Текст книги "Истории у Синюшкиного колодца"

Автор книги: Юлия Скоркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Обряд

– Любаш, а может, ну его, этот папоротник? Чего-то мне страшновато.

– Конечно, страшновато! – ответила Люба Татьяне. – Где ты видела, чтоб счастье само в руки плыло? За него побороться надо!

В самую чащу леса пробирались две подружки, дождавшись дня Ивана Купала, – вернее, ночи.

Буквально неделю назад сидела перед костром на завалинке деревенская молодёжь. Ну а как же ночью да без присказок и страшных историй? Вот один из ребят и поведал про счастье, которое можно заполучить не совсем обычным способом.

Способ этот был стар, как мир. В ночь на Иванов день нужно найти цветущий папоротник. Главное – не опоздать, ведь цветёт он всего лишь несколько секунд. За эти секунды нужно цветок сорвать, и, как говаривал молодец, счастье на тебя, как ком, свалится.

И хоть в каком-то специальном счастье девицы не нуждались, а всё ж захотелось, чтоб всё и сразу.

Идут девки, – стала под ногами земля чавкать, знать, недолго осталось, до окраины болота рукой подать. Такая темень в лесу, что свет от лампы только впереди себя на метр и пробивает.

– Стой, Люба, – прошептала Татьяна и схватила её за плечо.

Повернулась девушка и видит, что подружка в темноту вглядывается.

– Глянь, не пойму, что там за две точки блестят?

Любаша направила луч в сторону, куда смотрела Татьяна.

Темнота была слишком непроницаема, но всё же стало понятно, что горящие точки – это чьи-то глаза. Пучок света еле-еле выхватывал из темноты слабый белый силуэт.

– Кто это? – дрожащим голосом спросила Татьяна.

– Откуда мне знать? – ответила Люба. – Пойдём посмотрим.

– Что ты! – взмолилась подруга. – А ну как волк?

– Да какой волк, Тань! Отродясь их в наших лесах не было. А если не узнаем, то всё одно ты так и будешь стоять трястись, как лист осиновый!

И сделала Любаша шаг в сторону белого силуэта. Пройдя пару метров, она вновь направила луч света вперёд. Там, на поросшем мхом пне, сидел кот. Белый, огромный, он, не мигая, таращился на девушку. Его длинный белый хвост нетерпеливо гулял из стороны в сторону.

– Ой, – не удержалась Любаша и звонко расхохоталась. – Ты глянь, какой красивый! И совсем белый, я таких и не встречала ни разу. По деревням всё больше обыкновенные, а этот как облако. А огромный какой!

Девушка подошла к коту совсем близко и протянула к нему руку. Кот не испугался. Он всё так же продолжал рассматривать человека. Люба дотронулась до крупной лобастой головы.

– Какая шёлковая шёрстка, – улыбаясь, говорила девушка и гладила кота.

Тот в ответ наклонил голову, подставляя ей ушко.

– Подойди, Татьян, посмотри на это чудо, – позвала Люба подружку. Ответом ей была тишина.

– Таня? – повторила она.

Резко развернувшись, девушка водила лампой из стороны в сторону в надежде увидеть подругу.

– Та-аня! – громко и протяжно звала Люба подругу.

Ответом ей было гулкое эхо – Татьяна не отозвалась.

Она в растерянности крутила головой. Повернувшись назад, поняла, что и кота тоже больше нет. Люба одна стояла в тёмном лесу. Попыталась найти ту тропку, с которой сошла, когда направлялась к коту, но все попытки были тщетны. Периодически выкрикивая имя подруги, она брела наугад. Так и не выйдя к тропе, присела отдохнуть. Устала, измаялась, да и темень лесная все глаза сломала: болеть начали от постоянного вглядывания во мрак ночи. Заснула девушка.

Проснулась – светло уж. Слава богу, ночь прошла спокойно. Поднялась и побрела опять выход искать.

