Текст книги "Со скоростью мечты (иллюстрированный сборник короткой прозы и поэзии) (СИ)"

Автор книги: Юлия Токарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Лль. Я хочу сказать тебе правду, выслушай и прими ее, даже если она покажется тебе горькой, – попросил Кктурр, тщательно подбирая слова. – Ты погибла, Лль. Умерла от кинжала Ратта, закрывая собой окно, ты дала Сирру возможность сбежать, сохранила династию и, возможно, спасла королевство. Я восхищен тобой, и не хотел бы держать тебя узницей. Я не могу вернуть тебе жизнь, но прошу тебя стать моей помощницей и ученицей. Ты сможешь присматривать за братом в любое время, и, возможно, когда-нибудь сможешь даже поговорить с ним. Если откажешься, я провожу тебя в долину духов, к твоей семье. – Кктурр замолк, давая девушке возможность подумать.

– Я согласна, – мгновенно ответила она.

***

– Лль, сегодня у нас важный день, – Кктурр разливал из кувшина черный туман, мягко сворачивающийся в спираль на дне хрустальных кубков.

– Разве? В твоих планах ничего не записано. Или я что-то пропустила? – Лль пригубила туман, наслаждаясь приятным привкусом новолуния.

Кктурр улыбнулся.

– Разумеется, не записано. Я хотел сделать тебе сюрприз. Сегодня мы придем в гости к самоназванному королю. Я хочу, чтобы ты уничтожила душу Ратта и, как положено, возложила корону на Сирра. Все-таки, ты была королевой целых несколько минут.

– Сирр увидит меня? – напряженно спросила она, отставляя кубок.

– Да. Но сначала – Ратт.

***

Легкой была ее поступь, и тихо щелкали каблуки, отбивая такт предстоящей пляски, незримый Кктурр любовался своей ученицей. Подол ее длинного черного платья развевался, безлунной ночью опускаясь на белые плиты мрамора, волосы серебристо-лунного цвета волнами опускались на плечи, губы, некогда розовые, теперь же темные, как сама вечность, слегка шевелились, выплетая кружево паучьих сетей.

– Здравствуй, братец.

Ратт ухмылялся, вопреки плену, холодным каменным стенам и режущим руки оковам, но Лль явственно ощущала исходящий от него запах страха. В ее черных глазах медленно разгоралось пламя, поглощающее, сжигающее, вечное, поднимающееся из глубины веков, оно текло по венам ее души, наполняя ее невиданным доселе могуществом. Легкие язычки его пробежали по кончикам пальцев, Лль склонилась над пленником, мягко коснувшись ладонями его лица, и пристально вгляделась в его глаза. В расширенных от ужаса зрачках она видела собственное отражение.

– Я ж тебя убил, – усмехнулся он. – Неужели неупокоенная душенька решила почтить меня своим присутствием?

– Убил, – согласилась Лль. – Но, как видишь, не до конца.

– Может, мы всё переиграем? – лукаво предложил Ратт. – Соглашайся. Будешь моей королевой. С таким демоном, как ты, нам никакие древесные дриадочки не страшны. А я взамен, так и быть, дам твоему братцу прожить спокойную долгую жизнь вдали от престола.

Лль усмехнулась.

– Серьезно. Будешь купаться в богатстве, вместо прислуживания исчадиям ночи.

– Государь, вы неописуемо щедры, – прошептала Лль, прикасаясь раскаленными пальцами к шее Ратта, – но, боюсь, я вынуждена отказаться. Сирра я тебе не прощу.

Ратт вскрикнул от боли. Убивать Лль еще не приходилось. Она, безусловно гневалась, она ненавидела Ратта всем сердцем, но… это же был тот самый Ратт, с которым она в детстве собирала лунный свет, тот самый Ратт, приносивший ей сладости и читавший книги, тот самый Ратт, давно уже ей сосватанный. Нет. Не тот. Тот Ратт погиб в мгновение, когда корона стала милее близких. Лль сжала пальцы и решительно прикоснулась губами к его губам, крепко зажмурившись. Из уважения к памяти, Лль не хотела видеть последнее мгновение его жизни. Вспыхнул черный огонь, пламя сорвалось с её губ, вольным безумным ветром танцуя на теле Ратта. Он уже не чувствовал боли – его дыхание, его душа сгорели в первый же миг.

Девушка отвернулась и устало опустилась на холодные плиты, продолжая ощущать буйство пламени. Внутри мягко пульсировала непривычная пустота. Она убила Ратта. Нет, не так. Она уничтожила Ратта, но не чувствовала ничего, кроме безграничной горечи. Пламя за спиной затихало – ей не нужно было смотреть, чтобы знать об этом. Она чувствовала, как слабые черные искры гаснут на белом мраморе.

