Текст книги "Непрошеный Дар (СИ)"
Автор книги: Юлия Рысь
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 5. Чумная знахарка
Ночь перед отъездом Вера провела в гостях у любимой тётушки. Несколько лет назад, через каких-то общих знакомых, тётя познакомилась с военным, который недавно вернулся из горячей точки. Роман быстро перерос в скромную роспись в ЗАГСе и тётя Лида переехала из большой квартиры, в которой выросла Вера, в маленькую однушку дяди Валеры. Бабуля с Ростиком остались жить в прежней квартире. Сейчас с ними временно жил и отец Веры.
Новая квартира была выделена дяде Валере за боевые заслуги вместе с новой военной должностью при штабе, так что он мог спокойно дослужить до пенсии. Служба при складе была, как любил говорил сам дядя Валера, тёплой и не пыльной, он ходил на вахту сутки через двое.
Когда дядя Валера уходил на сутки, Вера могла прийти в гости к тётушке с ночёвкой. Вере очень нравились их с тётей уютные посиделки с гаданиями, которые могли затянуться далеко за полночь.
Это был их с тётушкой маленький секрет, о котором никто не знал. Даже дядя Валера. Перед его приходом тётя Лида прятала все магические атрибуты в потайной шкафчик.
Вот и сейчас, стоило дяде Валере заступить на вахту, Вера уже была на пороге тётиной квартиры, предвкушая их гадания.
По уже сложившейся традиции, тётушка и Вера садились на маленькой кухне и, в первую очередь, торжественно зажигали свечи. Потом тётя Лида ставила на плиту старенькую, слегка поцарапанную и покрытую копотью медную турку, которую называла джезвой и готовила настоящий ароматный кофе по-турецки. Когда кофе был готов, тётя разливала его по маленьким чашкам, которые доставала из сервиза специально для гадания.
С "мамой Лидой", как иногда Вера называла старшую сестру отца, у неё всегда были доверительные отношения. С тётей Вера могла поделиться всем, чем хотела, потому что знала, тётя не будет осуждать или критиковать, наоборот, поддержит и даст мудрый совет.
– Ты понимаешь, тёть Лид, – со слезами на глазах вполголоса говорила Вера, – я не хочу возвращаться к матери в "тот" дом. Я даже не считаю его "домом", тем самым домом, в котором хочется жить… Про город, вообще, ничего не хочу говорить. Я ненавижу этот город.
– Верунь, – успокаивающим голосом говорила тётя, переворачивая свою чашку на блюдце, так чтобы кофейная гуща правильно стекла, – пока по другому никак, мне жаль. И поставь себя на место отца, представь как ему? Ему уже сорок, а он живёт с матерью и племянником. Твой отец после развода не стал делить имущество, просто оставил всё и ушёл. Забрать тебя к нам с Валерой я тоже не могу. Сама видишь нашу однушку-крохотушку, в которой уже два человека попами толкаются… А у вас с матерью большой дом… И в лицее хорошем ты учишься.
Вера всё понимала. Но в душе надеялась на чудо. То самое чудо, которое позволит Вере не ехать к матери. И посмотрела на свою перевёрнутую чашку. Может сейчас на кофейной гуще покажется какой-то знак?
– Ой, Верунчик, смотри что у меня, – тётушка всеми силами пыталась отвлечь Веру от грустных мыслей, поэтому протянула ей свою чашку, с застывшей кофейной гущей, – я вижу собачку. Правда, на Валеру похожа?
Вера заглянула в чашку, пытаясь найти собачку, похожую на дядю Валеру.
– Тёть Лид, а Юлька что, беременная?
Юля была девушкой Ростика, тётиного сына и старшего брата Веры.
– Где ты это увидела? – С любопытством спросила тётя, тоже заглядывая в свою чашку.
– Ну, вот же, смотри, – Вера показала пальцем на знаки в кофейной гуще, – вот твоя собачка, похожая на дядь Валеру, а вот свадьба: Ростик с Юлькой, а рядом лялька в пелёнках.
– Вер, не вижу я свадьбу, правда не вижу… – с лёгкой досадой в голосе сказала тётя, – А ляльку тем более… Куда им ляльку? Ростик ещё учится, да и Юлька тоже. Давай лучше твою чашку посмотрим?