Земля вокруг становилась всё мягче, ноги всё глубже уходили в топь мха. Любу постепенно охватывала паника. Тихо всхлипывая, она меняла направления в надежде наткнуться на тропу.

«Шлёп, шлёп, шлёп», – послышалось где-то впереди.

Любаша остановилась и прислушалась. Совершенно отчётливо слышались шаги. Почти бесшумно двинулась девушка на звук. В какой-то момент, раздвинув руками колкие еловые лапы, она увидела источник шагов.

Впереди, проворно перепрыгивая с кочки на кочку, шла старуха. Её спина была настолько сгорблена, что сзади казалось, будто тело совсем не имеет головы. Словно почуяв на себе взгляд, старуха остановилась и резко обернулась. Вся в чёрном, с надвинутым по самые брови платком, она отчасти походила на богомолку, кои пешком отправляются в паломничество к почитаемым святыням.

Но достаточно было бросить один взгляд на её лицо, и любой понимал, как далеко от Бога мысли этой старухи.

Мелкие, чёрные глазки смотрели, как буравчики, – казалось, ничто от них не ускользнёт. Старуха подняла лицо кверху так, чтобы нос уловил запахи, и шумно втянула воздух.

Любаша боялась вздохнуть: до того не хотелось, чтоб старуха заметила её. Бабка втянула воздух ещё раз, при этом её лицо вытянулось и стало похоже на звериную морду, – и уставилась на еловые лапы, за которыми стояла Любаша.

Сердце Любы ухнуло вниз, но внезапно бабка развернулась, словно упустив ту тонкую ниточку запаха, которую уловила, и так же прытко засеменила ещё глубже в лес. Поворачиваясь на кочке, бабка чуть не потеряла равновесие, резко взмахнув руками. В этот момент из кармана её платья что-то выпало на мягкий мох. Старуха этого не заметила.

Что оставалось делать Любе? Дороги назад она всё равно не нашла, а бабка, хоть и страшная, а всё ж живая. Да и вдруг она к человеческому жилью как-то выведет?

Потихоньку, стараясь не издавать никакого шума, Любаша двинулась за ней, попутно подобрав то, что выпало из кармана старухи. На мху лежал обычный чёрный пузырёк из матового стекла. Не раздумывая, Любаша сунула его в свой карман.

Пытаясь не попасться бабке на глаза, девушка чуть не потеряла её из виду. Брела за ней, петляя среди болотных кочек и покрытых мхом пней, не зная куда, ругала себя, что, как дурочка, кинулась за сказкою, счастья быстрого захотела! Да ещё и Татьяну потеряла! Что теперь будет…

***

Сколько Люба шла за старухой, она не знала. Только вышла к какой-то поляне, а на ней деревня! Хорошо, ума хватило не выскочить сразу к домам от радости, что с чащобы выбралась.

Остановилась, огляделась и поняла, что деревня-то мёртвая. Дома глазницами пустыми смотрят, местами кровля совсем внутрь провалилась, на иных и двери нет.

Пока стояла, рассматривала, бабку-то из виду упустила и не увидела, в какой дом та зашла.

Выбрала Любаша место поукромнее и выжидать стала. Весь день и ночь просидела, глаз не сомкнула. А к утру глядь – из одного дома, самого крепкого на вид, выскочила старуха, встала посреди поляны и носом водить начала, словно опять пыталась уловить одной ей ведомый запах.

А Любаша смотрит на неё и не поймёт: то ли чудится ей, то ли тени так странно ложатся, – но бабка будто и не бабка уже. Моложе стала! Да и спина уж не такая горбатая!

Стоит бабка, носом воздух ловит, никак не уходит. Крутится по поляне, а учуять что-то не может. Затихла Любаша, вдруг видит – через поляну белый кот несётся. Шнырь в кусты, и нет его.

– У, черт лохматый! – громко выкрикнула старуха. – Мешается под ногами, с толку сбивает, – и, погрозив вслед коту, ушла в лес.