– Мне правда жаль, – тихо сказала она.

– Я знаю. – Кктурр привычно шагнул из тьмы и опустился рядом, обнимая ее за плечи. – Если бы ты убивала с удовольствием, в том поцелуе сгорели бы оба. Все позади, Лль. Ты молодец.

– Нет, Кктурр. Я была бы молодец, если бы не допустила всего этого.

– Нет, – резко оборвал он. – Ты знаешь причины путей? Ты видишь дороги до самого края? Их не вижу даже я, хотя мне ведомо много большее, – горько признался он.

– Я думала, ты знаешь все.

Кктурр лишь молча покачал головой и накинул свой плащ на дрожащую от волнения девушку. Он тихо сидел рядом, пока исходящие от нее волны тревоги не сменились легкой рябью беспокойства.

– Пойдем к Сирру, – мягко позвал он.

– Идем, – эхом отозвалась Лль, поднимаясь с пола. – Только один вопрос. Почему ты решился меня учить?

– Ты осталась живой в смерти, – пояснил Кктурр, открывая тяжелую дверь. Вот и всё. Он вернется в свою долину, к привычной тишине и спокойствию….

– А… Можно мне продолжить учебу?

– А кто-то говорил, что она закончена? Нет, солнце мое, до настоящей смерти тебе еще учиться и учиться! – с напускной строгостью ответил он, с удовольствием отмечая ее улыбку. «А все-таки интересно, что получится», – подумал он, пропуская Лль вперед.

ВРЕМЯ ПРИШЛО

Тихо погаснет свеча,

Прольется на пол вино,

Плащ упадет с плеча,

Будет уже все равно.

Где-то пробьют часы,

Отмерив последний круг.

Капли небесной росы

Стекают с прозрачных рук.

Под пальцами треснет стекло,

Сотрутся границы миров.

Кажется, время пришло

Пройти через сотни костров.

Музыкант

Прислушайся: так разбивается тишина,

Смотри, как быстро уходит прочь одиночество,

Чувствуй – под пальцами тихо мурлычет струна,

Спой в темноте свое собственное пророчество.

Я открываю глаза. Поезд тихо подходит к станции нового города, замедляя привычную тряску, дядюшка довольно ухмыляется с верхней полки – видимо, у него большие планы на эту поездку. Полноватый, с лихо закрученными вверх усиками, он всегда заполняет собой все пространство вокруг: говорит о чем-то, бурно жестикулируя, куда-то спешит… не могу сказать, что дядюшка мне неприятен – он единственный оставшийся у меня родственник, и живу я с ним вполне неплохо. Он даже привязан ко мне, по-своему. Но я слишком люблю тишину. Новый город… что ждет меня там? Очередные выступления, съемная квартира (главное, чтобы была без клопов, клещей и всяческой кусачей дряни.Ууу, ненавижу), и, конечно, новая девушка. Они – мое маленькое хобби. Я выбираю одну девушку из толпы – всегда одну, и выполняю почти все её желания, в своеобразной форме, конечно. Им нравится моя внешность, а коронный взгляд поверх смычка завершает картину наилучшим образом. Я не люблю врать, и потому ни одной из них я не сказал ни слова о любви…

Люди перестают мельтешить перед глазами, а значит, дядюшка слезает с полки и вручает носильщикам все наши футляры. Пора выходить. Я встаю очень неохотно, захватываю свой рюкзак и футляр прежде, чем их схватят чужие небрежные руки. У меня не слишком много вещей, но их я никому не доверяю. Привычная суматоха с багажом проходит практически мимо меня, я молча забираюсь в поджидающий нас кэб, прислоняюсь виском к холодному стеклу и смотрю на вокзальную площадь до тех пор, пока мерное цоканье копыт по мостовой не увозит нас в серые лабиринты.

В городе идет дождь, и рассмотреть его за полосами текущей по стеклу воды практически невозможно. Впрочем, таинственность мне по душе – времени налюбоваться будет еще достаточно. Дядюшка опять рассуждает о предстоящих выступлениях. Хорошо, что он чем-то занят, я даже не пытаюсь вникнуть в смысл его слов – он меняет планы каждые десять минут. Тоскливо. До боли, до воя в груди, но вряд ли я однажды в этом кому-то признаюсь. Я привык быть один.

