила. Юхновы прибыли, только когда со стола уже убирали, чтобы подать чай.

– Старая госпожа Юхнова не ужинала за столом со всеми? – спросил Мурин.

– Не совсем…

– Да! – встрепенулся Соколов. – Она еще сказала: мол, что вы, что вы, мы не из таких, которые ходят в гости, чтобы поесть за чужой счет. И это вместо того, чтобы извиниться за опоздание, – он помотал головой.

Это воспоминание тоже не доставило госпоже Кокориной радости.

– Ах, дорогой Алексей Иваныч, о покойных следует говорить только хорошо или ничего вовсе. Но да, госпожа Юхнова хорошо осознавала влияние, которое дает ей ее богатство, и не утруждала себя тем, чтобы быть любезной или подчиняться правилам. Она пожелала сесть отдельно от всех, только своим семейством, в гостиной, туда я и приказала подать им чай.

Она умолкла.

– И что потом? – спросил Мурин.

Госпожа Кокорина задумчиво покачала головой.

– А вот и не знаю, сударь. Почти все забыла. Видно, очень уж мне хотелось изгладить этот случай из своей памяти. Одни обрывки остались. Помню, вошли мужики. Подняли тело, понесли. Только тогда дочь ее, Татьяна Борисовна, вскрикнула: «Маменька! Маменька!»

А так, все они стояли столбом. Все до единого. И Аркадий Борисович, и Татьяна Борисовна, и Елена Карловна, и Поленька. Стояли и смотрели.

Мурин живо представил это себе: живые над мертвым телом. Какие чувства их обуревали?

Встречный вопрос госпожи Кокориной застал его врасплох:

– Говорят, сударь, вы присматриваетесь к имению Юхновых?

– Я?

Мурин вспомнил пророчество доктора Фока: и суток не пройдет, как все в Энске будут знать о вас все.

Оно исполнялось на глазах.

Глава 8

В дом госпожи Козиной Мурин воротился затемно. Прислуга – такая же старая, как ее хозяйки, – отворила ему со свечой в руках, приняла кивер и тулуп. Шепотом сообщила, что барыни его не дождались, изволили лечь.

– Так рано? Здоровы ли они?

– Что ж рано, сударь? Темень на дворе. С птицами легли, с птицами и встанут.

– А, – перспектива встать с птицами не воодушевила. Мурин вынул ноги из валенок.

После обеда у Соколовых был чай, на чай пришли, все «совершенно случайно» и «мимо проходя», еще какие-то старухи и немолодые толстые господа, пришли дамы с барышнями. Коловратовы тоже пришли, их папильотки превратились в каскады кудрей, которые не снились парижским Incroyables et Merveilleuses. Было несколько молодых людей: гражданских крыс в сюртуках. После чаю сдвинули к стене стол и стулья, устроили танцы. Девицы Соколовы по очереди менялись за роялем. Крысы в сюртуках оказались славными малыми, показали гостю пару новых фигур, а он обучил их своим. Коловратовы отплясывали самозабвенно: аж паркет трещал. Словно доказывая власть духа над материей, раненая нога весь вечер почти не напоминала о себе. Мурин танцевал по очереди со всеми барышнями и один раз даже выскочил из валенка, но подскакал к нему на здоровой ноге через всю комнату и вдел обратно.

Теперь впечатления долгого дня навалились на него разом. Коловратовы с толстым bébé Николашей, девицы Соколовы, господин отставной коллежский асессор Соколов, госпожа Кокорина с ее клетчатым платьем и прочие, прочие, прочие носились в его мозгу бешеным хороводом под звуки расстроенного пианино. Он был совершенно вымотан светской жизнью.

– Голоден ты, сударь? Барыни распорядились поставить для тебя в буфете простоквашу с хлебом. Велишь подать?

Мурин заметил, что сама она уже была в ночном чепце, а кофта была накинута поверх ночного платья. Ему совестно стало, что из-за него она не ложилась, дожидаясь возвращения. Он заверил старушку, что сам о себе позаботится.

– Ахти ужасы какие говоришь, – оскорбилась старая горничная за честь дома. – У нас такого волтерьянства не заведено.

«Гляжу, французские веяния дошли и до нее!» – позабавился Мурин.

– А у кого-то заведено?