Вере тётя, как обычно, нагадала успехов в учёбе и большую любовь. Вера понимала, что любимая тётушка никакая ни гадалка. Тётя Лида всегда "нагадывала" всё самое замечательное и светлое и её предсказания сбывались скорее по случайности, чем по закономерности. Впрочем для Веры это не имело значения – ей просто нравились их ночные посиделки. Нравилось, когда они выливали горячий воск в тарелку с водой и склонив головы, расшифровывали загадочные знаки, которые застывая образовывал воск.
Вере нравилось жечь скомканную бумагу на огромном подносе из обычного железа, оцинкованного "под серебро". И потом, когда бумага сгорит, не дыша на пепел смотреть на причудливые фигуры по отброшенной на стену тени.
И, конечно, Вере нравилось когда тётя Лида по "особым случаям" доставала потрёпанную временем колоду карт, раскладывала "цыганский веер" и таинственным голосом предрекала трефовую дорогу и бубновые хлопоты.
Матери Вера об этом точно не могла рассказать, потому что та сразу же расскажет об этом своей матери, бабушке Веры. А бабушка, которая жила и видела, что Вера, наконец бросит "мирское" и приобщится к бабушкиной баптистской церкви, устроит занудную лекцию о том, что гадание и чародейство – грех, за который Веру постигнет наказание божие.
Уже под утро, засыпая на кресле-кровати в квартире тёти, Вере снова приснился сон-продолжение о Мири. В прямом смысле продолжение, потому что во сне, она перенеслась буквально на несколько дней вперёд с того момента, как Мири и Гюли остались жить в лесной избушке.
***
Несколько дней Мири и Гюли питались грибами, лесными ягодами и зайцем, попавшимся в силки, которые поставила Мири.
Одним из вечеров произошёл разговор.
– Мири, детка, – серьёзным голосом начала Гюли, – я знаю, что ты знатная охотница… не спорь, я знаю! А ещё я знаю, что скоро осень, а за нею и зима. Нам нужно найти деревню и договориться с ними на обмен: мы им снадобья от хворей, может даже дичь лесную, а они нам – хлеб, молоко, яйца.
Мири согласилась с Гюли. Она понимала, что завести огород в лесу означает выдать их место, а Мири хотела чтобы их скрытая от людских глаз лесная избушка продолжала оставаться потайным местом. Да и с огородом Мири не знала что делать. У цыган не было огородов. И хозяйства не было. А жить как-то надо.
Несколько дней Мири и Гюли с рассвета до заката блуждали по окрестностям в поисках подходящей деревни, или поселения.
В один из дней, когда солнце уже клонилось к закату Мири и Гюли заприметили удалённую деревушку. Прикинув, что путь к деревне займёт полдня туда и обратно, Мири и Гюли решили вернуться в свою избушку, а к деревне отправиться на рассвете следующего дня.
Прихватив добычу из силков Мири, женщины отправились в путь. На выходе из леса Мири остановила Гюли за руку:
– Иди одна, мами, я не хочу, чтобы люди меня видели. Что хочешь говори, но не хочу, чтобы моё лицо видели.
Гюли согласилась и пошла к деревне сама. Мири, оставшись одна, пошла собирать травы. Если всё сложится удачно и Гюли договорится с жителями деревни, им понадобятся запасы трав от самых разных болезней.
За сбором трав время ожидания пролетело незаметно. Приметив сквозь деревья одиноко движущуюся по полю фигуру, Мири вышла навстречу. По довольному лицу Гюли, Мири поняла, что переговоры прошли удачно.
По дороге к их лесному убежищу Гюли в подробностях рассказала, что жители приняли странницу доброжелательно. Гюли удалось пообщаться с местными жителями, обменять зайцев на кувшин молока, две свежих лепёшки и яйца.
– А ещё, представляешь, как удачно для нас, – с воодушевлением рассказывала Гюли, – сын старосты животом мается. А их знахарка померла прошлым летом. Так что нам будут рады.
Впервые за долгое время, Мири видела Гюли такой радостной. Когда они жили в таборе, казалось, на лице Гюли намертво прикипела маска скорби. А тут, рассказывая о своём удачном походе в деревню Гюли говорила без умолку. Мири с грустью вспомнила приёмную мать, обычно она, разговаривая с Мири и девочками, щебетала как утренняя пташка. Мири не узнавала замкнутую немногословную Гюли, и с улыбкой на губах слушала трескучий голос старухи.