– А вот и наш новый дом, – восклицает дядюшка, выпрыгивая из кэба и целуя в обе щеки разрумянившуюся домохозяйку, – Жизельда, дорогая, сколько лет, сколько зим… сынок, занеси вещи в комнату и иди развлекись, чего тебе с нами, стариками сидеть. Хотя, что вы, простите, мадам, старик только я, а Вы молоды и прекрасны…

Все ясно. Дядя опять за свое – старые подружки встречаются почти в каждом городе. Значит, до полуночи я совершенно свободен. Нетерпеливые толчки в спину, замаскированные под отеческие объятия, выпроваживают меня на лестничную клетку с футляром и тощим бумажником в нагрудном кармане. Полчаса я сижу на холодных ступенях, наблюдая, как постепенно успокаивается бушующий ливень, и, наконец, дождавшись последних капель, выхожу на улицу в поисках максимально дешевого ужина.

Это не так уж и сложно – отдаляешься от вокзалов и главных городских площадей, забредаешь в глухие дворы и ищешь пекарню с неброской вывеской. К вечеру хлеб отдают почти даром, а там и на чашку чая как-нибудь наскребу. В крайнем случае, всегда можно предложить сыграть в обмен на еду… не люблю. Ненавижу продавать свою душу за какие-то мелочи, и потому такая «бартерная» игра всегда проста и безыскусна, в чем-то даже груба и остервенела.

Ботинки почти не успели промокнуть, когда я все же нашел подходящее место для ужина. За прилавком стояла темноволосая девушка, рассматривающая пирожки с видом вселенской печали. Неплохое начало вечера.

– Добрый вечер, – я снял шляпу и слегка поклонился. Леди мгновенно оживилась.

– Для кого как, – не слишком любезно ответила она, впрочем, на её лице промелькнула быстрая улыбка.

– Если Вы продадите мне пирожок и тем самым не позволите сгинуть от голода, для меня вечер будет совершенно прекрасным.

Девица хмыкнула, выбивая чек, расплатившись, я устроился на одном из нескольких шатких стульев.

– Неужели Вы – тот самый расхваленный всеми музыкант? – почти презрительно поинтересовалась она, кивнув на футляр за моими плечами.

– Не уверен, мадемуазель, что я всеми расхвален, но – да, Вы правы. Я действительно музыкант и всю неделю буду давать концерты. Приходите. Возможно, Вы не пожалеете.

– Посмотрим. Пекарня закрывается через десять минут.

– Тогда – не смею задерживать, – с лёгким полупоклоном я вновь вернулся на холодную улицу.

Пожалуй, я ошибся. День сегодня явно не мой: плащ совершенно не собирался защищать от резких порывов северного ветра, ночь стремительно наползала на город со всех сторон, фонари не горели, и идти было особенно некуда. Я отсчитывал время, дрожа от холода. Теплый пирожок был съеден и практически забыт, оставшейся в кармане мелочи хватило бы на чашку-другую чая, но я хотел приберечь ее про запас. Если через полчаса станет еще холоднее, я просто умру. Пойти, что ли, по ресторанам? Я осмотрел свой обтрепавшийся дорожный костюм: на брюках несколько капель грязи, манжеты на рукавах поистерлись, ботинки разношены и не чищены… ни в одно приличное место в таком виде не пустят.

Пальцы дубели. Чтобы согреться, я расчехлил скрипку, привычно прижал подбородком холодное дерево и коснулся смычком струны. Густое «соллль» окутало темный двор, под смычком полноводной рекой струилось «ре», «ля» прозвенело чистым стеклянным звуком, «ми» растаяло в воздухе звездной пылью. Неуклюже сорвались со струн, догоняя гаммы, арпеджио, превращаясь неспешно в мои любимые мелодии. Нет, я не играл ничего из концертной программы – от нее тошнило до одури, а от первых звуков пальцы судорожно занимали соответствующую позицию на невидимом грифе и хватали смычок.

Я играл песни. Одну за другой, медленные и быстрые, трепетные колыбельные и огненно-быстрые танцевальные мотивы, до тех пор, пока гладкий конский волос не перестал цеплять струны, растеряв канифольную пыль.

– Браво, – за спиной раздались несколько неторопливых хлопков. – Если на концерте Вы будете играть столь же вдохновенно, пожалуй, я потрачу немного своего времени и часть дневной выручки.

Я уложил скрипку, аккуратно укутал её старым шарфом, пристегнул на место смычок, и лишь затем обернулся.

– Боюсь, я вынужден Вас разочаровать: на публике я обычно играю то, что мне заказывают, и в таком случае исполнение становится несколько менее эмоциональным, – холодно ответил я девушке из пекарни. Вместо того чтобы идти по своим делам или выдать обиженно-резкий ответ, она усмехнулась и подошла ближе. Новая знакомая начинала меня раздражать.

– Поразительная честность. Как зовут тебя, музыкант? – равнодушно спросила она, откинув напыщенно-витиеватую вежливость. Я решил тоже особенно не церемониться.

