Текст книги "Нечаянная радость (сборник)"

Автор книги: Юлия Вознесенская

Монастырские будни Владлена

Вечер, служба. Монахи поют стихиры «Господи, воззвах» на грустный «шестый глас». Время от времени их пение перекрывается какими-то еще более грустными поскуливаниями и вздохами: это отчаянно зевает в углу притвора наш герой.

– Эка мается, бедный! – качает головой стоящий неподалеку старенький, в чем душа держится, но как всегда бодрый духом отец Дионисий. Через некоторое время он оглядывается и, не видя больше Владлена, озабоченно обходит притвор. Пропажа обнаруживается под скамейкой. Он наклоняется и трясет за плечо сладко спящего Владлена:

– Эй, отрок! Да ты шел бы в келью спать!

– Да неудобно, отец Дионисий, со службы уходить. Я уж тут покемарю…

– А-а! Ну спи, спи… – отец Дионисий крестит его и идет на место.

* * *

Стройка двигалась, монахи молились, Влад то оживал, то маялся тоской, хотя и работал со всеми и как все.

А вот Виктору пришло время покидать монастырь: семья, дела, бизнес. Он прощался с бригадой трудников, а рядом стоял архимандрит Евлогий.

– Значит, ты, Андрусь, за старшего остаешься, – говорил Виктор высокому белорусу. – Следи, чтоб ребята у тебя лодыря не гоняли и архимандрита не огорчали!

– Не, мы не станем огорчать архимандрита, – успокоил его Андрусь.

– Я думаю, батяня, все будет в порядке. А к Преображению, даст Бог, я опять к вам выберусь. Привезу крест на колокольню и подгоню вертолет: кран из-за стены не достанет, а в ворота не пройдет, так не разбирать же ограду!

– Ты уж меня не подведи, Витя, – басил в ответ архимандрит. – Сам понимаешь, священноначалие прибудет, не годится колокольню без креста сдавать…

– Понимаю. Все будет океюшки, батяня, не боись!

На глаза ему попался Владлен.

– А ты, Влад, смотри у меня! Чтоб без озорства!

– Да он не будет озорничать, – заступился за Владлена архимандрит. – Он же не вредитель какой. Просто дурной слегка…

– Все будет в ажуре, батяня! – лихо беря под воображаемый козырек, изрек Владлен.

И тут же получил по затылку от Виктора.

– Кому «батяня», а тебе отец Евлогий! – строго сказал Виктор. – Нашел «батяню»… – И совсем другим тоном архимандриту: – Ладно, надо мне ехать! Пошли, батяня, проводишь меня до ворот и благословишь на дорогу.

Архимандрит с Виктором пошли к воротам, а Владлен, подобрав шапчонку, обиженно глядел им вслед.

– Чего это он! Ему батяня, другим не батяня… Я что, не человек, что ли?

– Не в том дело! – сурово осадил его пожилой бородатый трудник. – Архимандрит наш был командиром десантного батальона в Афгане, а Виктор у него под началом служил. Архимандрит его, может, раз десять от смерти спас, потому он ему и «батяня».

– Подумаешь… – протянул все еще обиженный Владлен.

– Если хорошо подумаешь, так и поймешь. Ты ж не совсем дурак, а только «дурной слегка» – и, заметив, что Владлен снова закипает, примиряющее добавил: – Архимандрит так сказал, не я…

Крыть было нечем, и Влад решил оставить спор: им же еще работать и работать вместе до конца лета. Он так решил – до осени, а там… Потому как иначе с деньгами не выходило, а у него уже вырисовывались планы на будущее, для выполнения которых требовался капитал. Приходилось сжать зубы и терпеть.

– Да ладно, – протянул он, переводя обиду в шутку, – история Церкви показывает, что дураки тоже разные бывают: один просто глуп, а другой глуп до святости!

– Это ты про кого? – удивился бородатый.

– А про блаженных! – с некоторым превосходством в голосе пояснил довольный Владлен и независимо удалился.

– Ишь ты… просветился! – глядя ему вслед, сказал Андрусь. То ли с одобрением, то ли осуждая.

* * *

Весна вступила в свои права и, можно сказать, уже готовилась передать их лету. Возле открытого настежь окна монастырской кухни расцвела черемуха. А из окна доносилось странная для монастыря песня – старинный «лагерный шансон»:

 
Голуби летят над нашей зоной,
голубям преграды в мире нет.
Как бы мне хотелось с голубями
на родную землю улететь.
 
 
Но забор высокий не пускает,
и колючек несколько рядов.
Часовые с вышек наблюдают,
и собаки рвутся с поводов.
 

Владлену в субботу выпало скучнейшее послушание на кухне: начистить и натереть картошки для драников на целый монастырь, а еще на паломников, которые ожидаются в воскресенье. Чтобы не так тоскливо было чистить, он и развлекал себя «шансоном», позабыв об открытом для вентиляции кухонном окне.

 
Вечер за решеткой догорает.
Солнце тает, словно уголек.
На тюремных нарах напевает
молодой уставший паренек.
 
 
Он поет – как трудно жить без воли,
без друзей, и ласковых подруг.
В этой песне было столько горя,
что тюрьма заслушалася вдруг.
 
 
Плачут в дальних камерах девчата,
вспоминая молодость свою,
как они кому-то и когда-то
говорили ласково: «Люблю…»
 
 
Даже самый строгий надзиратель
у стены задумчиво стоит.
Только он один, паскуда, знает,
что парнишке ночь осталось жить.
 

Мимо кухонного окна, как нарочно, проходил монастырский регент отец Михаил. Он постоял, послушал, потом громко сплюнул и просунул голову в окно.

– А ну отставить блатную музычку! Не то я отцу архимандриту пожалуюсь! Нашел тоже что петь в святой обители…

– Ага, вот и надзиратель появился. Да у вас тут тюрьма, что ли? Человеку и попеть нельзя? – возмутился Владлен, со злостью швыряя очищенную картофелину в кастрюлю.

– Пой духовное! Если умеешь, конечно…

– Ой, да подумаешь! Да чего там уметь-то!

И Владлен запел «Херувимскую», да так запел, что регент от неожиданности чуть не сел в клумбу под окном. Но удержался на ногах и остался стоять под черемухой, слушая с открытым ртом и прикрытыми глазами.

А Владлен так увлекся своим пением, что и сам глаза закрыл. Но и с закрытыми глазами виделся ему монастырский храм, и горящие восковые свечи, и солнечный луч, падавший из-под купола прямо на середину храма… И в этом столбе света непонятно откуда проявляется фигура юной красавицы с куклой-пупсом на руках. Она идет по храму с протянутой рукой, кланяясь направо и налево. Монахи улыбаются и охотно подают ей – кто ветку черемухи, кто свечу, а кто и просфорку. Потом девушка подходит к подсвечнику перед иконой Божьей Матери и ставит свечку. Ее кукла уже успела превратиться в настоящего живого ребенка, прехорошенькую девочку с коротенькими косичками, и девочка эта осторожно тянет пальчик прямо к пляшущему огоньку…

Опомнившись, Владлен тихо довел мелодию до конца и умолк.

– Ты почему так поешь? Кто тебя учил? – заволновался регент. – Ты, может, и ноты знаешь?

– Ну, знаю! – небрежно ответил Владлен.

– Да откуда?!

– От певчего верблюда. Будто только в монастырях петь умеют! В школу я музыкальную ходил почти пять лет, вот откуда! Пока мы с отцом в Питере жили, он заставлял ходить, модно это тогда было. Потом он другую жену себе привел в дом, нас с сестрой и матерью выгнал, ну, мы и уехали к бабке в деревню. Тут вся моя музыка и накрылась.

– Жалко было с музыкальной школой расставаться?

– Да ни капли! Бабка на Ладоге жила, на самом, считай, берегу. Я там сигов научился сетями ловить, в пятнадцать лет на катере вовсю гонял! Др-р-рр! – схватив за ручки большую пустую кастрюлю и крутя ее перед собой, Владлен показал регенту, как именно гонял он на катере.

– Ладно, пятнадцатилетний капитан, я тебя в хор беру! Пойду скажу отцу архимандриту, пусть назначит тебе клиросное послушание, – регент решительно развернулся и хотел уже шагать к отцу Евлогию, но Влад его остановил:

– Э, ты постой, отец Михаил! Разве некрещеным можно петь в монастырском хоре?

– А ты разве некрещеный? – удивился регент.

– Ну да…

– Так мы тебя враз окрестим!

– Не, что ты, отец Михаил! Нельзя меня крестить.

– Это почему же?

– Так я ж неверующий! – выпалил и довольно глупо заулыбался Владлен.

– Ты уверен?

– А то! С детства неверующий, и родился таким. Нельзя ведь Бога обманывать, верно? Грех это, и ты меня на это не подбивай, отец Михаил.

– Кого, ты говоришь, обманывать нельзя?

– Бога, Иисуса Христа, Матерь Божью… Ну и всех остальных тоже.

– Так ты ж в них не веришь! Или веришь?

– Не верю.

– Не веришь, а обмануть боишься?

– Ой, да не путай ты меня, отец Михаил! Некогда мне, знаешь, с тобой лясы точить: мне еще вот всю эту картошку надо перетереть! Баба Анжела наладилась драники стряпать, придет скоро… – И Владлен склонился над ведрами с начищенной картошкой, а не на шутку расстроенный регент отошел от окна и повлекся по своим делам.

* * *

Но петь в хоре архимандрит Владу все-таки разрешил и никогда об этом не пожалел, как и регент отец Михаил. Не печалился на новом послушании и сам Владлен. Понравилось ему петь в хоре, да и сами службы стали нравиться, несмотря на их долготу. Правда, трудником он все равно остался и продолжал работать на стройке. А иногда приходилось и на монастырской кухне подежурить.

Владленова почта

Скоро Владлен наладил переписку с сестрой. Взял да и написал ей письмо – просто так, наудачу.

Сестра его Наталья жила с мужем-милиционером в поселке под Санкт-Петербургом, на берегу Ладожского озера. От бабки с материнской стороны Владлену и Наталье достался в наследство довольно большой дом, старый, но крепкий, строенный, на совесть, для себя: просторный, с мезонином, под железной крышей, на высоком фундаменте – чтобы озерные воды не заливали в непогодь. Дом был обит вагонкой, выкрашен в синий цвет, а резные наличники – белые. Красота! И участок при доме был ухоженный, с положенными дворовыми постройками, палисадником перед фасадом, садом и огородом позади дома, с двумя большими теплицами, со своим колодцем и даже маленьким прудиком – для полива и полосканья белья. На воротах висело фанерное объявление большими черными буквами: «Свежая и копченая рыба», а в палисаднике устроена была самодельная коптильня, и возле нее стоял прочный, вкопанный в землю деревянный стол для разделки рыбы. От самых ворот было видно – крепко живут люди.

Когда пришло первое письмо Владлена, муж Натальи как раз потрошил на столе сигов. Стайка пестрых кур во главе с большим коричневым петухом паслась у него под ногами, растаскивая рыбьи потроха. Коптильня дымилась, от нее по участку плыли вкуснейшие ароматы. Милиционер, одетый не в форму, а в потертые джинсы и выцветшую футболку, ловко орудовал ножом, а жена читала вслух письмо от брата:

– «Храм мы уже заканчиваем, а потом все силы бросим на колокольню. А вот когда колокольню достроим, тогда архимандрит и даст мне расчет: обещает, что хватит мне и на дорогу, и на первое время, пока работу не найду. Так что, если вы с мужем готовы меня принять, я к вам и приеду. Будем с твоим… – Тут Наталья поперхнулась и замолчала.

– С твоим ментом, – подсказал муж. – Не стесняйся, читай дальше!

– Будем с твоим ментом на катере за сигами ходить, – послушно продолжила Наталья. – Только есть одно серьезное жизненное обстоятельство, Наташа, уж не знаю, как вы с мужем на него посмотрите. Обстоятельство это – моя невеста Маша, которая ждет меня под Москвой. Если пригласите нас обоих, я за ней заеду. А коли не пригласите невесту мою, так и я сам не приеду. Живите тогда в родительском доме одни. Я все понимаю и в обиде не буду, по-другому стану жизнь строить».

– Толковый у тебя брат, – отметил муж-милиционер, доставая из корзины очередного сига.

– Слава Богу, братик мой единственный за ум взялся, жениться надумал! – плаксиво сказала Наталья, складывая письмо и пряча его в карман передника, а взамен доставая из него же платочек – утереть слезы. – Я уж боялась, что он и вовсе надумает в монастыре остаться…

– А чего ж плохого в монастыре? – резонно спросил муж.

– Так ведь то тюрьма, то монастырь – а жить когда?

– Тоже верно.

– Что ж мы ему ответим, Андрюша?

– Пиши, пусть приезжает с невестой. Нехай живут с нами…

– А хорошо бы вместе-то жить! – размечталась Наталья. – Коптильню бы большую отстроили, в город сигов да ряпушку возить стали, в рестораны сдавать! Ты милицию бросишь…

– Не брошу. Совмещать буду. Милиция, Наталья, это власть и сила! Вот братец твой явится – половина дома ведь его по закону, так?

– Так.

– Он в случае чего может раздела потребовать и свою половину продать. Так?

– Ой, а ведь верно! Продаст и пропьет…

– Не продаст и не пропьет. Приедет он – ему и жене прописка потребуется. Я им прописку получить помогу, но не даром, а за отказ от своей доли наследства. А рыпнется – я ему дело устрою и под милицейский надзор подведу. И будет он жить у меня под надзором, как у Христа за пазухой! В крепком ментовском кулаке у меня будет твой братец! – и мент потряс кулаком с зажатой в нем рыбиной.

– До чего же ты умный у меня, Андрюшенька! – ласково пропела Наталья. – Это ведь и для братика лучше – на старое не потянет!

– Все-то ты у меня просчитала, прямо не жена, а калькулятор в юбке!

– Не в юбке, а в джинсах! – и Наталья, отведя полу передника, достала из кармана джинсов маленький школьный калькулятор и продемонстрировала его мужу.

Оба засмеялись.

– Пиши брату ответ, не тяни! – уже серьезно сказал Андрей. – Напиши, что рады будем и ждем с невестой.

В березовой роще

Монастырь готовится к празднованию Святой Троицы. В березовой роще, куда с утра отправились за зеленью трудники и послушники, кипела веселая работа: на большой поляне Владлен и бригадир трудников Андрусь косили траву, чтобы усыпать ею пол в храме, а остальные, люди в основном городские, косить не умеющие, собирали в мешки траву, рубили березки, вязали вязанки пахучих березовых веток.

Владлен сам вызвался косить, жаль ему было рубить молодые березки, хотя он и понимал – чего не сделаешь ради Бога! А вот траву он косил с удовольствием. Поначалу, правда, не очень шло, но когда он припомнил, как ходил с деревенскими мужиками на покос в сочные приладожские луга, руки и плечи тоже вспомнили… А травой собирались усыпать пол в храме, по старинной традиции.

Неожиданно на поляне появились две женщины с кошелками. Одна из них, молоденькая Анна, частая гостья обители, одета была, как и положено благочестивой паломнице и образцовой православной девушке, не то в мешковину, не то во власяницу. Зато другая вырядилась куда как более современно, хотя лет ей на вид было хорошо под семьдесят. Из-под короткой юбки у бойкой старушки торчали слаксы, сверху была надета футболка с Микки-Маусом на груди, а на голове был лихо наверчен пестрый шарф. Звали модную старушку, постоянно помогавшую на монастырской кухне, тоже вполне современно – баба Анжела (в крещении Ангелина).

– Бог в помощь, работнички! – весело прокричала баба Анжела. – Обед прибыл! Перекур!

– У нас не курят! – степенно ответил ей Андрусь. – А потрапезничать мы не против, если есть благословение.

– Отец архимандрит благословил, – скромно, не подымая глаз, ответила благочестивая паломница Анна.

– Да ладно вам чиниться, тоже мне монах с монахиней нашлись – благословения проверять! – смеясь, прикрикнула на них баба Анжела, расстилая на поляне большую скатерть в бело-синюю клетку. – Ясное дело – в монастыре все делается по благословению, ну, так и нечего фасонить. Мужики, обедать!

Мужики охотно прервали работу и стали рассаживаться прямо на траву вокруг скатерти.

– Читай, Андрусь, молитву, ты ж у нас чтец! – распорядилась баба Анжела.

– Меня еще не посвятили.

– Все равно читай, как старший по годам и по чину!

Андрусь прочел:

– Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения.

Все молча и чинно, но с аппетитом отменным, на березовом воздухе настоянном, принялись за трапезу. Тишина воцарилась на поляне, только ложки да кузнечики звенели. Ели долго и основательно.

– Ну что, Влад, скоро к невесте поедешь? – спросил Андрусь, кладя наконец ложку и вытирая миску корочкой хлеба.

– А вот как достроим колокольню, так и поеду!

– Думаешь, ждет она тебя?

– Ждет, наверное! Чего ей не ждать?

– Ну, мало ли… Теперь девушки сам знаешь какие. Если ждет, то чего ж не приедет тебя навестить? И писем не пишет…

– Так она ж не знает, что я в монастыре! – хохотнув, ответил Владлен.

– Что так?

– Да ну… Еще смеяться станет! Вот встретимся – я и расскажу ей, где был и как жил.

Анна поглядела на него долгим укоризненным взглядом: что ж ты, мол, такую девушку себе выбрал, которая может над благочестивыми вещами смеяться? Потом опомнилась и опустила глаза.

Баба Анжела тоже покачала головой, а потом, будто о чем-то вспомнив, ласково сказала бригадиру:

– А ты, Андрусь, пирожок вот возьми, с капустой – любимые твои…

– Все-то ты про всех знаешь, баба Анжела! – сказал Андрусь, непонятно то ли с одобрением, то ли наоборот, но пирожок взял.

– Ох, знаю… – так же непонятно ответила ему баба Анжела. – А ты не горюй, ты же знаешь – Господь все к лучшему устраивает! Давай, Нюрочка, посуду собирать…

* * *

Пока баба Анжела с товаркой собирали посуду, трудники улеглись отдыхать под березками. Только Владлен поднялся, задумчиво обрывая ромашку, и вдруг завел тихую задумчивую песню.

 
В рощице березовой,
где трава высокая,
там на зорьке розовой
стонет пташка одинокая.
 
 
Кличет ли она птенца,
просит ли прощения?
Нет у песенки конца,
нет и сердцу утешения.
 
 
Ты приди скорей, рассвет,
пташку в роще успокой!
Ты вернись ко мне, мой свет,
и верни душе моей покой!
 

Среди белых стволов берез Владлен видит фигуру своей красавицы Маши, в белом сарафане, с откуда-то вдруг взявшейся длинной русой косой. Идет Маша по поляне, на голове у нее венок из ромашек и колокольчиков, а рядом с нею, по макушку в цветах, идет девочка, тоже в веночке, с торчащей из-под него смешной короткой косичкой…

Задумчивы были и лица послушников и трудников. Слушали они песню Владлена, и каждый о чем-то своем думал.

– Вот кому надо в семинарию поступать вместе с Андрусем! – неожиданно проговорила баба Анжела. – Голосок-то, а?

– Владлен некрещеный, его не примут в семинарию, – ответила Анна. – А из Андруся со временем выйдет высокодуховный приходской батюшка. Если он семинарию сумеет закончить, конечно, и удачно женится. Невеста у него хорошая, баба Анжела?

– Была у него невеста, да вся вышла.

– Куда вышла? – не поняла Анна.

– Замуж.

– Ой! Так ему теперь на целибате постригаться придется! – огорчилась Анна.

– На чем, на чем? Это что за целибат такой? – удивилась баба Анжела. – Типа ламината, что ли?

– Целибат, Ангелина Власьевна, это когда священник не монах, но тем не менее не связан узами законного брака, то есть давший обет безбрачия.

Баба Анжела ошарашенно поглядела на Анну – она о таком и не слыхивала!

– Знаешь что, Нюрка? А ведь тебе самой срочно замуж надо! Уж больно ты забогословствовалась… А монахиня из тебя все равно не выйдет, хоть ты и модничаешь.

– Я модничаю? – поразилась Анна.

– Ну не я же… Я вон за внучками своими одежку донашиваю: что они выбросят – то мне и ладно, а у тебя каждая складочка на юбке продумана на православный фасон!

– Ой, Ангелина Власьевна! Уж вы скажете!

– Да тебе и архимандрит то же самое скажет.

На лице Анны полное недоумение: она изо всех сил старается выглядеть скромно, православно, а баба Анжела говорит – модничает! Непонятно как-то…

День неудач

Вот и Троица отошла, начался Петровский пост, время для Владлена в общем-то скучное. Постных дней и в миру много, больше половины года, хотя мирские граждане посты не всегда строго блюдут, но уж кто попал в монастырь – тем приходится соблюдать. Монахи в посты друг друга поздравляют «с постом приятным», но Владлен особо приятного в них не находил, хотя порядок не нарушал – терпел.

Однако и постные дни один на другой не всегда походят, даже у монахов бывают дни удачные и не очень, особенно у послушников, а уж про трудников и говорить нечего: они как бы между двумя мирами находятся, оттого и огорчений у них вдвое больше.

Вот и у Владлена нынче выпал день явно неудачный. С самого утра не повезло – на завтрак овсянку дали, он же, как почти все бывшие зэки, на дух этот злак не переносил. А вышел на работу – пошли неприятности сплошняком. Начал он грузить кирпичи на тачку, чтобы по деревянным трапам отвезти ее на третий ярус колокольни, да сложил кирпичи неаккуратно, один бок перевесил – тачка и опрокинулась. Причем прямо на середине трапа! Ёшкин корень! Конечно, Владлен не дурак: он не стал героически удерживать тачку, а выпустил ручки и дал ей уйти туда, куда она направилась – вниз. В воздухе тачка перевернулась, кирпичи из нее высыпались, а сама она на них сверху грохнулась. Тяжелая железная тачка – на кирпичи современной выработки! Владлен сердито протопал вниз по трапу и поднял тачку, явив всему миру результат своей неосторожности – битый кирпич. Только он принялся выбирать и злобно кидать чудом уцелевшие кирпичи обратно в тачку, глядь, а в трех шагах от него стоит отец Агапит, смотрит на него жалостливо так и головой качает.

– Ты что ж это делаешь, раб Божий Владлен?

– Как что? Кирпичи обратно в тачку кидаю!

– Нет. Что ты вообще тут делаешь?

– Ну, подсобничаю, отец Агапит, ты же знаешь.

– А точнее?

– Так кирпичи ж наверх вожу! Ты что, не видишь, батя?!

Отец Агапит снова головой покачал – и опять, мол, ты не то говоришь, раб Божий Владлен!

– А ну, присядем, – сказал он и уселся на штабель деревянных поддонов из-под кирпичей. Сел и похлопал по доске: – Садись, садись, Влад! Остынь и послушай меня. Я тебе историческую притчу расскажу про то, как строили Шартрский собор. Это, знаешь ли, Владик, один из красивейших готических соборов Франции. Ну и притча тоже неплохая, поучительная. Слушай.

Некий путешественник оказался в городе Шартре как раз когда в нем строили знаменитый собор. Мимо него рабочие возили на тачках большие камни.

Первый тяжело шагал, опустив голову, и вез один камень. «Что ты делаешь, добрый человек?» – спросил его путешественник. «А ты что, не видишь? Камни вожу!» – отвечает рабочий.

Следом идет второй, везет два больших камня, но ступает спокойно и бодро. «Что ты делаешь?» – спрашивает и его путешественник. «Я кормлю свою семью!» – солидно отвечает второй рабочий.

А за ними шагает, посвистывая, третий и бодро катит тачку с тремя большими камнями. «А ты что делаешь?» – спрашивает его путешественник. «А я строю Шартрский собор!» – гордо отвечает третий рабочий. Понял, чадо?

– Ясен пень, понял, батяня!

– Ну, то-то же…

Отец Агапит поднялся и ушел в храм.

Владлен постоял, глядя ему вслед, покрутил головой, усмехнулся и начал аккуратно складывать кирпичи в тележку. А тут и солнышко выглянуло в просвет тяжелых облаков, и все вокруг повеселело. Оживился и Владлен. Только он собрался двинуть нагруженную тачку, как сбоку услышал знакомый голос:

– И чем это ты тут занимаешься, Владлен?

– А ты что, не видишь? Строю Шартрский собор!

– Какой такой «шаткий собор»?

Тут только Владлен понял, что окликнувший его голос хоть и был ему знаком, но принадлежал не монахам и не трудникам. Он оглянулся и обомлел, обрадовался и растерялся – все сразу: перед ним стоял старый знакомый из времен его профессионального нищенства. И вроде совсем недавно побирался Владлен по вагонам, а вот теперь показалось ему, что с тех пор прошли годы и годы… Причем не худшие годы его жизни! Поэтому старому знакомому он обрадовался искренне, поставил тачку и бросился к нему.

– Жека! Кореш! Каким ветром тебя занесло в наши палестины-то?

Кореш Жека принял восторг Влада благодушно, даже приобнял его и по плечу похлопал.

– Рад тебя видеть живым-здоровым и на обеих ногах, Владка!

– А чего моим ногам-то сделается? – засмеялся Владлен. – Даже костыли мои рабочие давно в монастырской кочегарке сгорели. Я, можно сказать, друг Евгений, на свои собственные ноги становлюсь!

– Да ну?

– Точно! Скоро вот закончим колокольню, получу расчет и поеду к сестре, на Ладогу. У меня там полдома с видом на озеро. А какая там рыбалка, сиги какие – во, с руку! Сестра с мужем хотят свой маленький бизнес организовать и меня в долю зовут.

– Это ты хорошо задумал, Влад, не век же тебе по монастырям да тюрьмам шататься, по вагонам побираться.

– Ой, про то не вспоминай!.. А вот в монастыре-то как раз и ничего, жить можно. Ну, а ты как тут оказался? В паломничество приехал или трудником хочешь, как я, поработать во славу Божью?

– Да нет, ни то, ни другое. Я как был за рулем, так и теперь хозяев вожу. А сюда они спасать тебя приехали.

– Хозяева приехали? Меня спасать? Не понял! От чего меня спасать-то?

– Как «от чего»? Тебе ж монахи собираются ноги отрезать.

– Ноги отрезать? Монахи? Мне? – обалдел Владлен.

– Так не мне же! Циркулярной пилой. Вот, тут, в газетке все про это конкретно пропечатано. – Евгений достал из кармана свернутую в несколько раз газету, развернул и подал Владлену. – Вот читай. А хозяева пошли с твоим начальством разбираться. Они, между прочим, выкуп за тебя приготовили.

У Владлена от таких новостей и ноги подкосились. Кажется, он понял, в чем дело! Он сел на поддоны, дрожащими руками развернул газету и вслух начал читать напечатанный на первой странице анонс:

– «Отцы-рабовладельцы в законе. Вся правда о монастырских застенках и тайных ампутациях. Не только табачным и оружейным бизнесом занимаются в наше время монахи, но также и поставкой инвалидов для нищенского бизнеса, что дает им финансы на постройку и восстановление обителей. Эти новые разоблачения клерикалов сделал известный журналист Олег Макарчиков. См. стр. 12.»

– Так ты открой, открой двенадцатую-то страничку! – подсказал Жека. – Там и фотография монастыря, и твой портретик, между прочим, тоже имеется…

Владлен нашел нужную страницу: да, вот и фотография – строящийся монастырь в проеме ворот. Тут же и его портрет – страдальческое, перекошенное лицо. Смотреть тошно… А вверху, в рамочке – фотография того самого журналюги, обманом взявшего у него интервью. Хотя, если честно, еще надо разобраться, кто кого тогда обманул. Влад стал читать дальше:

– «Что творится в монастырях Московской Патриархии, куда не может заглянуть прокуратура? Журналисту Макарчикову повезло: он встретился с одним из монастырских рабов, который рассказал ему всю правду о творящихся в монастырях ужасах. „Меня в монастырь продали за четыре тысячи рублей“, – признался журналисту раб, имени которого мы называть пока не станем – вдруг он еще жив?»

Влад дочитал статью и сложил газету.

– Вот сукин сын! – сказал он с сердцем.

– Кто сукин сын?

– Да я! Я, конечно! Кто же еще? А журналюга – это просто сучонок писучий. Что с него взять-то! И когда он меня сфоткать успел? Я и не заметил… Так, говоришь, хозяева пошли к архимандриту?

– А я знаю, как тут у вас начальство называется? Они пошли выяснять, как тебя назад выкупить.

– Ишь ты… А как они узнали, где меня искать? Тут ведь не сказано, как монастырь называется.

– Тебя узнали по фотографии. Машка увидела и хозяину сказала, что тебя спасать надо.

– Ой! А Маша… она… она все еще по вагонам ходит?

– Пока ходит… А где монастырь расположен и как он называется, про это журналист Макарчиков через пять минут разговора с хозяевами выложил. На коленях. Они ему самому ноги пригрозили обломать, если не скажет.

– Понятно… Ну ладно, пойду соберу вещи, а потом тоже к архимандриту…

* * *

Одетый в дорогу, с сумкой на плече, Владлен понуро вошел в игуменскую. В гостиной трое восточных людей пили чай с архимандритом Евлогием.

– Можно, владыка? – осторожно спросил Владлен. Вообще-то он знал, что входить к игумену надо, предварительно постучав и проговорив за дверью: «Молитвами святых отец наших, Христе Боже наш, помилуй нас!», а когда в ответ услышишь «Аминь!» – вот тогда уж и входить, но сейчас ему не до монашеских тонкостей было. Игумен тоже не обратил внимания на такое нарушение порядка.

– Проходи, Владик, – сказал он просто. – Ну вот он, живой и, как видите, невредимый.

– Видим. Здравствуй, Владлен, – сказал старший из гостей.

– Здравствуйте, дядя Саид, – ответил Владлен, отводя глаза.

– Читай! – приказал дядя Саид одному из сопровождающих.

Тот послушно стал читать по слогам:

– «Последние сообщения СМИ об искалеченных телах и душах людей, которые попали в монастыри, напоминают сценарии фильмов ужасов, в них невозможно поверить, но это наша сегодняшняя российская действительность. Под видом „веры в Бога“ сегодня у нас под боком в монастырях процветает работорговля, и пора положить ей конец»…

– Что скажешь, раб Владлен? – спросил дядя Саид.

– Вранье это! – хмуро бросил Владлен.

– А кто соврал – ты или журналист?

– Оба… Сначала я – ему, а потом он – всем. Еще и разукрасил, подлюга!

– Выглядишь ты хорошо. Работал на свежем воздухе, кормили, видно, тебя тоже неплохо, и ноги тебе отпиливать никто не собирается. Так что ж ты такую подлянку своим новым хозяевам устроил?

Владлен молчал, глядя в сторону.

– Погодите-ка, – вдруг спросил архимандрит. – А ты когда встречался с этим журналистом, Владик?

– Да в первый же день, как сюда попал!

– То есть когда про монастырь еще ничего не знал? Так?

– Так… – Владлен впервые осмелился поднять голову и взглянуть на архимандрита несчастнейшими глазами.

– Ну, вот видите! Он сначала испугался наших строгостей, а потом разобрался и все понял.

– Сначала заврался, потом разобрался, – усмехнулся бывший хозяин Владлена. – За такое вранье наказывать надо.

– Он больше не будет, – заступился архимандрит. – Правда, Владик?

– Правда, отец архимандрит! Мужик дал мне покурить, денег обещал – ну, я ему и наболтал… Он еще обещал меня с собой забрать на машине, а сам укатил, пока я за сумкой бегал!

– А теперь ты, значит, сумку заранее собрал… – Голос архимандрита снова стал строгим. – Так ты что же, хочешь от нас с этими людьми уехать?

– Не знаю…

– Я тебя понимаю, ведь эти люди спасать тебя приехали, ты им доверяешь. Ну, сам решай, Владик, с ними поедешь или с нами останешься?

– А вы что… Вы бы меня после этого в монастыре оставили, отец Евлогий?

– Конечно, оставил бы. Ты же больше врать не станешь.

Владлен задумался.

– Не, отче, я уж поеду… Стыдно мне перед отцом Агапитом, перед Виктором, Андрусем и ребятами… Как я им в глаза после этого смотреть стану?

– А мы им ничего не скажем! – заговорщически предложил архимандрит.

– Это вы не скажете, отец Евлогий, а я-то все равно проболтаюсь! Я себя знаю… Нет, отче, я уж лучше поеду.

– Опять по вагонам побираться?

– Не, я к сестре поеду, как собирался! – Он повернулся к хозяевам: – А вы захватите меня с собой, свезете в город? Мне там кое с кем повидаться надо.

– До города довезем, – сказал дядя Саид. – А дальше уж как знаешь, нам ты не нужен.

– Ну, пойдем, Владик, к казначею, скажу, чтобы он рассчитался с тобой. А вы пейте, пейте пока чай, он еще горячий!

– Спасибо, отец! А можно мы пока монастырь посмотрим?

– Конечно, можно!

* * *

Вечерело. По идущему сквозь густой лес двухполосному шоссе почти бесшумно двигался шикарный «порше». Впереди, рядом с шофером Жекой, сидел Владлен, а хозяева дремали сзади, в пассажирском салоне, за разделительной звуконепроницаемой перегородкой. Очень удобное приспособление, между прочим: можно разговаривать, ни о чем не беспокоясь. Впрочем, Владлен и не беспокоился: он уже почти забыл о пережитых неприятностях, вернее, по привычке выкинул их из головы и увлеченно рассказывал Жеке о жизни в монастыре и его людях. На этот раз правду.