Текст книги "Ветер забытых дорог"

Автор книги: Юлия Тулянская

Соавторы: Наталья Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Князь Войсвет не принял всерьез призвания бунтовщиками младшего княжича, который до сих пор был больше всего замечен в бабьем поклонении Ярвенне, скачках за зайцами по полям и слабости к пенной бражке. Узнав, что Гойдемир заперся и никого не пускает к себе, Войсвет махнул рукой: ясно, забился в угол и выйдет, только когда кончится дело.

Побег Гойдемира стал громом среди ясного неба. Князь узнал – и сказал внезапно осипшим голосом: «Ударил в спину… изменник!» Ему вдруг увиделось во всем прежнем не озорство, а тайный расчет. Вот почему младший по кабакам шатался! Почему его никогда не было на глазах… Стало быть, у него на уме была своя затея. Пока князь укреплял престол, Гойдемир тайком мутил воду, чтобы его призвали на княжение! Отвел отцу глаза – да и всадил нож…

– Не верится мне, отец, – возразил Веледар. – Дурак он: с отчаяния, из оскорбленного честолюбия кинулся за лакомым куском. Ручаюсь, ничего Гойдемир заранее не подготовил. Так, что-то в голову ему ударило – он и сбежал.

Князь нахмурился так, что весь лоб покрылся сеткой морщин.

– Ты воевода: разбей крамольника Гойдемира и приведи ко мне.

А на женской половине не находила себе места княгиня. Сделав Гойдемира своим избранником, чернь подводила его под княжескую опалу. Ладислава боялась, что сыну придется держать ответ за дерзость против отца, в которой он неповинен. Она подолгу стояла перед образом Ярвенны, беззвучно прося: «Защити, хозяйка!»

Битва между двумя братьями состоялась под Даргородом спустя трое суток. Брат-воевода недооценил брата-мятежника. Он не знал, сколько у Гойдемира людей, а тот был осведомлен о силе княжеского войска. Гойдемир прикинулся, что народу у него меньше, чем есть, и Веледар не усомнился в этом – нанес удар и погнался за отступающей в беспорядке толпой, но угодил в засаду, словно очутился между жерновов. Гойдемир разбил брата: Веледар сам чуть не попал в плен.

Старший вернулся в Даргород, униженный неудачей и понимая яснее прежнего: им с Гойдемиром не уйти от братоубийства.

А у матери обоих братьев с первых дней словно пропасть разверзлась под ногами. Когда Веледар уехал с войском, Ладислава день и ночь металась по своему покою, изредка без сил садясь за стол и кладя голову на руки. Слез у нее уже почти не было. Княгиня в ужасе ждала, что Веледар привезет пленного Гойдемира, и ей останется только умолять мужа сохранить ему жизнь. Она ждала суда над ним, как собственной казни.

Когда Ладислава услышала, что Гойдемир не только не дал привести себя пленного, но и сам чуть не пленил брата, она в глубине души вздохнула с облегчением. Все-таки живы пока оба!

Гойдемир жив, и просто так его не возьмешь… Он со своим бунтарским войском стоит под Даргородом. От Гойдемира явился посланник: худощавый пепельно-седой старик, который с насмешкой отжившего свое человека глядел на схвативших его дружинников. Княжич писал отцу: «Я встал не против тебя и брата, а между смутой и вами». Он просил у князя милости для зачинщиков и позволения людям свободно почитать хозяйку Ярвенну, которая есть светлая небожительница и вестница самого Вседержителя. Вдобавок Гойдемир требовал всего лишь отмены некоторых поборов.

«Сделай, отец, как я прошу, пока я еще стою между даргородцами и тобой, – писал Гойдемир. – Кто знает: может, другого раза не будет…»

Но в ответ он получил суровый отказ. Гойдемир понял, что князь надеется укрепить свою власть победой над бунтовщиками и готов пожертвовать младшим сыном.