– А про тебя, – продолжала стрекотать Гюли, – как ты и сказала, я историю придумала. Ох, слышала бы ты меня, – Гюли явно была горда своей сообразительностью, – про нас я сказала, что мы одни выжили из табора после чумы. А ты моя внучка. Ох и красавица ты была, а после чумы, стала страшилищем лесным, так тебе бедной, болячка лицо и тело изъела. Миро дэвэл!* – С эмоциями делилась Гюли, – какую историю я придумала! Рассказала, как наш большой табор по случайности заехал в охваченный чумой город. Как начали наши корчиться и мёрли буквально на ходу. А я, – Гюли то ли закашлялась, то ли захихикала, – схватила тебя, то есть мою внучку, посадила на повозку и повезла искать лекаря. Сначала лекарь на тебя даже смотреть не хотел, а потом, видя мои рыдания, сжалился: взял тебя в свой дом, отпаивал какими-то микстурами и прижигал болячки. Ты осталась живая, но обезображенная шрамами.
– А почему ты не заразились, тебя спрашивали? – Спросила Мири с удивлением.
– А, – Гюли легонько хлопнув себя по непокрытому платком лбу, – я сказала, что не ходила с вами в чумной город, хворала. А потом, когда одна одинёшенька выжила, Господь видно сжалился надо мной, старухой, оставив в живых, чтобы помочь тебе, горемычной! И теперь ты, бедняжка, вынуждена прятаться от людских глаз под покрывалом, чтобы детишек малых не пугать. И, конечно, рассказала, что знахарка ты знатная. Вот вылечишь сына старосты, вся деревня будет у тебя снадобья покупать. А деревня большая, поля широкие, скотины много…
– А что с сыном старосты, – перебила Мири, возвращая старуху к важному разговору, – ты видела его? Или что говорят?
– В деревне говорят, что мальчишка вроде бы бегает с другой детворой как ни в чём не бывало и вдруг, как скрючится от боли, падёт на землю и давай завывать от боли. Полежит немного, воды попьёт и вроде полегче становится. Пока опять не скрутит. Самого болезного не видела, но в деревне кумушки об этом судачат.
– Хорошо, – согласилась Мири, – я что-нибудь придумаю.
– Знаешь, что за хворь на него напала?
– Пока нет, – Мири посмотрела куда-то в сторону, – но, обещаю, что-нибудь придумаю. Лес мне поможет.
Мири задумалась и Гюли тоже притихла.
– Мами, а ты в деревне что сказала, когда вернёшься со снадобьями?
– Ой, – всплеснула руками старуха, – про главное и не сказала. Договорились, что я буду приходить каждый третий день.
– В следующий раз я с тобой пойду, – хитро подмигнула старухе Мири, – пусть и меня увидят, замотанную в тряпки с головы до ног.
С рассветом Мири ушла в лес, искать снадобья от болезни сына старосты. Вдохнув полной грудью пряный лесной воздух, Мири мысленно попросила помощи у леса. И пошла среди деревьев.
"О, вот, эта травинка с острыми листиками нужна, – Мири сорвала пучок травы. – И вон тот, выглядывающий из-за пня жёлтенький цветочек тоже сам льнёт к рукам. Ах, и чёрные ягоды тоже".
Таких ягод Мири не видела, но чувствовала как они просятся в руки и как бы шепчут на ухо: "нас надо немного подсушить и отварить, и мы поможем, обязательно поможем"…
После полудня Мири с полной сумкой трав пришла к их избушке. Разложила на солнышке траву, которую надо было подсушить, что-то подвесила на маленьком чердаке, а что-то сразу замотала во влажные тряпицы.
На следующий день, Мири готовила снадобье, что-то варила, что-то высушивала в порошок. Гюли наблюдала за Мири потягивая свою тонкую длинную трубку. Обе молчали. Гюли знала, что если Мири занята, то будет молчать, пока не закончит.
На рассвете третьего дня, как Гюли и обещала жителем деревни, женщины собрались в путь. Мири перелила приготовленное снадобье в кувшин из-под молока. Захватили с собой и ночную добычу на обмен.
