Текст книги "Я пришла, откройте дверь"

Автор книги: Юлия Климова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Когда я открыла глаза, я увидела, что Семен Григорьевич остановился и смотрит на меня. Выражение его лица было спокойным, без тени недовольства или напряжения.

– До свидания, – еле слышно произнес он и вышел из библиотеки.

Два куска кекса были съедены довольно быстро, и я почти сразу приготовила еще кофе. Мысленно разговаривая с замечательной учительницей по биологии, я вынула из ящика стола коробку со штампами.

«Наташа, у нас теперь есть новая литература о флоре и фауне, хочешь бери книгу про исчезающие виды растений, а хочешь про медведей возьми… И я уверена, что в твоей коллекции нет ничего про летучих мышей…»

С одной стороны, я скучала по школе и желала вернуться к профессии, с другой – я уже полюбила библиотеку. Да и пока все места учителей начальных классов были заняты. Судьба будто давала время решить, где мое место.

Я бы соврала, если сказала, что не надеялась отыскать в этих книгах продолжение той истории. Душа требовала еще одного прикосновения к искренней любви, и важно было узнать: решился ли тот мужчина признаться в своих чувствах и получил ли он ответ? Вероятность обнаружить еще одно письмо стремилась к нулю, но после штамповки я планировала пролистать каждую книгу.

Листок…

Пожелтевший листок с почти выцветшей клеткой…

С бахромой по краю…

Вот же он.

– Не может быть…

Я бы жадно схватила его и принялась читать, но теперь мне было известно, сколько лет этим посланиям, и пальцы коснулись бумаги осторожно. Один уголок был загнут, и я покачала головой, осуждая тот день и час, когда это случилось. Будто листок мог испытать боль на линии сгиба.

«Я целыми днями думаю о тебе и постоянно повторяю те фразы, которые ты произнесла вчера. Наш разговор… Такой короткий. Но если бы ты знала, как много это значит для меня… Я всего лишь наточил топор и наколол для тебя дров. А ты поблагодарила и сказала, что сама бы не справилась.

Твои родители давно умерли, а одной тяжело…

Как же мне объяснить тебе, что ты не одна. Что я всегда рядом…»

Руки дрожали, и я положила письмо перед собой. Размашистая дата сообщала о том, что оно написано на неделю позже.

– Значит, они хотя бы поговорили… – прошептала я, счастливо вздохнула и улыбнулась. А потом набросилась на оставшиеся книги и быстро-быстро стала листать страницы, надеясь отыскать следующее письмо. – Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… – тараторила я, раскрывая последний том Джека Лондона.

Но, увы, как и в тот раз, меня ожидало поражение. Издав досадливый стон, я откинулась на спинку стула и принялась нервно кусать нижнюю губу. Как же хотелось узнать, чем закончились эти непростые отношения! Но не могла же я отправиться к Колдуну и попросить, чтобы он разрешил осмотреть все оставшиеся книги.

«Представляю лицо Ольги Тимофеевны, если она узнает, что я ходила в гости к Семену Григорьевичу Беляку», – с иронией подумала я и бросила взгляд на часы. В школе уже закончились уроки, и скоро в библиотеке будет довольно шумно, потому что сегодня я пообещала малышне викторину с конфетными призами. А от таких призов никто никогда не отказывается.

– Как же мне объяснить тебе, что ты не одна. Что я всегда рядом… – произнесла я последнюю строчку, выдвинула ящик и с сожалением убрала письмо под папку, туда, где хранилось первое послание.

«Вечером перечитаю».

* * *

Прихватив пакет с остатками кекса, я выключила свет в библиотеке, закрыла на замок дверь и отправилась домой. В голове еще вспыхивали эпизоды викторины, звучал детский смех и подпрыгивали неверные и правильные ответы. Как же дети бьются за право стать победителями! И как хочется их всех наградить за это.