Любаша, выждав ещё немного времени, вышла на поляну. Бредёт вдоль домов, – страшно вокруг от тишины, от запущенности, словно по кладбищу идёшь.

На подходе к дому, из которого вышла старуха, совсем боязно стало. Неожиданно в окне она заметила тень. Присела за росший рядом куст смородины и затихла. В окне показалось лицо девушки, мертвенно-бледное, с глазами, словно затянутыми белёсым туманом. Девушка в окне смотрела в одну точку и не шевелилась.

Встав в полный рост перед домом, Люба во все глаза таращилась на неё. Затем робко подняла руку и махнула ей. Та никак не отреагировала. Любаша направилась прямиком к двери. Войдя в дом, она осмотрелась.

Сумрак стоял в помещении, комната была почти пуста. В центре её находился прямоугольный деревянный стол, вокруг которого на полу был начерчен круг. В изголовье стола стояли три толстые сальные свечи бордового цвета. Съеденный огнём воск растёкся по поверхности, создавая впечатление кровавой лужи. На всех стенах в доме были нарисованы знаки. Висели пучки засохшей травы. Одна стена выделялась на фоне других: на ней малиново-чёрным была нарисована перевёрнутая звезда, внутри испещренная мелкими надписями. Венцом творения были брызги, уже высохшие, бордового цвета. С одной стороны стола стоял высокий стул, на котором лежал нож и медная миска, на дне виднелись остатки чего-то чёрного. Рядом лежал пучок травы, концы которого были испачканы содержимым миски. Любаша поёжилась, словно от холода.

Весь дом вызывал неприятное ощущение.

– Эй, вы в порядке? – тихонько позвала Люба девушку у окна. Та никак не отреагировала.

– Люди, кто здесь? Помогите мне, – вдруг донеслось откуда-то снизу. – Откройте подвал! Я здесь, помогите!

– Таня?! Танюша! – воскликнула Люба, узнав голос подруги. – Что это за место? Я так испугалась за тебя, когда потеряла!

Любаша кинулась к двери в подвал. Отодвинув засов, она с силой потянула на себя тяжеленную створку. Та поддалась, и из тёмных недр навстречу подруге вылетела Татьяна.

– Люба, Любушка, ты не бросила меня, – лепетала Татьяна, сжимая в объятиях подругу. – Мне так страшно. Эта бабка, она ведьма, она чёрная ведьма. Она губит, она кровь пьёт, молодость забирает, за тобой в лес пошла. Надо бежать, – без умолку тараторила Татьяна, растирая по лицу слёзы.

– Успокойся, Таня. Какая молодость? Какая кровь? Я не понимаю тебя. Кто эта девушка? Как мы её оставим? Посмотри – ей помощь нужна, – отвечала Люба.

– Нет, Любаша, девушка и не живая уже, – так, оболочка. Ведьмиными стараниями её время сегодня закончится, – сказала Таня.

– Ересь какая-то, ничего не понимаю, – повторила Любаша.

– Садись, – сказала Татьяна, – до ночи у нас время есть, не придёт бабка. Я тебе расскажу, что сама за это время узнала. Ты как этого кота увидела да с тропы сошла, я в полной темноте оказалась.

Пока ты смеялась да кошака гладила, услыхала я за спиной шорох. Только голову повернула, как мне в лицо какой-то жидкостью прыснули; я мешком и повалилась. Очнулась – сижу на лавке в этом доме, руки-ноги верёвкой повязаны. Темнота, лишь три свечи горят.

На столе лежит девушка, а перед ней бабка согбенная. Руками машет, кругами ходит, слова непонятные бормочет. Увидела, что я очнулась, встала передо мной и улыбается, словно скалится.

Я взмолилась: «Отпусти, бабушка, в чём я перед тобой виновата?» Она рассмеялась так страшно и говорит: «А ни в чём! В дурости своей! Я аккурат ко дню Ивана таких дурочек и подлавливаю, которые за быстрым счастьем в чащу идут да цветок папоры ищут.