Приближаясь к деревне Мири, достав из сумки заранее приготовленное тряпье, обмотала лицо и руки. В таком виде Мири и подошла к крайнему деревенскому дому, плетясь за Гюли. Возле дома, старуха Гюли призывно свистнула. На свист из окна добротного деревянного дома, высунулась любопытная голова. Увидев яркие юбки и красный платок Гюли, женщина вышла к ним.
– Пришли мы, – ответила за всех Гюли, – и снадобье принесли, как обещались. А это, – показав на закутанную Мири, сказала Гюли, – внучка моя, чумой переболевшая. Я о ней говорила.
Мири лишь кивнула.
– Немая, что ли? – С любопытством спросила женщина, пытаясь разглядеть хоть кусочек живой кожи, чтобы своими глазами увидеть, как выглядят обезображенные чумой люди, которым чудом удалось выжить.
– Да, – утирая краем платка несуществующую слезу, с обречённостью в голосе сказала Гюли, – нема как рыба… бедняжка, потеряла дар голоса после болезни… – и тут же поспешила добавить, – но слышит всё хорошо, и понимает тоже всё. И в травах разбирается… вот немая только, и обезображенная…
Женщина с сожалением покачала головой. Представление, которое мастерски разыграла Гюли, похоже, убедили женщину в существовании внучки, с обезображенной лицом.
На громкий голос Гюли, сбежались и другие кумушки. Все с любопытством, рассматривали закутанную Мири, и в очередной раз выслушивали рассказ Гюли о том, как бедная внучка чудом осталась жива, но теперь нема и страшная лицом.
Толпа вокруг Мири и Гюли росла, и кумушки, которые первыми уже услышали душещипательную историю о том, как из табора в живых остались только старуха и чумная внучка, шёпотом передавали историю новоприбывшим.
Когда подошла жена старосты, Мири поставила перед ней кувшин со снадобьем и жестами, на принесённой кем-то чашке, показала сколько надо давать снадобья и как поить. В обмен на снадобье жена старосты поставила перед Мири полный кувшин молока.
Мири и Гюли приходили в деревню каждый третий день. К началу осени, жители уже привыкли к постоянным визитам Мири и Гюли. А после того, как сын старосты поправился и больше не падал от болей в животе, весть о знахарке разнеслась на всю деревню. Кто из болезных мог – приходил сам, про неходячих рассказывали родственники или соседи. Мири внимательно слушала и готовила снадобья.
За лечение жители щедро платили кто чем мог: кто нёс овощи со своего огорода, кто фрукты из сада, кто молоко и масло, кто хлеб и зерно… Один из жителей деревни, в благодарность за то, что Мири вылечила его жену от родильной горячки, дал Мири щенка.
Щенку Мири была бесконечно рада. Ей нравилось наблюдать, как из маленького неповоротливого крепыша на толстых лапах, растёт большой и умный кобель.
К концу зимы, жители деревни окончательно свыклись с Мири и Гюли. Со временем Мири всё чаще стала приходить одна, в сопровождении огромного чёрного, с рыжими подпалами пса. Люди научились общаться с ней знаками, и были рады снадобьям и дичи. А Мири привыкла, что её зовут "чумной знахаркой".
Жизнь Мири и Гюли в лесной избушке, казалось входила в тихое, спокойное русло.
* Миро дэвэл! – "Бог мой" на цыганском
***
Сидя в дневном поезде из Крыма, Вера записывала в тетрадку увиденный сон.
Неделю спустя после возвращения Веры к матери, позвонила тётушка:
– А ты, Верунь, права была, – призналась тётушка, – вчера под вечер пришли в гости Ростик с Юлей. И, что ты думаешь? Юлька беременная! Я их спросила, что они собираются делать. Ростик сказал, что они будут жениться. Так что на выходных с Валерой мы идём в гости к сватам. Потом заявление подадут на ближайшую дату. Затягивать не будут, а то будет Юленька наша на свадьбе пузом светить. А Юля платье хочет пышное свадебное, белое. Представляешь? Так и сказала: "мам Лид, хочу платье и свадьбу"!
