Текст книги "Во имя государства (сборник)"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

* * *

В усадьбе господина Андарза жил слепой солдат: глаза ему вынули варвары, чтобы заставить его сучить шерсть, и он сучил шерсть десять лет, пока Андарз его не отвоевал. Этот старик хорошо знал обычаи варваров и любил поговорить, и он рассказал Шавашу, как Шан’гар убил брата Андарза, Савара.

Отвоевав столицу Хабарты, Андарз сделал своего брата Савара наместником Хабарты, и они принялись воевать вместе: Савар воевал в западной Хабарте, а Андарз – в восточной, он воевал хорошо и в битве у Бараньего Лога убил в поединке князя Полосатых Холмов.

В это время у ласов было в обычае посвящать молодых людей в воины. Новому воину подстригали волосы, и ему вручали оружие самого знатного человека из тех, кого он убил. Чтобы в воины не посвящали людей недостойных, пиры, на которых посвящали в воины, устраивались родственниками тех, кого воин убил.

Через месяц после битвы у Бараньего Лога новый князь Полосатых Холмов пригласил Савара на пир. На этом пире Савару подстригли волосы, посвящая в воины, и подарили шлем и меч покойника. Ласам казалось непорядочным, чтобы такой сильный боец не был посвящен в воины.

А через месяц Савар пригласил на пир всех вождей варваров и обещал подарить каждому меч и шлем. Всем хотелось получить меч из рук такого богатого человека и доблестного воина. Савар разбил в садах перед столицей провинции шатры, и воинов-ласов по очереди вводили в шатры и убивали. Он убил всех, кто пришел на пир, числом восемьдесят четыре вождя, а потом приказал надеть на каждого берестяной шлем и дать в руки каждому деревянный меч и отправил трупы домой.

Шан’гару, самому младшему из княжьего рода, не было и двенадцати лет, и ему еще не делали прически воина, и поэтому его не взяли на этот пир. Шан’гар, оскорбившись, переоделся в крестьянскую одежду и тайком проследовал за отцом и тремя старшими братьями. Он спрятался в садах и видел, какой пир задал наместник своим друзьям-ласам.

На следующий день наместник выехал с войском в поход, чтобы доесть остатки народа ласов, и перед городскими воротами к его коню подбежал крестьянский мальчишка в шапке с красной лентой, на которой было написано «прошу справедливости». Наместник наклонился, чтобы выслушать жалобу, а мальчишка воткнул ему в горло железный прут. Наместник свалился с коня, мальчишка вскочил на коня и ускакал. У наместника был лучший конь в войске, и догнать коня не смогли. От этого железного прута наместник захворал и через десять дней умер на руках рыдающего Андарза.

После этого Андарз повел войска в земли ласов, и те, видя, что у них не осталось ни одного взрослого вождя, запросили мира. Андарз потребовал выдать убийцу брата, и женщины племени привели Шан’гара в шатер Андарза со связанными руками. Мальчишка был длинный, как угорь, и грязный, и когда Андарз положил ему руку на плечо, он немедленно тяпнул Андарза за палец.

Все ожидали, что Андарз казнит убийцу брата самой нехорошей из смертей, но Андарз сказал, что брат его поступил бесчестно, хотя и правильно, убив доверившихся ему людей, и оставил Шан’гара в живых.

* * *

В Час Мыши Нан явился во дворец, в кабинет Нарая. Императорский любимец сидел за столом, а в коробочке перед ним лежали фальшивые банкноты. Господин Нарай показал одну из них Нану. Это была «розовая» ассигнация стоимостью в десять журавлей. Ассигнацию выкрасили в пурпурный цвет, цифрам подрисовали ножку и превратили «десять» в «сто».

– Удивительное дело, – сказал Нарай. – Каждый человек понимает, что, если перекрасить ассигнацию и подрисовать на ней цифры, – это преступление. Но если, допустим, человек покупает за десять журавлей штуку шелка, а потом перепродает ее за сто журавлей, – чем это отличается от перекрашивания ассигнаций? Некоторые говорят, что перекупщик затратил время, проявил хитрость и смекалку. Но разве тот, кто перекрашивал ассигнацию, не затратил времени и смекалки?