Раз в тридцать лет мне нужно жизнь свою обновлять. Не хочу я помирать, мне и на этом свете гоже. А для этого нужно трёх молодых дурёх к себе затащить да обряд исполнить».

«Какой обряд?» – прошептала я. «А такой! – отвечает. – Три дня я над девицей заговор читаю, кровь ей пускаю, а как помрёт, так вторая нужна, а потом и третья. С каждой души мне молодости прибавляется.

Годков-то мне уж, почитай, двести исполнилось, а я на днях, как с вами закончу, снова молодицей-красавицей стану! Ну, хватит болтовни, сегодня третий день. Завтра твой черёд настанет, а мне ещё подружку твою найти надо!» Открыла дверь в подвал и сунула меня туда, а я в дырочку-то весь этот обряд и подглядела.

Подошла бабка к той девушке, а она лежит, как будто спит. Провела ведьма ножом по руке, с неё тонкая струйка и потекла в миску медную. Обмакнула она пучок травы в кровь, начала на стену со звездой брызгать и страшным голосом заговор читать. А стена, как на неё капли крови попали, будто огнём занялась. Словно раскалённая стала. Дочитала бабка заклятие да из миски глоток крови-то и сделала. Зашипело всё вокруг, затряслось. Гляжу – бабка и впрямь как будто моложе стала.

Как утро забрезжило, ведьма на ухо что-то девушке прошептала, та поднялась и, словно кукла тряпичная, без эмоций в углу встала. Эта девушка первой была, срок её жизни уходит сегодня. Завтра мой черёд, – заплакала Татьяна, – а сейчас, может, старуха по лесу рыщет да тебя ищет, чтоб обряд к концу подвести. Бежать надо, Люба!

– Куда бежать, Таня? Болото кругом. Я, пока сюда за ведьмой добиралась, чуть не утопла, ноги по самое колено в топь ушли, чуть не затянуло меня болото. Нам нужно как-то бабку перехитрить.

– Да как её перехитрить, если она по запаху чует, где жертва?!

– Чует, да не всё. Я у этой деревни и день, и ночь просидела, а когда бабка вышла и меня учуяла, её кот с толку сбил.

– Какой кот? – переспросила Таня. – Опять этот, белый? Это из-за него, проклятого, мы с тобой разлучились.

– Полно тебе, Таня, невинную зверушку в наших бедах винить! – строго сказала Люба. – Мы сами виноваты, что за счастьем лёгким ринулись! А и правильно говорят люди, что бесплатный сыр только в мышеловке! Надо думать, как бабку перехитрить!

– Интересно, – задумчиво произнесла Люба, – а чем бабка в лицо брызгает, чем в морок вводит? Может, этим? – сунув руку в карман, она извлекла из него маленький чёрный пузырёк.

– Что это? – спросила Таня. – Откуда он у тебя?

– Ведьма его обронила, когда сюда шла. Вот видишь, Татьян, всё не так плохо.

«Ширк-ширк», – послышалось из-за двери.

Девушки замерли.

– Что это? – спросила Любаша. – Может, бабка вернулась и крадётся?

– Рано ещё бабке возвращаться, – ответила Таня. – Сказала, что только к вечеру вернётся.

Звук повторился. На цыпочках Люба подошла к двери и приоткрыла её. В узкую щель, гордо подняв хвост трубой, вошёл белый кот.

– Опять он, – медленно проговорила Таня.

Меж тем кот деловито обходил владения старухи. Вдруг, проходя мимо окна и стоящей около него бледнолицей девушки, он громко, с подвыванием, зашипел и бросился к Любаше, спрятавшись за её ноги.

– Я смотрю, ты прям ему полюбилась, – сказала Татьяна.

Любаша, улыбнувшись, присела на корточки и погладила лобастую голову. Кот довольно замурчал.

– Ну, хватит любезничать с ним. Нам нужно придумать, как обмануть старуху, – раздражённо сказала Татьяна.