– Да есть некоторые молодые господа. Не буду указывать пальцем.

– Я, что ли? – засмеялся Мурин. – Хорошо. Подай. А сама ступай и ложись. Таково мое тебе повеление. Теперь твоя душенька довольна?

Старая горничная поджала губы, покачала головой. Но проглотила зевок. Спать ей точно хотелось.

Мурин поел простокваши с черным хлебом. Сна у него не было ни в одном глазу. В Петербурге веселая жизнь в это время только начиналась. А во время кампании сон расстроился окончательно. Они то не спали по несколько ночей кряду. То дремали прямо на марше, то и дело кто-то соскальзывал и валился из седла. То урывали час-другой на земле – не важно, день был, утро или сумерки. А уж если удалось лечь в избе, то спали так, что нельзя было добудиться: как мертвые.

Мурин взял свечу, прошел в гостиную. В полумраке комната казалась таинственной и грустной. Сушеный гербарий на стенах напоминал отпечатки чьих-то лапок. Мурин увидел колоду карт. Взял, сел за стол.

Снял и открыл карту. Восьмерка червей. Открыл и положил рядом следующую. Дама пик. Сердце его сделало перебой. «Хватит с меня пиковых дам». Открыл третью. Та же самая дама.

Не может быть! Он передвинул свечу, присмотрелся. Вторая дама оказалась трефовой. Карты были напечатаны дешево. Изображение было одно и то же, различался только значок масти в углу.

Скрип заставил его поднять голову. Свет свечи дрогнул, затрепетал. Вошла госпожа Козина.

– Сидите, сидите, сударь, – зашептала. На ней был теплый капот и ночной чепец.

– Простите, я своим приходом вас разбудил.

– Нет-нет, сударь. Сестрица моя не знает, она всегда крепко спит – и слава богу, но я часто бодрствую по ночам. Сон не идет. Видно, мое бренное тело понимает, что земной срок его сокращается, и не желает тратить время на пустое. Что за пасьянс вы кладете?

– Не пасьянс, а так. Раскрыл карты наугад.

– Восьмерка червей и две дамы. Хм.

Она села напротив.

– Обещает сердечные хлопоты, – заметила. – Как ваши визиты?

Мурин собрал и стал тасовать карты.

– Говоря откровенно, я немного сердит на вашу сестрицу и на вас.

– За что?

– Признайтесь, сударыня, что поручения вы мне дали мнимые – и с одной определенной целью.

Она не стала отпираться:

– За что ж сердиться? Молодой человек из хорошей семьи и обладающий средствами должен подыскать себе жену.

– Однако вы, сударыня, сами этому жизненному правилу не последовали. Супругом не обзавелись.

Он смягчил дерзость вопроса интонацией – ласково-почтительной. Госпожа Козина покачала головой.

– Вот, – укоризненно заметил Мурин.

Она протянула руку и забрала у него колоду.

– Видите ли, для молодых людей и для девиц жизнь устроена по-разному. Мужчинам брак обычно идет на пользу. Тогда как для женщины он не кажется мне таким уж удачным вариантом… Хотите в дурачка?

– Сдавайте.

Она стала шлепать картами.

– Что ж для женщины такого худого в том, чтобы быть женой и матерью? – спросил Мурин.

– Ничего. Если только ей самой интересно это поле деятельности. Про себя я не могу так сказать… Козырь – бубны, – объявила она и развернула свои карты веером. – Ходите.

Мурин положил карту:

– А что вам интересно?

Госпожа Козина побила ее и откинула.

– Растения. Только живя с родителями, я обладала необходимым досугом и свободой.

– Разве муж и дети мешали бы вам заниматься садом и огородом?

Она посмотрела на него уничижительно и отчеканила:

– Я не занимаюсь садом и огородом. Я занимаюсь ботаническими изысканиями.

– Ботаническими?

– А что, по-вашему, дама не может заниматься чем-либо серьезным?

Мурин задумался. Сам он никогда не задавался этим вопросом. Держался того же мнения, что и все. Женщин, которые умничали, называли синими чулками, над ними полагалось смеяться. Но такой ответ расстроил бы добрую старушку. Впрочем, и его заминка ее огорчила.

– А еще говорят, нынешняя молодежь заражена бунтарским духом французов…

– Нет-нет, я вами восхищен, сударыня, – поспешил он заверить.