– Мое имя красуется на каждой афише. А твоё – нет. Может, представишься первой?

– Допустим: Адель, – представилась она. Как всегда, при упоминании имени из прошлого по спине предательски пробежали мурашки, я поёжился. Ее черные глаза не выражали абсолютно никаких эмоций.

– Адель, значит, Адель. Приятно познакомиться.

На всякий случай я застегнул футляр и закинул его за плечо. Скрипки довольно дороги, а некоторые истерички уже пыталась украсть у меня инструменты. Мало ли, что ей в голову взбредёт…

Пока я возился, Адель исчезла. Часы вдалеке били полночь. Неужели я проиграл три часа кряду и сам этого не заметил? Думать о пропавшем времени не было сил, я поплелся домой под холодной взвесью дождя, радуясь, что вовремя убрал скрипку. Через несколько поворотов я примерно понял, как чувствуют себя рыбы: снаружи ледяная вода, внутри холодная вода. Еще пару поворотов спустя ощущения закончились в принципе. Не представляю, каким чудом я нашел незапертый черный ход в неосвещенном дворе: парадный, разумеется, был давно заперт. Стараясь не шуметь, я поднялся по темной лестнице, упал на отведенный мне матрас в дальнем углу чердака и провалился в тягуче-пустую тьму.

Утро наступило в меня хозяйской кошкой, прыгнувшей мне на грудь из чердачного окна. Кошка, кстати, была черной, может быть, поэтому день не слишком удался? Бесконечные репетиции в нетопленном зале под ругательства рабочих, беспрерывно таскающих что-то за спиной, выведут из себя кого угодно. Я вежливо улыбался: в зал постоянно заходили разного рода начальники. Вечером дядя вновь отправил меня на прогулку.

Я опять стоял на улице под дождём перед входом в давешнюю булочную. Почему-то вчера мне казалось, что она была совсем в другом направлении, впрочем, город дневной и город вечерний – разные города, как я не раз убеждался, и потому нисколько не удивился собственной рассеянности.

Внутри было тепло, жарко трещал камин, скучающая за прилавком Адель одарила меня равнодушным взглядом.

– А, добрался-таки. Садись, на тебя смотреть холодно. Я бы на твоем месте вместо нового чехла для скрипки раскошелилась на пальто. Или хотя бы на шарф с перчатками, – проворчала она, выставляя на прилавок блюдо с пирожками.

– И тебе добрый вечер, – почти обиженно ответил я. Молодая девушка, а ведет себя, как старуха! Ишь ты, шарф с перчатками ей подавай. Ничего, не расклеюсь, а вот инструмент и испортиться может.

– Ладно, не куксись, – лукаво улыбнулась Адель. – Ешь, за счет заведения. Надо же мне отплатить тебе как-то за вчерашний концерт. А ты откладывай на шапку всё же.

– Благодарю. Первый концерт через три дня, если пожелаешь – приходи.

– Обойдусь. Мне хватило музыки на пару месяцев вперед, – отмахнулась девушка с прежним равнодушием на лице. Это было похоже на вызов. И я его принял.

Я усердно готовился к выступлениям, дядя не уставал восторгаться моим энтузиазмом: я обновил репертуар, придумал несколько интересных сцен, даже согласился на ненавистный галстук, лишь бы дядюшка не воспротивился моим планам. Вечером я был совершенно вымотан и мечтал лишь о матрасе на чердаке, но перед этой желанной встречей меня ждало огромное разочарование. Удобства, предоставленные мадам Жизельдой, представляли собой ведро для кипячения воды и корыто для мытья в оном, стоявшие, как ни странно, на заднем дворе. Как будто в доме места для корыта не нашлось. Разумеется.

– Чудесно, – подытожил я, ожидая закипания воды.

– Все равно не дождешься, – прозвучал за спиной насмешливый голос.

– Почему же? Я достаточно терпелив.

– Дело не в твоем терпении, – пояснила Адель. – Судя по тучам и редким каплям, сейчас снова польёт. Грей-не грей, мыться тебе холодной водой, музыкантик.

Я вздохнул и улыбнулся из последних сил, скрывая нахлынувшее раздражение.

– Значит, буду мыться холодной, – подытожил я, расстегивая плащ. – Кстати, если ты собираешься так тут и стоять, можешь потереть мне спину.

Адель рассмеялась.

– Ну уж нет. Ты как-нибудь и сам справишься. Только постарайся успеть до ливня, а то простудишься. Знаешь, шмыганье носом несколько отвлекает от игры, – заговорщически поведала Адель и, не прощаясь, скрылась в промозглой тьме. Она, кстати, не соврала: дождь состоялся.