К Войсвету пришла жена Ладислава и, глядя на него сухими глазами, умоляла о пощаде для Гойдемира. Князь с тяжелым вздохом покачал головой: нет. Ладислава ушла, опустив плечи, и бродила по своим покоям, как призрак. «Тяжело… – думал Войсвет, охватив ладонью седеющую бороду. – Но избавиться от него надо сейчас, пока он бунтовщик, пока есть повод…»

Пользуясь тем, что Гойдемир не начинает сражения, князь Войсвет послал гонцов за подмогой в Гронск. Вскоре Гойдемир отступил от Даргорода: до него долетел слух о подходе гронцев. Теперь у него вскипело сердце на отца, который ввязал соседей в войну против собственного народа.

Гойдемиру сыграло на руку умение даргородского простонародья драться на своей земле. Он еще не подоспел к границам, а приграничные с Гронском деревни уже сами ушли в леса. Гронцы разозлили их, начав грабежи, и поэтому где ни проходил Гойдемир – его войско увеличивалось: небольшой отряд из попутного села, горсточка – с ближайшего хутора…

Наконец князь Войсвет получил весть, что гронская конница разбита и повернула назад, не дойдя до Даргорода. Сам Войсвет боялся покинуть укрепленный город, зная, что и его дружине теперь тоже придется столкнуться с умелой народной войной.

…Княгиня тихо сидела на краю скамьи. Гойдемир чуть хмурил брови во сне, и его лицо казалось усталым и замкнутым, рот был плотно закрыт. Оцарапанная полусжатая рука лежала на одеяле.

Гойдемир вернулся домой, но вернулся не пленником. Он все-таки добился мира с отцом. Князь Войсвет принял условия сына и призвал в свидетельницы договора Ярвенну и Вседержителя. Гойдемир утихомирил мятежников и распустил их по домам.

С княжеского двора он теперь не выходил. Не отец держал Гойдемира взаперти. Княжич сам бывал только у матери, изредка виделся и с братом. Он сказал, что болен. В дни смуты, рыща по лесам и болотам, Гойдемир и вправду застудил грудь. Неопытный воевода, он извел себя усердием, с которым следил за порядком в войске и лично вел людей, назначая себя самого в каждое опасное и трудное дело. Это не надломило его крепкого здоровья всерьез. В другой раз Гойдемир не обратил бы внимания на недомогание и легко перенес бы его на ногах. Но теперь он сказался больным, пил травяные отвары и жаловался матери на слабость.

С трудом пережив радость от его возвращения, не упрекнув его ни словом, Ладислава ни о чем не расспрашивала Гойдемира. Княгиня чувствовала, что болен он не столько телом, сколько душой. Хорошо ему было только в ее покоях, уют которых знаком ему с детства и дает утешение. За полдень Гойдемир пришел посидеть с матерью, а потом признался, что хочет спать.

– Ложись, я тебе на лавке постелю, – сказала она и открыла сундук с постелью. – А сама посижу, почитаю. Никто сюда не войдет, не помешает тебе.

Когда Гойдемир уснул, мать поправила на нем одеяло и с тяжелой книгой на коленях тихо присела рядом. «Жив, со мной, – повторяла она про себя. – Время излечит и сердце. Лишь бы больше не грянула гроза».

Но гроза все же не миновала. Спустя небольшой срок в покой к Гойдемиру для разговора заглянул брат. Тот в нижней рубашке сидел за столом. Горница Гойдемира теперь не казалась такой запустелой, как прежде, когда он подолгу не живал дома. Одежда была брошена, где попало, на столе стояла чашка сбитня, от которой пахло медом и мятой. Перед изображением Ярвенны лежал пучок совсем увядших, сухих цветов. Медвежья шкура на полу была сдвинута так, что видно: Гойдемир споткнулся об нее и не поправил.

Веледар уронил:

– Здравствуй, брат.

Он пришел с плохой вестью. У князя Войсвета побывали послы из Гронска – Гойдемир не слыхал об этом, сидя взаперти.

– Они требуют твоей казни, Гойдемир, – произнес Веледар. – Пал сын гронского воеводы. Гронцы считают вероломством со стороны Даргорода, что мы звали их на подмогу против тебя, ты их разбил, а нынче мирно живешь в княжеском тереме. Им, говорят, похмелье в чужом пиру.

Веледар бросил на брата выжидающий взгляд. Гойдемир спокойно встретился с ним безрадостными глазами.

– И как теперь со мной быть?..

Веледар опустил голову.

