Текст книги "И все небо для нас"
Автор книги: Юлия Лим
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Юлия Лим
И все небо для нас
1
1
Так сложились обстоятельства, что в десять лет я стала мамой для младшей сестры.
По состоянию здоровья наша мама не могла ухаживать за ней, поэтому я училась у интернета и медсестер. В первом искала то, о чем не решалась спросить, а у вторых получала практические советы. Как правильно держать младенца, чтобы ненароком не уронить или что-нибудь не повредить; как кормить из бутылочки и проверять температуру молока.
Когда маму с сестрой выписали из роддома, я часами сидела, не шевелясь, и пялилась в одну точку. За одной стенкой спала мама, за другой верещала новорожденная сестра.
Я часто не высыпалась и приходила в школу сонной. Многие уроки пролетали мимо ушей. Мечтой каждого дня было выспаться и не слышать криков Милы.
Когда мама оклемалась, я наконец смогла выспаться. Помогли жуткая усталость и беруши. Возможно, со стороны моя жизнь казалась невыносимой, но я не жаловалась, а просто делала то, что нужно, потому что кроме меня у мамы никого не было. Мы держались друг за друга и благодаря этому какое-то время жили счастливо.
Я не просила рожать мне сестру, но полюбила ее так же, как маму. Когда она хватала меня за руки или нос крошечными пальцами, когда смеялась и улыбалась, размахивая ножками, я чувствовала радость и ответственность. Это маленькое существо нуждалось во мне.
Но однажды мамина болезнь напомнила о себе. В этот раз все оказалось куда серьезнее. Мама боролась изо дня в день, возвращаясь с работы домой. Однажды мне позвонили с ее номера и сказали, что маму везут в больницу.
Чуть больше года я смотрела, как она угасает в больничной палате; смотрела, как Мила суетится возле ее койки и радуется жизни, смеётся и улыбается, не подозревая, как тяжело маме. В один день она не проснулась.
Так, в шестнадцать на мне остались шестилетняя сестра и подготовка к похоронам.
# # #
К счастью, от последнего меня спасла соцработник. Кажется, она представлялась, и даже носила бейдж с именем, но я так его и не запомнила. Слишком много хлопот навалилось: нужно было подобрать последний наряд для мамы.
Хоть я ничего не знаю о детских домах, не хочется даже думать о разлуке с сестрой. Беру мамин телефон и пролистываю контакты: большинство из них не сохранены и глядят с экрана бело-красными полосками. Один номер бросается в глаза чаще остальных. Что это? кому мама все время звонила в последний месяц? и кто звонил ей?
Вздрагиваю.
Неужели папа?..
Руки дрожат, смартфон едва не падает на пол. Успокаиваю сердцебиение, отсчитываю три секунды и жму на вызов.
– Да? – звучит мужской голос.
– Кто это? – вырывается у меня. – Вы звонили моей маме… и она вам звонила. Часто. Кто вы?
Молчание.
– Алло? – стискиваю телефон. Ладони потеют, в горле сухо как в пустыне.
– Это ты, Вера?
– Да.
– Меня зовут Тихон, – сердце ухает в живот, а потом меня отпускает. Не папа, его звали по-другому. – Я твой дядя.
– Что…
Мама не общалась с родными, редко о них упоминала, а когда разговор касался семейных уз, она вскользь бросала что-то вроде: «У меня нет семьи. Никогда больше не спрашивайте об этом».
– Как… – ничего более вразумительного с языка не сходит.
– Я уже в пути.
– Куда?..
– Надя попросила меня присмотреть за вами. Я знаю о Миле. Поэтому не волнуйся, я скоро буду в городе.
Мне должно стать легче, но вместо этого каждая мышца плеч и спины напрягается. Вытираю ладони о штаны, перехватывая смартфон, и говорю:
– Почему я должна тебе поверить? Вдруг ты какой-нибудь мошенник или злоумышленник?
– У меня есть аудиосообщения от твоей мамы. Я дам тебе их прослушать при встрече.
