Текст книги "По ту сторону Стикса"

Автор книги: Юлия Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава 3. Разожженный костер

Пламя большого костра поднималось в ночное небо, лизало оранжевыми языками воздух и щелкало на ветру. Мы стояли молча, разглядывая отсветы огня, размышляя каждый о своем. Это была минута затишья, последний островок спокойствия. Никому не хотелось думать о том, что будет дальше.

Не ради всякого зажигали костры на берегу, но сегодня огонь горел для Монаха, в его память, пусть память у резервации и короткая. Крематорий около восточного моста работал исправно и каждый день извергал в канал порцию пепла. Никому не было дела, что это за пепел: вчерашний сосед, который работал рядом с тобой на одном конвейере, ободранный парень, что вечно предлагал на углу антрацит, или какой-нибудь безвестный бомж с материка – все они отправлялись в последнее плавание по ядовитым водам Стикса. Монах – один из тех немногих, чей пепел было кому забрать, и было кому зажечь костер в его память. С той стороны сцена, наверно, казалась жуткой: банды отщепенцев жгут костры на берегах. Трепещи обыватель! Ибо кто поручится, что завтра такой же костер они не разожгут из твоей теплой уютной постели? Некоторые радикальные политические партии с руками бы оторвали у меня идею этого пропагандистского ролика.

Когда потушили пожар, от "Будды" уже практически ничего не осталось. Тело Монаха опознали только по вплавившемуся в плоть кулону, с которым тот не расставался. Никогда бы не подумал, что Аарон кончит именно так, а вместе с ним и вся западная группировка. Ничего еще не произнесено вслух, но вопрос уже повис в воздухе, он подогревается пламенем костра, и скоро раскалится так, что взяться за него можно будет разве что железными руками. Две крупные группировки практически делили резервацию: во главе западной стоял Монах, во главе восточной – Фрэй. Существовали еще китайские триады, но западная группировка постепенно втягивала их членов в свои ряды, и практически переварила азиатов. Баланс был хрупким и в то же время таким надежным, пока главы стояли у руля. То есть до вчерашнего дня.

Я прямо нутром чувствовал, как Фрэй перебирает идеи одну за другой, словно речную гальку, меняет и перестраивает планы. Мне было страшно, потому что, возможно, скоро я увижу его прежнее лицо – чудовище, которое некоторое время дремало внутри него. Решится ли он напасть сейчас? За несколько лет люди успели отвыкнуть от кровопролития, и никто не хотел возвращаться назад, к отправной точке.

По ту сторону костра в первых рядах стоял Дэвон. Всякий раз, когда я ловил его фигуру боковым зрением, мне казалось, что по обеим сторонам от него колышутся звериные тени, но стоило посмотреть прямо – и рядом никого не оказывалось. Он был правой рукой Монаха и теперь первым станет претендовать на власть над оставшейся без головы группировкой. Но Дэвону чего-то не хватает. Он, как и я, всегда следовал за кем-то, оставаясь в тени. Он не умеет вести за собой – для этого надо контролировать свой страх, а сейчас страха в нем слишком много. Дэвон случайно встретился со мной взглядом, но тут же отвел глаза – он боялся что-то раскрыть мне, боялся, что я что-то узнаю. Несколько шагов назад – и его страх затерялся в толпе вместе с ним, оставив тяжелый терпкий след.

Стоящий рядом Фрэй дернул щекой, отчего старый грубо-собранный шрам на ней задвигался как нечто живое. Хрустальные глаза, наполненные отражением огня, смотрели на меня холодно, не мигая:

– Что он затевает?

– Не знаю, он боится.

– Чего?

Я покачал головой. Все, кто пришел из западной группировки к костру, сейчас стояли по другую его сторону, и каждый из них боялся. Мы были для них чем-то вроде зверя, приготовившегося к прыжку, жаждущего плоти и крови.

– Что ты теперь собираешься делать? – мне не терпелось задать этот вопрос. Фрэй был слишком спокоен и слишком непроницаем – это начинало меня пугать.

– Ждать.

– Я думал…

– Сначала, пока они дерутся за власть между собой, самые дальновидные перебегут на мою сторону. Потом они будут слишком слабы, возможно, обойдется даже без кровопролития. Почти…

– И это все?

– Нет, не все. Опасно действовать, пока мы не узнаем, кто убил Аарона. Версия властей о взрыве баллона с газом неубедительна. В резервации действует третья сила, и я не хочу играть ей на руку, пока не разберусь, что она из себя представляет.