Молодой судья согласился с рассуждением господина Нарая.

– Хотел бы доложить вам о результатах своей поездки в Козий Лес, – сказал Нан, кланяясь и протягивая доклад.

– Оставьте, господин Нан! – поморщился Нарай. – Дрязги рабов и сплетни женщин, мелкие раздоры большого дома, господин, который стравливает слуг, как петухов: мудрено ли, что любой из них перегрыз бы ему шею, если б нашел способ уберечь при этом свою? Государственному мужу не подобает забивать голову пустяками, все его мысли должны быть о благе народа.

Чиновники сели и заговорили о тринадцати видах учета. Суждения господина Нана все были самые проницательные.

Вдруг советник Нарай полюбопытствовал:

– Что вы думаете о торговле с Осуей?

Молодой чиновник поклонился:

– В настоящее время существует три способа торговли между империей и Осуей. Первый, самый прибыльный, – это когда патриции из банка Осуи отправляют товары под видом подарков государю. Прибыль от этой торговли делят между собой верхушка осуйского банка и высокопоставленные чиновники Дворца. Они, используя свое влияние, побуждают казну возмещать дары в двадцатикратном размере, наносят непоправимый вред государству. Второй вид торговли – это когда провинциальные чиновники и люди из столичных ведомств снабжают осуйские корабли своими пропусками. Этим занимаются люди среднего положения. Третий вид торговли – это контрабанда на границе, когда крестьяне ходят по горам туда и сюда, носят с собой то гвозди, то соль. Этой торговлей люди занимаются от нищеты.

Советник Нарай подошел к окну и развернул шторы: вдали лениво блеснула излучина реки и круглые суда на пристани: окна кабинета выходили прямо на Осуйский квартал.

– Они грабят народ, – закричал Нарай, – они сосут костный мозг государства, и они делают это руками наших же собственных чиновников, и они используют наши же мысли и установления! Бедствий народа, возникающих от этого, не перечислишь! Прибылей взяточников не сочтешь! В стране есть все: она не нуждается во внешней торговле! Если на то пошло, она не нуждается и во внутренней! Необходимо запретить обмен с Осуей и конфисковать все товары осуйских торговцев, а показания их, данные при допросах, использовать для того, чтобы расправиться с негодяями, нажившимися на крови государства! Девять лет я вынашивал подобный доклад, три месяца я держу его готовым: завтра же я представлю доклад императору!

Был уже час Проса, когда Нан вышел из управы советника Нарая и так раскричался на носильщиков, что те в четверть часа добежали до дворца господина Андарза.

* * *

Эконома Амадии за предвечерней трапезой не было: Нан заметил в углу, среди стеклянных фигурок часов, маленького Шаваша. Тот был одет куда лучше, чем в прошлый раз: вместо серой шелковой курточки на нем был алый кафтанчик, отороченный кружевом, и золотые его волосы были тщательно расчесаны и укрыты серебряной сеточкой, и лукавая мордочка сорванца сияла, как фонарик в праздничную ночь.

За второй переменой блюд Андарз вдруг указал на Шаваша:

– Знаете, Нан, как мальчишка научился читать? Слушал глашатаев, запоминал слова указа и сличал звуки с буквами на столбе!

– Советник Нарай доставил ему изрядную практику, – заметил Шан’гар.

– Быть такого не может, – злобно вскричал Иммани, – чтобы глупый мальчишка научился читать по указам!

– А ну-ка прочти последний указ, – потребовал Андарз.

Золотые глазенки сверкнули, Шаваш натянул губу на нос и сказал:

– В целях искоренения неправедности и поощрения праведности! Чтобы добрые смеялись, а злые плакали! Повелеваю: каждой хозяйке взять четверик красноречия, да полфунта ключевой воды, да полфунта целомудрия, купленного в веселом доме, да полфунта справедливости, купленного в судебной управе, да и питаться этим для экономии риса. А когда придут в управу за полуфунтом справедливости, брать с пришедших по ишевику за порцию, а тех, кто не придет, сослать в каменоломни!