Тётя Лида ещё долго щебетала в трубку, рассказывая о планах на свадьбу. Вера из слов тётушки слышала только одно – у неё маячит перед глазами поездка в Крым на неделю. Причина очень веская – свадьба старшего брата. На целую незапланированную неделю! И уже совсем-совсем скоро, буквально через месяц. Вера ликовала.
Стройная же поначалу теория о временной связи между Верой и Мири терпела крах. Иногда Вера видела лишь короткие сны о том, как Мири в сопровождении огромного пса ходит на охоту зимой. Или собирает летние травы в большой заплечный мешок. Или кладёт осенние ягоды в большую плетённую из лозы корзинку.
И совсем не вписывался в теорию очень яркий сон о смерти Гюли.
Этот сон не был обычным. Вера уже привыкла к тому, что она засыпала и, как бы переносилась в жизнь Мири. А этой ночью, Вера вдруг проснулась посреди ночи от странного шороха. Открыв глаза Вера увидела, что на краю её кровати забавно поджав короткие лохматые ноги, сидел… Максимович! Тот самый домовой, с которым Вера познакомилась, когда к ней в гости приходила загадочная женщина – двойник из будущего.
– Спи, детка, спи, – шепелявым полушёпотом говорил Максимович, – впереди дорога дальняя!
Домовой погладил Веру по волосам своей рукой, заросшей мягкой шелковистой шерстью. Или волосами? Потом Вера ощутила, как шершавая ладошка, так резко контрастирующая с мягкой шерстью, легла на тыльную сторону ладони Веры. Проваливаясь в странное состояние сна, Вера почувствовала как рука Максимовича крепко взяла её за ладонь, медленно и настойчиво уводя за собой в сумрачный коридор.
Коридор, по которому они шли был серым и размытым, как будто стены и свод потолка были сделаны из мутного стекла, сквозь который пробивается рассеянный лунный свет.
Вере это напомнило, как за нею маленькой, приходил цыган, когда Вера была под наркозом во время операции. Или это было в момент клинической смерти? Вера точно не знала в какой момент в больнице за ней пришёл цыган и отвел в каморку умирающей цыганки.
Сейчас ощущения были очень похожими, хотя и коридор выглядел иначе, и проводником был не цыган, а домовой.
Всю дорогу, показавшуюся недолгой, Максимович кряхтел и что-то беззлобно ворчал себе под нос.
Вдруг домовой резко открыл непонятно откуда взявшуюся деревянную дверь и… Вера оказалась в лесной избушке.
Максимович подвёл Веру к постели, на которой лежала маленькая хрупкая фигурка, с ярко выраженными цыганскими чертами. Вера всматривалась в темноту и пыталась вспомнить лицо старой цыганки, к которой маленькой её водил другой провожатый. Но сейчас она не могла сказать, были ли обе цыганки разными людьми, или это одна и та же старуха.
– Пришла? – Тихим слабым голосом спросила цыганка.
– Пришла, – эхом отозвалась Вера, по голосу сразу узнав Гюли.
Когда Вера присела на кровать Гюли, Максимович отпустил её руку и отошёл в сторону.
– Слушай меня внимательно, девочка, – очень медленно и заметно шамкая, начала старуха, – разговор долгий у нас. Жаль, поздно я поняла, кто я и какую роль играла в жизни Мири. Поздно для меня… и для Мири… и для многих таких как вы… помираю я… недолго мне осталось… жаль, что только перед лицом безносой открылась мне истина… и жаль, что Мири ничего не узнает… но ты! – Подслеповатый взгляд старухи, казалось заглядывал в самую душу Веры, – ты ещё сможешь всё изменить в своей жизни!
Вера молчала. Она не знала, что говорить и стóит ли, вообще, что-то говорить?
– Возьми меня за руку, детка, – старухе с трудом удалось приподнять с постели непослушную морщинистую руку, – я покажу тебе то, что мне открылось.
Вера робко протянула руку и взяла Гюли за тонкую руку с огрубевшей кожей.