Подготовка перемежалась ужинами в аристократических домах: каждый хотел похвастаться своим знанием музыки и знакомствами в творческих кругах. Скукота невероятная, но я исправно шутил, смущался, танцевал, не забывая наедаться досыта крохотными пироженками и бутербродиками. Нет, ну правда, разве это ужин? Хорошо, хоть вино наливают – иначе я бы совсем скис… но сегодня скучать не пришлось. Мне, конечно, влетит от дядюшки (если он вспомнит, что я слинял), но я самовольно покинул вечер без предупреждения, прихватив с собой пару бутылок ликера. Такое дело нужно запить – весь вечер вокруг крутилась мадам Бестрель, сорокалетняя вдова, наследница огромного состояния, строила глазки и норовила ущипнуть меня за ребра… и слава небесам, что только за ребра! Я удачно подтанцевал её к дядюшке и позволил себе оставить их друг на друга. Пусть общаются. Если она станет моей тётушкой, я, так и быть, сбегу.

Ключ остался у дядюшки, черный ход оказался предательски запертым, денег с собой не было, потому до утра я устроился на скамейке в малопродуваемом дворе, в прекрасном обществе бутылки. Тошно. Нет, правда. Все эти напыщенные фразы и расфуфыренные дамы, мужчины, с трудом застегивающие на пузе фрак, псевдоизящные танцы… дома всё было иначе. Лучше об этом не вспоминать. Зато юные леди, воспитанные гувернантками в строгости, весьма очаровательны! Особенно мне нравится наблюдать за сменами выражений лиц этих опекунш, как будто я – лимон, соль и портовый грузчик в одном лице.

– Что пьешь? – спросила появившаяся из темноты Адель, забирая бутылку из моих рук.

– Кофе с ликером, – буркнул я. Только её мне не хватало! Могу я хоть напиться в одиночестве? – Только кофе, к сожалению, остался дома.

Адель отпила из горлышка и вернула ликер обратно.

– Недурно. Только, знаешь ли, пить в одиночестве – плохая примета. Скажи мне, дорогой друг, неужели ты не узнаешь меня, м? – вкрадчиво поинтересовалась она.

– Я же не настолько пьян! Ты – Адель, торгуешь в пекарне и, кажется, немного меня преследуешь! – возмутился я.

– И всё? – разочарованно вздохнула Адель. – Все вы, мужики, такие. Сменишь причёску и туфли – не узнаваема. Пара лет – и любовь всей жизни забыта. Ладно, дорогуша, ты пьян – на сегодня прощаю. Вспоминай.

Адель взяла вторую бутылку и растворилась в ночи, напоследок поцеловав меня в щеку. Дурная какая-то, честное слово.

Концерт удался, но я почти его не запомнил – большую часть времени я шарил глазами по залу, выискивая Адель. Я нашел её только перед последним номером – черноволосая, в черном плаще, она стояла в тени портьеры, сливаясь с нею. Не в зале. За кулисами. Поймав мой взгляд, она улыбнулась, кивнула и приложила палец к губам, призывая меня к тишине. Незаметно кивнув, я опустил смычок на струны и вместо новомодной арии заиграл свою любимую песню, нежную колыбельную, единственное хоть сколько-то материальное воспоминание из моего прошлого. Многие считают музыку эфемерной, но я могу до нее дотронуться. Когда растаяли отголоски последней ноты, Адель за кулисами не было.

Одеваясь в гримерке, я чувствовал себя неуютно, хотелось как можно быстрее убежать из этого зала, я уже предчувствовал нагоняй от дядюшки за самовольное изменение программы. Кстати, где он сам? Я не видел его с самого утра, слишком занятый подготовкой. У дверей черного хода я наткнулся на строгого полицейского. Никогда не думал, что выступления требуют охраны.

– Подождите, сэр, – вежливо окликнул он.

– Добрый вечер, сэр. Чем могу помочь?

Я обернулся, удивленный неожиданным обращением. Насколько я знал, моим самым противозаконным действием являлся шум в ночное время.

– Вынужден донести до Вашего сведения, что за время Вашего отсутствия дом, в котором Вы остановились, пострадал в результате пожара, – тактично сообщил полицейский.

– Насколько пострадал? – с нехорошим предчувствием уточнил я.

– Сгорел дотла, сэр. К сожалению, выживших нет. Мои соболезнования, сэр.

– Выживших? – уточнил я с очень большой опаской. Не люблю это слово, в прошлый раз…

– Да, сэр. Ваш многоуважаемый дядя, мир праху его, до последней секунды пытался вытащить из огня инструменты, пожарные не смогли остановить его – он упорно лез в самую гущу пламени. Приношу извинения за печальные вести. В городе беспокойство, я должен откланяться, – с легким полупоклоном страж порядка отправился восвояси.