«Кстати, запас конфет иссяк и завтра опять придется идти в магазин. А я-то надеялась, что не увижу Ольгу Тимофеевну хотя бы два дня…»

– Добрый вечер, Леночка. Не уработалась ты там? Время девятый час, – поприветствовала меня тетя Вера, и я свернула к ее скамейке.

– Добрый вечер. Не думала, что так задержусь, но стала подклеивать старые книги, а это дело всегда затягивает.

– Везет нашему селу на библиотекарей.

Похвала была приятной. Усевшись рядом, я устало вытянула ноги и расслабленно вздохнула.

Возраст тети Вера уже давно перевалил за восемьдесят, но она никому не разрешала называть себя по имени отчеству. «Да я тут родня всем, чего это ты удумала», – недовольно говорила она, когда пару лет назад я делала попытки обращаться официально. Мне бесконечно нравились доброта этой пожилой сухонькой женщины, ее теплый взгляд и желание поддержать любого в трудную минуту. Нелегко было прижиться на новом месте, и тетя Вера в свое время взяла надо мной шефство. Она приносила столько пирогов, варенья и солений, что и съесть-то было невозможно. «Кушай, кушай», – приговаривала она, оставляя в библиотеке очередную трехлитровую банку квашеной капусты.

– Хороший вечер, не холодно.

– Дождя бы не было, а то опять поясницу ломить начнет, – посмотрев на небо, ответила тетя Вера и поправила узел пушистого платка. Она хорошо вязала, и сейчас рядом стояла небольшая корзинка с пряжей и спицами. Темнота для рукоделия не помеха, если руки помнят узоры. – А ты чего такая довольная? Глаза аж горят!

– Не знаю… Просто так. – И вдруг я поняла, что могу получить ответы хотя бы на некоторые вопросы. Они кружили в душе и не успокаивались. Многое не интересовало меня раньше, но теперь… – А Семен Григорьевич Беляк сколько лет живет в селе? Он книги в библиотеку приносит, говорит, не нужны ему… И как-то интересно стало узнать, кто он и откуда родом.

– Отсюда он, откуда ж ему еще быть, – махнула рукой тетя Вера. – Долго здесь не жил – это правда. А потом вернулся. Знаю я, что про него Тимофеевна болтает… Это с ее злого языка Семена Колдуном прозвали. И что за баба вредная!

– Мне кажется, характер у него непростой, может, еще из-за этого.

– А ты себя вспомни, когда приехала. Часто ли ты гостей к себе звала? Точно птица в клетке сидела, тебе дверцу-то отвори, а все равно не вылетишь. Пирогами, да огурцами солеными приманивать приходилось.

Мы обменялись взглядами и засмеялись. Есть люди, рядом с которыми удивительно спокойно, и тетя Вера, бесспорно, именно такой человек.

Свет фонаря освещал нас, и хорошо была видна суетливая мошкара, летающая бесцельно зигзагами. В отдалении залаяла собака, у Серегиных на веранде зажегся свет, и донесся требовательный голос бабы Иры: «…и чтоб дома был в десять, хватит колбасой по селу носиться… уроки делать, кто будет?..»

Полюблю ли я когда-нибудь Игнатьевку?

Наверное, я ее уже полюбила.

– Ольга Тимофеевна говорит, что у Семена Григорьевича татуировки дьявольские на груди, – улыбнулась я, желая продолжить разговор.

– Дура она, вот и мелет чушь всякую, – твердо ответила тетя Вера и недовольно фыркнула. – Образование у него химическое. И еще он этот… как его… который про людей и природу все знает…

– Биолог?

– Да! Вот у него там и нарисованы штуки всякие. Схемы вроде. Кружочки и палочки.

– Строение молекул?

– Ты мне такие сложные вопросы не задавай. Семен прошлым летом крышу у меня перекладывал, так я и увидела татуировки. Когда он из-за жары рубашку снял. Вон у Дмитрича русалки по всему телу, и ничего! Что-то Тимофеевна от него нос не воротит! Нелюдимый Семен – согласна, но жизнь в какие только углы человека не загоняет. Мать его, кстати, библиотекаршей была. Как ты.