Госпожа Козина разочарованно вздохнула:

– Да уж… Так и сияете. Вижу, я поступила правильно.

– Что не вышли замуж?

– Что подписалась мужским именем. Я и так уже достаточно рисковала собой в этом деле.

Поворот темы заставил Мурина поднять глаза от карт:

– Вы меня заинтриговали. Вы рисковали? Что за дело? Требую всей истории от начала до конца. Кому вы писали под мужским именем?

– Ах, сударь. Сейчас вам станет скучно. Всего лишь в Шведскую королевскую академию.

Мурин поднял брови.

– Вы побили пики трефами, – показала она.

– Ах… – Он исправил свою ошибку.

Игра возобновилась.

– Видите ли, я обнаружила в Энской губернии новый вид растений и смею думать, что описала его первой.

Она так и раздулась от гордости.

– А-ха, – с уважением ответил Мурин. – А почему надо было написать – непременно в шведскую? Петербург разве не ближе? Там тоже вроде бы есть академия или что-то в таком духе.

Она бросила на него уничижительный взгляд.

– Конечно, сударь мой, письмо следовало бы направить светилу мировой ботаники, прямо господину Декандолю, он составляет новую систему видов… В Монпелье, – многозначительно запнулась она и с досадой воскликнула: – Какой кавардак в ботанике из-за Бонапарта! Страшно думать, что прямо сейчас, где-нибудь в Германии или в Голландии, кто-то описывает этот вид. И меня уже опередил! Ведь природе все равно, война или не война, граница или не граница.

– Почему ж вам тогда не все равно?

– Потому что я желаю дать этому растению свое имя.

– Вы же сказали, вы свое письмо уже подписали мужским именем.

Она ухмыльнулась:

– Никого не удивит, что некий господин желает дать растению имя дамы. Cosina. Недурно?

Она произнесла это на итальянский манер, с ударением на «и».

– Благозвучно.

– Только подумайте, господин Мурин. Мое имя останется в веках. За это стоило рисковать жизнью.

– Почему ж сразу жизнью?

– Меня ведь чуть не приняли за шпионку!

Мурин так и замер с рукой, протянутой к колоде:

– За шпионку? Кто? Коловратов?

– Ха! Так он и вас посвятил в свои теории? А сам ни одного француза в жизни своей не видал, только что на модной картинке в журнале… Вообразите мои чувства. Я уже обкопала и вынула экземпляр, когда на меня вдруг выпрыгнули всадники. Ах, да они бы прикончили меня или я сама со страху померла, если б только мы все не объяснились по-французски.

– А потом?

– Мы раскланялись. Они поехали своей дорогой, а я отправилась своей. К чему тогда вообще воевать? Ведь можно объясниться словами.

– Беспрестанно задаюсь тем же вопросом, сударыня.

– И каков ваш ответ?

– У меня его нет.

Они доиграли партию, и госпожа Козина выразила надежду, что ей удастся быстро заснуть. Мурин пожелал ей спокойной ночи.

Он думал о том, какую странную жизнь вели в месяцы войны здешние жители, когда пламя свечи опять замоталось. На этот раз явилась госпожа Макарова.

– Не спишь, – обрадовалась она. – Вот славно. Варвара Тихоновна не знает, она у меня спать горазда, а я, знаешь, часто полуночничаю.

Мурин не стал выдавать госпожу Козину.

– Как тебе Юхновы? – глазки ее блестели от любопытства.

– До них я, сударыня, так и не дошел.

– Как так?

– А вы не догадываетесь?

– На что ты намекаешь?

– На ваш комплот. Вы отправили меня к отставному коллежскому асессору Соколову, а еще раньше выслали к нему мальчика – предупредить о моем приходе.

Госпожа Макарова и не думала отпираться.

– Конечно. Как же иначе? Девочкам, как бы ни были они молоды и хороши собой, всегда следует заблаговременно проверить туалет, туфельки, завить волосы.

Мурин на это только глаза округлить сумел. «У меня нет слов».

Госпожа Макарова не смутилась:

– Они милые, все три. И что плохого в том, чтобы молодежь весело провела время?

Мурин покачал головой.