Андарз и Шан’гар захохотали, Иммани захихикал по-девичьи. Молодой сын императорского наставника вскочил из-за стола:

– Стыдно, – закричал юноша, – стыдно! Справедливый чиновник пытается навести порядок в государстве, а продажные твари осыпают его насмешками и клеветой!

И выбежал вон. Нан подумал, встал и вышел за ним.

Андарз, с совершенно бледным лицом, созерцал Шаваша.

– Надобно доучить его грамоте, господин Иммани, – сказал Андарз.

Иммани покраснел от обиды, как рак, брошенный в кипяток.

– Я доучу его грамоте, – сказал огромный Шан’гар.

Минут через двадцать Нан вернулся: нити кружев его кафтана намокли и прилипли к темно-красным обшлагам, как бывает, если прижать к себе плачущего. Андарз проводил эти мокрые рукава завистливым взглядом.

Уже подали сладкую дыню и орешки, сваренные с маслом и сахаром, когда Андарз спросил, о чем Нан беседовал с господином Нараем.

– О, – сказал Нан, – он поручил мне обработку проекта об украшении города.

– И какие практические меры он предлагает?

Молодой судья развел изящными руками.

– Я еще не дочитал до конца. Я застрял на седьмой странице, где господин Нарай делится своими познаниями в зоологии и сообщает, что животное под названием «небесный огонек» имеет черную блестящую шкурку и в присутствии императора склоняет свою голову, а в присутствии злого чиновника закрывает глаза лапками и поворачивается к нему спиной. Где-то там в конце было про запрет есть на городских площадях фиги и заплевывать мостовую косточками.

– А при чем здесь животное? – ошеломленно спросил Андарз.

– Вот и я тоже читал и думал, при чем здесь животное, – усмехнулся Нан.

– Черт знает что, – сказал Андарз, – Иммани, вы когда-нибудь слыхали о животном «небесный огонек»?

– Конечно, – сказал секретарь, – с пяти лет и до пятнадцати. У нас в деревне шаман все о нем рассказывал. Я полагаю, что господин Нарай употребляет имя этого животного метафорически: как преамбулу для государственных постановлений.

– Государственные постановления не нуждаются в метафорах. Они нуждаются в здравом смысле, – пробормотал Андарз, страдальчески сморщившись. – Все, господа, прошу меня извинить, – у меня болит голова. Мой дом – ваш дом, располагайте всем.

И с этими словами императорский наставник быстро встал и вышел из зала.

* * *

Секретарю Иммани по казенной надобности надо было во дворец: судья Нан сказал, что охотно предоставит ему место в своем паланкине, и секретарь, который не мог упустить подобного случая, заторопился переодеться в дворцовую одежду.

В ожидании его Нан прошел в сад.

В глубине сада тек заколдованный источник, уничтожающий все грехи: так, по крайней мере, извещала надпись на источнике. Около источника Нан заметил начальника охраны Шан’гара: варвар сидел верхом на желтом камне и лущил дынные семечки. Он уже заплевал всю траву вокруг.

Молодой судья подошел и сел рядом, и так они некоторое время сидели без слов, – изящный чиновник в белом парчовом платье и рыжеволосый великан в кожаных штанах и с кулаками, напоминающими две головки сыра.

– Почему вы так ненавидите Иммани? – внезапно спросил Нан.

– В этом человеке совести не больше, чем костей в медузе, – ответил варвар.

Молодой чиновник недоверчиво засмеялся.

– И все?

– Что ж больше?

– А скажите, Шан’гар, кем был Иммани до того, как он перешел в дом Андарза?

– Секретарем Савара.

– Секретарем Савара или его любовником?

Варвар встал, и, когда он встал, оказалось, что он нависает над чиновником, как медведь над мышью:

– Что вы хотите сказать?

Нан остался сидеть, небрежно опираясь унизанной кольцами рукой о мшистый камень.

