Текст книги "В других краях"
Автор книги: Юлия Пахоменко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Пахоменко Юлия
В других краях
Юлия Пахоменко
В других краях
...И КАК ПОЙМЕШЬ ТЫ, ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?...
Стерпеть все беды и напасти,
Неся свой крест, идти своей дорогой,
Прислушавшись к словам Фортуны строгой,
И лишь у этой силы быть во власти.
...Было так замечательно хорошо! Женька сидела на полянке, трогала руками настоящую травку и настоящие синенькие цветочки, а вокруг пахло сеном. Но потом с чистого неба прямо на нее стала опускаться большая летающая тарелка. Тарелка выпускала клубы дыма и пара, они прижали Женьку жаркой тяжелой подушкой, так что она стала задыхаться и сплющиваться.
Женька дернулась и проснулась. За три года появилась выучка не кричать ночью, что бы не снилось. Поэтому она тихо лежала с закрытыми глазами, слушая, как сильно бьется сердце, и пыталась понять – к чему относилась эта мерзкая тарелка – только ли к ее сну или что-то произошло в палате? Было тихо, девчонки храпели на все лады, в коридоре кто-то надрывно закашлял и прошлепал мимо дверей. Напряжение и ожидание неприятностей, висящие в воздухе, были не больше обычного, так что Женька собралась повернуться на бок и снова заснуть, но лидкина кровать сильно заскрипела, Лидка заворочалась, забурчала, а потом села, наклонившись лицом в колени, покачиваясь и поскуливая.
"Снова схватило", – поняла Женька и вылезла из-под одеяла. Натягивая кофту поверх рубашки, она пробралась к Валентине, растолкала ее, вдвоем они схватили Лидку под руки и вытащили в коридор. Там было темно, горела только лампа на посту дежурной сестры. Сегодня была смена Серафимы, и она наверняка дрыхла где-нибудь в подсобке (за эту небдительность ее и любили). Из пятой палаты вышла тетя Тася с горшком в руках. Ее глаза были закрыты – она всегда ходила по ночам с закрытыми глазами и при этом прекрасно ориентировалась. Сестры не любили эти хождения и подозревали, что Тася придуривается слишком уж разумными были ее действия: она выносила горшки, накрывала разметавшихся во сне и ходила, ни на кого не натыкаясь. Поэтому поначалу ее ругали и даже сильно наказывали за неурочную активность. Но она с таким упорством вставала каждую ночь и с таким жаром клялась и божилась днем, что ничего не помнит, что ее оставили в покое.
Женька с Валентиной дотащили Лидку до туалета и хотели сунуть, как обычно, под холодную воду, но она вдруг выпрямилась как ни в чем ни бывало, посмотрела вокруг своими бледно-голубыми глазками и сказала, прижимая руки к груди:"Девочки, я, кажется, опять кого-то поймала". Женька опустилась на ящик с ветошью и швабрами – в груди заныло. Лидка имела способность ловить и удерживать где-то внутри себя духовную сущность другого человека, если та отделялась от тела, отправляясь в мир иной. Когда к ней приставали с вопросами, она отмахивалась:"Называй как хочешь, хоть душой, хоть астральным телом, что толку-то".
Рассказывали, что это обнаружилось у нее еще в детстве, когда лидкин папа, хирург, брал ее с собой на работу. Он прямо каждое утро тащил ее с собой больницу, потому что оставить ребенка было не с кем. Лидкина мама умерла при родах, а в детский сад он дочку не отдавал из каких-то своих соображений. И он заметил, что если на операции Лидка сидит в комнате, рассеянно гладя в потолок, то все проходит успешно. Она не могла объяснить, что именно происходит в это время, и только говорила:"Я их немного придерживаю, как воздушный шарик, чтобы не улетел". Отец страшно боялся, что кто-нибудь узнает об этом и даже перестал потом водить ее с собой. Впрочем, сюда Лидка попала вовсе не из-за этого.