В груди колет. Прикладываю руку, хоть и знаю, что это не уймет боль.
Кошусь на закрытую дверь. Сестра так и не знает, что мама умерла. Играет в комнате на планшете, даже смеется. И что мне с ней делать? Сейчас лето: ни садиков, ни школ.
– Ты можешь мне доверять, Вера. Я заслужу ваше с Милой доверие, – открываю рот, чтобы высказаться, но дядя продолжает: – Извини, больше не могу говорить. Дождитесь меня, ладно?
И вешает трубку.
Опускаю телефон, вслушиваясь в тишину и вглядываясь в экран вызовов. Выходит, даже перед смертью у мамы появились тайны, в которые она меня не посвящала. Вытираю фалангой пальца подступившие слезы, пока они не скатились по щекам и не оставили заметный соленый след.
Не время поддаваться чувствам. Нужно думать о крыше над головой и новой семье. Можно ли доверять «дяде», о котором узнаёшь впервые за шестнадцать лет? А вдруг это не дядя, а папа Милы, например? И что, если он удочерит ее, а меня отправит в детский дом? Как же плохо быть несовершеннолетней!
Из спальни доносятся громкие звуки. Мила включила телевизор и смотрит мультики. Взъерошиваю длинные растрепанные волосы, завожу их хвостом на затылок и закрепляю резинкой.
Я договорилась с соседкой, что она заберет сестру к себе на время похорон. Кладбище – не место для ребенка.
Провожу руками по лицу, шумно выдыхаю. Отвожу ладони и замечаю, как дрожат пальцы от нервов. Мама учила меня быть сильной и каждый раз добавляла в конце: «Ради сестры». Она разделила со мной воспитание Милы, но я не могу ее винить. Она тяжело болела, она боролась, и у нее получилось. Мы были счастливы, пусть и недолго. А потом случился рецидив…
– Вела-Вела-Вела! – прихожу в себя от похлопываний по плечу. Сестра стоит рядом.
– Чего тебе?
– А дай шоколадку!
– Сначала ужин.
– Ну да-ай! – капризничает Мила, строя глазки.
Мама никогда не отказывала ей в сладостях, а мне велела делиться с сестрой. Верный способ заставить одного ребенка завидовать другому – отбирать у него еду.
– Будешь так себя вести, ничего не дам.
– Ты злая! – в слезах сестра поджимает губы. – Злая-злая-злая!
Десять лет я жила и не ведала своего счастья, а последние шесть только и делаю, что вспоминаю о беззаботном детстве.
– Ты хочешь шоколадку или нет? – строго спрашиваю.
Мила вытирает слезы и активно кивает.
– Тогда иди в свою комнату и собери в рюкзак самые любимые игрушки.
– И ты мне за это дашь шоколадку?
– Да. Приду проверить через полчаса, – Мила уже бежит в комнату, поэтому я кричу ей вслед: – И не вздумай меня обмануть!
# # #
Как бы она ни канючила, я все равно сдамся. Все равно сдавалась мама, оттаивали люди разных возрастов и полов на улице и в магазинах.
В холодильнике осталось несколько шоколадок «Милка» – надо ли уточнять, почему именно они ее любимые?
У меня есть несколько дней, чтобы продумать речь. Как объяснить шестилетнему ребенку, что мама больше не вернется? Я себе этого объяснить не могу, как не могу и принять, а уж ей… Мама была для нее всем, а я всего лишь старшая сестра. И хоть Мила любит меня, я никогда не смогу заменить ей маму.
Воспитывать детей – ноша трудная. А уж когда ты сам ребенок и ничего о жизни не знаешь, практически непосильная.
Пылесошу и мою полы. Присаживаюсь на кухне на табуретку, поглядывая на небольшую горку грязной посуды. Поджимаю колени, натягиваю на них длинную безразмерную футболку и обнимаю. За окном: озеленившийся на время лета двор; арка из желтых домов, соседи, спешащие на работу и по подъездам, и незнакомцы, сокращающие путь через местные закоулки… Совсем скоро мы с сестрой шагнем из дома в неизвестность и даже этого приевшегося вида не останется.