– Я хочу сказать, – мягко произнес Нан, – что вы в конце концов обнаружили, что убили не того человека. Что наместник Савар мог, конечно, увешать трупами берега реки или бросить пленников в ров и засыпать их землей, но что совет перебить на пире варварских вождей он получил от своего молодого любовника Иммани. И…

Нан не договорил: варвар одной рукой сгреб чиновника за шиворот, как нашкодившего кота, и приподнял его над землей, – а другой крепко и страшно ударил его в лицо. Затрещала ткань – Нан пискнул и улетел в прудик, а Шан’гар недоуменно поглядел на кусок кружевной ткани, оставшейся в его изрядной лапе, и стряхнул его, как собака стряхивает с морды обрывок мышиного хвоста.

Шан’гар повернулся и пошел прочь. За поворотом дорожки он встретил секретаря.

– Эй, – сказал Шан’гар, – там сидит этот чиновник, Нан, подберите его.

– А что с ним? – встревожился Иммани.

– Ушибся, – сказал Шан’гар.

– Обо что?!

– О мой кулак.

* * *

Секретарь Иммани нашел Нана вполне живым: молодой чиновник купал лицо в источнике. Он встряхнулся, как утка, вынул из рукава расческу, пригладил волосы и, как ни в чем не бывало, направился к выходу из сада.

В паланкине Нан откинулся на подушку и, вынув кружевной платок, время от времени промакивал нос, из которого сочились кровь и сопли. Искоса он поглядывал на Иммани. Иммани сиял от удовольствия, что путешествует с высоким чиновником: секретарь был, как всегда, надушен и одет с тщанием, если не с кокетливостью. Нан представил себе, каким хорошеньким было его капризное, женственное лицо лет двенадцать назад.

Интересно, Андарз взял к себе любимца своего брата только потому, что об этом просил умирающий Савар, или и сам положил глаз на Иммани? Впрочем, господин Андарз только что женился и написал для женщины цикл стихотворений. Андарз не такой человек, чтобы молчать о том, что может шокировать публику. Но самое странное – Нану показалось, что он задал Шан’гару не тот вопрос об Иммани и что Шан’гар расквасил ему губу именно затем, чтобы убедить, что вопрос был именно тот и попал в точку.

– Однако, – сказал Нан, – этот Шан’гар не так силен, как кажется. Удивительно, что в одиннадцатилетнем возрасте он смог убить такого сильного человека, как Савар. Неужели нельзя доказать, что рана была не смертельной и что наместник Савар ни за что бы не умер через десять дней, если бы за ним не взялся лично ухаживать его любящий брат, которому после смерти Савара достался титул наместника?

У Иммани похолодели руки.

– Великий Вей, – прошептал он, – где вы это услышали?

– Как, – ошеломился Нан, – но это же ваши слова! Правда, мы были оба пьяны: но я прекрасно помню, как вы сказали, что Андарз никого не пускал к раненому брату и что вообще эта история пошла Андарзу на пользу. С его пути исчезли два главных соперника: король ласов и наместник Савар!

Иммани пучил глаза. Что он, в пьяном виде, говорил о людях не то, что есть, а то, что ему хотелось, – это он за собой знал. Но неужели он нес, будто Андарз убил брата?

– Великий Вей, – пробормотал он, – если Андарз об этом услышит…

– Да, – сказал Нан, – если Андарз об этом услышит, правда ему не понравится. Правда вообще никому не нравится, кроме одного человека.

– Кого?

– Советника Нарая.

* * *

Господин Нарай принял Нана в своем кабинете.

– Что это за человек был с вами в паланкине? – спросил Нана Нарай, не отрывая взгляда от разбитой губы чиновника. – Наряженный как павлин, туфли с круглым кончиком!