Когда она уже заканчивала школу, ее отец заболел чем-то ужасно сложным, но в больницу ложиться не захотел, решил остаться дома. Странно, конечно, что врач, всю жизнь проработавший в больнице, наотрез отказался ехать туда, когда свалился сам. Видно, он знал, что делу не поможешь. А врачи и санитары не хотели слушать ни его, ни Лидку, и тащили свои носилки. И тогда Лидка всех выгнала – конечно, неизвестно, как именно, но так, что нельзя было ни сломать дверь, ни выбить окно. Всю неделю соседи по коммуналке возились в коридоре, предпринимая всевозможные усилия по проникновению в комнату, а однажды утром увидели – дверь открыта, Лидки нет. Доктора похоронили сослуживцы, а Лидка объявилась спустя года три. Зашла посмотреть на свой дом, всего-то на минутку, но одна бдительная соседка успела сообщить, куда надо.
Когда Женька только попала в отделение, и ей было плохо от уколов и облучений, Лидка "придерживала" и ее. Но теперь она могла не только "придерживать", находясь рядом с человеком, но и "ловить" на порядочном расстоянии. Первый раз она ужасно испугалась, когда "словила" Веру Васильевну из нижнего отделения. У той стало плохо с сердцем и все думали, что она отбросила коньки, упав в коридоре после переклички. Но Лидка подержала ее и пустила обратно – и Вера Васильевна теперь прибегает при удобном случае, делится посылками от дочки. Еще два человека за этот год было – странно, что только два – ведь смертность по всей больнице, должно быть, большая. Валентина говорит, что это из-за таблеток, которые снижают способности, а может быть, есть какая-нибудь совместимость "душ" или наоборот. Девчонки расспрашивали Лидку, что она при этом чувствует. "Как будто беременная, – говорила она жалобно. – Вот тут, – прикладывала руку к груди, – я, а вот тут, ниже, – кто-то другой." И сейчас Лидка стояла бледная, расстерянная, и держалась за живот:"Опять поймала". "Кого?" спросила Женька, но не Лидку, а Валентину. Ведь Лидка, "ловя" с воздуха, и не знала ничего о "поселенце". Зато Валентина могла разобрать, кто это и что, как разбирала она прошлое больных, забывших его после долгой обработки в санпропускнике.
Валентина поджала губы, "опять двадцать пять, неприятностей набрать", но видно было, что и она рада отвлечься от бесконечной скуки одинаковых будней. Они с Лидкой сели на подоконник, обнявшись и прислушиваясь к себе. Лидка – худая, с белыми тонкими волосами, поджала от волнения пальцы на ногах. Валентина же, наоборот, расставив пошире мускулистые ноги и опершись широкой спиной на закрашенное белым окно, как будто дремала. Женька смотрела на ее запрокинутую голову и сильную шею и вспоминала, как однажды по корпусу шла очередная толпа проверяющих и один старенький доктор с узкой бородкой сказал громко, показав на Валентину пальцем:"А вот и девушка с веслом!" Женька не поняла, к чему это он, но в толпе засмеялись, а Валентина стала смушенно одергивать свою полосатую футболку. После этого ее стали звать Свеслова вместо Веселова, а потом и просто Весло.
– Девки, да это мужик, – сказала Валентина. Мы посмотрели друг на друга и Лидка сказала упавшим голосом:"Да ну?"
– Ножки гну! Ничего с ним не понятно, но только ясно, что он из ДС.
Сердце у Женьки екнуло и нырнуло в низ живота. ДС! Страшно запрещенная, подпольная организация "Демократия и Свобода", за одно упоминание которой можно было попасть в места более страшные, чем это. Вот это влипли!
Все трое молчали, не глядя друг на друга, боясь и не желая это показать. Страх повис в воздухе, делая запах хлорки сильнее. Казалось, что прямо сейчас кто-нибудь войдет и все раскроется. Потом Валентина решительно сказала:"Баста, утро вечера мудренее. Лид, ты как? Ничего?" Лидка кивнула головой. "Тогда – всем спать".
Они слегка помочили Лидку под краном для конспирации и повели ее в палату. Раиса и Нина Павловна вроде бы спали, но кто знает? Никому нельзя было доверять. Нина Павловна была новенькая, и, как все поначалу, молчала, шарахалась ото всех и плакала по ночам. Вряд ли она уже успела стать стукачкой, но в принципе это делается быстро. На Раису уже несколько раз грешили, но доказательств не было. К тому же несколько мероприятий с ее участием прошло удачно, например, похищение с поста сестер штрафного списка в боксы после столкновения со Скорпионихой (ах, она, небось, так и не узнает, что за оскорбление ее величества никто не был наказан! Сестры хотя и удивлялись, что список из администрации, как это обычно бывало после "бучи", так и не пришел, но были довольны: водворение в боксы дело хлопотливое и шумное).
Да, разобраться в Раисе было трудно, потому что это была особа мрачная и язвительная, не водилась ни с кем, да никто и не искал ее общества. Говорили, что она попала сюда за начальницу своего мужа, которая положила на него глаз. И якобы Раиса, быстро раскусив ситуацию, явилась к ней в кабинет, и при открытых дверях и растопыренных ушах всего коллектива так выразилась в ее адрес, что та лишилась дара речи и с тех пор так и объясняется знаками и мычанием. Бедный раисин супруг от этой передряги смылся в другой город и, вполне возможно, уже давно свил себе новое гнездышко, так как все здешние пациенты считались "недееспособными" и лишались всякого общественного и семейного положения. Так что раисину неприветливость можно было понять, хотя... у кого из обитателя больницы не было за душой своей "интересной" истории?
Забираясь под тонкое одеяло, Женька думала, что проведет ночь в мучительных раздумьях, но тут же крепко заснула и спала без свяких сновидений.
х х х
Cерафима разбудила всех, как обычно, в шесть, хлопая опухшими со сна глазами и звеня градусниками в стакане. "Подъем, засранки," – кричала она равнодушно, включая в палатах свет. Отовсюду сонно ворчали. Нина Павловна сидела на кровати и на лице ее было написано отчаяние и отвращение ко всему вокруг. Да, утро было здесь, пожалуй, самой тяжелой частью дня, и новеньким приходилось хуже всего. Правда, процедуры тоже иногда не сахар, но днем как-то легче владеть собой.
– Боже мой, ну почему, почему? – Нина Павловна никак не могла понять, зачем же больных поднимают в такую рань, если дел у них никаких нет и быть не может, а врачи приходят только к полудню. Женька cчитала, что их просто хотят уморить за целый день, чтобы засыпали пораньше. Но ведь вечер – это время отдыха после тяжелого дня, время обсуждений произошедших событий, разговоров в тесной компании или с глазу на глаз, и вообще самое лучшее время в течении больничной жизни. Так что засыпает народ все равно поздно, а что недосыпается, то ухватывается на лекциях, сидении в очередях на процедуры и тихом часе (уж тут-то все храпят железно).
Женька вскочила с кровати с ощущением чего-то нового и сразу вспомнила про Лидку. Потягиваясь, она вдруг подумала о том, что рассказывала Варька Селезнева. Мол, раньше она Лидку никогда не видела и инчего про нее не знала, но когда приходила в себя после клинической смерти в кабинете Вадима Сергеевича, то видела как во сне Лидку и всю нашу палату. Именно поэтому она поняла, благодаря чему она вернулась с небес на грешную землю, – ведь Вадим-то Сергеевич никаких мер к ее возвращению не принимал, а, напротив, сел писать отчет о ходе эксперимента с летальным исходом, и был недоволен, что пришлось его потом исправлять. И Женьке пришло в голову, что может быть потом, если все хорошо закончится, этот неизвестный мужчина будет вспоминать какие-то свои потусторонние сны, и обитатели больницы будут там фигурировать в не очень-то привлекательном виде. Тогда она сразу побежала занимать очередь в умывальную, радуясь, что, во-первых, не так давно выменяла у Верки Семенцовой из 7-й палаты резинку для волос на пачку жевачки (подарок от Оли Баскиной, которая получает посылки из дома – счастливая!), а во-вторых, под матрасом лежит чистая футболка, совсем почти новая, и недраные носки.
Когда Женька вернулась в палату, Лидка уже крутилась у зеркала, прихорашиваясь. И даже Валентина чесала свои прямые волосы, закалывая челку набок.
– Девки, – язвила Раиса, – никак на свиданку собрались? Видать, Вадика решили окрутить, или в Потрошителе вызвать симпатию?
Валентина отбрехивалась, а Женька сгорала от нетерпения обсудить положение на свежую голову. Но сейчас еще было нельзя. Хотя на зарядку в обычные дни не выгоняли, потому что сестрам было лень, все все равно должны были сидеть в рекреации и слушать бодрые передачи по радио про общественную и производственную жизнь. Потом была перекличка, и староста Дарья Вениаминовна считала всех и осматривала. Женю и Лидку она даже похвалила за внешний вид. Странно, что народ любил Дарью. Вообще-то старостами становились выбившиеся "в люди" стукачки и все ненавидели их так же, как и прочее начальство, а доводили больше, потому что это было "нижнее звено". Но Дарья не была злюкой, никогда не докладывала о неприятностях, если можно было промолчать и пользовалась авторитетом "нормальной бабы". Ее крупная фигура, прямая осанка и решительное выражение лица внушали уважение больничной обслуге и даже, видимо, начальству. Когда она отправлялась в Шишак заступаться за кого-нибудь, высоко неся свою седую голову, то часто добивалась успеха. Ходили легенды, что много лет назад, еще на свободе, Дарья могла "все" и никто не мог справиться с ней, но потом "завязала" и не сопротивлялась, даже когда ее водворили сюда и сильно обрабатывали. За долгое время "безупречного поведения" Дарья стала неотъемлемой частью больничной жизни. Могла ли она выйти отсюда? Ведь если кого-нибудь и выписывали раз в год, так это старост, или "особо отличившихся в сотрудничестве". Время от времени проносились слухи, что Дарью вот-вот выпишут. Но Женьке казалось, что та сама не стремится на волю, будучи, по каким-то причинам, вполне довольна своей судьбой.
Дарья еще раз окинула взглядом нестройную шеренгу женщин в полосатых футболках и черных юбках и зачитала расписание мероприятий на день. Все было как обычно: процедуры до обеда и хозработы после тихого часа.
Женька с трудом высидела завтрак, почти не тронув каши-размазни, и пошла к посту за направлениями. Сегодня, слава богу, не было ничего мерзкого: уколы у старухи Вольдемарихи и таблетки у Берты. После уколов, бывает, конечно, плохо, но все же не так, как после облучения у Вадима Сергеевича, коньки не отбросишь. А у Берты вообще санаторий – сиди себе в кресле, глотай разноцветные таблетки, а рыжая Берта будет делать вcякие измерения. Вообще, самые тяжелые эксперименты проходят, как правило, в санпропускнике, после поступления. Уж там-то есть и Потрошитель, и всякие "токи", а Жанна Вурдалаковна может не задумываясь провести небольшую операцию без наркоза, ежели ей это интересно. В повседневной жизни из всех этих страстей оставался только Потрошитель, да и то редко.
Наконец-то все разбрелись по кабинетам и троица могла спокойно посовещаться в туалете. В это время было трудно уследить за передвижениями больных, да если бы их и заметили, то всегда можно было бы сказать, что процедура требует подготовки (основательного облегчения). И Лидка, и Валентина были оживленные, глаза горели. Женька тоже не боялась – днем совсем другое дело! Валентина предположила, что, может не зря брешут о мужском корпусе неподалеку, и если это так, то "пациента" надо отпустить с миром обратно. Но может быть, это и вранье, а просто шел человек мимо и стало ему плохо? Тогда он теперь далеко отсюда в больнице или дома, и отпустить его – значит пустить на небеса. Да ведь и не просто человек ДС... Дарье решили не говорить – слишком серьезно. Да и что она может?
– Надюша! – воскликнула Лидка. – Нам нужна Надюша!
Надюша была чудом всего отделения. Женька поступила позже нее и не застала Надюшу в первые тяжелые времена – а тогда все бывают такие страшилы! Но с тех пор, как Женька увидела Надюшу в первый раз, она всегда была чистенькой и приветливой. Она всех называла "девуленьками" и "солнышками" и, хотя никакой посторонней одежды носить не разрешалось, любила "наряжаться" шить новые белые воротнички к футболке, мастерить пояски и бантики. Конечно, она и расстраивалась, и трусила, и ревела от боли и обиды, но это было редко, а чаще всего она улыбалась. К Надюше благоволила даже Большая Роза. Та самая Большая Роза, которая, уперев руки в необъятные бока, могла задвинуть речь, полную "шлемазлов" и "кишентохасов" перед лицом самой Скорпионихи; Большая Роза, которой уже давно не давали направлений на Потрошитель, после того, как она там чего-то поломала, и к Вадиму Сергеевичу, которого она треснула по физиономии; Большая Роза, которую звали угомонить самых буйных, съехавших с катушек. Когда Надюша говорила:"Розочка Абрамовна, вы сегодня так хорошо выглядите!", Большая Роза наливалась румянцем и приходила в такое состояние духа, что у нее можно было выпросить таблетку от головной боли, карандаш или даже блестящую заколку.
Надюша попала сюда после очередного "закручивания гаек" за слишком активное участие то ли в сборах, то ли в выборах, Женька была в политике без малейшего понятия. Когда Надюшу засадили сюда, ее парень, который тоже во всем этом участвовал, стал дээсовцем и ушел в подполье. При этом они могли поддерживать телепатическую связь. Об этом знали почти все обитатели отделения – странно, что никто до сих пор не настучал. Наверно, потому, что Надюшу любили. И частенько подкалывали: какая у них, мол, связь – только мысленная, или визуальная, или, может, осязательная тоже? И как насчет пагубных последствий? Надюша краснела, отмалчивалась, и все ей жутко завидовали.
Пока Женька бегала к старухе Вальдемарихе, Лидка нашла Надюшу и рассказала о деле. Надо было, чтобы Надюша посоветова-лась со своим подпольщиком. Когда Женька вернулась к собранию, Надюша возбужденно шептала:"Ой, девчоночки, это просто детектив какой-то, ой, вы себе не представляете, во что вы вмазались!". Остальные толкали ее со всех сторон, горя желанием поскорей узнать, что же там произошло. Было так интересно, так весело, и вдруг Надюша посерьезнела и, оглядевшись, сказала:"Значит, так. Это у нас Сергей Криштай", и все замолчали, и только таращили глаза, слушая ее рассказ.
У Женьки горело лицо и взмокла спина, настолько все услышанное было поразительно. Сергей Криштай был фигурой поистине легендарной. Крупный ученый, он занимался своими научными трудами, пока не наступили "летние погоды", и, уж неизвестно почему, стало можно больше, чем раньше. Попав в русло общественной и политической жизни, Криштай добился больших успехов, и, если Женька правильно запомнила, был и мэром, и делегатом, и депутатом. В это время больницу часто проверяли и даже собрались закрыть. Но вдруг "похолодало", и, снова неизвестно почему, стало уже нельзя то, что было можно. Криштай ушел со всех постов и снова занялся наукой, но после того, как его соратники и бывшие коллеги стали как-то странно исчезать, исчез по своей воле. Тогда-то и была образована ДС, на улицах стали появляться листовки, а зарубежные газеты и радиостанции завели рубрики "Криштай комментирует". Все это Женька узнала из рассказов и жарких споров уже в больнице. А в самое, что называется, горячее и интересное время Женька жила в деревне у тетки Клавы и целыми днями работала на ее огороде. Ни радио, ни телевизора у них не было, и поэтому события тех дней Женьки никак не коснулись. Потом, когда Женьке вдруг досталась квартира по завещанию какого-то дальнего и почти неизвестного родственника, она с Клавой переехали в город. Клава, как опекунша, тоже прописалась в городское жилье, а потом сплавила Женьку в больницу, и до сих пор было неизвестно, с каким же диагнозом.