– Вела-Вела-Вела! – и снова Мила подлавливает меня. – Шоколадка!
Поднимаюсь с табурета и иду в ее комнату. Проверяю рюкзак: планшет со смартфоном, больше ничего. Типичный набор современного ребенка.
– Ну-у? – нетерпеливо тянет сестра, подпрыгивая.
– Ладно, дам я тебе твою шоколадку. Молодец. Зарядки только положи к технике, – легонько треплю сестру по волосам.
Достаю из заначки на кухне одну из трех шоколадок, возвращаюсь в комнату и протягиваю ей.
– «Милка» для Милки.
– Ула-а-а! – сестра хлопает в ладоши, выхватывает шоколадку и легонько клюет меня в щеку. – Спасибо!
Она плюхается на свою раскладную кровать (в собранном виде – диван), и с довольным лицом ест шоколадку, отламывая по кусочку от плитки. Все ее внимание сосредоточено на диснеевском мультике.
# # #
У меня было время подготовиться. Мама болела, врачи не скрывали от нас печальные прогнозы, но… Я все равно верила, что каким-то чудом она выкарабкается, и мы продолжим жить втроем, как было всегда.
Когда заканчивается мультик, выдыхаю, отсчитываю три секунды и захожу к сестре в комнату. Мила лежит на полу, болтая ногами в воздухе, и что-то рисуя восковыми мелками.
– Мила, – опускаюсь на колени и складываю поверх них вспотевшие ладони.
– А когда мы поедем к маме? Я соскучилась, – сестра подписывает красного корявого человечка «Мама». Он криво улыбается, с упреком взирая на меня крупными глазами-точками.
– Мы… Мы больше к ней не поедем.
– Почему? – сестра бросает мелки, садится, скрестив ноги, и хмуро смотрит на меня. – Я что-то не так сделала?
– Нет… Конечно, нет. Просто…
За что это мне?..
Прикрываю глаза и на выдохе говорю:
– Мама умерла, Мила.
Тишина давит на голову. Сестра недоверчиво трясет головой.
– Что?..
– Ей больше не больно. Она не мучается, – продолжаю говорить, но уже успокаивая себя.
– Ты влешь! – глаза Милы мгновенно наполняются слезами.
Раскидываю руки, чтобы обнять ее, но сестра бьет меня по ладоням и отсаживается в угол комнаты.
– Влунья! Уходи! Не хочу тебя видеть! – кричит она вперемежку с рыданиями.
Поднимаюсь и выхожу. За закрытой дверью слышны всхлипы и дрожащий голос сестры, зовущий маму.
– Мамочка, это ведь неплавда? Мамочка, не шути так!
Провожу ладонями по лицу. Сердце щемит.
# # #
Похороны. Пришло много незнакомых людей. Часть из них – соседи, которых я изредка видела мелькающими на улице или на лестничных проемах. Они косятся на меня, перешептываются. Жалеют, наверное? Вот только они вернутся домой и забудут про наше с Милой горе, а нам от него никуда не деться.
Впервые за три дня вижу маму: ей сделали хороший посмертный макияж, она выглядит умиротворенной и спокойной.
– У нее больше ничего не болит, – бормочу себе под нос.
– Бедные девочки. Как же вам не повезло! Упокой господь ее душу, – крестится сердобольная соседка.
Она говорит что-то еще, но я ее не слушаю. И так тошно, еще причитаний пожилых женщин не хватало.
Первой кидаю землю в могилу и отхожу. Тук. Тук. Земляные комки, вылетающие из рук пришедших, словно град лупят по крышке гроба.
Могилу закапывают. Скорбящие галдящей рекой утекают в автобусы – их отвезут на поминки. Стою поодаль, дожидаясь, пока толпа рассосется. Холодный ветер лижет затылок и шею. Поеживаюсь.