– Что?

Почему-то это известие удивило очень сильно. Будто я услышала нечто настолько невероятное, что можно подскочить от изумления. Конечно, я не первый библиотекарь в селе, до меня работала молодая женщина с редким для наших краев именем Злата. Она уехала к подруге. Кажется в Саратов, где ей пообещали работу и комнату.

– Давно это было. – Тетя Вера устроилась поудобнее и прищурилась, точно пыталась хорошенько разглядеть прошлое и старалась не упустить мелкие подробности. – Мать Семена рано сиротой осталась, воспитывал ее дед, да и тот недолго пожил. Имя ей очень подходило – Мариша. Худенькая… Тростиночка. А такой по хозяйству всегда тяжело одной крутиться. Но характер хороший, упрямый. Уж сколько к ней сватались, а только не смотрела она ни на кого, любви настоящей ждала. – Тетя Вера повернула голову в мою сторону и с нажимом добавила: – Есть любовь на свете. Есть. Ты даже не сомневайся.

– А я и не сомневаюсь…

– Григорий лет на пятнадцать старше Маришы был, учительствовал в нашей школе. Умный мужик, работящий и добрый. Помню, как он на нее смотрел. От такого взгляда любая ледяная гора бы растаяла. А подступиться не смел. Тут тебе и разница в возрасте, и хромота его заметная.

– А отчего хромота?

– Родился такой. – Тетя Вера пожала плечами, мол, на все воля Божья, и продолжила неторопливо рассказывать: – А потом случился пожар. Жилье у Мариши совсем плохонькое было. Уж не знаю, какая искра делов таких наделала, но полыхало страшно, со всех сторон села видать было. В ту кошмарную ночь Григорий Маришу из огня вытащил, так судьба и связала их накрепко на всю оставшуюся жизнь. Уж как он ее любил… Уж как она его любила… Вот только детей им Господь долго не посылал. Лет семь, наверное… А, может, и больше. А потом Семен родился. И такой умный парнишка получился! Из библиотеки не вылезал и матери во всем помогал. Учиться ему нужно было, и не здесь, а чтоб науки разные постигать. Вот Мариша с Григорием и подались в город, когда сыну пятнадцать исполнилось. – Сцепив руки на коленях, тетя Вера немного помолчала. По ее морщинистому лицу пробежали тени прошлого, губы дрогнули. – Институт Семен закончил и дальше еще учился. Химию эту непонятную, значит, постигал. И преподавал, знаю, где-то. Но жизнь не всегда в гору идет… Года четыре назад Семен родителей схоронил, друг за другом ушли. Горе горькое. А жена почти сразу быстренько вещи собрала и ускакала не то к его другу, не то к приятелю. – Тетя Вера шумно вздохнула и притянула к себе корзинку с вязанием. – Сестра ее одно время с моей невесткой работала, так до Игнатьевки эта история и добралась. Детей у Семена нет. Теперь уж никого нет, один остался.

Непонятное волнение сначала задрожало в груди, а затем устремилось выше к горлу. Я облизала пересохшие губы, пытаясь разобраться, что со мной происходит, но ответа не было. Ощущение, будто что-то важное ускользает, заставило мысленно повторить некоторые фразы по два-три раза. «Мать его, кстати, библиотекаршей была», – слова подпрыгнули, и сердце дернулось.

– А сколько лет Семену Григорьевичу? – спросила я, пытаясь подобраться к его жизни еще ближе.

– Дай посчитаю… – И тетя Вера принялась шептать даты и имена, стараясь максимально правильно ответить на вопрос. – Сорок восемь… Сорок девять… – протяжно произнесла она и кивнула, соглашаясь с неведомыми мне арифметическими действиями. – Вот Семен и вернулся в родное село. У человека должны быть запасные крылья, которые поднимут его в самый тяжелый момент. Поднимут и понесут дальше. У кого-то они лежат до поры до времени в надежном месте, а кому-то их еще отыскать нужно.