Зверь действительно просыпался, но за годы спячки он стал значительно мудрее. Никаких лишних движений перед прыжком.

На береговой линии, что была ближе всего к дамбе и восточным воротам резервации, вовсю бесновалась неонка. Огни мелькали, зазывая в бары, клубы, какие-то забегаловки и притоны. Фрэй называл эту часть набережной «золотым прииском» – местом, с которого все начнется. На мои уточнения, что именно начнется, он многозначительно говорил «все» и больше ничего не добавлял. Именно с его легкой руки здесь стали сдаваться помещения под увеселительные заведения, именно он договорился с одним из писателей фантастов о книге про резервацию. Пришлось по очереди пасти этого плюшевого очкастого недотепу, пока он ползал по всем подвалам, помойкам и аварийным зданиям, приставая к тем обитателям района, к которым даже я не рискнул бы обращаться. Зато книга получилась бестселлером, нет, не шедевром, конечно, – никто из нас не осилил и первых двадцати страниц – зато материковым подросткам нравилось. Романтика отверженности, желание быть не таким как все, жить с надрывом. И эти благополучные детки как мотыльки слетались в резервацию. Поначалу они возвращались до комендантского часа, потом модным стало говорить, что ты зависал по ту сторону Стикса до открытия ворот. Так или иначе, никто не осмеливался заходить дальше восточной береговой линии: как бы ревностно Фрэй не охранял свой прииск, но за его пределами никто не мог гарантировать безопасности.

Мало кто знал, что "Плутоник" принадлежит мне, а не Фрэю. Я не стремился афишировать свою собственность, но частенько наведывался сюда чтобы передохнуть, или, как сейчас, избавиться от тяжелых мыслей после костра памяти.

Стены цвета мокрого асфальта, дизайнерская ковка, больше похожая на вылезшую то тут, то там арматуру. С отражающих панелей потолка свисают гирлянды бутафорских цепей, разбитые лампочки и имитация паутины. На сцене бился в истерике какой-то длинноволосый певец со своей группой. Разношерстная толпа вяло вторила его словам.

Сквозь рев инструментов можно было разобрать только отдельные фразы про боль, одиночество и безысходность жизни. Этот материковый выкидыш абсолютно не понимал, о чем поет. Нагроможденные слова не находили отклика у него внутри – и не надо быть эмпатом, чтобы это чувствовать.

Ко мне подбежал менеджер. Торопливо поздоровался и столь же торопливо поинтересовался, не хочу ли я чего-нибудь. Я покачал головой, потом бросил взгляд на сцену:

– Этих больше не приглашайте, пусть убираются.

Менеджер кивнул и исчез без лишних слов. Через пять минут группа собрала свои инструменты и их место занял диджей, создававший какие-то невероятные обработки старых композиций.

Тут легко забываешь о времени, о проблемах. Можно было отодвинуть на несколько часов собственные мысли и погрузиться в чужие эмоции. Они были простыми, притупленными алкоголем и прочими веществами, и настолько одинаковыми, что, сплетаясь в монохромный жгут, как кобра перед факиром покачивались в такт музыке. Совсем не то ощущение, что было в "Будде" или других заведениях, где собираются только местные. Материковые люди жили легко, они приходили сюда, чтобы расслабиться, а не забыться.

Через некоторое время, выйдя из "Плутоника", я почувствовал себя как раз в силах заснуть. Над Стиксом полетел протяжный гудок, объявлявший о начале комендантского часа. Где-то там, на дамбе, с железным скрежетом поползли ворота пропускного пункта и последние несколько человек, пытавшиеся проскользнуть на материк, о чем-то громко препирались с военными.

С дальнего конца набережной послышался скрип тележки: это начал свою работу Харон – древний старикан, который, как говорят, находился в резервации едва ли не с момента ее образования. Он никогда не брился и не стригся, так что серо-седая борода свисала ему до пояса. Старые мутные глаза уже почти ничего не видели, но ноги, обвитые тяжелыми венами, стояли на земле крепко. Каждый день после гудка он выталкивал свою тележку на улицы и до самого утра собирал бутылки по закоулкам. Никто его не трогал, то ли потому что он никому не был нужен, то ли из-за странной веры, что как только умрет Харон, придет конец и всей резервации.

Стало холодно, я сунул быстро стынущие руки в карманы и зашагал вверх по улице. Дорога была пустынна и практически не освещена. Фонари оставались только на набережной, а дальше все зависело от владельца конкретного участка. Мой путь пересекло лишь несколько мелких теней: кошки ли, крысы – не поймешь. Первые были слишком худыми, вторые – наоборот, вырастали до невероятных размеров.