– Мы с отцом поклялись Ярвенной не делать тебе вреда. Отец ответил, что теперь ты под покровительством даргородской хозяйки. Но гронцы требуют твоей выдачи. Они не клялись, им ничто не мешает отправить тебя на плаху.

Гойдемир молчал.

– Придется тебя выдать, – продолжал старший брат. – Но слушай. – Веледар понизил голос и заговорил торопливее: – Веришь ты мне или нет? Когда тебя повезут, смотри в оба: до Гронска ты не доедешь. Тебе помогут бежать, передадут от меня золото и оружие – и лети на все четыре стороны. Положа руку на сердце, Гойдемир: в Даргороде тебе все равно не жизнь. Может быть, на чужбине приживешься. За мать не бойся: это от нее не секрет. Предупредим ее потихоньку, что на казнь тебя везут только для вида.

Дайк понимал, что судьба «доброго княжича» – уже почти предание. Вон и купцы якобы знают о тайном разговоре с глазу на глаз двух братьев! Как разошелся слух? Может, люди Веледара, которые подстроили младшему княжичу побег, потом рассказали кое-кому правду. Или вовсе не было этого разговора: Гойдемир изловчился и бежал, а молва сама помирила двух братьев, словно протестуя против братоубийства?

Историю даргородского княжича Дайк рассказал Гвендис на другой день. В тишине библиотеки, теплой и обжитой, в старом кресле темного дерева он весь вечер повторял для нее то, что ему рассказали обозники.

Подняв на Гвендис тяжелый взгляд, Дайк прибавил:

– Надеюсь только, что Гойдемир – не я. Я не боюсь… Просто не знаю, как надо быть княжичем Гойдемиром. Он, видно, сильно любил свой народ, а для меня Даргород – чужая земля. У Гойдемира была своя правда, он за нее стоял, как умел, а у меня своей нет…

Ярвенна была только одной из вестниц, просветительницей Даргорода. Дайк понимал, что почитание ее народом превыше самого Вседержителя – и вправду язычество. Зачем же княжич Гойдемир заступался за исконное для даргородского простонародья поклонение «пресветлой и дивной Ярвенне», раз она похожа скорее на хозяйку-мать, которой молился Белгест, чем на Создателя мира, всемогущее и всеведущее божество?

В доме Гвендис Дайк по-прежнему жил в библиотеке. Поздно вечером он зажег свечу и сел к столу, подперев голову руками. Может, своей верой княжич Гойдемир просто хотел угодить народу? Но ведь сьер Денел рассказал, как даже в чужом краю, на постоялом дворе за запертой дверью он зажигал осенний огонь Ярвенны!

Даргородские обозники подарили Дайку образок. «Возьми, если ты впрямь наш княжич – Ярвенна тебя исцелит». Дайк выложил его перед собой на стол, вгляделся. Молодая женщина с серыми глазами, светловолосая, и косы уложены венцом вокруг головы, как носит Гвендис. Ее облекает сияние.

У Дайка сдавило сердце. Обожествление Ярвенны было человечно, даже если на самом деле она не была божеством. Это было почитание матери, почитание любви. Она хранит семьи, жалеет путников, дружит с девушками-невестами, которые украшают весной «Ярвеннино дерево», она может понять зрелых женщин, стариков и детей.

Всемогущий Вседержитель в силах сделать все, что захочет, – и он допускает страдания людей. Дайк помнил: послушники в благотворительной больнице произносили это с многозначительным видом и прибавляли – «ради нашего блага». Вседержитель сотворил Подземную Тюрьму. Он может спасти всех – но не спасает никого, кроме угодных ему. У него свое, непонятное людям понимание добра и зла, которому можно только подчиняться, но против которого в каждом живом человеке кричит душа: неправда!

Ярвенна не всемогуща. Глаза у нее на образке печальные. Она не госпожа, не небесная королева. Ярвенна не отвечает за зло в этом мире, и у нее нет ни одного средства ни заставить людей слушаться, ни наказать. И ее не в чем упрекнуть. Никто не скажет: это Ярвенна тебе послала болезнь. Ее любят лишь за то, что она мать, целительница, сестра, жена.

Дайк вздохнул и взял образок в ладони. Посмотрев на Даргородскую хозяйку еще немного, он надел на шею Ярвеннин образок.