– Это был любовник наместника Савара, секретарь Андарза, некто Иммани. Он совершил множество преступлений, но он считает себя не преступником, а неудачником. Я только что уговаривал его обвинить Андарза в убийстве Савара: как ближайший к Савару человек, он вполне может подтвердить, что рана, нанесенная Савару одиннадцатилетним мальчишкой, не была смертельной. Самое поразительное, что он не только согласился это сделать, но почти убедил себя, что так оно и было! Если письмо находится у этого человека, то через три дня он убедит себя, что, если он отдаст это письмо вам, вы накажете всех его врагов, а его сделаете чиновником девятого ранга.

Глаза Нарая задумчиво сощурились.

Остаток дня Нан провел, письменно излагая свои соображения об осуйской торговле.

За стеной советник Нарай медленно, четко диктовал писцу новое уголовное уложение: «Тому, кто бросался камнями на площади, – штраф в пять розовых или десять плетей. Тому, кто бросался камнями в месте, где есть стеклянные окна, – штраф в десять розовых или пятнадцать плетей. Тому, кто в драке вымазал человека собачьим дерьмом, – штраф пять розовых. Тому, кто схватил человека за волосы и сунул его в колодец, – штраф шесть розовых или двенадцать плетей.»

В раскрытые окна управы било заходящее солнце, под окном садовник, задрав задницу, полол клумбу с росовяником, в прудике возле храма Бужвы весело кувыркались утки, где-то далеко, за семью воротами, бранились визгливыми голосами просители и размеренный голос Нарая говорил: «Если бродяга украл хлеба до пяти грошей, – смягчить наказание до трех ударов плетьми, если же при этом в кармане бродяги найдется пять и больше грошей, дать ему двадцать плетей».

Нан прекрасно понимал, зачем господин Нарай заставляет его писать эту бумагу. Нарай был уверен в преданности Нана, но ему хотелось, чтобы в случае, если Нан найдет лазоревое письмо, подпись Нана стояла под двумя-тремя такими документами, которые делали бы примирение Нана и Андарза совершенно невозможным.

* * *

После обеда Шан’гар повел Шаваша в свой кабинет и дал ему переписывать стихотворение Андарза. Это были недавние стихи, посвященные новой госпоже. Госпожа сравнивалась в них с лилией и с луной, и Шавашу особенно понравились строчки, где Андарз говорил, что он взглянул на заколку в ее волосах, и ему показалось, что она воткнута ему прямо в сердце.

– А вы сами когда-нибудь любили? – спросил Шаваш.

– Не знаю, – сказал Шан’гар, – а вот про моего старшего брата есть очень хорошая песня.

Шаваш попросил рассказать историю про старшего брата, и Шан’гар рассказал:

– У князя горных ласов по имени Идлис Непоседа была красавица-дочь, и в нее влюбился один раб, черный и кривой как репа, но прекрасный певец. Он сложил такие песни о ее красоте и уме, что их пели даже мыши в своих норах, и множество людей влюбилось в нее из-за этих песен. Когда мой старший брат услышал эти песни, он потерял сон и покой, он ворочался на постели ночами, но отец запретил ему свататься к ней, потому что наши роды враждовали. Вот однажды, когда отец и брат охотились в горах, на них напала засада. Отец вынул меч и стал драться, а брат только вертелся за щитом, не вынимая меча. «Вынимай меч!» – закричал отец. А брат: «Клянусь, я обнажу свой меч не раньше, чем ты разрешишь мне посвататься к дочери Идлиса Непоседы!» – «Сватайся, – заорал отец, – пусть лучше ты будешь женатый, чем мертвый». Вот после этого они отбились от засады, вернулись домой и стали снаряжать послов. Брат мой приготовил уже свадебные подарки, но вдруг засомневался. «А что, если этот певец врал! – подумал он, – в конце концов, я влюбился в нее со слов какого-то раба? Вдруг моя возлюбленная похожа на щербатого карася или на овощ баклажан? Отправлюсь-ка я сам в числе своих сватов и погляжу на невесту!» Он взял и поехал с собственными сватами. К его изумлению, отец девушки согласился на свадьбу, и невеста вышла к послам. Брат увидел девушку и сказал себе: «Поистине, этого певца мало повесить, ибо все его сравнения взяты у вещей, уже существующих, а такой красоты не было и не будет».