«Мать его, кстати, библиотекаршей была…»

В груди кольнуло, и я вцепилась в скамейку, сильно сжимая пальцами шершавый край доски. Нет ничего странного в том, что в современных книгах лежали старые письма. Иногда их так попросту прячут и забывают родственники того, кто их написал. Иногда используют вместо закладок. Иногда хотят разгладить помятые временем откровения. Да мало ли, у кого какие причины для этого. Но странно то, что я сразу обнаружила письма. Тонкие… очень тонкие листы… в толстых книгах… И только сейчас я поняла, почему это произошло…

Семнадцатая страница.

Семнадцатая!

Я находила их тогда, когда отмечала книгу библиотечным штампом, а его многими десятилетиями по всей стране ставят обязательно на семнадцатую страницу! Кто-то может не обратить на это внимание, но сын библиотекаря наверняка с детства знает о нерушимом правиле…

Семен Григорьевич Беляк специально клал письма в книги так, чтобы я их обнаружила. Он клал их между шестнадцатой и семнадцатой страницами…

Зачем?

«У человека должны быть запасные крылья, которые поднимут его в самый тяжелый момент. Поднимут и понесут дальше. У кого-то они лежат до поры до времени в надежном месте, а кому-то их еще отыскать нужно…»

– Большое спасибо за разговор, тетя Вера, – искренне поблагодарила я и поднялась со скамейки.

К дому я шла на ватных ногах, пытаясь объяснить необъяснимое. И в висках стучался лишь один вопрос: «Принесет ли еще Колдун книги в библиотеку?»

* * *

– И зачем-ты деньги тратишь на этих оболтусов? Думаешь, они вырастут и хоть одно доброе слово тебе скажут? Не дождешься! – едко выпалила Ольга Тимофеевна и нарочно подчеркнуто шмякнула на прилавок пакет с ирисками и пакет с шоколадными батончиками.

– Конфеты вкусные, – невпопад ответила я и достала из сумки кошелек. Мысли были заняты другим, и я уж точно не собиралась вступать в длительную беседу с Ольгой Тимофеевной. С вечера я испытывала некоторую растерянность и торопилась оказаться в библиотеке, где меня ждали письма. А они именно ждали, я должна была их перечитать как можно скорее.

– Возьми хоть карамельки, они дешевле.

– Дети больше любят ириски и батончики.

Сейчас я была железобетонной, и, похоже, Ольга Тимофеевна поняла это и сменила тему.

– А мне разведка донесла, что Колдун опять к тебе приходил, – произнесла она торопливо и засмеялась от собственной шутки. Щеки зарумянились, шея покраснела, маленькие глазки заблестели, и сразу стало ясно, что Ольга Тимофеевна гордится своей осведомленностью. – Ты все же внимательно проверь, какие он книжки носит. Может, там слова между строчек дописаны… заклинания… Нельзя ничего хорошего от Колдуна ждать. Водит он дружбу с нечистью, я в этом уверена. Калитка, что со стороны дороги, всегда у него прикрыта, и Вулкан там сидит. А маленькая калитка, что со стороны леса, нараспашку… Это как? Я раз пять в августе по грибы ходила и видела! Ждет он всегда кого-то из леса… Ждет! Ой, страх, страх… – И Ольга Тимофеевна принялась креститься.

Меня вовсе не испугали ее слова, но нервы натянулись, и из магазина я вышла стремительно. Сейчас мои мысли были заняты Семеном Григорьевичем, и этот короткий разговор заставил идти быстрее. Я была уверена, что письма принадлежат его отцу, но теперь как-то так получалось, что адресованы они были мне… Ситуация казалась настолько странной, что требовала хотя бы еще одного доказательства. И если бы Семен Григорьевич опять принес книги, и на семнадцатой странице я вновь обнаружила бы послание, то…

– …то я бы сошла с ума, – прошептала я и свернула к библиотеке.

Позабыв про традиционную кружку кофе, я минут пятнадцать изучала письма. Слова теперь звучали иначе, они не просто пробирались в душу, они кружились там и звенели.

Мужчина пишет женщине.

В этом нет ничего сверхъестественного.

«Но почему я обязательно должна была это прочитать?..»

Усевшись около окна, я попыталась сосредоточиться и еще раз вспомнила разговор с тетей Верой. Теперь я знала, чем закончилась история этого мужчины и этой женщины. Как же я хотела, чтобы они были вместе, и это случилось… Да, жизнь штука сложная, и, к сожалению, люди уходят… Но я могла утешиться тем, что родители Семена Григорьевича испытали продолжительное счастье.

«Но почему я обязательно должна была это прочитать?..» – вновь просверлил мозг обжигающий вопрос.

«Я видел тебя сегодня. Издалека. А зачем подходить близко, если ты никогда не поворачиваешь голову в мою сторону?..»

«Как же мне объяснить тебе, что ты не одна. Что я всегда рядом…»

– Господи… – прошептала я и прижала ладонь к груди, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. – Но этого не может быть…

* * *

Он пришел через неделю.

Дождь лил такой сильный, что казалось, будто кто-то соединил небо и землю серыми нитками. Лужи разливались во все стороны, и по ним прыгали мелкие и крупные пузыри. Уже темнело, но улица хорошо просматривалась. И когда я увидела в окно, как к библиотеке приближается Колдун, я рванула к столу и села так, точно пять минут назад меня зачислили в первый класс и объяснили, что спину нужно держать ровно, а руки должны лежать на парте.

«Что со мной?..»

Раскрыв журнал с расписанием мероприятий, я принялась изучать записи, но сконцентрировать внимание, конечно же, не получалось.

Сейчас я увижу его.

Услышу его голос.

Понимает ли он, что я знаю?..

А что я знаю?..

Будет ли лежать в одной из книг письмо? Или все предположения – глупость, а произошедшее – случайность?

Дверь скрипнула, я подняла голову, отложила журнал и вежливо поднялась со стула. С рыбацкой куртки Семена Григорьевича на потертый пол падали капли, и это на миг вернуло меня в тот день, когда я прочитала первое письмо. Взмах руки, и Колдун снял с головы капюшон. Кажется, его густая борода стала короче, или теперь я воспринимала этого человека несколько иначе… Нет, я и тогда не боялась, но все же образ был окутан наговорами, тайнами и мрачностью. Сейчас этого было гораздо меньше.

– Добрый вечер, – произнесла я на удивление ровно.

– Добрый, – ответил Семен Григорьевич и медленно подошел к столу. В его руках была все таже объемная сумка защитного цвета.

– На дворе дождь, а вы пришли…

– Завтра некогда будет, – без тени эмоций ответил он, и я отвела глаза, так как не смогла выдержать напряжения.

Что-то изменилось, и это чувствовалось сразу. Взгляд Семена Григорьевича стал более тяжелым и цепким. Похоже, он старался прочитать мою душу как книгу или хотя бы перевернуть первую страницу…

Я струсила и пожелала, чтобы в библиотеку зашел кто-то еще, но две улицы в Игнатьевке безлюдны, когда с неба на землю опускается стена воды… И в то же время я чувствовала нетерпение и представляла, как останусь одна, подойду к книгам и начну открывать семнадцатые страницы…

Между бровями у Семена Григорьевича присутствовала складка, добавляющая его лицу суровости. И я задалась совершенно ненужными вопросами: давно ли она у него и от чего появилась? После смерти родителей? После ухода жены?

Он отвернулся и уже привычно выложил книги на стол. Сборники фантастики, Марк Твен, Шолохов, Чарская, Паустовский… А я подняла руку и коснулась своей переносицы. Я никогда не задумывалась, есть ли у меня там складка? Появилась ли она после той ледяной ночи?..