Немного подумав, решили, что Татьяну снова закроют в подвале, а Любаша спрячется за домом. Как только старуха войдёт за Татьяной, обе выскочат и прыснут ей в лицо отваром из пузырька. На том и порешили.

Татьяна ушла в подвал, засов задвинули. Любаша засела за домом в кустах разросшейся смородины. Как уходить стала, про кота вспомнила, искала-искала, чтоб из дому выгнать, да так и не нашла.

***

Время к вечеру. Из леса на поляну бабка вышла. Подошла к дому и опять принюхиваться стала. Смотрит на неё Любаша из кустов, диву даётся: горб у бабки пропал, спина распрямилась, и на лицо намного моложе стала.

«Знать, и правда действует на неё обряд», – подумала Люба.

Ведьма тем временем в дом вошла. Любаша выждала пару минут и из укрытия тоже к дому побежала. Ворвалась аккурат в тот момент, когда ведьма Татьяну из подвала вывела и в лицо ей чем-то прыснуть собралась.

Таня, как Любу заметила, все силы свои собрала да как толкнёт ведьму! Та от неожиданности пятится-пятится, а не падает. Вдруг откуда ни возьмись кот белый ей сзади под ноги бросился.

Старуха оступилась да и повалилась на спину.

А тут уж Любаша не пожалела жидкости из пузырька, почитай, всё и вылила на лицо ведьмино! Как заорала бабка, как начала по полу кружиться! За лицо руками схватилась, рычать начала да головой мотать из стороны в сторону, как заведённая.

Девчата от страха замерли: думали, что старуха в морок впасть должна, а с ней что-то страшное твориться стало!

На лице, словно маски, стали лица меняться. Да одно краше другого, да все девичьи, молодые! Ведьма орёт, надрывается, головой мечет из стороны в сторону, а лица всё меняются.

Вдруг крик страшный издала старуха и затихла. Девки смотрят во все глаза, и не верится им. На полу вместо старухи мумия иссохшая лежит, того и гляди в прах рассыплется. Все души девичьи, бабкой загубленные, перед смертью из неё вырвались; все годы, чёрным делом нажитые, из неё вытянули. Осталось на полу то, во что ведьма превратилась бы, умри она, когда годам положено было.

Как она последний вздох издала, зашипело все вокруг, стена со звездой красным огнём занялась, вспыхнула. Затряслась изба, только девчата и успели в дверь выскочить. Разверзлась твердь под домом ведьминым, и ушёл он под землю – только яма и осталась.

Лежат девки на земле, дух перевести не могут.

– Ох, – всхлипнула Любаша, – котейку-то не спасли.

– Не реви, Люба, – сказала Татьяна. – Он нам жизнь спас, мы его помощь не забудем. Мне вот интересно, что ж в пузырьке-то было?

– Да уж, – ответила Люба, – думали, что уснёт, а оно вон как повернулось.

***

Поднялись девушки и побрели прочь от деревни этой. Не разбирая дороги шли да и наткнулись на тропу, у которой кота когда-то встретили. Посмотрела Любаша на пень, слезу пустила – жалко белого. Да чего уж тут поделаешь?

Пошли дальше по тропе и вышли из лесу. Идут по полю к своей деревне, а позади, из леса, на них с дерева два глаза зелёных смотрят. Белый, как облако, кот сидит, довольно щурится. Зевнул сладко, соскочил с ветки да вглубь леса ушёл. Нельзя ему к людям: мало ли ещё дурёх на земле, которые по лесам да по болотам счастья быстрого и лёгкого ищут. Как их оставишь да на кого?

Полуночница

– Ох, Олеся, страшно мне! А ну как и впрямь в зеркале Полуночницу увидишь?!

– Странная ты, Марья. Ты зачем тогда пришла сюда, если боишься? Не хочешь наперёд в судьбу свою заглянуть, так и иди домой, а то страхом своим всё испортишь! И сама не увидишь, и мне не дашь посмотреть!