Перед глазами Веры, как в кинохронике в ускоренном режиме замелькали обрывистые картинки:
Маленькая Мири бежит по полю, держась за руку женщины в красивой вышитой рубашке. За ними бежит группа мужчин с разъярёнными лицами. Женщина на бегу сжимает необычной формы амулет, что-то говорит, потом толкает девочку в копну сена, а сама резко поворачивается и бежит в другую сторону, уводя толпу мужчин за собой, подальше от ребёнка. Женщина бежит быстро, но мужчины её настигают. Блестят на солнце острия ножей, которыми мужчины наносят женщине удары. Белая сорочка женщины обагряется кровью, сливаясь с яркой-красной вышивкой. Женщина умирает и её глаза, полыхающие огнём ярости застывают…
Тут же включается другая серия картинок – череда смертей. В умирающих Вера узнаёт тех, кто с перекошенным от злобы лицом, наносил ножевые раны. Один выпадает из лодки во время рыбалки на тихой речушке и тонет в одиночестве. Другого насмерть сбивает почтовая карета на безлюдной дороге почти у самых городских ворот. Третий нарывается на шальную пулю во время охоты. Четвёртого в чистом поле затаптывает насмерть собственное стадо коров, которые казалось в мгновение обезумело от испуга… Пятый… шестой…картинки с нелепыми случайными смертями тех, кто вонзал нож и тех, кто улюлюкал, подзадоривая нападавших. Сколько их ещё? И кто запустил цепочку возмездия? Умирающая женщина, бросившая предсмертный взгляд на мучителей? Или малышка с ангельским личиком и белокурыми волосами, рыдающая над трупом матери? Почему нападавшие не бросились на поиски маленькой девочки?
Вопросов было много, но Вера молчала.
– Увидела? – Слабеющим голосом сказала Гюли.
– Увидела, – всё также эхом ответила Вера, продолжая держать руку старухи. Потом не выдержала и задала вопрос, – почему мать Мири так жестоко убили?
– Одна осталась… без поддержки, без защиты… – Старуха беззвучно открыла рот, как будто собиралась с силами, – мне трудно говорить, я покажу.
И снова перед глазами Веры замелькала хроника из далёкого прошлого, когда люди с даром жили общиной на острове посреди тёплого моря. Потом непонятная картинка трагедии и вот уже одинокие, уставшие люди бредут по дорогам разных стран и континентов… среди других людей, обычных, без чуждой силы внутри. Поначалу люди с врождённый даром ничем не отличаются от окружающих, но потом происходит ЧТО-ТО и сила прорывается наружу, сея разрушения.
Картинки прекратились.
– Что же с этими людьми происходило? – Воскликнула Вера.
– Они остались одни, без своего защитника, – тихо ответила Гюли, – без человека, рожденного со второй половиной Дара, чьё предназначение – быть ключом… открывающим силу… быть хранителем… быть рядом, чтобы остановить… я не могу подобрать слова… я всего лишь старая цыганка, но я вижу это так… – Гюли глухо закашлялась, – люди с даром, как кинжал, который может ранить… а защитник, как ножны, чтобы не дать ранить себя и других, он должен быть рядом и скрывать дар, до тех пор, пока владеющий даром не войдет в силу и не научится осознанно управлять им… у матери Мири тоже был человек-хранитель, человек-ключ. Это он сейчас привиделся мне и передал то, что я показываю тебе… – старуха глубоко дышала от усталости, собирая последние силы, – тот старик рано умер… как и я сейчас… и Мири тоже останется одна. А я уже ничего не успеваю… пхурэ дырлЫно*… уже ничего не смогу сделать… чтобы не произошло…
Вера резко проснулась, как от чей-то пощёчины… Рывком села на постели. Резкая боль пронзила левый висок. Вера непроизвольно поморщилась от боли. Увиденные во сне картинки продолжали мелькать перед глазами. Что это было? Сон во сне? Кто её разбудил? Домовой Максимович? Зачем?
К головной боли добавилась тупая боль внизу живота справа, там где сейчас "красовалась" широкая полоса шрама после удаления аппендицита. Вера удивилась, ведь со времени операции прошло уже несколько лет.
С трудом поднявшись с постели Вера чуть ли не в буквальном смысле этого слова доползла до кухни. Пошарила в коробке из-под обуви, что выполняла роль домашней аптечки, нашла обезболивающее и глотнула таблетку. Потом также, держась за стенку, медленно пошла в прихожую, где стоял домашний телефон. Мельком посмотрела на часы и убедилась, что уже можно звонить. На автопилоте набрала номер секретаря директора лицея:
– Анна Сергеевна, здравствуйте, это Вера из "десятого А", – еле шевеля языком проговорила в трубку, – меня сегодня не будет. Да, очень плохо себя чувствую. Да, спасибо!