– Киплинг немного потрепанный. – Семен Григорьевич достал последнюю книгу и резко застегнул молнию сумки.

Этот короткий, но тягучий звук стежками прошелся по моему сердцу. Я стояла неподвижно, смотрела на профиль Колдуна и не сомневалась ни на секунду, что письмо я найду именно в Киплинге.

– Спасибо. Этих книг нам очень не хватало…

Теперь я хотела, чтобы Семен Григорьевич не уходил сразу, а сказал что-то еще. Я вовсе не была готова остаться наедине с правдой. Я не знала, что с ней делать…

Он отодвинул высокую стопку бессмертных произведений от края стола и заглянул мне в глаза.

«Как же мне объяснить тебе, что ты не одна. Что я всегда рядом…» – пронеслось в голове, и я внутренне сжалась, стараясь не выдавать волнения.

– Пусть дети читают, – ответил Семен Григорьевич, чуть помедлил и направился к двери.

Когда шаги стихли, я взяла Киплинга и открыла семнадцатую страницу.

«И напугать тебя страшно, и промолчать. Никогда не думал, что смогу испытывать такие сильные чувства… В юности – да, но не теперь. И я постоянно боюсь, что тебя кто-нибудь обидит. Тебя нельзя обижать. Нельзя.

Где бы я ни был, что бы я ни делал, мысленно я всегда шагаю к твоему дому или к библиотеке… Как мало и как много нужно человеку для счастья…»

Все тот же почерк и старая дата в правом нижнем углу пожелтевшего листка.

Пальцы дрожали, и пришлось отложить письмо в сторону и сжать их, чтобы успокоиться.

В детстве я верила, что по ночам книжные герои оживают и спускаются с полок на пол. Они оглядываются по сторонам, тихо разговаривают, обсуждают последние новости, делятся переживаниями и мечтают. И вот сейчас я чувствовала себя именно такой героиней – сошедшей со страниц и имеющей всего несколько часов на иную жизнь. А утром с первыми лучами солнца нужно непременно вернуться в свою книжку…

Или совершить побег.

* * *

Еще никогда я так долго не задерживалась в библиотеке. Стрелка на часах приближалась к десяти, а я все придумывала себе работу и придумывала. Я то разбирала журналы, то стирала пыль с верхних полок стеллажей, то вновь подклеивала старые издания, то подготавливала очередную презентацию. Дождь перестал шуметь уже давно, но влажный воздух наполнял библиотеку, и мне все чудился стук капель и взволнованный шелест листьев.

Такие письма всегда возвращают. Я отлично понимала, какую они имеют ценность для того, кто их принес.

И Семен Григорьевич знал, что я их верну. Собственно, он сделал все, чтобы скрестить наши дороги…

Натянув куртку и укутавшись в шарф, я вышла на улицу, миновала дом тети Веры и свернула на пожарный проезд. Сейчас моя худая фигура растворится в темноте, и никто не задастся вопросом: «А куда это понесло на ночь глядя нашего библиотекаря?..»

Фонари остались за спиной, и шаг стал медленнее. Душа остро нуждалась в дополнительных минутах. Нет, она не требовала, она просила их…

Благодаря Ольге Тимофеевне я знала, что калитка со стороны леса у Семена Григорьевича всегда распахнута. Да, я не могла явиться к нему с центральной дороги. Если бы я пришла открыто, то наши тайные непонятные отношения к утру стали бы достоянием общественности. Нет, пусть Игнатьевка засыпает и не догадывается о том, что произойдет этим поздним вечером в доме Колдуна…

К сожалению, мои короткие резиновые сапоги не спасали от холода, и я слышала, как хлюпает грязь под ногами. Мокрые ветки цеплялись за куртку и распущенные волосы, и я пожалела, что оставила шапку в библиотеке. Натягивать шарф на голову не хотелось, сейчас он хотя бы неплохо грел шею.