А невеста, желая расспросить посла о своем женихе, позвала его в свои покои вечером играть в резаный квадрат. Брата моего бросало то в жар, то в холод. Он выиграл первую партию и спохватился: «А на что мы играем?» – «На деньги, – ответила невеста». «Нет, на поцелуй! – закричал брат. – Я выиграл партию, а значит, и поцелуй!» С этими словами он схватил ее в руки и стал целовать, а потом, осознав опасность происшедшего, выскочил в окошко и ускакал домой. Девушка, плача, пришла к няньке и рассказала ей о странном поведении свата. «Не бойся, – сказала нянька, – этот сват был сам молодой князь, иначе бы он не осмелился сделать того, что сделал». И так они любили друг друга и были счастливы, – сказал Шан’гар, – а когда Савар убил моего брата, она умерла с горя.

«Надо же, – подумал Шаваш, – а эти варвары совсем как люди.»

А Шан’гар погладил Шаваша и сказал:

– Я научу тебя писать и считать, и выделывать с числами удивительные штуки, от которых радуется сердце, но в вашей империи ничего не делают даром. И взамен ты будешь следить для меня за экономом Амадией и за молодым господином, потому что молодой господин находится всецело под влиянием покойницы, и как бы он не навредил отцу.

Глава седьмая,
в которой некий осуйский купец наносит визит алхимику и в которой выясняется, что когда государь меняется к человеку, то даже собаки на его псарне начинают лаять по-другому

Усадьба, где хозяйничал господин Амадия, спускалась к самой реке. У пристани виднелись корабли с парусами в форме свиного уха. Напротив ворот, похожих на лошадиную подкову, виднелся независимый кабачок, с верандой, приподнятой над землей и уставленной лимонными деревьями в красных кадках.

Шаваш заметил на веранде нескольких рабочих из усадьбы, и среди них – одного своего знакомого. Человек этот был раньше художником и расписывал простую бумагу так, что она походила на билеты государственного казначейства. После того как его брата сварили за это в кипящем масле, он исправился.

Шаваш взошел на веранду и завел со своим знакомым разговор об экономе Амадие и о фабрике. Тот рассказал ему множество интересного. О том, что Амадия произошел от свиньи, съевшей императорский персик, рабочие слышали, но сомневались.

– А много ли он платит? – спросил Шаваш.

– Сто розовых в месяц, отвечал бывший художник, – в полнолуние и в первый день молодой луны.

До полнолуния оставалось два дня, и художник горько вздохнул, вспоминая те времена, когда брат его был жив.

В это время ворота усадьбы, похожие на лошадиную подкову, раскрылись, и в них показалась супруга эконома с жертвенной корзинкой, а за ней и сам Амадия. В корзинку был воткнут шестиухий флаг: судя по надписи на флаге, оба они направлялись в храм Двенадцати Слив.

Шаваш распрощался с собеседниками и осторожно последовал за экономом. «Удивительное дело», – подумал Шаваш, вспоминая золотистые башенки и утопающие в зелени павильоны городской усадьбы императорского наставника: поистине по красоте это место было приближено к небу, и если рай есть на самом деле, то не иначе, как он расположен над усадьбой Андарза. Между тем он не пробыл в усадьбе и пяти дней, как молодой господин велел ему шпионить за Иммани, Шан’гар – за молодым господином, а Андарз и Нан – за Иммани, Шан’гаром и Амадией, вместе взятыми. «Если дело пойдет так дальше, – подумал Шаваш, – то сегодня Амадия должен попросить меня следить за Шан’гаром».

Храм Двенадцати Слив находился по ту сторону реки, посереди четырехугольного пруда, поросшего белыми тысячелистными кувшинками. К храму вела дамба, чья узость напоминала об узости добродетели. Середина храма была перетянута золотой аркой, а за ней стояла статуя Бога Правосудия с весами в руках. Наверное, он измерял, кто больше даст.

В дальнем углу пустого храма играла кучка детей. Эконом поставил перед богом жертвенную корзинку, стукнулся носом о пол, испещренный молитвами, и молился довольно долго.