Ко мне подходит соцработница. Не знаю, что она собирается сказать, но у меня нет к ней доверия. Да, она организовала похороны, и никаких казусов не произошло, но…
Все взрослые врут. Постоянно. Сначала мама, потом ее брат, если он вообще настоящий. Сказал, что придет, но гроб уже в земле, а нас с Милой завтра выселят из квартиры. Никто не посмотрит, что мы внезапно осиротели, деньги куда важнее.
– Вера, отвезти вас на поминки?
– Нет. Сестру надо забрать, не хочу обременять соседку.
Уважительно помолчав, соцработница снова прерывает тишину:
– Вера, мне звонил ваш дядя. Он просил немного подождать здесь. Хорошо?
Пожимаю плечами, сую замерзшие пальцы подмышки и блуждаю взглядом по сотням других могил.
– Кажется, это он.
Приглядываюсь: высокий жилистый мужчина с походным рюкзаком на спине идет в нашу сторону. Не нравится мне этот тип.
– Вера! – кричит он и машет.
Игнорирую его жест. Незнакомец быстро приближается и, запыхавшись, спрашивает:
– Похороны уже закончились?
Молчу, пристально вглядываясь в лицо «дяди». За меня ответят и так.
– Да, вы немного опоздали.
– Тихон, – он протягивает мне руку. – Мы говорили… по телефону.
– Ну… круто, – поворачиваюсь к надгробию. – Иди попрощайся, раз пришел.
Пока «дядя» навещает маму (похоже, он по жизни опаздывает), наблюдаю за ним. Соцработница, дождавшись его возвращения, с явным облегчением и улыбкой протягивает ему какие-то документы.
– Вот, все готово. Провожу вас до дома. Нужно удостовериться, что точно заберете младшенькую, тогда и с формальностями покончим.
2
Приглядываюсь к Тихону. Сходство колоссальное. Будто мамино лицо, только в мужском варианте: те же ярко-голубые глаза, нос с легкой горбинкой, широкие плоские губы, короткие темно-каштановые волосы. Даже ДНК-тест делать не надо, и так очевидно, что мы кровные родственники.
– И как ты собираешься забрать нас с Милой? – перевожу взгляд с дяди на соцработницу и обратно. – Разве документы на опеку не оформляются месяцами?
Тихон скидывает лямку рюкзака на локоть, достает полупрозрачную голубую папку с бумагами и протягивает мне.
– Я оформил документы заранее.
Хмурюсь, изучая строчку за строчкой. Теперь он наш опекун, деваться некуда. Кладу бумаги обратно в папку и отдаю:
– Дома обсудим.
Раз уж мама ему звонила, да еще и оставила голосовые сообщения, если верить его словам… Лучше рискнуть. Глупо отказываться от крыши над головой, пусть и в таких сомнительных обстоятельствах. Да и Миле сейчас нужны уход, забота и новые друзья. И новое место.
Дядя пропускает соцработницу в автобус. Заходим следом, занимаем места и молчим до самого дома.
Под пытливыми взглядами взрослых вдавливаю кнопку звонка. За дверью слышится топот, но открывает соседка. Из-за нее выглядывает сестра.
– Вела, ну наконец-то! – она выскакивает на лестничную площадку в тапочках и обнимает меня. – Почему так долго?
– Так вышло, – треплю Милу по волосам.
Облегченно выдыхаю. Я приняла правильное решение, когда не взяла ее с собой.
– А это кто? – сестра с любопытством разглядывает взрослых.
– Проходите, – предлагает соседка.
– Здесь я вас оставлю, – соцработница жмет руку Тихону, а потом протягивает мне. – Желаю удачи, Вера.
– Ага, – сухо сжимаю пальцы и тут же разжимаю. Перестук каблуков эхом отдается в подъезде.
Дядя присаживается на корточки перед сестрой:
– Привет, Мила.
Она с любопытством смотрит на него, потом на меня. Рассеянно качаю головой.
– Очень плиятно, – пока размышляю, можно ли ему довериться, Мила жмет Тихону руку.
Они улыбаются друг другу, и теперь видно их отдаленное сходство.
– И все же я тебе не верю, – говорю. – Извините, мы пойдем к себе. Спасибо, что присмотрели за Милой.
– Пустяки, – улыбается соседка, – твоя сестричка скрасила старческое одиночество, – ненадолго исчезнув в квартире, она появляется с чем-то, накрытым полотенцем. – Вот, помяните маму пирожками.
– Спасибо. Отдайте ему, пожалуйста, – киваю на дядю.
Он поднимается, поправляет рюкзак и берет блюдо.
– Спасибо, – говорит соседке.
Достаю ключи и открываю дверь квартиры. Соседка все еще присматривает за нами на случай, если понадобится помощь. Когда Мила и Тихон заходят внутрь, смотрю на нее через плечо и киваю. Грустно улыбнувшись, соседка закрывает дверь.
Захожу внутрь:
– Назови хоть одну причину, почему я должна тебе поверить?
– Ну, у тебя нет выбора. Или приют, или я.
Молчу. Напряжение ползет от лопаток к плечам. Его невидимые пальцы вот-вот вцепятся в шею. Слова Тихона жестокие, но скажи он что другое, и я в тот же миг вытолкала бы его за дверь.
# # #
Дома в молчании пьем чай с мясными пирожками. Мила нетерпеливо поглядывает на шкаф, намекая дать ей последнюю шоколадку, но я качаю головой. Лучше возьму лакомство с собой и подниму ей настроение потом. Вдруг не предоставится случай купить еще?..
– Можно я пойду в комнату? – дуется сестра.
– Иди, – даю ей отмашку, и она убегает.
Облокачиваюсь на стол. Теперь мы можем поговорить как взрослые люди.
– Скажи правду, – требую я.
– Какую?
– Почему ты оформил опеку над нами? У тебя есть какой-то мотив, да? Ты хочешь получить мамино наследство? Или ты продашь нас с сестрой в рабство? Или мы будем горбатиться на твоем дачном участке, чтобы тебе самому не пришлось собирать картошку? Иначе зачем тебе тащиться сюда, да еще и пешком?
Варианты сыпятся пулеметной очередью. Смех Тихона вводит меня в ступор.
– Что смешного?!
– Что Надя тебе обо мне рассказывала?
Кошусь на дверь, потом прикрываю ее, чтобы сестра не услышала, и возвращаюсь. На самом деле мама мне ничего о нем не говорила, но он-то об этом не знает.
– Она говорила, что ты уголовник.
Дядя качает головой.
– Что, разве это не так? – указываю на его руки.
На костяшках и тыльных сторонах ладоней набиты татуировки. Может, у него плечи и предплечья ими покрыты, только из-за длинных рукавов не рассмотреть.
– Татуировки это всего лишь украшение, – отвечает дядя.
Поджимаю губы.
– У тебя что, нет машины? – пытаюсь перевести тему.
– Есть.
– Тогда почему ты сюда пришел пешком?
– Потому что походы закаляют дух.
Прищуриваюсь, скрещиваю руки на груди. Мы с ним сейчас как два ковбоя: каждый подгадывает момент, когда лучше выхватить ствол из кобуры и пальнуть в противника.
– Ты что… из какой-то секты? – продолжаю допытываться.
Дядя улыбается одними глазами.
– Мама рассказывала, что ты в школе многих ребят подначивал делать всякие плохие вещи…
– Твоя мама была моей старшей сестрой. Может, с ее точки зрения все так и было, но она никогда не хотела взглянуть под другим углом.
Невольно кошусь на дверь.
– Я не знаю, каково это – быть младшей в семье, зато знаю, что такое ответственность. И, судя по рассказам мамы, ей приходилось за тебя отдуваться, – выкладываю я главный козырь, откидываюсь на спинку стула и самодовольно улыбаюсь.
Дядя достает из кармана штанов телефон и кладет передо мной. На экране раскрытый чат в мессенджере. Ни одной буквы, только голосовые сообщения. На аватарках собеседников он… и мама.