Еле теплился свет от свечей через окошко старой, невесть чьей заброшенной бани. Внутри сидели две девицы. Зеркала на столе да свечи церковные, и книга старинная с заговорами лежали перед ними. Задумали девчата судьбу свою узнать – хоть на годочек, да заглянуть в будущее.

А началось всё с того, что нашла Олеся на чердаке своего дома ветхую книгу. В руки брать страшно было: да уж рассохшаяся, что того и гляди – рассыплется.

Осторожно листала книгу Олеся, разбирала замысловатые, полустёртые слова. Среди прочих наговоров нашла она заклинание, чтоб в будущее заглянуть. А заглянуть ой как надобно было. Ведь как полгода от милочка её, Николушки, писем нет. Не случилось ли чего? Душа истосковалась по любимому.

Уж и свадьбу играть должны были, а война все планы порушила. Всех ребят да мужиков на фронт забрали с деревни. Поначалу Николай Олесе, почитай, по письму в неделю писал, а теперь и шестой месяц на исходе, а письмеца всё нет.

Вот в мыслях о Николушке да в хлопотах домашних Олеся и наткнулась на книгу с заговором. Заговор тот вызывал Полуночницу, которой можно было вопрос задать о будущем, а в ответ она тебе в зеркале судьбу-то твою и покажет…

***

В назначенный вечер собрались подружки, Олеся да Марья. Вещицы, нужные для заговора, прихватили и в место условленное пошли. Вот уж и зеркала расставлены, и свечи зажжены; осталось слова нужные прочитать, как вдруг Марья на попятную пошла.

– И всё же, Олеся, боязно мне! Может, ну его, это будущее?

– Ну уж нет, Марья. Ты, если хочешь, так уходи. А я останусь! – твёрдо сказала Олеся.

А Марья возьми да и правда уйди.

Сидит Олеся одна. Тишина, сумрак, свечи горят. Взяла в руки книгу и тихим шёпотом слова нужные читать начала. Прочитала первый раз и затихла. Сидит, прислушивается. Тишина в бане, лишь свеча перед зеркалом потрескивает. Прочитала второй раз, и чудится ей, будто ветерок лёгкий по спине пробежал. Замерла Олеся. И страшно ей, и отступить не может: а ну как и правда сможет узнать что-нибудь о миленьком.

Прочитала заклинание в третий раз.

«Ш-шш», – зашуршало в углу, как подол от платья по полу.

Сидит Олеся ни жива ни мертва, повернуться боится. Опустила голову вниз, глаза вбок скосила и пытается понять, есть за спиной кто или нет, да и увидела край платья. Чёрное, лохмотьями рваными на пол сползает. Замерла девка.

– Зачем звала? – раздался из-за спины шипящий голос. – Про Николая своего узнать хочешь?

– О нём, о нём! – ответила Олеся. – Тоска зелёная душу заволокла, тошно мне от неведения, – вдруг случилось чего.

– Смелая ты, раз не испугалась меня вызвать. Так смотри, глаз не отрывай. Что увидишь, то и сбудется, – прошипела Полуночница и махнула перед лицом Олеси рукой костлявой.

Смотрит девушка – по зеркалу рябь пошла, будто в воду камень кинули. А как рябить перестало, Коленьку своего увидела сразу. Идёт по полю, мешок с вещами за плечами, да идёт как-то странно: ноги подволакивает, голову набок склонил. Вперёд смотрит, а чудится – глаза белые, будто пустые. Не подивилась ничему Олеся, только и выдохнула тихо:

– «Коленька». Видение, будто звука испугавшись, исчезло. Сидит девушка, молчит, повернуться боится: чувствует, что не исчезла Полуночница вместе с видением, а позади так и стоит.

– Жди, Олеся, – прошипел голос из-за спины, – а как приходить станет, так и не сказывай никому. Обратно позовут – никогда его уже боле не увидишь! И коль дождёшься, так уж навсегда вместе будете, – сказала и громко засмеялась.