Вдалеке я уловил дребезжание покатившейся банки. Следом за этим до меня долетели чьи-то досада и раздражение. Я двинулся вперед и сразу же почувствовал, что кто-то с сосредоточением двинулся за мной. Преследование было давно забытым ощущением и словно обдавало морозом затылок. Беспокоиться рано, никакой враждебности вокруг, только настойчивое присутствие, да собственная неприязнь от того, что кто-то наступает на твою тень.

Я не вынул руки из карманов, наоборот, засвистел себе под нос мотивчик только что услышанной в клубе мелодии, завернул за угол, пнул, попавшуюся под ноги жестянку… А затем, бесшумно подтянувшись на остатках пожарной лестницы, уцепился за балконный выступ второго этажа и замер в глухой тени. Натренированные пальцы надежно уцепились за выемки кирпичной кладки – именно поэтому я предпочитал старые материалы новой синтетике.

Переулок подо мной оставался пустынным: ни звука шагов, ни мелькающих силуэтов. Но я знал, что преследователь где-то здесь – от меня не так-то легко было спрятаться. Я оставался начеку, и только это позволило мне вовремя убрать руку, когда железной бабочкой сверкнуло лезвие широкого ножа и воткнулось в выемку кирпичной кладки, где еще секунду назад были мои пальцы. Потеряв равновесие, я сорвался с выступа, уцепился свободной рукой за желоб железной трубы. Послышался натужный скрип, будто извергаемый самим зданием – крепления были явно не рассчитаны на мой вес. Я отпустил трубу и мягко приземлился на асфальт, как раз вовремя, чтобы успеть перекатиться, уворачиваясь от еще одного ножа.

Кто бы это ни был, он избегал открытого боя: либо считал, что я сильнее, либо боялся показаться мне не глаза. Но почему же я не почувствовал агрессии? Или действовал нанятый профессионал, для которого убийство человека – всего лишь часть каждодневной рутины? Думать было некогда: оставаться на открытом месте опасно. Я сделал вид, что испуганно и затравлено озираюсь по сторонам, а затем со всей прыти бросился к натянутому за зданием забору из рабицы. Вскарабкался по гнущейся и дребезжащей сетке и спрыгнул на другой стороне. Пространство впереди хорошо просматривалось, через сетку нож не метнешь – временная безопасность. Я пробежал вперед, завернул за еще один дом и прижался спиной к стене, прислушиваясь к своим ощущениям. Машинально отстегнул цепь, так чтобы она не звякнула.

Близко – никого.

Сверху!

С обваливающегося козырька подъезда на меня попытался спрыгнуть человек, но я среагировал всего на долю секунды раньше – отскочил на несколько шагов, одновременно делая из цепи петлю, которую и накинул на шею приземлившемуся передо мной незнакомцу. К несчастью он успел подставить запястье под удавку, и мне не удалось ее тут же затянуть. Момент был упущен. Несмотря на все мои усилия, человек в черном всунул в петлю вторую руку и с удивительной сноровкой выбрался из капкана – такого мне еще видеть не приходилось. Нападавший замер напротив, глаза влажно поблескивали в прорезях черной маски, какие носят либо грабители в голливудских фильмах, либо крутые парни из спецподразделений, но вряд ли и те и другие стали бы охотиться за мной.

Я пустил цепь к его лодыжкам, но он подпрыгнул, словно резиновый, и приземлился точно на распластавшиеся под ним звенья, плотно прижав их ступнями, так что было не выдернуть. Мне почудилось, что под маской мой противник улыбнулся. Он сделал вперед шаг по цепи, словно канатоходец, желая покрасоваться.

Зря.

Я начал стремительный разворот, частично накручивая цепь на себя, и пяткой левой ноги попытался достать этого самоуверенного выродка. Тот отшатнулся, уворачиваясь от удара, но мне этого и было надо – гуттаперчевый убрал свои лапы с моей цепи и оружие снова было свободно. Используя оставшуюся инерцию, я сделал замах цепью на манер кнута, но не рассчитал траекторию: тяжелый набалдашник скользнул по предплечью противника. Раздался едва слышный, но от этого еще более страшный хруст. Человек в черном взвыл и схватился за повисшую плетью руку.

Осталось только закончить.