Случалось, Гвендис по утрам, взяв с собой холстину и лекарства, уходила к окрестным больным. Сьер Денел заехал раньше полудня и не застал ее дома. Дайк отворил ему калитку. Плотник нынче отпросился по семейным делам. Дайк продолжал без него перестилать пол в сенях. Там были сложены доски, а в волосах Дайка запуталась пара щепок.

– Доброе утро, сьер рыцарь Денел!

– Здравствуй, Дайк. Поднимешься со мной в библиотеку?

Они оба прошли наверх.

Гвендис не сказала рыцарю, что княжич Гойдемир возглавил народную смуту. Она уверяла, что ничего не знает о причинах, заставивших княжича покинуть родину. Гвендис сказала только, что написала письмо матери Гойдемира и отправила с купеческим обозом в надежде, что мать отыщет способ узнать и вернуть своего сына.

Огонь в библиотеке не горел, на столе у камина рядом с начищенным подсвечником лежал тяжелый том в тисненом кожаном переплете. Сьер Денел замечал: рассохшийся старый дом с каждым днем становится все более уютным с тех пор, как хозяйка перестала нуждаться в деньгах. Гвендис, однако, не приобрела ни одной дорогой вещи.

Дожидаясь, пока она придет, сьер Денел исподволь внимательно разглядывал Дайка. Тот теперь не стоял перед рыцарем, а сидел, сложив на коленях тяжелые, по-прежнему исцарапанные ладони. Дайк не заметил, что деревянная дощечка на шнурке с изображением Ярвенны выскользнула у него из-за воротника. Сьер Денел изумленно пригляделся:

– Что это у тебя, Дайк?

– Это премудрая Ярвенна, – ответил тот, смутившись и убирая образок под рубашку.

Брови сьера Денела быстро сошлись.

– Не рано ли ты поклоняешься даргородской деве? Уж не вернулась ли к тебе память, раз ты присвоил суеверие Гойдемира?

Голову Дайка охватил жар.

– Ярвенна – не одному Гойдемиру путеводительница, – сумрачно уронил он. – Я думал о ней, и я понял, почему Гойдемир ее чтил. Эта вера несет в себе добро. Народ Даргорода вложил в нее все лучшее, что есть в нем самом. Ярвенна – целительница, заступница, мать…

Сьер Денел прервал его:

– Да это дикарство, убожество! Пренебрегать Вседержителем, всесильным, непостижимым, всемогущим Творцом всего и поклоняться его служанке. Делать себе богиню из женщины! В этом есть что-то… нечестивое, неприличное. Благородному человеку подобают отношения с божеством, как с королем, с господином, воле которого он послушен и за которого готов умереть. Цепляться за материну юбку – удел простонародья. И мать, и сестра, и чуть ли не возлюбленная – вот кто твой бог! Хотел бы я знать, что на самом деле чувствует молящийся, когда любуется вот такой вот красавицей…

Разгневанный сьер Денел протянул руку и снова вытащил у него из-за воротника на свет образок Ярвенны.

– Погляди на нее! И признайся честно, Дайк, почему ты предпочитаешь своему Отцу и Господину эту воображаемую любовницу?

Дайк схватил его за запястье, кровь прилила к лицу, точно на него плеснули кипятком.

– Ну, за такие слова… надобно нам с тобой биться, – сдавленно произнес он.

Сьер Денел тоже вспылил:

– А стоишь ли ты, чтобы я вышел с тобой на поединок? Мы не знаем, княжич ли ты по рождению, а по рассуждению – так и вовсе суеверный простолюдин.

– А это не поединок, – мрачнея еще сильнее, проговорил Дайк. – Это просто драка.

– Ну, ладно, – сквозь зубы ответил сьер Денел. – Не я это начал. Идем в сад, получишь свою трепку.

Дайк покачал головой:

– У нас раньше поединка не хвалятся.

«У нас!» – отдалось у него в душе. Где «у нас»? В Даргороде?..

С забившимся сердцем Дайк вышел вслед за рыцарем в сад. Сьер Денел в посеребренном чешуйчатом панцире и плаще, сколотом на плече, видел, что Дайк – в одной рубашке, но не стал его останавливать. Он собирался только проучить Дайка, а не драться с ним всерьез.

– Дело за малым, у тебя нет меча, – хмыкнул сьер Денел. – Ты можешь найти две крепкие палки?

Дайк, не чувствуя легкого мороза, стоял перед ним, и даже ворот рубашки у него все еще был распахнут. Он кивнул: «Сейчас» – и пошел за дом: там в начале осени они с садовником сложили лишние подпорки для яблонь. Дайк вернулся с двумя ровными сухими палками, которые топором сровнял по удобной длине. Сьер Денел одобрительно кивнул: то, что надо.

Дайк принял неуклюжую стойку со своей палкой, стараясь вызвать перед глазами образ небожителя Дасавы и подражать ему. Рыцарь глядел на его старания с небрежной улыбкой. «А, ну и ладно, – подумал Дайк. – Одной силой возьму: ее мне не занимать». Он крепче сжал дубинку и, когда сьер Денел подал знак начинать, послушно размахнулся.

Вначале Дайк сгоряча не замечал пропущенных ударов. Уклоняясь от своего неумелого противника, сьер Денел расчетливо бил его палкой, нарочно не пользуясь случаем оглушить или выбить из рук дубинку и разом все прекратить. Дайк должен был сперва получить урок. Сьер Денел ударил его под колени и заставил упасть на четвереньки. Дайк ошеломленно потряс головой. Он тяжело дышал.

Дайк поднялся, но рыцарю, похоже, надоела эта игра. Он перехватил дубинку обеими руками. Дайк, похолодев, понял, что получит удар в висок… отчаянно вскинул руку, подставив предплечье под предплечье самого сьера Денела, и направил удар мимо…

Варда повело от силы собственного замаха. Дайк сам опустил дубинку ему на затылок. Теперь сьер Денел осел на колени и тут же снова вскочил, развернувшись к неприятелю.

Его палка скользнул низко, так, что конец был направлен Дайку в живот. Тот, пропустив ее мимо себя, отклонил удар снизу вверх и, когда промахнувшийся сьер Денел сблизился с ним вплотную, подбил ногой его ногу. Рыцарь рухнул навзничь.

Дайк словно прозрел: он начал понимать, чего ему ждать от противника и что делать самому. Зато теперь сьер Денел не мог взять в толк, что произошло. Его неловкий соперник вдруг начал мастерски обороняться, а потом перешел в наступление так искусно и яростно, точно за него дрался кто-то другой.

Сьер Денел просто потерялся и даже не заметил того удара, который снова сбил его с ног. На этот раз рыцарь пришел в себя только через какое-то время и, слегка приподнявшись с припорошенной снегом земли, ощутил, что за эти мгновения замерз и ослабел. Стоящий над ним Дайк держал в каждой руке по дубинке: и свою, и его…

Сьер Денел ушел, не дождавшись возвращения Гвендис. Нынешняя стычка неприятно напомнила ему первую встречу с Гойдемиром в гавани. Теперь сьеру Денелу стало казаться, что Дайк, пожалуй, и впрямь даргородский княжич.

Это значит, Гойдемир вернется на родину и расскажет отцу и брату про Сатру. А что взбредет в голову этим варварам-северянам, заранее не угадать никому. Вдруг они сами отыщут страну небожителей? Привезут оттуда реликвии – разбазарят или свалят в кучу в княжеском хранилище и забудут. А еще хуже, если отдадут сокровища в свои храмы, объявят миру о подвиге даргородских витязей, о том, что они посвящают своей Эрвенн богатства, взятые падшими небожителями с небес… С Дайка-то это станется, недаром он уже носит дощечку с изображением Эрвенн на груди.

Но сьер Денел был связан клятвой, которую дал Гвендис перед тем, как она показала ему драгоценный камень. Молодой рыцарь обещал сохранить ее историю в тайне при условии, что Дайк не приобрел самоцвет незаконным путем. Клятва молодого орминита продолжала действовать, как ни запутывалась нынешняя судьба Дайка. Парень откровенно рассказал о том, как камень попал к нему в руки, сьер Денел не поймал его на лжи и не мог ни в чем обвинить.

При дворе сьер Денел слышал разговоры насчет возможного введения закона о наказании за духовные преступления: «Представления, желания и цели человека во многом порочны и неразумны, поэтому следует в начале приучить людей к добру, отвратив их от зла, а затем уже принимать во внимания их свободы». Денел сам был одним из немногочисленных пока сторонников нового закона.

Он думал: «Если бы за духовные преступления человек у нас мог предстать перед судом, Дайк в конце концов докатился бы и до каторги. Чего стоят уже его слова, что он не прощает Вседержителю своих бед! Так он возьмет на себя дерзость спорить и о справедливости миропорядка. Насколько правильнее было бы, если бы за эти преступные мысли человека можно было просто лишить свободы и заставить понести какие-то труды и тяготы, чтобы он одумался и вновь прибег к Творцу».

Но пока этот закон не был принят, Денел не мог нарушить клятву и рассказать своему лорду в ордене ничего, что узнал от Гвендис и Дайка.

В это время Дайк, умываясь во дворе у бочки с водой, все не мог успокоиться. Его руки умели то, чего не умел он сам! Он только что сражался за дивную и премудрую Ярвенну! Дайк сунул голову в бочку, которая стояла под водостоком, и выпрямился только тогда, когда стал задыхаться. С волос за ворот потекли ему холодные ручейки. Дайк кинулся к брошенной наземь палке, подобрал и стал рассекать ею воздух. В его теле продолжало жить умение, которое принадлежало не ему теперешнему: что-то от того, кем он был раньше, еще несколько лет назад… Или от давно сгинувшего с лица земли Дасавы Санейяти?

Скрипнула калитка. Вошла Гвендис, закутанная в теплый синий плащ, из-под которого виднелись полы серого платья. Увидев Дайка, Гвендис тихо ахнула: на дорожке, в одной рубашке, он сражался палкой с невидимым противником, задевая ветви вишен.

– Что случилось, Дайк?! Что с тобой? – она кинулась к нему, не зная, что и думать.

Дайк услышал оклик, обернулся навстречу ей и опустил палку.

– Рыцарь Денел мне кое-что показал… И я вспомнил, как надо. – Он медленно отер рукой лоб.

– Ты вспомнил? Что ты вспомнил?! – торопила Гвендис.

– Я раньше умел биться на мечах, – сказал Дайк. – Не знаю, чья это память…

– Я же говорила! – вырвалось у Гвендис. – Видишь, ты можешь вспомнить то, что умел раньше. – Она взяла его за руку. – Пойдем скорее в дом, тебе надо переодеться. Какой ветер, ты простудишься! И откуда у тебя эти ссадины на лице?

В доме Гвендис налила ему горячего травяного чая, заставила греться у камина и сама села напротив с чашкой. Дайк рассказывал ей про поединок. Он немного чувствовал себя провинившимся, но невольно улыбался при мысли, что теперь Гвендис знает, как он смог постоять за Ярвенну – значит смог бы и за нее.

В эту ночь Дайку опять снился Дасава Санейяти.

Небожитель Дасава лежал без сна на деревянной лавке в доме Белгеста. Снаружи доносился скрип елей и крики сов – так близко лес подходил к поселению. Иногда возле дома начинала лаять собака.

Дасава встрепенулся и сел на лавке. Ему захотелось выбежать во двор, за частокол, и кинуться прочь из поселения людей. «Что я здесь делаю? В этом тесном, низком, деревянном жилище? Я давал им кормить себя, одевать, стал носить дикарские амулеты… Я осквернен… Нет, надо уходить. Нужно забыть их. Сердце Дасавасатры должно лечь в здешнюю землю».

Рано утром Дасава попрощался с семьей Белгеста. Белгест с луком за плечами пошел с ним проводником. Он легко провел небожителя через болото. А еще через несколько дней Дасава стал узнавать окрестности, в начале похода нанесенные им на карту. Он боялся, что Белгест выведет его слишком близко к стоянке, где условились ждать друг друга разведчики-небожители. Белгест горел любопытством посмотреть на племя Дасавы. Тот с трудом его отговорил:

– Белгест, к нам нельзя чужому.

– Даже с тобой? – простодушно недоумевал тот.

– Да, и со мной. У нас такой обычай.

Против обычая парень не возразил.