– К тому же я играла честно и сперва отправила тебя к Коловратовым, чтобы ты поглядел на семейную жизнь без прикрас. И только потом окунулся в соблазны юности и красоты.

Мурин и на это не нашел слов, а только надул щеки.

– Которая из барышень Соколовых тебе приглянулась?

– Я об этом не думал.

– Ага, – подмигнула Макарова. – Так я тебе и поверила. Скрытничаешь. Что-то вы все скрытными сделались. Мой Васюта вот… Я тебе говорила, он в уланах служит. Сейчас, – пообещала она и принялась, вращая локтями, рыться в своем ридикюле. – Мой Васюта – самый нежный сын. Ваш пол известно какой: едва вырастаете, так уж почитаете зазорным матери писать. А уж тем более на военной службе. Товарищей стесняетесь. Подумают еще, что маменькин сынок! Вон Юхнова, бедная, от своего Егора ни записочки не получила. А мой Васюта, наоборот, при каждом удобном случае передает мне хоть коротенькое, да письмецо… Они все всегда со мной. Как заскучаю по Васюте, так и перечитываю… Ах, да вот оно.

Она извлекла сложенный листок. Пробежала глазами верхние строки:

– Милый друг маменька! Слыхал? Вот как пишет матери: «Милый друг!» Так, где же это… А, вот. Милая маменька, не спрашивайте меня ни о чем и не ждите от меня рассказов.

Она опустила листок и посмотрела на Мурина со странной тревогой.

– Вот что он мне написал.

Мурин неопределенно промычал.

– А ведь раньше он ничего от меня не скрывал.

У Мурина засосало под ложечкой. Госпожа Макарова не отстала:

– Почему он просит не спрашивать?

Она ждала, что Мурин ответит. Ждала по-настоящему.

«Да уж, – думал Мурин с тоскою на сердце, – навидался ее Васюта такого и сам такое там творил, что у мамаши волосы дыбом встали бы». Но напустил на себя официальный вид и ответил:

– Военные сведения не следует доверять частной переписке и разговорам.

– Даже матери?

– Письмо может дорогой попасть в чужие руки.

Макарова удовлетворенно кивнула:

– Французские шпионы. Я тоже так подумала. Хорошо, больше не спрашиваю.

Она сложила и убрала листок.

– Наш бедный Коловратов на почве шпионов совсем спятил. Он к тебе очень со своими россказнями приставал?

– Поделился.

– Он, конечно, перегибает. Но поневоле задумаешься: что, если бедный Коловратов хотя бы на четверть прав?

– О кончине госпожи Юхновой у вас говорят куда больше, чем о французских шпионах.

– Она богачка. Людям чужие деньги всегда покоя не дают.

– Мне показалось, что не только ее богатство тому причиной.

– Соглашусь с тобой. Есть и другая причина. Если бы госпожа Юхнова у себя дома померла, среди родни, то все в Энске кинулись бы вызнавать, выспрашивать друг у друга, что да как. Вот и развлечение на несколько недель. А Юхнова, видишь ли, померла ну буквально у всех нас на глазах.

– Вы сами видели?

– А как же. Мы сидели в столовой, когда госпожа Юхнова прибыла. Она сразу пожелала устроиться в гостиной. Очень своевольная была особа. В Энске все перед ней трепетали. Села там, будто королева, а они вокруг нее кружком.

– Дети ее?

– И дети, и невестка Елена Карловна, и Поленька, воспитанница. Двери были растворены. Я-то сама спиной сидела. Только слышу: там вроде бы бранятся. Ну-ну, думаю: Юхновы! А потом чашка разбилась. Мы все невольно обернулись. А там суета: «Маменька, что с вами?» Госпожа Кокорина тотчас поднялась. Вся белая, как собственный чепец. Бедная. Хорошенькое дельце: созвала гостей, а один из них ноги протягивает. Как-то поневоле отставишь от себя тарелку. Только, конечно, кушанье было ни при чем. Госпожа Юхнова и крошки в рот не взяла, больно горда была. Но тогда про это никто не думал. Все повскакали. С мест сорвались. Да так стоять и остались, глаза вытаращили. И моргнуть не успели, а бедная уже скончалась. Вот и весь сказ. Обсуждать нечего. А языками-то почесать охота. Вот и начали выдумывать, чего нет.