Поднялся ветер в баньке, потушил свечи, и тишина вокруг настала. Исчезла Полуночница.

Наутро Марья застала Олесю у колодца в приподнятом настроении.

– Ну что, – спросила она, – смотрю, ты радостная какая! Неужто и впрямь судьбу узнала?! Явилась к тебе Полуночница?

– Явилась! – радостно ответила Олеся. – Про Николая мне поведала, чтоб ждала да не кручинилась: вернётся он скоро. А ты, Марья, смотри, не сказывай никому, что мы ворожить ходили. На том и разошлись.

***

Прошла неделя, и опять Олесю тоска одолевать стала. Неужели обманула Полуночница? Так и нет вестей от Коленьки. Погрустнела девушка, потух взор, из рук всё валиться стало.

На следующую ночь проснулась Олеся от стука в окно. Подошла потихоньку, занавесь в сторону отодвинула – глядь, а за окном Коленька её ненаглядный стоит и палец к губам прикладывает, мол, тише, не услышал бы кто. Схватила Олеся шаль тёплую со стула да в сени побежала. Дверь открыла, а жених уж тут как тут. Бросилась девушка на шею любимому – да как от воды холодной отпрянула!

– Коленька, ты почему холодный такой, аж жжёшься?

– Замёрз я, Олеся, ночи нынче холодные.

– Да и правда, что же это я, Коленька. Так скучала по тебе, а пришёл – так я с глупостями! Пойдём, я стол накрою, матушку разбужу, – радость-то какая!

– Нет, Олеся! Нельзя мне на люди показываться, у меня служба секретная. Если про меня кто прознает, мне уйти придётся. Будем в бане заброшенной встречаться, по ночам ко мне приходить будешь. Да смотри, никому про меня не сказывай!

– Хорошо, Коленька, всё в тайне держать буду.

И невдомёк дурёхе, отчего Николай с сёстрами родными да с матерью на встречу не идёт. Смотрит на него глазами влюблёнными, наглядеться не может!

Прошёл день, другой, третий. Ходит Олеся ночами в баню заброшенную, с милёнком встречается. Разговоры ведут задушевные. Всё бы ничего, да только стала бояться Олеся Николаю в глаза смотреть.

«Злые они стали, чернотой бездонной при свете свечи горят, а раньше ведь зелёные были, – думала девушка. – Да и холод! Как ни положишь головушку на плечо родное, так стынет пол-лица. Тьфу, пустяки это всё! – оправдывала она свои мысли. – Ночами чего ни привидится, а что холодный, так ведь и баня старая, не изба с печкой! Где ж тут согреешься, коли с пола дырявого ночным воздухом студёным веет?»

До первой зорьки Олеся с Николаем сидели, а потом он её домой гнал, чтоб, мол, не заметил кто. А придёт домой Олеся, сядет на кровать свою и будто в обморок без сил провалится, до обеда встать не может. Как встанет, так, почитай, до вечера чуть не шатается, ходит, словно жизнь из неё за ночь утекает.

Бывало, раньше за водой к колодцу пойдёт, так коромысло с двумя вёдрами вмиг домой принесёт. А сейчас долго ведро из сруба поднимает да шажочками мелкими, с остановками еле одно ведёрко до дому доносит.

Сама не своя Олеся стала. С каждым днём всё хуже себя чувствует. Вещи недобрые в голову лезут. Всё про Николая думает да мысли свои в цепочку складывает.

Он в последнюю ночь разговоры страшные вёл:

предложил Олесе каким-нибудь способом матушку её родную извести, чтоб Олеся одна в доме жила, тогда бы он к ней в избу перебрался да стали бы они день и ночь вместе жить.

Как услышала про то Олеся, то еле зорьки дождалась, чтоб убежать домой. Прибежала, без сил упала; а как время к вечеру ближе, так опять сердце заныло: с такой силою к Коленьке потянуло, что хоть вой!