Так вот, когда в вечерних разговорах заходила речь о ДС, лица девчонок загорались воодушевлением и надеждой. "Погоди, придет срок... Еще все может перевернуться... и тогда нашей шарашке конец, всех разгонят к чертовой бабушке..." Строились самые прекрасные планы и самые фантастические картины жизни после наступления свободы, и символом этой свободы был Криштай. Теперь – рассказывала Надюша сдавленным шопотом – его все-таки поймали и везли на дальний полигон для обработки на аппарате "Зеро". Видно, уже предвкушали, как он прилюдно покается и опровергнет все свои слова, как вдруг обнаружили, что по дороге он приказал всем долго жить. Начальник конвоя, видно, перетрусил, растерялся, и помчался в ближайшую больницу в надежде откачать такого важного подопечного. Но там его быстро убедили, что дело совершенно безнадежное. Поскольку санитарам в штатском нужен был Криштай живой, к мертвому они потеряли повышенный интерес. И в то время, когда в высших кругах выяснялся вопрос, что теперь делать с телом, последнее неожиданно пропало.
– Какая же ты молодец, – радостно говорила Надюша Лидке. – Ведь не было уже никакой надежды! Никто и не думал, что так может случиться... Хотели только избавить его от мучений и стыда, хоть и посмертного... А теперь все просто прекрасно! Около восьми кто-нибудь из "наших" подойдет на нужное расстояние, и ты, Лидончик, можешь отпускать.
– А не поздно? – спросила Женька, хорошо запомнив пастуха Витюху, которого хоть и вытащили из Осиновки и откачали, но, видно, не успели в какой-то определенный срок, так что он остался придурком и обузой на шее своей старой матери Миронихи.
Но Надюша объяснила, что, раз Лидка придерживает основную часть его как бы "души", то небольшая ее часть все еще остается в теле, делая возможным нормальное прихождение в себя.
– Женюша, – говорила она, глядя сияющими глазами, – ты и представить себе не можешь, что там за люди и что они могут! Да хоть мумию, хоть... статую оживить, и то! А здесь всего сутки пройдут!
Женька, конечно, ничего такого представить себе не могла, голова у нее шла кругом. Она бы много еще чего расспросила бы у Надюши, но в туплет пришла нянька Степа с квачами и погнала всех вон. Лидка, бледная как мел, с проступившими пятнами веснушек, пошла на уколы, Женька – к Берте, остальные тоже разошлись.
В тихий час лежали молча, со всех сторон обдумывая случившееся. По палатам ходили врачи, то и дело заглядывали сестры, в коридоре водили комиссию, басом бубнил переводчик. Женька задремала и улыбалась во сне, потому что все выходило замечательно удачно и все страхи оказались напрасными.
х х х
Вечером, когда все уже заканчивали работу в прачке, Лидке стало плохо. Она упала набок, прямо на кучу грязного белья, и лежала безучастно, с закрытыми глазами. Женька с Валентиной притащили ее в палату и старались ей чам-то помочь, но Лидка в себя не приходила. Врачей в это время уже не было, да в таком случае и боялись звать врачей – мало ли что им в голову взбредет. У сестер никаких лекарств не было и они интересовались только порядком. Чуть не плача, Женька побежала за Надюшей. Что же теперь будет? Весь их план...
– Это из-за уколов, – сказала Надюша. – в нашей палате с Кирой Ивановной на днях было то же самое. Начали какую-то новую серию. До завтра вряд ли очнется...
Пока Женька ревела в углу за кроватью, кто-то привел Соян. Это было странно, ведь маленькая Соян почти ни с кем никогда не разговаривала. Женька видела, как Соян склонилась над Лидкой, придерживая блестящие черные волосы и внимательно на нее смотрела. Потом молча отдала Надюше какую-то маленькую вещицу и ушла. Надюша шопотом объяснила Женьке и Валентине, что такая железная штука в виде то ли звезды, то ли цветка может какое-то время хранить в себе то, что "поймала" наша Лидка.
– Сейчас она не может сама отпустить, – шептала Надюша, – прикладывая железяку к Лидкиному животу, – значит, надо забрать. Ну-ка, Валюша, посмотри.
Валентина потрогала штуку и пробормотала "ого!". Женька тоже потрогала – штука была очень теплая, почти горячая.
– И теперь, – продолжала Надюша, – надо это отдать кому-нибудь
из "наших".