– Никогда не доверял деревянным постройкам, – пробормотал я вслед полицейскому. Мысли расползались в разные стороны. Для начала… сходить, проверить, не была ли новость дурацким розыгрышем? Да. Определенно. Именно так и поступлю. А если не была? Всё-таки, подобная шутка довольно жестока. Что тогда делать? Идти некуда, хорошо хоть деньги за концерт перечислены на банковский счет. Придется искать гостиницу… наверное.

– Не ходи туда, мой тебе совет, – мягко сказала выплывшая из мрака Адель. Не до неё сейчас. Просто не до неё.

– Почему?

– Тяжелое зрелище. Ты не сможешь его забыть, поверь, а помнить о нем совершенно незачем. Достаточно того, что ты знаешь о случившемся.

– А как же прощание? – тупо переспросил я.

– С чем ты собрался прощаться? С пеплом дома, в котором проспал пару ночей?

– А дядюшка?

– Послушай, пожалуйста. – Адель взяла меня за руки и пристально посмотрела в глаза. – Там снуют люди, оставшиеся без крыши. Люди, старающиеся стащить всё, что не сгорело, свое и чужое. Люди, пришедшие посмотреть на беду. Тебе нечего там делать, – она чеканила каждое слово, вбивая его в мой разум.

– Нечего. Ты права, – эхом отозвался я.

– Пойдем. Я заварю тебе чай.

– Пойдем… но лучше плесни мне виски.

Адель не отпускала мою ладонь до самой двери. Впустив меня в пекарню, она заперла дверь, молча кивнула на стул и скрылась на кухне. Я не знал, с чего она решила мне помочь, да и не хотел знать. Её присутствие удивительно успокаивало. Несколько минут спустя, Адель вернулась, положив на стол пирожок и чашку с горячим напитком светло-зеленого цвета, распространявшим по залу летний аромат лимона и свежей мяты.

– Поешь, будет легче.

– Спасибо. Расскажи мне что-нибудь? – попросил я, попробовав питьё.

Адель устроилась напротив, одарив меня тяжелым взглядом.

– Если рассказать тебе правду, ты не поверишь. А врать я не люблю. Так что ты пей пока. А потом и поговорим.

– Почему же не поверю? – удивился я, отпивая еще глоток. Странная жидкость холодила язык, но приятно согревала горло, а чашка уютно наполняла теплом пальцы. По оконному стеклу заструилась вода, причудливо преломляя рыжий свет фонарей, люди бежали мимо, под козырьки подъездов и уютные убежища редких лавок, вдалеке острой стрелой в землю вонзилась молния. Уходить не хотелось.

– Сам напросился, – предупредила Адель, усмехнувшись. – Я – ведьма.

– Очень приятно, – кивнул я без намёка на сарказм.

– Неужели веришь? – недоверчиво уточнила она.

– Почему нет? Ведьмой была моя мама, она неплохо лечила людей, – признался я. Зачем я ей это сказал? А с другой стороны – какая уже разница? Усталость тяжестью опустилась на плечи. В голове легонько шумело, или это дождь совсем уж разбушевался? И правда, разошелся: из водостока стекал на землю целый водопад. «Странно, – сонно подумал я, – почему никто не додумался забежать сюда?»

– А отец?

– Плохо помню его почему-то, в отличие от матери, – веки тяжелели, постепенно клонило в сон. Интересно, если я усну прямо здесь, Адель рассердится?

– Что с ними случилось?

– Эпидемия. Я у дяди гостил в городе, потому и выжил, – коротко ответил я, допивая отвар. Не люблю говорить о своей семье: вспоминать сладко, а озвучивать – остро и больно. Как будто любое сказанное вслух слово убивает один миг прошлого.

– Это тяжело, – согласилась Адель. – Сейчас еще принесу, подожди, – попросила девушка, забирая пустую посуду. Через пару мгновений она вернулась с целым чайником ароматного питья. – Держи еще пирожок, с яблоком и корицей. Осторожно, только из печи, очень горячий. – Адель поставила передо мной тарелку, вновь наполнила чашку и скрылась за стойкой. Голова слегка кружилась.

– Спасибо, – крикнул я вслед. Очередная вспышка погрузила пекарню в кромешную тьму.

– Не вставай, а то навернёшься! – издали прокричала Адель, – я сейчас найду лампу!

– Хорошо, – громко ответил я, возвращаясь к отвару. Остывающая жидкость приятно кислила, вкус казался смутно знакомым. Я закрыл глаза и прислонился к стене, покачиваясь на волнах уютного полумрака.

– Просыпайся, соня, – легкий щелчок по носу возвращает меня к реальности. Адель появляется из темноты в ореоле нежного желтоватого света, ставит лампу на стол и мягко отбирает пустую чашку из моих рук. – За тобой глаз да глаз. Вечно ты путаешься в пространстве и времени, еще и сбегаешь от меня временами, – Адель притворно возмущается, перебирая пальцами мои отросшие волосы.

– Прости, – виновато улыбаюсь я. – Пытался разгадать состав сбора. Мелисса, мята перечная, базилик, кажется… и, наверное, еще что-то.

– Да-а, зелья – не твоя сильная сторона, милый. Не расстраивайся, я всегда знала, что ты ближе к интуитивной магии, наваждениям, предсказаниям и обольщению. В последнем тебе не откажешь, прям вампир какой-то.

– Ну, так уж и вампир… Хочешь, сыграю тебе весну? – предлагаю я, протягивая руку к футляру.

– Не хочу, – ласково отказывается Адель. – Уж чего-чего, а её я в твоем исполнении наслушалась выше крыши. Лучше сыграй мне летний закатный луг.

Я улыбаюсь и поднимаю на плечо скрипку. Тихое вибрато «ми» перетекает в соловьиные трели, Адель вытягивается рядом со мной на траве, а теплые розоватые солнечные лучи стекают по ее щекам на черные волосы, рассыпаясь медовыми бликами…

КОЛДУНЬЯ

Признаюсь тихонько – воровка,

Ты не веришь мне и смеешься,

Я же сердце в ответ краду ловко,

Опасаясь, что ты проснешься.

Прокрадусь к тебе белой волчицей,

Буду сон стеречь у дверей,

Упорхну утром серой птицей

В сумрак гаснущих фонарей.

Зелье сварю тебе тайное,

Выпьешь, сказав: «вкусный чай»,

Слово скажу случайное,

Превращая ноябрь в май.

В шутку спросишь однажды – колдунья

С взглядом пристальным черной кошки?

Я с улыбкой скажу – в полнолуние.

Ну и так… по чуть-чуть. Немножко.

Мифы и легенды о…

О воплощениях

Запах травы. Густой, пьянящий, терпкий, обволакивающий, расслабляющий, уносящий, напоминающий… заставляющий лечь на колючий зеленый ковер, закрыть глаза, утонуть, упасть, погрузиться на самое дно, и там, глубоко внутри вспомнить, наконец, что-то важное, неописуемое, необъяснимое… Не хватает чуть-чуть. Все время не хватает какой-то малости, как будто лишь самые кончики пальцев не дотягиваются до того, важного. А когда дотянутся – сломается нерушимая крепость, легко, будто карты, разлетевшиеся от дуновения ветра, и хлынут ощущения, воспоминания, знания, рекой, неудержимым потоком, лавиной.

Запах травы. Теплый ласковый ветер, играющий в волосах. Переплестись пальцами с тонкими крепкими стеблями полевых цветов, единым порывом пронестись над лесами, лугами, полями, соединяясь, вживаясь, узнавая, подлечивая, защищая… и в то же время – лежать, пустыми глазами уставившись в ясное небо…

Запах листвы, спелой вишни, шершавая ветка качается под ногами. Сидеть высоко на дереве, разглядывая солнце сквозь изумрудную мозаику, смеяться, колокольчиком разливаясь, бежать высоко над землей, в густом лесу, ловко перепрыгивая-перелетая с одной ветки на другую, так быстро, что лишь легкий шелест листвы провожает движение. Светлые волосы отданы ветру, на щеках легкий румянец, сердце бьется, диктуя движениям бешеный ритм, горячая кровь льется в венах, пряная, как вино…

После леса – обрыв, и плавно, без остановок, оттолкнуться от надежной шершавой коры, взлететь на мгновение, замереть… и обрушиться в прохладную воду, позволить ей накрыть себя с головой, замедлить движения, остудить кровь, погрузиться на самое дно, плыть, привычной волной изгибая фиолетово-изумрудный хвост, смотреть на жемчужины и ракушки, что так прелестно смотрятся на узкой девичьей шее. Набраться сил, решительно рвануться к солнцу, разбитому на множество ярких осколков поверхностью моря, выпрыгнуть высоко, обернуться, чтобы успеть увидеть причудливые искорки влаги на чешуе, лететь…

Лететь, на тонких, но прочных крыльях, позволяя ветру высушивать последние капли влаги, и нестись все быстрее, еще быстрее, с каждым взмахом ощущая, как открывается сердце, впуская в себя весь мир, восхитительно прекрасный насыщенным летним утром. Полюбоваться и, наконец, опуститься на землю…

Мягкими волчьими лапами оттолкнуться упруго, бежать вперед, длинными прыжками преодолевая пространство, радуясь ветру, тому, что запутался в снежно-кремовой шерсти и остужает нос, ловить его широко распахнутой пастью, пока, наконец, вдали не покажется человек. Подойти осторожно, сесть рядом и зажмуриться от удовольствия, приносимого ласковым прикосновением рук, уткнувшись носом в мягкий зеленый ковер…

ВОЛЧИЦА

Я – волчица, запомни это.

Дикий хищник, сильна, опасна.

Я бесшумно брожу по свету,

Оставляя в снегу след красный.

Я – волчица белая, слышишь?

Существую одна, без стаи,

За версту чую, как ты дышишь.

Не пытайся найти со мной рая.

Я – волчица, ты понимаешь?

Неприрученный, вольный зверь.

Но в тот час, когда ты засыпаешь,

Прихожу сторожить твою дверь.

О джиннах

– Вечер долог, и много яств еще на столе. Отведай инжира и спелого винограда, а пока ты услаждаешь нёбо, я развлеку твой разум и поведаю тебе историю. О да, дорогой мой, все события эти случились под нашим небом, так давно, что даже пески пустыни забыли подошвы сандалий султана… был султан, как султан – правил и пировал, судил, воевал, казну укреплял, только слухи ходили, что есть у султана брат – старший брат, что особенно странно, близнец, да остался обманут без прав на престол. Да что нам до слухов? Мы же с тобой не женщины, чей удел – шептать да высматривать. Отведай вина, дорогой. Сладкое, словно из меда…

Все у султана было: жены, одна другой прекраснее, деньги и уважение, а вечно ему не спалось и хотелось чего-то нового, и услыхал он однажды про джиннов. Знаешь ли ты о них, драгоценный? Да, да, духи древние, духи коварные, исполняют желания, да дорого только приходится им платить. Пожелал наш султан духа к себе в услужение, всю пустыню изошли слуги, весь песок просеяли ситом, море исплавали от края до края, и нашли, наконец, потертую лампу, и султану доставили на подушке из бархата. Вечером поздним потер султан с отвращением медь потускневшую, позеленевшую (повелел бы очистить ту лампу – да не дозволено прикасаться к ней!), и явилась пред очами его дева в одеянии темном. «Чего изволит желать господин?» – спросила она, и звучал ее голос небесными арфами. «Развлеки меня», – пожелал султан, – «станцуй, и увижу я, та ли ты, за кого выдаешь себя». И пустилась дева та в пляс, отбивая ладонями ритм себе, и была она гибкой, как воды ручья, и быстрой, как ветер, и волосы ее цвета лунного водопадом спадали на изящные плечи. Звенели монеты на шее ее и запястьях, пламенем адским кружилась черная юбка, и был ее танец легким, как послеобеденный сон, и чарующим, словно мираж в самом сердце пустыни. Полюбился танец султану, с одобрением он кивнул и жестом велел присесть своей гостье. «В чем второе желание моего господина?» – спросила она, открыто любуясь статным султаном и стреляя глазами, как самый искусный лучник. Не улыбайся так, драгоценный, эти стрелы куда опасней орудий войны, ибо не замечаешь ты, как впиваются они в сердце. Улыбалась дева, улыбался султан, и захотел он оставить при себе духа. Стань, говорит, законной женой моей – и остался дух самой младшей женой гарема. Да недолго радовался султан. Лишь несколько лун сменилось, и захотел он увидеть будущее, и потер снова медь зеленую, и явилась опять в одеянии темном дева. «Последним желание будет, мой повелитель. Я исполню его и растаю в ночи до рассвета» – нектаром божественным лился девичий голос. На своем настоял султан, и открыла она ему дни грядущие… «Ждет измена тебя в семье, господин, и останется без тебя золотой твой трон» – проронила пленница холодно. Понял султан, что убийство замыслил брат его, умолял султан изменить судьбу, головой лишь молча качала дева, целовал он руки и падал ниц… перед самым рассветом спросила серьезно дева «Что же будет мне за желание лишнее? Чем отплатишь мне за услугу тяжелую?» Обещал султан горы золота, вин фонтаны, ящик жемчуга, лишь смеялась бывшая пленница. «Подари мне свои владения, все, до последней песчинки» – жестко сказала она, обрубив надоевшую речь. «Жизнь дороже всего», – ей сказал султан, – «забирай, тьмы проклятая дщерь до последней песчинки земли мои и золото». Улыбнулась бестия и растаяла в свете солнечном. Перешло государство сильное к брату султана несчастного, и росло, и крепчало, и мед с каждым днем становился все слаще, да звонче игрались веселые песни…