– Надень, чтобы Мила не услышала, – Тихон прикладывает наушники.
Засовываю вкладыши в уши. Амбушюры неприятно шуршат. Руки дрожат, сердцебиение ускорилось.
– Начинай отсюда, – дядя включает запись.
Голос мамы звучит болезненно. Так, как последние полгода.
Мама: Девочки останутся совсем одни… Ты должен забрать их.
Слышу кашель и жмурюсь, чтобы не расплакаться. У нас не хватало денег на обезболивающие, а в больницу она не хотела. Ее увезли туда, когда мама была в критическом состоянии, и только тогда ей стало немного легче. Но за отсутствие боли она расплачивалась сонливостью и вялостью.
Тихон: Может, еще есть шансы? Я приеду и помогу те…
Мама: Нет, это конец. Разве ты не слышишь? Я умираю. Пообещай, что заберешь девочек. Что не… бросишь их одних.
Тихон: Я обещаю.
Мама: Спасибо.
Слушаю сообщение за сообщением. Слезы текут, нос забился. Шмыгаю им, прикрыв рот рукой. Я уже забыла про дядю на кухне, не вспоминаю про сестру, что в любой момент может сюда зайти. Я просто хочу слышать мамин голос. Хочу, чтобы он не обрывался.
Когда слезы высыхают, а салфетки превращаются в горку скомканных бумажек, чувствую себя опустошенной. Вздохнув и набравшись мужества, запускаю последние сообщения.
Мама: …передай девочкам, что я их люблю.
Мама: И скажи Вере, что она умница.
Мама: Я так много упустила из-за болезни.
Слышатся всхлипывания. Мама дышит медленно, с болезненным свистом. Значит, конец был уже близок.
Мама: Вера будет сомневаться, что ты… тебе можно верить.
Мама: Вера… Ничего не бойся. Бери Милу, и идите с Тихоном.
Мама: Все будет хорошо.
– Хватит, – говорю сипло.
Дядя наливает мне в кружку воды, и я жадно выпиваю ее.
– Мы пойдем с тобой… раз мама этого хотела.
2
3
Дядя будит меня в половину пятого и говорит, что у нас мало времени на сборы. Обычно собираюсь заранее, но вчера после аудиозаписей я была слишком разбита. Поэтому я с ним не спорю и умываюсь. Он предупредил, что важно принять душ, потому как мы будем в пути несколько дней.
– Мила, вставай, – легонько трясу сестру за плечо. Она ворочается и что-то бубнит.
Повторяю попытки. Когда Мила обхватывает меня руками за шею, поднимаю ее и несу в ванную комнату. Ставлю на пол. Она широко и громко зевает, потирает глаза. Тянется за зубной щеткой и вялыми движениями чистит зубы.
Кое-как заставляю ее принять душ. Мила слишком сонная, чтобы сопротивляться. Обычно она часами нежится в ванне, распевая песни и играя с пеной.
И все же ей везет: она маленькая, от нее не будет вонять как от взрослого, пока мы будем в пути. Ей не нужно думать, куда и как идти, что делать, чем платить за еду и жилье.
Чем больше думаю об этом, тем сильнее мечтаю, чтобы мама была с нами и мы жили, как раньше. Я готова отдать свое свободное время, страдать из-за хотелок сестры, если это вернет маму и нашу прежнюю жизнь.
# # #
В комнате Милы сталкиваюсь с новой проблемой. Как быть с ее одеждой? Она обожает свои наряды и вряд ли позволит что-либо из этого выкинуть. Потираю виски и глаза – еще одна головная боль в копилку.
– Мила, – открываю дверцы шкафа и указываю взглядом внутрь, – выбери самую любимую одежду. Остальную мы оставим здесь.
– Что-о? – глаза сестры округляются. – Это моя одежда! Мне ее мама купила! Я хочу взять с собой все!
Мои футболки, рубашки и две пары сносных джинсов давно лежат в рюкзаке, больше мне нечего брать. Ну, или я не так повернута на внешнем виде, как младшая сестренка. Когда-нибудь у меня сдадут нервы от ее капризов.
– Выбери три самых любимых, – требую я.
– Нет! Я! Хочу! Все! – Мила забирается на разобранную кровать и начинает прыгать на ней. Ее светло-русые волосы мечутся вверх-вниз.
В такие моменты вспоминаю, что она родная мне только наполовину. Характером она угодила не в маму, а в своего отца, которого ни я, ни она никогда не видели.
– Если ты не выберешь одежду, я это сама сделаю, – хватаю вешалки, и платья одно за другим летят на пол, разметавшись кружевами и блестками: розовыми, голубыми, зелеными.
– Нет! Ты злая! – хнычет сестра, но не плачет. Она кидается ко мне, вырывает вешалку с белым платьем и шлепается попой на одежду на полу. – Это все мое.
Вылитый Смауг 11
Дракон, главный антагонист повести Дж. Р. Толкина «Хоббит, или Туда и обратно»
[Закрыть]на горе золота, не иначе.
Дверь позади скрипит. Дядя заглядывает в комнату:
– Что-то случилось?
– Она хочет отоблать у меня вещи! – ябедничает сестра, тыча в меня пальцем.
– Мы не можем взять все это с собой. Или ты сама потащишь баулы с кучей одежды? – сверлю Милу взглядом.
– Да!
Иногда мне кажется, что она родилась специально для того, чтобы противостоять мне. Ей нравится то, что я ненавижу, а не нравится то, что всем сердцем люблю. Мы сходимся только в одном: обе любим маму, хоть она и воспитывала нас совершенно по-разному.
– Давайте отправим вещи почтой, – предлагает дядя.
– А так можно? – глаза сестры сияют. Он кивает в ответ. – Ула!
Шумно выдыхаю, показывая недовольство. Еще чуть-чуть, и я бы вскипела как чайник на плите, только свистульки на носу не хватает.
– У вас есть какие-нибудь пакеты? – спрашивает дядя.
Ухожу и возвращаюсь с рулоном мусорных пакетов и вручаю ему. Одарив меня благодарной улыбкой, он подходит к Миле и показывает, как свернуть одежду, чтобы она занимала меньше места. Она улыбается ему и во всем слушается. Незнакомца! Он с нами первый день, а я с ней всю ее недолгую жизнь!
Выхожу из комнаты и беру из холодильника пачку жвачки. Яростно разжевываю подушечки. Рот наполняется морозно-освежающим вкусом мяты. Достаю последнюю шоколадку из шкафа и закидываю в рюкзак. Как бы я ни злилась на сестру, она просто маленькая избалованная девчонка. Возможно, жизнь у дяди ее исправит… если не испортит еще сильнее.
# # #
И вот мы на почте отправляем посылку с одеждой сестры. Больше нее она, пожалуй, ничего не любит: книги оставила дома, про детскую косметику даже не вспомнила.
Взяв самое нужное, разбавляю это томиком «Хоббит, или Туда и обратно». Я читала эту книгу до того, как родилась сестра, перечитывала ее после. Когда Мила лежала в люльке, я проверяла ее ножки, надеясь, что на них вырастут волосы, и что она не моя сестра, а хоббит. Поначалу я так ее и звала, но потом мама разъяснила ей, кто это, и сестра стала дуться. Пришлось отучаться.
Карандаши, альбомы и прочие инструменты оставляю в шкафу. Может, хозяйка квартиры кому-нибудь их отдаст… А если она их выкинет, я этого не увижу и не буду жалеть.
Выходим из здания почты. Улицы заполнены людьми, спешащими на работу. Прохожие косятся на нас и посмеиваются. С рюкзаками за спинами наша троица выглядит как пришельцы, или как народ, проживший долгие годы в лесу, но внезапно решивший покорить технологичный город.
Мила все утро дуется. Она идет рядом с дядей держа его за руку.
– А долго нам идти? – спрашивает она.
– Неделю.
– Что? Реально? – неприятно удивляюсь я.