Я раскрутил цепь, но она вдруг дернулась, едва не вывихнув мне запястье – позади меня стоял второй тип, одетый в черное. Одной рукой он держал пойманную цепь за набалдашник, во второй тускло блестел широкий нож – близнец тех, что пять минут назад едва не подрезали меня с балкона.

Двое! Просто амбец какой-то!

Я натянул цепь и тут же ее выпустил, заставив противника на некоторое время растеряться, в следующую секунду выбил ногой нож. Все же ребята – профессионалы, а сливают мне только потому, что, видимо, никогда не встречали противника с таким оружием – техника для них совершенно незнакомая. Вот и сейчас новоприбывший быстро пришел в себя и замахнулся на меня моей же цепью. Это уже ни в какие рамки не лезет.

Я легко поймал свободный конец цепи, сделал несколько шагов навстречу противнику и, набросив петлю из звеньев на запястье его руки, все еще сжимавшей набалдашник, резко дернул. На этот раз хруста не было – но я знал, что это очень больно. Рука судорожно разжалась, и я безжалостно сдернул с нее свое оружие, наверняка, обдирая ему кожу едва ли не до мяса.

Повеселились и хватит. Кто поручится, что их не трое? Да и второй вот-вот вступит в бой.

Я поймал набалдашник, машинально свернул свою подружку, чтоб не мешалась, и припустил вдоль проулка. Что-то мне подсказывало, что преследовать не будут. В конце тоннеля из аварийных зданий снова сиганул через рабицу, выскочил обратно на набережную и затаился в тени дома. Как и предполагалось, никто за мной не последовал.

Но это нападение не случайность, охотились именно за мной, и что-то мне подсказывало, что не просто с целью припугнуть.

На набережной послышались голоса – похоже, что кто-то из материковых туристов. Только что-то больно далеко они забрались от улицы баров. Покатилась железная банка, заполняя своим бряцаньем все пространство.

– Додо, ты уверена, что нам сюда? Здесь пустынно, – заныл голос.

– Не хнычь, этот грешный бар должен быть где-то здесь.

– Может, вернемся?

– Ага, чтоб тот вурдалак, которому ты двинула по яйцам, встретил тебя с распростертыми объятьями? Он наверняка еще и другую изморозь подтянет, так что шевели каблуками, пока задницу не отморозили, – хозяйка богатой лексики бодро шагала вдоль набережной в туфлях на высокой платформе, следом за ней словно плащ струился какой-то сверкающий шарф, голову закрывала гигантская вязаная кепка, из-за козырька которой рассмотреть лицо было невозможно. Ее подруга, вся съежившись и дрожа, как щенок, семенила сзади.

– Здесь же никого нет, тебе не страшно?

– Не дрейфь, прорвемся.

Никуда они не прорвутся. Они уже на границе "прииска", идти дальше – только искать приключения на свои головы, ну или на то, что они так боятся отморозить. И зачем только две эти дурехи остались после комендантского часа? Я говорил Фрэю, что резервация пока еще не в том положении, чтобы развлекать туристов всю ночь напролет – при этом недостаточно расставить по углам своих головорезов. Нам хватит нескольких случаев, нет, наверно, даже одного, чтобы вся его "рекламная" компания полетела к чертям собачьим. Одно дело антураж опасности, и совсем другое – труп твоего ровесника, вывозимый в черном мешке после гулянки.

Я постарался выйти из тени здания так, чтобы не напугать подружек:

– Девушки, не ходите туда, там нет никакого бара и дальше идти действительно опасно.

Мой вид не внушал доверия, и я прекрасно это знал. Но скорее всего принцип " не доверяй никому, даже себе" – это рефлекс, вырабатываемый только в резервации.

– И что, здесь поблизости нет ни одной кафешки? – бойкая девица в кепке стала переходить улицу по направлению ко мне.

Откуда они только свалились? Кафешка? Зачем? Есть небольшая забегаловка в корейском квартале, но она только для своих, да и квартал находится совсем в другой стороне.

– Нет.

– Додо, я замерзлааа, – у второй девицы действительно зуб на зуб уже не попадал – мини-юбка и тонкая куртка не для ночи на реке. – Я до утра не доживу.

– И что нам теперь, возвращаться? – из-под кепки на меня смотрели два огромных голубых глаза.

– Придется, – вариантов у них действительно не было. Но после нападения на меня, я уже не был уверен, что они смогут добраться обратно в целости и сохранности. – Могу проводить.

Предложение звучит еще подозрительней, чем выглядит моя внешность. Но, похоже, им было наплевать.

– А что, желтоглазенький, может, приютишь беззащитных девушек до открытия ворот?

Я опешил.

– Ты что, – зашипела замерзшая девица, – он же из этих уголовников. Неизвестно, чем еще дело обернется.

– Да ладно, – отмахнулась Додо, – смотри, какой щупленький. Справимся если что.

Действительно, если принимать во внимание платформу, я был ниже обладательницы кепки и на вид гораздо дохлее этой отчаянной девки.

– Ну что, наш хилый рыцарь, – она подхватила меня под локоть, будто отрезая дорогу к отступлению, – не оставишь дам в беде?

Что мне оставалось? Тем более ее повадки, и манера общаться так живо напоминали мне кое-кого в юности. Если представится возможность, надо будет обязательно познакомить барышню с Фрэем.

В моей квартире девчонки освоились быстро: покосились на немытые полы и вежливо попросили разрешения не снимать обувь. Они всерьез полагают, что у меня есть тапочки для гостей?

– Рыба, поставь чайник, – скомандовала Додо, – а я пока полы тут вымою.

И еще они всерьез полагают, что у меня есть чайник и ведро. Я уселся на кухонную табуретку и с философским спокойствием стал наблюдать за их забавной суетой. Хоть и безбашенные, они мне нравились, от них не разило отчаянием, агрессией и безысходностью.

– Может, тогда салат настругать по-быстрому, – не найдя чайник, замерзшая выдвинула еще более невероятный план.

Познакомившись с пустым холодильником, девка совсем приуныла:

– Если ты не готовишь, то что ты ешь?

– Я мастерски варю пельмени.

Ну, а если честно, есть дома мне никогда не приходится. Всегда можно пойти в корейский квартал или в свой "Плутоник": там накормят, развлекут беседой и последними слухами. У Фрэя вообще страсть к дорогим ресторанам, посещать он их не может, но не без удовольствия заказывает доставку на дом.

– Не те мужики сейчас, не те, – глубокомысленно изрекла Додо.

– Какие же те? – поинтересовался я.

– А чтоб оставить его с двумя грудными младенцами на сутки и вернувшись найти всех троих не только живыми, но с приготовленным ужином и в чистой квартире.

Я хохотал долго, до слез.

– А ты роли не путаешь? Где ты таких вообще видела?

– Мой отчим такой, – пожала она плечами. – И причем здесь роли? Нужно уметь все. У тебя, кстати, кран в ванной протекает, если дашь ключ, я тебе его подтяну.

Я перестал улыбаться, ключа у меня тоже не было.

– Ты смеешься, – кажется, не в привычках Додо было молчать, – а вот у нас в колхозе…

– Где?

– Ну в деревне моей бабки, по старой привычке все колхозом зовем. Бывало, выйдешь утром с косой в поле: трава зеленая, роса холодная, а вокруг ни души – потому что некому косить-то. Вот я и кошу. Однажды мужики мимо шли, говорят, Наташка, что ты не бабьей работой занимаешься, давай мы тебе за бутылку покосим. Я сдуру согласилась, так они мне минут через десять погнутую косу обратно притащили, пришлось еще выправлять.

Рассказывала интересно, но морали я не уловил:

– Это ты к чему?

– Привыкнешь, – сказала вторая девица. – Это "радио" не заткнешь.

Они все же нашли у меня завалявшуюся пачку вермишели и сварганили то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак. Додо сидела на табуретке, скрестив крепкие ноги, задумчиво дымила сигаретой и продолжала травить свои байки. Про то, как они с девчонками всем двором скрутили грабителя, выхватившего сумку у тети Мани, как она разорвала юбку вдоль по шву, пока бежала за этим грабителем на каблуках. Про чудо-кепку, которая не только головной убор, но еще и зонтик, и капюшон вместе взятые. Рыба, как ее величала Додо, а на самом деле ее старшая сестра Анька, мирно спала, уронив голову на стол прямо рядом с тарелкой. А я слушал россказни, да посмеивался – мне нравилось. И не столько рассказы про жизнь на материке, сколько настроение, отношение к жизни в целом и к ее неурядицам в частности, какими бы мелкими они не казались с моей стороны.

В шесть часов я проводил сестричек до пропускного пункта на дамбе. Обе веселились и заявляли, что резервация – это совсем не страшно.

А через несколько часов после этого снова начал свою работу резервационный крематорий – ночь никогда не оставляла его без работы, разве что в этот раз на два трупа могло быть больше.