После этого супруга его направилась в часовню Исииратуфы, а эконом ушел в домик для еды. Перед домиком продавали связки прутьев, приносящие счастье, и эконом Амадия купил себе несколько связок. В домике для еды пожилой монах поставил перед ним целое блюдо ароматных блинов, свернутых трубочкой. Блины плавали в соусе из масла, сахара и шафрана. Амадия принялся жадно есть блины. Немного погодя он поднял голову: над столом стоял осуйский посланник Айр-Незим.

– Какая неожиданная встреча! – сказал осуйский посланник, оглядываясь, нет ли вокруг свидетелей.

Они уселись за стол и стали есть блины. Служка принес им вино в белом кувшине, и Амадия вылил первую чашку в священный прудик и сказал, что делает это во здравие Осуи.

Дело в том, что, как уже было замечено, эконом Амадия очень хотел бы перебраться в Осую. Он устал от непрерывных притеснений со стороны императорских чиновников, и ему казалось, что, как только он приедет в Осую, он сможет застроить своими станками половину города и одеть ими половину мира.

– Я обдумал ваше предложение, – сказал осуйский консул Айр-Незим, – и мне оно показалось разумным. Но вы знаете, что я ничего не могу делать без совета мудрых людей. Я написал старейшинам нашего города, и оказалось, что я ошибся. Нам нет надобности в вашем станке. Во-первых, цеха запрещают иметь такие станки, и тому, кто заведет такой станок, придется иметь дело с законами и судами. Можно, конечно, изменить законы, но эти законы сделаны не столько ради выгоды, сколько ради стабильности. Наши подмастерья и так не очень-то любят своих хозяев. А ваш станок превратит отношения между мастерами и подмастерьями в отношения между господами и наемными рабами, наполнит город всяким отребьем, которое промышляет неквалифицированным трудом, как-то: работой на станках, грабежами и революциями. Нынче трудные времена. Варвары хотят съесть Осую, империя хочет съесть Осую, и, признаться, члены Совета хотят съесть друг друга. Мы не можем позволить себе заводить станки, которые превратят наших подмастерьев в наших главных врагов. К тому же, – добавил со вздохом осуец, – едва кто-то из членов Совета заведет станки, как другие члены Совета, менее предприимчивые, но более честолюбивые, возглавят народное недовольство.

Круглое лицо Амадии вытянулось.

– Я обсудил, – сказал Айр-Незим, – ваше предложение с заинтересованными лицами, и они нашли, что мы не можем предоставить гражданство за то, что знает господин Амадия, но мы можем предоставить гражданство за то, что знает господин Амасса.

Амадия вздрогнул и спросил:

– Это кто такой?

– Этот человек, Амасса, ответил осуец, был молоденький чиновник, поразительного таланта. Десять лет назад он заведовал строительством ходов и укреплений дворца. Он был старший над строительством, и старше него были только Андарз и государыня Касия. Государыня Касия к старости стала немного вздорной. После конца строительства она отдала приказ – убить всех рабочих и надзирателей, и Амассу в том числе. Господин Андарз обманул государство, сохранил молодому механику жизнь, раздобыл ему новое имя, позволил ему изобретать любые механизмы. И вдруг – что скажет Андарз, когда узнает, что человек, обязанный ему жизнью и возможностью заниматься любимым делом, хочет убежать в Осую!

Осуец замолчал и стал с наслаждением слушать, как щебечут птицы.

– Великий Вей, – прошептал, побелев, Амадия, – что вы хотите?

– Пусть господин Амасса нарисует нам план секретных укреплений Небесного Дворца.

Домоправитель побледнел и сказал:

– Вряд ли господин Амасса это сделает. Чертежи станков должны принадлежать всем, а чертежи секретных укреплений должны принадлежать государству.