Хорошо, что у нас с Милой удобная обувь.
– Если повезет, автостопом доберемся за пару-тройку дней.
– То есть… Погоди, – верчу головой. – Ты все эти годы жил… относительно недалеко от нас, но ни разу не пытался помириться с мамой?
Тихон пожимает плечами, чем злит меня еще сильнее.
– Не зря она столько лет таила на тебя обиду, – ускоряю шаг.
Голоса за спиной отдаляются:
– Вера всегда такая серьезная?
– Да! Она жу-у-ткая зануда.
Хочется обернуться и злобно зыркнуть на сестру, но убеждаю себя не делать этого. Я должна быть выше мелких склок и обид.
# # #
К обеду жара куполом накрывает город. Удушающе влажный воздух словно стягивает легкие, дышать тяжело, по шее течет пот. Мы вышли за пределы центра, и бредем мимо промзоны: длиннющие трубы, потрескавшиеся бетонные стены и ржавые покосившиеся ворота. Серость и уныние скрашивает Мила, сверкая оттенками розового в любимом платье. Ради красоты она готова терпеть даже такую жару.
– Я хочу кушать, – заявляет сестра, дергая дядю за руку.
– Потерпи, малышка. Скоро дойдем до заправки и там поедим.
Оглядываюсь и вижу у Тихона настоящую карту. В то время, как все нормальные люди пользуются картами в смартфонах, он развернул огромный кусок бумаги и даже умудряется в нем ориентироваться.
– Разве эти карты не устарели? – спрашиваю, невзначай поравнявшись с ними.
Пара часов впереди помогли мне остыть и о многом подумать. Когда я на что-то злилась, мама говорила: «Подумай о тех, кому пришлось гораздо хуже». Эти слова никогда не успокаивали, только преумножали чувство вины за свой эгоизм. Пока я была подростком, пока должна была присматривать то за мамой, то за сестрой. Обстоятельства лупили по мне со всей силы, но у меня чудесным образом хватало терпения держаться.
И тут вдруг появляется дядя, и рука сестры несколько часов стискивает его пальцы, а не мои. И это он возится с ней, а не я. Наконец-то можно отдохнуть.
– Многое в этом мире устарело, но нельзя же совсем все выбрасывать, – отвечает дядя.
– А я считаю, что можно. Ты же выбросишь заплесневелый хлеб?
– Пожалуй, да.
Хмыкаю. Взрослые никогда со мной не соглашаются. Обычно они считают себя умнее и настаивают, что дети «слишком неопытны», чтобы понять их. Проблемные взрослые вырастают из проблемных детей, но почему-то всегда забывают об этом, и шпыняют уже собственных отпрысков, образуя порочный круг психологического насилия. Зато им так родители говорили, значит, они были правы.
– Далеко еще? – брови Милы жалобно вскинуты, губы выпячены, будто вот-вот расплачется.
– Минут тридцать.
– О-о-о, – стонет сестра. Ее плечи сникают, она плетется, с трудом переставляя ноги. – Я пить хочу…
Тихон лезет в рюкзак и достает бутылку с водой:
– Вот.
Когда он откручивает крышку и протягивает Миле бутылку, выхватываю ее и с подозрением нюхаю. Пахнет как обычная вода.
– Вела плохая, – сердится сестра.
– Здесь точно обычная вода? – строго спрашиваю.
Тихон удивленно качает головой:
– Конечно, обычная.
Выливаю содержимое бутылки на траву.
– Вдруг ты туда какой-нибудь клофелин замешал? Извини, пробовать напитки из рук чужака явно плохая идея. К тому же тут везде промзона, и если с нами что-то случится, помощи ждать неоткуда.
Дядя ничего не говорит в свое оправдание. Странно, я ожидала, что он начнет яростно защищать свою честь.
– Понимаю твои опасения, – наконец произносит он.
Достаю из рюкзака бутылку с водой и протягиваю сестре. Она жадно выпивает половину.
– Мы купим воду на заправке, – предлагаю компромисс, – тогда мне будет спокойнее.