"Странно, – мелькнула в голове мысль, – уже первый урок идёт, а я… только проснулась? Почему мать не разбудила?"
Всё также, придерживаясь о стены и двери, Вера переползла на кушетку, которая стояла в гостиной перед телевизором. Машинально закуталась в плед и щёлкнула пультом на случайный канал.
Вере очень хотелось отвлечься от сновидения. Но телевизор в этом не помог, скучная утренняя передача постоянно возвращала её к ночному откровению Гюли.
"Что значит дождаться “своего” человека, который обладает второй частью дара и ключом от него? – Вера вела внутренний диалог сама с собой, – получается, что матери Мири просто не повезло, как и другим, таким же как она? Они не знали что им нужен “предохранитель” для дара, и воспользовались своей силой? А после этого их ждал “откат” – трагическая гибель? Можно ли предположить, что такая жестокая участь ждёт и саму Мири? А потом и меня? – Вера сама испугалась своих мыслей, – так, спокойнее, – успокаивала Вера саму себя, – это не конец, возможно Мири повезёт. Она ведь ещё молодая… может к Мири прискачет какой-то герой на коне, станет тем самым "предохранителем" и они будут, как в сказке жить долго и счастливо? Или нет?"
От бесплодных размышлений у Веры снова разболелась голова. Теперь тупая ноющая боль, казалось заполонила всю голову. Вера выключила бесполезный телевизор и очень медленно переместилась в свою постель. Таблетка постепенно облегчала боль и Вера сама не заметила, как уснула. Уже спокойно.
Во сне Вера снова вернулась в лесную избушку…
***
Проснувшись утром, Мири увидела, что Гюли ушла тихо, во сне… Вечером она была бодрой и строила планы на следующий год, а потом просто легла спать и не проснулась.
Мири, поняв, что Гюли ушла в лучший мир, надела свои самые яркие одежды и запела весёлую погребальную песню о тех, кто уходит сам.
Несмотря на то, что за всё время жизни в таборе, Мири не видела ни одних похорон, в её памяти были живы рассказы старой Гюли.
Как известно, "цыганский закон" по традиции передавался из уст в уста: от стариков – к малым детям. По вечерам, сидя у костра старики, покуривая трубки, рассказывали о том, как положено проводить именины, крестины, свадьбы и похороны.
Цыгане искренне верили, что соблюдение всех обрядов обязательно сделает жизнь и живых и мёртвых лучше и счастливее.
Вот и сейчас, даже оставшись в одиночестве Мири знала, что надо делать. В первую очередь она выбрала место для погребения и выкопала могилу. Потом сходила к роднику за чистой ключевой водой для последнего омовения. После выбрала лучшие одежды и приготовила всё, что могло пригодиться Гюли в загробной жизни: маленькую иконку Богородицы, подушку и маленький коврик. К сожалению, больше Мири отдать было нечего – они и так жили с Гюли как бедные церковные мыши в своей лесной избушке.
Будь они в таборе, Бахтало бы распорядился, чтобы Гюли устроили пышные похороны. Положили бы в гроб самые красивые, отделанные камнями иконы и взяли бы для савана новую шелковую постель. Да и гроб был бы вытесан из самой крепкой древесины, который лучшие плотники украсили бы затейливыми резными узорами.
Впрочем Мири не жаловалась на их жизнь, её больше огорчало, что по традиции родственники не имели права нести гроб с усопшим. Но она была одна, не то, что гроб нести, даже сколотить самый простой ящик было некому. Так что не было у Мири возможности сделать Гюли полностью соответствующие цыганскому закону похороны – ни умений, ни денег у лесной знахарки не было. Даже поминальный стол ничем не отличался от их обычных трапез.
Мири было очень грустно, что спокойная смерть, которую табор не видел очень много лет, произошла именно в их мирной избушке, в которой теперь осталась она и её любимец Тото. Она похоронила Гюли под старой сосной и приготовилась жить одна в лесной глуши Цетийских Альп…
*Пхурэ дырлЫно – "дура старая" по-цыгански