Иногда я включала фонарик на мобильном телефоне, и поэтому издалека увидела, что нужная калитка открыта.

«Надеюсь, Вулкан меня не сожрет», – мрачно пошутила я и зашагала быстрее, подгоняемая нарастающим беспокойством. Вперед меня уже несла сила, над которой я не имела власти, в ней переплетались прошлое и настоящее, страх и отчаяние, вопросы и ответы.

Около калитки росла молодая береза, и я коротко коснулась ее белеющего ствола, будто хотела попросить немного смелости. Нос, наверное, уже покраснел от холода, и я потерла его ладонью.

Забор остался позади. Попав в свет окон, я направилась по дорожке к крыльцу, и почти сразу тишину разорвал грозный лай. Я не увидела, а интуитивно угадала, что на меня несется огромная собака, готовая до последнего вздоха защищать хозяина.

– Вулкан! – громоподобный окрик, и мои ноги вросли в землю.

Приблизительно такой же была реакция и Вулкана. Он появился в круге света и с рычанием замер, не сводя с меня прицела больших светящихся глаз. Бывают события, которые превращают эпизоды жизни в киноленту, и вот ты уже наблюдаешь, как включается замедленный кадр… Это сейчас и произошло. Но странно, я совсем не испугалась, будто на территории, принадлежащей главному колдуну Игнатьевки, ничего плохого со мной произойти не могло.

– Не бойся, он не тронет, – вновь раздался знакомый голос, и я развернулась. – А ты не рычи, все свои, – с нажимом сказал Семен Григорьевич Вулкану и подал знак рукой, означающий, наверное: «Успокойся, библиотечные создания никогда не причиняют вреда».

Послушавшись хозяина, овчарка смерила меня многозначительным взглядом, перестала злиться и, выдержав паузу гордости, направилась к двум раскидистым яблоням в глубине сада. Стало тише, будто кто-то приглушил звуки окружающей природы.

Я стояла и смотрела на Семена Григорьевича.

Вот и встретились два главных чужака Игнатьевки. Я чужак по рождению, он – по состоянию души.

– У вас была открыта калитка и… я зашла.

– Я редко закрываю ее. Вулкан любит гулять в лесу.

Семен Григорьевич сделал два шага ко мне и остановился, будто перед ним неожиданно выросла стеклянная стена, мешающая продолжить путь. Взгляд напряженный… немного исподлобья…

Резиновые сапоги, спортивные штаны и вязаный свитер темно серого цвета с небрежно закатанными рукавами…

«Ему не холодно, – неожиданно с удивлением отметила я. – Ему совсем не холодно».

Расстегнув молнию куртки, я достала томик Ахматовой и вынула из него письма. Категорически нельзя было нести их просто так. Конечно, они бы не рассыпались в моих руках, но я опасалась и случайной капли дождя, и непрошенного порыва ветра, способных навредить пожелтевшей бумаге. Так надежнее.

Лишние слова не требовались, в каждой книге есть только одна семнадцатая страница…

– Это письма вашего отца?

– Да, – без каких-либо раздумий произнес Семен Григорьевич.

– Почему… – я замолчала, не в силах задать вопрос.

Он нервно убрал назад волосы, давно требующие стрижки, пожал плечами и ответил, глядя в глаза:

– Лучше не напишешь. И это именно то, что я хотел сказать.

Стеклянная стена рухнула или растаяла. Кто ж знает, что случается с непреодолимыми преградами, когда звучат такие признания. По телу побежали теплые мурашки, и сначала я крепче сжала письма, а потом испугалась, что помну их, и расслабленно опустила руку.

Семен Григорьевич подошел ближе, и я даже разглядела заблудившуюся седину в его бороде.

«Интересно, борода колючая или нет?..»

– Замерзла? – тихо спросил он.

– Да, – кивнула я, не сомневаясь, что именно этот человек сможет меня согреть.