Так и жила – сейчас от ужаса душа стынет от разговоров Колиных, а к следующей ночи уж невмоготу, как к милому сбежать хочется. Извела себя до того, что и есть почти перестала, иссохла вся, свет белый не мил стал…

***

В один из дней у колодца её застала Марья.

– Олеся! Да куда ж ты запропастилася? И не видно тебя совсем! Да схуднула ты так! С чего бы? Погляди ж на себя – серая вся ходишь! Иль хворь на тебя напала какая? Расскажи, милая! Ведь матушка твоя ко мне приходила, слёзы лила, что как тень по дому ходишь. Разговаривать да смеяться совсем перестала. А Олеся возьми да и поделись с Марьей своими мыслями. Всё рассказала: и то, что Коля вернулся, что встречаются каждую ночь, но как подменили его, ласкового да жизнерадостного, что порой речи страшные ведёт.

И бросить она его не в силах – не просто любит, а как верёвкой её к нему привязали. Ни о чём думать не может, только бы скорее ночь пришла, да к милому могла убежать без оглядки.

Распахнула глаза Марья, побледнела, да и говорит:

– А скажи-ка, Олеся, ты давно матушку Николая своего видела?

– Да вот, почитай, как Коленька мой вернулся, больше и не встречались. Избегала её: боялась, что прознает о возвращении сына да родне разболтает, и заберут Коленьку обратно на службу. А ведь помнишь, что мне Полуночница в ту ночь сказала? «Если уйдёт опять, то боле никогда ты его не увидишь!»

Промолчала Марья, попрощалась с подругой и ушла. Только не домой пошла она, а к матери Николая. Поняла сразу, что за беда с подругой приключилась.

Избегала матери его Олеся, сторонилась людей встречных, чтоб нечаянно не выдать секрета своего, вот и не дошла до неё весть страшная: ведь пришла на Николая похоронка. Почитай, в то же время, как самозваный Коля у Олеси объявился.

Рассказала всё Марья, и пошли они вместе с матерью Николая к Олесиной матушке. Попричитали, поохали, – поняли, кого к Олесе Полуночница в гости послала. Смекнули, что спасать девушку нужно: иначе, по словам нечистой силы, навсегда Олеся с Николаем вместе будут, да только на том свете.

Побежала мать Олеси в соседнюю деревню за батюшкой, а Марья да Николаева мать сняли икону со стены, воды святой в кувшин налили и пошли к бане старой.

Полночь на улице. Темнота – хоть глаз коли. Потихоньку две тени к бане приблизились, слышат два голоса. Только один тихий, как ручеёк, – Олесин голосок шепчет, – а в ответ ей блеянье козлиное вторит.

И течёт «разговор» – то речь человеческая, то возгласы козлиные.

Перекрестилась мать Николая да как влетела в баню с налёта, как водой святой начала во все стороны кропить! За ней Марья громким голосом молитву читает, Богородицу на помощь зовёт.

Что тут началось! Заходили стены в разные стороны, скрип страшный поднялся, визг невыносимый. Зашипело всё вокруг, загудело. Вскочил Николай на ноги, и вдруг будто пелена с глаз Олеси спала.

Стоит перед ней чёрт рогатый. Весь в шерсти да с копытами. Хотел было в Олесю вцепиться, да мать Колина тут как тут – остатками воды-то и плесканула в его морду. Отскочил чёрт, как ошпаренный, зарычал да в трубу дымоходную и вылетел. Упала Олеся без чувств.

Сколько времени прошло, неведомо. Очнулась она в своей избе, а рядом матушка сидит заплаканная. Через пару дней лучше себя чувствовать стала, а через три уже к матери Николая пошла. Весь день прорыдали: сперва от горя, Коленьку оплакивая, а потом от радости, что успели Олесю из лап нечистого вырвать.

А книгу ту Олеся в печи сожгла, чтоб ненароком ещё кому на глаза не попалась.