Из "наших"... На волю? Значит – побег?..
х х х
Как бы ни было тяжко в больнице, мало кто думал о побеге. И убежать-то трудно, да это ведь полдела. Если нет того, кто бы спрятал, сделал документы, и много еще чего для жизни "снаружи", то нет смысла и бежать. Ведь если поймают... Сразу в обработку на "Зеро", и, считай, тебя уже нет. Одно из самых страшных женькиных больничных воспоминаний – как водили по этажам больницы пойманную Светку Панченко. Для усмирения желающих. Как не заречешься от побега, взглянув на прямую спину, руки, вытянутые по швам, поджатые губы, бессмысленный взгляд той, что была заводилой и душой всего этажа? Небось, главной мечтой здешних "докторов" было пропустить всех пациентов через этот аппарат! Слава богу, во время работы он давал такое сильное излучение, что его регистрировали в лабораториях других стран, и количество "обработок" контролировалось.
Но так или иначе, а штуковину надо нести. Все молчали. Надюша деланно весело заговорила о том, что она будет страшно рада встретиться с кем-нибудь из "наших", а там уж все равно. Но девчонки знали, что она страдает внезапными сильными судорогами и долгого тяжелого пути ей не вынести. Валентина, несмотря на внушительные размеры, не была ни сильной, ни выносливой, зато отличалась ужасной неуклюжестью. Женька вдруг отчетливо поняла, что выбора нет. Все смотрели на нее. Стараясь выглядеть спокойно, Женька спросила:"Так что там Сонька болтала про прачку?".
Сонька Омелькина была одержима идеей побега. Она вечно носилась с какими-то планами и "новыми сведениями". Ее бледное узкое лицо оживало лишь при разговорах о свободе, а глаза как будто шарили по стенам в поисках подходящей щелки. Кстати, она-таки исчезла при загадочных обстоятельствах. Однажды на перекличке ей было велено собрать вещи и подойти к посту Кривуленции, чтобы куда-то отбыть. Сонька собралась и ушла, и ее отметили во всех списках как выбывшую. Но Елена Всеволодовна из 1-й палаты божилась, что, когда ее вели из бокса мимо "Шишака", она слышала страшную брань Скорпионихи по поводу Соньки, которая вроде бы до поста не дошла. Конечно, в это очень хотелось верить, и по палатам стали ходить легенды о Сонькином побеге.
Так вот, в свое время она говорила о трубах, ведущих из прачки, которые остались от старой канализации и по которым уже не течет вода. Где они примерно могли находиться, Валентина набросала на бумажке, которую потом с важным видом прожевала. "Ну, Женюша, может, и обойдется, – бормотала Валентина, глядя в сторону, – если около четырех выйдешь, часика два туда, два обратно, – можно и на перекличку успеть..." Женька слушала ее и слова долетали как будто бы издалека. Надо было поужинать и идти на линейку Женька старалась ходить и есть, как ни в чем ни бывало, и даже говорила с кем-то, но это все было как в тумане. После отбоя она попросила разбудить ее около четырех и провалилась в нервное забытье.
х х х
Не успела Женька закрыть глаза, как Валентина уже трясла ее, чего-то шепча. Женька встала, плохо соображая, что происходит, и послушно держала руки за головой, пока Валентина прибинтовывала блестящую штуку к ее животу (больные часто ходили с повязками, это не должно было вызвать подозрения). Железяка приятно грела, успокаивала.
– Повезешь анализы, – втолковывала Валентина, а там, дай бог, и до прачки доберешься. Пробуй с запасного хода, дверь, может быть и не заперта... Если Сонька правду говорила, то ты быстро обернешься... Женюша, милая, ты уж возвращайся, мы тебя ждать будем...
Оставив Валентину в растрепанных чувствах, Женька вышла в коридор. Сегодня была смена Бабы Симы, и она сидела на посту – читала очередной детектив. Женька зашла в туалет и выкатила оттуда тележку с банками анализы надо было возить каждые четыре часа. Сестры отлучаться с поста не могли и будили кого-нибудь из больных для такого важного дела. Некоторые, конечно, ругались и норовили послать подальше, кто-то боялся ходить по темным ночным переходам, но те, кого мучила бессонница и духота, сами были рады прогуляться. Продребезжав банками мимо Бабы Симы, Женька довезла тележку до конца коридора и перед тем, как сесть в лифт, записалась в регистрационный лист, чтобы не устраивать Бабе Симе неприятности.
Спустившись на 1-й этах, Женька завезла анализы в лабораторию, где хмурые и заспанные тетки молча выкатили пустую телегу. Неторопясь, Женька потащила ее обратно, но когда дверь лаборатории с треском захлопнулась, как можно тише завела телегу в простенок и взяла в руки свои кожанные тапки. Осторожно прошла назад мимо лаборатории и до самого конца длинного коридора. Там перевела дух и миновала темный тамбур, соединяющий два корпуса: матовые окна были забраны решетками с двух сторон. Последовал еще один длинный коридор, в конце его Женька остановилась и прислушалась: за углом, на посту 2-го отдедения, сидела Кривуленция. Было слышно, как она кашляет и сплевывает в корзину для бумаг, чертыхается и ворчит – читает, небось, чьи-то доносы.
Быстро, чтобы не начать бояться, Женька начала "переход". Хотя Варвара Федоровна долго водилась с ней, уча "делать невидимку" без всяких выкрутасов, лучше было приготовиться. Она увидела перед собой узкую тропу, идущую по выступу скалы – сквозь желтый песок кое-где проросла трава. Слева, под обрывом, билось о камни темное, грозовое море. Оно было далеко внизу, но холодное опасное дыхание его доставало до Женьки, прижимая к серой шершавой скале. Женька сделала пару шагов, стараясь не глядеть вниз. Еще, еще... Песок немного скользил, сыпался, шурша, вниз. Тропа огибала скалу, и было видно только нескольких шагов вперед. Что там, за поворотом – уже или шире, и есть ли там вообще дорога? Сердце стучало так, что из-за его тяжелых толчков в ушах не было слышно шума волн. Кажется, тропа стала пошире... С хрустом вывернулся из-под ноги камень, полетел в пропасть, и медленно поехала за ним земля. Женька распласталась спиной по скале, прижимаясь так, что пуговицы на юбке застревали на колючих выступах. Стараясь переступать как можно быстрее, она двигалась боком, задрав подбородок, чтобы не видеть моря. Вдруг опора за спиной пропала – скала как бы отпрянула назад – и Женька чуть не упала навзничь. Внутри все оборвалось от страха, но потом Женька обнаружила, что стоит на маленькой площадке в углублении горы. Она привалилась спиной к нагретой солнцем стене и закрыла глаза, успокаиваясь. Пост Кривуленции остался за поворотом, Женька стояла в переходе к хозяйственному корпусу. Кривуленция протяжно зевала и скрипела старым рассохшимся стулом.
Эх, Кривуленция, совсем ты бдительность потеряла, старая ты калоша! Пациенты скоро совсем разбегутся, пока ты "ябедами" увлекаешься... Радостный азарт охватил Женьку – прошла, прошла! Теперь до прачечной уже близко, и дорога безопасная – в хозблоке по ночам никого нет. Только бы дверь была не заперта! Пробежав темными коридорами, Женька остановилась в маленьком тупичке перед запасными дверями в прачку. Основной вход закрывался на замок, а эту дверь давно уже перекосило так, что задвинуть щеколду можно было только усилиями нескольких человек. Поэтому ее когда-то просто плотно закрыли и завалили грязными тюками. Слава богу, заведующую прачкой, Наталью Владимировну, интересовали в первую очередь ее собственные маникюр и прическа, а все остальные "мерзкие предметы" типа одежды и постельного белья – постольку, поскольку. Поэтому в прачечной было постоянно грязно и захламленно. Пациенты использовали это обстоятельство в своих интересах именно в прачке можно было делать тайники в кучах стройматериалов, оставшихся от давних ремонтов, не рискуя попасться с поличным (место общественного пользования) и не боясь лишиться своих драгоценностей: уборками Наталья сроду не занималась.