Они простились у прозрачного ручья в сосновом подлеске. Дасава вспомнил заветы Сатры о том, что люди – скверна и что он должен без зазрения совести убивать любого человека как представителя падшей расы от присутствия которой нужно очистить Обитаемый мир.

– Счастливого пути, Деслав!

– Погоди, Белгест, – неровно дыша, ответил Дасава. – Погоди… Вот это тебе.

Он снял с головы шлем с восемью сходящимися к вершине золотыми полосами.

– Белгест, поклянись самым дорогим, что, если в твои края придет война, ты будешь в моем шлеме. Это… да, такой оберег. – Дасава запнулся. – Он спасет тебе жизнь, обещаю. Поклянись, что ты пойдешь в бой в моем шлеме!

Белгест встревоженно и удивленно рассматривал чужую железную шапку.

– Какая война, Деслав? У нас мирные соседи.

– Ты поклянешься мне или нет?! – вдруг крикнул на него небожитель с таким нетерпением и болью, что Белгест замолк и ответил:

– Клянусь матерью-землей, что в бой пойду в твоем шлеме.

Смущенный Дасава сам надел шлем на его русые волосы:

– Вот так. Ну, прощай.

– Приходи снова, Деслав. Если долго не промешкаешь, может, тебя кто-нибудь и будет еще ждать. – Он лукаво улыбнулся.

Дасава подумал: «Вельта?..» Они наконец распрощались, и высокий охотник в железном шлеме и меховой куртке растаял среди деревьев.

Через два месяца, когда наступила осень, Дасава Санейяти с уцелевшими из сотни разведчиков воинами нашел подходящую для строительства Дасавасатры равнину и опустил «сердце Сатры» в землю на опушке леса. Этот лес будет вырублен и выжжен, племена охотников вроде Белгеста – убиты или согнаны строить Стену, а потом все равно убиты. Драгоценный камень с небес освятит землю новой Сатры.

Но Дасава думал, что сумеет спасти Белгеста. А быть может, и Вельту. Он даст им уйти в чащобы, дальше на север, куда еще не скоро придут воины Сатры, и они успеют там прожить до конца свою короткую человеческую жизнь.

Подаренный Вельтой оберег Дасава выбросил по дороге – все равно он не мог сохранить его, не признавшись, что жил среди людей и был осквернен.

Поздней весной войско небожителей вышло в поход. Лес и кустарник покрывала светло-зеленая дымка – совсем недавно распустились листья. Сотенные начальники собрались в шатре Дасавы. Он стоял перед ними в начищенном до блеска, украшенном гравировкой и чеканкой зерцале – тирес, основатель нового царства. «Передайте этот приказ всем. Если в бою кто увидит человека в моем шлеме, не убивайте его, а доставьте ко мне живым».

Сотенные в знак согласия наклонили головы, хотя и были удивлены. Но как они могли в походе ослушаться будущего царя Дасавасатры? Один Дасава был в ответе за свой приказ.

Но когда Дасава их отпустил, полог шатра откинул старший священнослужитель в белом и золотом. В делах очищения Дасава подчинялся ему. «Что за приказ ты отдал, тирес, – щадить тварей скверны?» – взыскательно спросил он. Будущий царь тревожно посмотрел на жреца: «Ведь людей можно использовать на работах. Этого человека я хочу видеть на строительстве. Я приказал взять его живым…»

…Дайк рассказывал Гвендис свой новый сон, глядя в огонь очага – точно так же, как любой, сидящий у камина, непременно начинает смотреть в огонь.

– А на самом деле Дасава хотел его отпустить, правда, Дайк? – перебила, поежившись, Гвендис.

Тот кивнул:

– Да… Белгеста, у которого только что перебили весь род, приволокли бы в крови и в цепях. Дасава стоял бы перед человеком, как вождь захватчиков. Жизнь, свобода Белгеста оказались бы наградой за то, что он вытащил небожителя из трясины, а другие люди остались бы по-прежнему говорящим скотом, который гонят на бойню или на работы. Сама видишь, Гвендис… Дасава хотел, но не смог бы спасти Белгеста. Дасава только думал, что сможет. На самом деле Белгест не простил бы гибели рода Оленя, не смирился бы с постройкой Дасавасатры. А небожителю и во сне не привиделось бы заступиться вообще за всех людей, а не только за одного или за двоих. И вчерашние друзья не поняли бы друг друга. Если бы Дасава успел полюбить Вельту – кто знает, тогда бы, может…

Гвендис растерянно спросила:

– Неужели Дасава сам не подумал об этом?

Дайк признался:

– В моих снах – нет. Он смотрел на все не так, как ты и я. Он привык смотреть на людей, как небожитель. Само собой, Дасава ожидал, что Белгест будет оплакивать род Оленя. Но для Дасавы все равно главное было – «хочу я сам его гибели или хочу подарить ему жизнь?»

Дайк рассказывал дальше.

Замысел Дасавы не удался, но не потому, что Белгеста приволокли к нему на цепи. Дасава просчитался еще раньше. Жрец, узнавший о его приказе пощадить какого-то особенного человека, был возмущен.

«Мы противостоим скверне через подчинение своей жизни очищению, тирес, – строго напомнил он. – Гордость и своеволие лежат в корне всякого противления и бунта, и мы видим их последствия с самого начала, когда наш предок Ависма ослушался Вседержителя. Оставайся смиренным, тирес Дасава, или тебя смирят. Твое желание выходит за пределы дозволенного и подает дурной пример остальным».

В наказание за заботу о судьбе человека и чтобы оградить войско от дурного влияния военачальника, священнослужитель приказал Дасаве сложить свои обязанности и возвращаться в Бисмасатру.

* * *

На низком столике с изогнутыми ножками лежало несколько тяжелых старинных книг. Гвендис день за днем все усерднее изучала случаи забвения больными своего прошлого.

– Ученые-целители сделали много описаний того, как люди неожиданно теряли память, – рассказывала она.

Тяжелые ладони Дайка лежали на темного дерева ручках кресла, он ловил каждое слово девушки-лекаря.

– Я слышала, некоторые звери, если попадутся лапой в капкан, отгрызают сами себе эту лапу, чтобы остаться в живых. То же иногда делается с человеческой памятью. Бывали случаи, у человека выпадали из памяти какие-то невыносимые страдания – именно те дни, месяцы, даже годы, когда он их перенес. Другие забывали все. Третьи начинали вспоминать что-то такое, чего с ними никогда не было… Некоторые ученые-лекари объясняют это только тем, что мы, сами не подозревая об этом, запоминаем много случайных слухов, свои выдумки и мечты. Некоторые предлагают другие объяснения.

Я думаю, Дайк, с тобой случилось что-то страшное, и твой разум сам запретил себе любые воспоминания, – продолжала Гвендис. – Разбудить их могло бы что-нибудь такое же страшное, большое напряжение всех сил. Как тогда, когда вы со сьером Денелом устроили бой, и ты вспомнил, что сам умел драться. Или, наоборот, что-то очень-очень радостное. Может быть, когда ты вернешься в Даргород и увидишь свою семью, это вдруг пробудит у тебя какие-нибудь воспоминания. Но это счастливая случайность. Так бывает, когда забудешь какое-то место в книге и открываешь наугад: помнишь только, что это написано справа вверху или слева внизу страницы… Ты должен быть готов, что тебе придется снова мысленно вернуться в прошлое и пережить дни, когда тебя носило по морю, в ледяной воде, – и, может быть, не менее страшные дни перед этим. Лучше, если это произойдет не внезапно, когда ты сам меньше всего ждешь, а понемногу, шаг за шагом.

Гвендис рассказала Дайку, как собирается его лечить. Этот способ она придумала сама, но опираясь на множество случаев, вычитанных ею в трудах целителей.

Для восстановления памяти в трактатах советовали применять лекарственные средства, которые улучшают кровообращение. Лекари знали, что кровообращение связано с ясностью ума. Кроме того, Гвендис умела готовить отвар на основе вытяжки из дикого корня, усиливающий работу мозга. Еще ее отец пил этот отвар, когда должен был на всю ночь отправляться к больному. После приема этого средства человек ощущает необычайный подъем, который сменяется истощением. Но у Дайка будет время отдохнуть и восстановить силы. К тому же первая порция будет небольшой, чтобы проверить, как средство подействует.