– Если вы нарисуете нам этот план, – сказал осуец, – вы получите осуйское гражданство. Если вы его не нарисуете, вы погубите господина Андарза. Что скажет советник Нарай государю, узнав о вашей прежней жизни? Он скажет: «Андарз скрывает у себя мертвого преступника, ради собственной выгоды подвергает опасности государство! Зачем он держит при себе человека, которому известны все секреты дворца? Уж не этими ли секретами он собирается торговать с Осуей, когда не сможет торговать потом и кровью народа?»

– Убирайтесь! – зашипел домоправитель.

Осуец тоже зашипел:

– Чего вы ломаетесь, – кому вы верны? Государству – так надо было умереть, когда приказали! Андарзу, который вас спас? Так не надо было его обманывать! Стоит сделать обыск в заречном поместье, и окажется, что едва ли треть кружев из числа находящихся на складе объявлена вами Андарзу и государству!

– Вряд ли стоит делать обыск в поместье, – возразил домоправитель, – После этого обыска вы, господин Айр-Незим, лишитесь изрядной части дохода, и вдобавок вас вышвырнут из империи, если не арестуют.

– Именно так, – согласился господин Айр-Незим. – Мне этот обыск ужасно невыгоден. Но жители нашего города не могут действовать, думая о собственной выгоде. Жители нашего города действуют, исходя из общей выгоды. Совет написал мне, что если я не сумею убедить господина Амассу принять наше предложение, то я буду отозван из империи. А как только меня отзовут, городу будет очень полезно, если новый посланник изобличит все мошенничества в торговле между Осуей и империей и тем самым приобретет благоволение советника Нарая.

Домоправитель молчал. Жирное, добродушное лицо его все покрылось потом. Главные свои деньги домоправитель, на случай опасной перемены судьбы, держал в осуйском банке. Он полагал, что эти деньги в безопасности от чиновников империи. Он совершенно забыл, что чиновники Осуи тоже имеют длинные когти. Он представил себе, что эти деньги могут пропасть, и мир исчез из его глаз.

Домоправитель Амадия сел на скамейку и закрыл лицо руками.

– Но зачем вам мое предательство, – жалобно спросил он. – Чертежи, может быть, уже устарели.

Осуец выпучил глаза.

– Помилуйте, – изумился он, – о каком предательстве идет речь? Разве у Осуи есть войско, чтобы воевать с империей? Мы думаем не о чужих городах, а о своем собственном! Нет такого войска, которое бы добралось через тысячи гор и рек до Небесного Города! А стоит варварам забраться на горы, нависающие над Осуей, как нашему городу придет конец! Мы бы хотели поглядеть на эти чертежи и сделать себе такие же укрепления и подземные ходы!

Тут бедный Амадия разрыдался – и кивнул головой.

Вечером Шаваш доложил Андарзу, что эконом Амадия встречался в храме с Айр-Незимом из Осуи.

– Только я не один наблюдал за этой встречей, – сказал Шаваш. – Там еще был один продавец лапши, который пошел со своим коромыслом прочь, едва Айр-Незим вышел из храма, и не прошло и десяти минут, как у этого продавца купил лапши сыщик из управы Нана.

* * *

В то самое время, когда несчастный Амадия вел с осуйским консулом свой предательский разговор, молодой судья Нан сидел в трактире в одном из кварталов Нижнего Города, именуемого Болоки. Это было гнусное место с тесными домами, промежутки между которыми использовались как уборные, и с выцветшим кусочком неба в вышине.

Нан знал, что для здоровья судейских чиновников вредно появляться в этом квартале, и поэтому он предусмотрительно оставил дома и пятистороннюю шапку, и голубой кафтан. Молодой чиновник был одет залихватским осуйским купцом, и его рукава, сшитые по последней моде, были так длинны, что он то и дело окунал их в суп.

Стукнула дверь, и на террасу трактира взошел еще один посетитель, – черный старик с маленьким и сморщенным, как персиковая косточка, лицом. С собой старик тащил изрядную сумку, пахнувшую лекарственными травами, и стакан для гадания. Хозяйка трактира что-то торопливо прошептала ему, указывая на молодого осуйского купца.

Старик подошел к Нану, сел напротив и сказал: