Текст книги "Действуй, Принцесса!"
Автор книги: Юлия Климова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
– Я не собираюсь обсуждать это с тобой, – важно ответила я и захлопнула книгу.
– Ну и пожалуйста, – Лера дернула плечом. – Зна-а-ачи-и-ит, – она растянула слово, – ты не будешь против, если я стану с ним встречаться? Впрочем, я не собираюсь спрашивать у тебя разрешения. Даже если между вами что-то и есть, я уведу его у тебя. Ясно? – Теперь Лера скрестила руки на груди и на миг стала похожа на бабушку.
– Мне все равно, – произнесла я. Поднялась и подошла к полкам. Но теперь я лгала. Остатки боли, чувство собственничества и треклятая ревность заерзали в душе и потребовали внимания. «Я сказала «прощай», нельзя забывать об этом», – напомнила я себе, и стало легче.
– Вообще, мне кажется, что со временем ты превратишься в старую деву, – задумчиво выдала Лера. – Лицо у тебя, конечно, ничего, но в целом ты похожа на… на…
– Инопланетянина и богомола, – подсказала я.
– Нет, ты похожа на неудачницу!
В этот момент до меня донесся спасительный громоподобный голос Льва Александровича Бриля. Я должна была успокоить совесть, поэтому, проигнорировав выпад Леры, бросила: «Мне надо идти» – и покинула библиотеку, чем лишний раз подтвердила выдвинутое обвинение. Вряд ли кто-нибудь из друзей моей двоюродной сестры снес бы подобное оскорбление.
Я свернула к комнате бабушки и буквально налетела на Льва Александровича. Со стороны это, наверное, выглядело так: воробей на полной скорости врезался в слона!
– Ой, извините! – воскликнула я и отскочила.
Бриль чуть наклонился, повел черными кустистыми бровями и серьезно спросил:
– Анастасия, не так ли? Ни за что бы не поверил, что такое юное очаровательное создание способно убить родную бабушку. Чужую – ладно, но свою… – Лев Александрович достал из нагрудного кармана голубой медицинской рубашки очки с толстой роговой оправой, нацепил их на нос и посмотрел на меня. Мы перестали быть воробьем и слоном, я превратилась в муравья, а он – в энтомолога с огромной лупой в руках. – Бабушка бегает по Москве, ищет тебе достойного мужа, а ты нос воротишь. Не стыдно?
Голос Льва Александровича был сердитым, и я от волнения растерялась.
– Скажите, пожалуйста, как чувствует себя Эдита Павловна? – наконец задала я нужный вопрос.
– Я частенько бываю в моргах, моя милая, и вот что тебе скажу… – Бриль помолчал немного и продолжил: – Честно говоря, мне не знаком ни один труп, который сейчас бы не позавидовал твоей драгоценной бабушке. – Его губы медленно растянулись в улыбку, а глаза за толстыми стеклами блеснули лукаво и хитро. Лев Александрович наклонился и шепнул: – Не волнуйся, эту трагедию твоя бабушка переживет. И еще двести таких трагедий тоже.
– Спасибо. – Я улыбнулась в ответ и подавила неожиданное желание подпрыгнуть и повиснуть на шее этого великана. Уж в следующий раз я буду готова к его шуткам!
Бриль выпрямился, подмигнул мне и непринужденно направился к лестнице. А я смотрела ему вслед, недоумевала и одновременно понимала, почему Эдита Павловна не откажется от услуг этого необычного врача. Да, Лев Александрович не был человеком, которого можно испугать фамилией Ланье, в нем не было угодливости и послушания (что так ценила бабушка), но он нес жизнь, и совершенно не верилось, что рядом с ним кто-нибудь когда-нибудь может умереть. И ради этой иллюзии бессмертия бабушка, да и многие другие были готовы терпеть громоподобного Льва Александровича Бриля целую вечность.
Если бы я работала журналистом и мне бы предстояло наспех поделиться своими впечатлениями с диктофоном, я бы начала рассказ так: «В этом доме иногда бывают нормальные люди…»
Впрочем, нельзя забывать о моей тете Нине Филипповне. Она всегда была очень добра ко мне, и я чувствовала: мое деревенское прошлое и сходство с мамой ее ничуть не смущают и не нервируют. Она и внешне отличалась от Эдиты Павловны, Карины Филипповны и Валерии, а уж сравнивать ее с моим дядей, Семеном Германовичем Чердынцевым, казалось вообще невозможным и глупым.
В Нине Филипповне не было высокомерия, снобизма, едкой насмешливости и многого другого, чем давным-давно пропитались стены этого дома. И именно поэтому, увы, моя бабушка не гордилась своей младшей дочерью (впрочем, старшей, по-моему, тоже) – слишком незаметна для фамилии Ланье. Нина Филипповна не стремилась блистать в обществе, ее мало интересовал Ювелирный дом, она занималась хозяйством и работала у Эдиты Павловны вечным помощником-секретарем.
А Карина Филипповна являлась ее полной противоположностью – яркая, эффектная владелица глянцевого журнала «Цвет стиля», вечно пропадающая на светских мероприятиях, любящая только себя… При знакомстве Карина Филипповна сразу потребовала называть ее Корой, и я довольно быстро привыкла, потому что это имя ассоциируется со словом «кобра»…
Справа раздалось шуршание, и я обернулась. Около большого глиняного горшка с сочной зеленой пальмой стояла Нина Филипповна и тоже смотрела вслед Льву Александровичу Брилю.
* * *
Ближе к ужину я уютно устроилась на кровати с телефоном. Набрала сначала номер Симки, затем Кати, а потом Тани. С девчонками я подружилась в частной школе и теперь скучала и мечтала поболтать хотя бы с кем-то из них. Я никогда не рассказывала им о Павле и сейчас радовалась этому (что-то объяснять и отвечать на вопросы я совершенно не хотела, да и не могла, пусть уж совсем отболит, а уж тогда…).
Сима, Катя, Таня… Мы разные, но три года назад нас объединило одиночество: мои мама и папа погибли в автокатастрофе, а родители девчонок работали день и ночь, и, как шутила Симка, приходилось записываться на прием заранее, чтобы их увидеть («Причем помощник отца все равно обойдет меня на повороте и пролезет вперед!»).
Но меня ждало разочарование – подруги разъехались кто куда, и я трижды услышала одно и то же: «Позвоните позже, в июле». Не успела я положить трубку на тумбочку, как раздался звонок, и в душе появилось холодное предчувствие.
– Привет… Нам необходимо поговорить. – Голос Павла был тихим и грустным.
Но я больше не нуждалась в словах.
– Вряд ли…
– Я люблю тебя. Особенно такую, как сейчас… Почему ты не хочешь понять… Я не могу поступать предательски по отношению к своей семье.
– А по отношению ко мне можешь?
– Настя, дело во многих вещах. Ты еще не забыла прежнюю жизнь, но здесь все иначе…
– Мы слишком разные, вот и все, – спокойно произнесла я, прячась за стандартную фразу, но, не удержавшись, добавила: – Твоя любовь слишком избирательна, а я хочу, чтобы человек, которому я готова отдать всю себя, за которым пойду в огонь и в воду, не стыдился меня, даже если вдруг окажется, что на моей ноге вовсе не хрустальная туфелька, а лапоть. Понятно?! – Нервы не выдержали напряжения, и вопрос я выкрикнула (вернее, это сделала за меня вселенская обида).
– Ты так говоришь, – тяжело вздохнул Павел, – потому что никогда не была на моем месте. Тебе не приходилось делать выбор, учитывая многие обстоятельства. Ты – Ланье. Подумай об этом. Не нужно меня судить сейчас, уверен, завтра или послезавтра ты иначе посмотришь на ситуацию. Ничего не поделаешь, люди делятся на тех, у кого есть достаток, и на тех, у кого его нет, и глупо отрицать, что это не влияет на чувства и отношения.
– Я не хочу это слушать!
– Настя, я люблю тебя. Мы должны встретиться…
– Но я больше не люблю тебя, извини… Прощай, – ответила я и нажала кнопку.
«Не нужно меня любить, Павел. Так любить не нужно…»
В столовой сидела Нина Филипповна. Она пила чай и делала пометки в пухлом ежедневнике. Один взгляд на нее успокаивал: длинные каштановые волосы, частично собранные на затылке, глаза цвета корицы (глубокие, внимательные), прямой нос, бледно-розовые губы, покрытые лишь блеском, тонкие руки, как у пианистки (почему-то мне подумалось, что у всех пианисток должны быть именно такие). Из украшений – лишь круглый плоский медальон на серебряной цепочке и маленькие сережки с коричневыми камушками.
– Как у тебя дела? – оторвавшись от записей, с мягкой улыбкой спросила она.
– Так себе, – честно ответила я.
– Дела сердечные… – щеки Нины Филипповны порозовели. – Я понимаю. Но ты не расстраивайся, все образуется.
– В общем-то, уже образовалось, потому что я начала новую жизнь, – усаживаясь напротив, ответила я. И моей твердости в тот момент позавидовала бы даже бабушка.
Слова Павла оставили неприятный осадок в душе. Мысли-пчелы кружили в голове и жужжали: «Он считает, будто вжившись в почетную роль наследницы Ланье, я и сама на многое стану смотреть иначе. Нет, я не предам. Никогда. И если мне придется выбирать, я не струшу».
– Ты молодец, – кивнула Нина Филипповна. – Я бы так не смогла.
Вновь улыбнувшись, но теперь чуть грустно, она сделала глоток чая.
– Наверное, уже все наслышаны о моем… м-м-м… плохом поведении. – Я подперла щеку кулаком. – Хотя я ничего особенного не сделала.
– Ты сказала «нет», а это слово не так часто звучит в стенах нашего дома, – объяснила Нина Филипповна. – Но мама уже не сердится, потому что… – Она замолчала и бросила на меня быстрый взгляд.
– Потому что считает, что все равно будет так, как она скажет. Да?
– Приблизительно.
– А как считаете вы?
– Ты должна решить сама, с кем тебе встречаться, а с кем нет, – Нина Филипповна положила ручку на стол и посмотрела на меня участливо. – Все это очень сложно…
Я чуть подалась вперед и сдержала вопрос, вертевшийся на языке: «А вы когда-нибудь любили по-настоящему?» Мне хотелось услышать подробную историю с хороводом чувств, сомнениями, отчаянием и обязательно со счастливым концом. Но, во-первых, мой вопрос никак нельзя было счесть тактичным, а во-вторых, конец истории не мог быть счастливым, потому что моя тетя не выходила замуж и ни с кем сейчас (да возможно, и никогда) не встречалась. Кора изредка поддевала сестру на эту тему, но Нина Филипповна лишь молчала в ответ…
«Я понимаю, все это очень сложно…»
– А вы знаете, что меня ждет завтра? – спросила я, наклонив голову набок, и хитро прищурилась.
Нина Филипповна неторопливо поднялась, в одну руку взяла чашку, другой прижала ежедневник к груди и ответила заговорщицки, почти шепотом:
– Завтра приедет мать Павла, но учти: я тебе ничего не говорила.
Глава 3
Я продолжаю бороться за свою свободу, а также скрещиваю шпаги с врагом семьи Ланье
Мать Павла Мария Александровна всегда казалась мне очень красивой женщиной, при знакомстве я даже мысленно подобрала ей имена: Илона или Элоиза. Смешно… Я просто не могла представить, что у этой высокой блондинки с внешностью киноактрисы может оказаться рядовое имя. Теперь же, встретившись с ней взглядом, я давала ей другие имена, например Горгона, и испытывала при этом весьма недобрые чувства. Чего стоила моя вредность! А дух противоречия? Об этом духе последние дни я вообще не успевала забывать – он постоянно ерзал в душе и держал меня в состоянии непокоя. Он был моим союзником…
Чайный столик накрыли на три персоны, что говорило только об одном: откладывать свои стратегические планы в долгий ящик Эдита Павловна не собирается. Пока я (в ее понимании) нахожусь одной ногой там (в пучине вседозволенности), а другой ногой здесь (на правильном берегу послушания), нужно торопиться. Но благодаря Нине Филипповне я заранее настроилась на бой и собиралась ловко отбивать любые удары, сохраняя при этом достоинство и хладнокровие. О, стреляйте в меня, стреляйте! Вот флаг свободы, развевающийся над моей головой (уже изрешеченный пулями), вот полосы тельняшки, а вот и моя грудь… Стреляйте!
Иногда, чтобы пережить темную полосу, нужно вывернуть ситуацию наизнанку, отделиться от собственного тела, взмыть к потолку и начать наблюдать за происходящим со стороны. Жизнь с тетей Томой научила меня многому, особенно терпению и способности не унывать, даже если вся деревенская общественность, включая участкового, ополчилась против, вооружилась вилами и идет в сторону нашего дома. «Спасибо, тетя Тома», – мысленно поблагодарила я.
– Жара не спадает… Хорошо бы зарядили дожди, – Эдита Павловна скользнула равнодушным взглядом по тарелке с ароматным лимонным печеньем и положила левую руку на подлокотник кресла. – Дела идут хорошо. В прошлом месяце я открыла новый салон в Праге, он меня несколько беспокоил, но публика довольно быстро сориентировалась, потому что Ланье – это качество, стиль и высокая планка. И это на все времена.
– Абсолютно с вами согласна, – произнесла Мария Александровна и сдержанно улыбнулась.
– И я тоже согласна, – вклинилась я в разговор лишь потому, что за двадцать минут чаепития не проронила ни слова, а уже было пора произнести несколько дежурных фраз.
Я сидела ровно, положив руки на колени, излучая доброжелательность и учтивость, чем наверняка сбивала с толку и бабушку, и Марию Александровну. Они одновременно повернули головы ко мне, но я потупила взор и принялась рассматривать кружева на белоснежной скатерти. «Скорей бы это закончилось, скорей бы…»
– Чем ты собираешься заниматься в ближайшее время? – небрежно поинтересовалась Эдита Павловна.
– Хочу встретиться со своими подругами из частной школы, – соврала я, специально уточнив, из какой именно школы. Бабушка могла предположить, будто меня опять зовет в свои объятия деревня, а мне совсем не хотелось, чтобы она поперхнулась чаем, вновь вызвала Льва Александровича Бриля и моя совесть затем опять издавала противное «кхе-кхе».
– Это правильно, – одобрила Эдита Павловна (про себя она наверняка подчеркнула, что девочки из частной школы принадлежат к сливкам общества, а значит, не опасны: не научат меня распевать частушки, щелкать семечки и доить коров). – Я оставлю вас на минутку, – сказала она, поднимаясь. – Лев мне прописал лекарства, и я должна принимать их каждые два часа.
Ход конем. Меня, точно лакомый кусочек мяса, бросили в клетку к тигрице. На перевоспитание.
«До чего же кружева на скатерти интересные… – мысленно протянула я, считая дырочки и завитки. – Один, два, три…»
Что можно было поделать со шкодливым настроением? Пожалуй, ничего.
Мария Александровна выдержала паузу, затем поправила светлые волосы, тряхнула головой и начала с главного:
– Анастасия, я знаю, между тобой и Павлом произошла ссора. Он мне доверяет и рассказал обо всем. Хочу сказать сразу, я горжусь своим сыном и считаю, что ты слишком торопишься. Да, ранее я была против вашего общения, и на то были веские причины…
– Какие? – перебила я, кукольно распахнув глаза.
Думаю, Мария Александровна с удовольствием бы убила меня в ближайшую минуту, как-нибудь элегантно, по-женски, например, подсыпала яда в чашку… Я опасливо покосилась на свой чай, но потом пришла к утешительному выводу, что бояться нечего – живая я представляла собой огромную ценность (вернее, не я, а богатство семьи Ланье, частично громыхающее за мной в качестве приданого). И, соответственно, меня нужно беречь, а не лишать жизни. Уф.
– Когда у тебя будет сын, ты меня поймешь, – высокомерно произнесла Мария Александровна, и ее глаза холодно блеснули.
Запахи отчего-то обострились, я вдохнула терпкость лимона, пряность мяты, своеобразие бергамота… О, она ненавидела меня и при этом уговаривала продолжить отношения с Павлом! «Не представляю, чтоб однажды я навязывала своему сыну девушку, которая мне не нравится, и поступала я так потому, что она из обеспеченной семьи».
– Надеюсь, сын у меня скоро появится, – ответила я, запоздало сообразив, что мои слова будут истолкованы неправильно.
– Что?! – раздалось в ответ, и чашка звякнула о блюдце.
– Нет, вы меня не так поняли! – замотала я головой. – Я в том смысле, что люблю детей и когда-нибудь…
– Понятно, – выдохнула Мария Александровна, ожидавшая от меня какой-нибудь катастрофы. Взяв с края стола салфетку, она обмахнулась ею, положила на место и вновь превратилась в фарфоровую статую. – Ты должна встретиться с Павлом. Ты должна с ним поговорить. Об этом я тебя прошу как мать.
Все это вовсе не походило на просьбу: теперь Мария Александровна была категорична и строга, видимо, терпение подошло к концу, а желание немедленно получить хоть какой-нибудь результат добавило раздражения.
Я превратилась в улитку, спряталась в домик и стала мечтать о побеге. Немедленном, успешном. Но напольные часы тикали, точно говорили: «Нельзя, надо выдержать, именно в этом – победа».
Представив, как бабушка марширует по столовой туда-сюда, давая нам возможность поговорить, я сдержала улыбку. Все же я входила во вкус спектакля под названием «Жизнь в доме Ланье» и, кажется, уже была отравлена аплодисментами. Ну, можно же аплодировать самой себе?
– Павел сегодня звонил и просил о том же, но я отказала. Наши отношения закончились.
Невозможно пить лекарство так долго – наступило время вернуться бабушке. Эдита Павловна плыла к нам со спокойным выражением лица, но ее глаза вопросительно блестели, выдавая нетерпение. Видимо, Мария Александровна подала какой-то знак, потому что бабушка поджала губы и опустилась в любимое кресло быстро и недовольно.
– Какая невыносимо гадкая микстура, – произнесла она и убила меня взглядом.
* * *
Неделя прошла спокойно (если не считать бабушкиного подчеркнуто-сдержанного отношения ко мне). Кора с мужем уехали отдыхать на какие-то далекие полуострова, оставив обиженную Леру дома.
«Мне совершенно не до тебя», – проворчал перед отъездом Семен Германович, и моя двоюродная сестра после этого кричала о несправедливости почти целый час. Я сидела в кресле на первом этаже со стопкой журналов в обнимку и с интересом слушала Лерины витиеватые восклицания об эгоизме родителей, алкоголизме молодого поколения («потому что мы никому не нужны!») и о возросшем проценте самоубийств среди молодежи. Но Кора с задумчивой улыбкой на лице игнорировала выпады дочери – мысленно она уже стояла на песчаном берегу в умопомрачительном купальнике и взирала на изумрудную гладь океана.
Страдания Леры и меня оставили безучастной: я не испытывала к ней добрых чувств, и капризы, перемешанные со злостью, пролетали мимо, точно невесомый тополиный пух или зонтики одуванчика. Но, конечно, лучше бы она уехала…
Днем в субботу ко мне пришла бабушка. Она только что вернулась из центрального офиса Ювелирного дома и пребывала в редком для себя благодушном настроении. Ее глаза светились, искренняя улыбка не сходила с лица, румянец смягчал морщины, а прямое платье оливкового цвета с рукавами три четверти подчеркивало аристократизм и вкус. Эдита Павловна практически не появлялась в моей комнате, поэтому я с нетерпением ждала, когда узнаю причину ее визита.
Для начала бабушка поинтересовалась моими делами, спросила, какую книгу я читаю, выказала легкое недовольство по поводу журнального столика, якобы стоявшего не на том месте, а затем повернулась ко мне и произнесла:
– Через два часа нас ждут в галерее «Дюма». Пожалуйста, поторопись, тебе необходимо привести себя в порядок.
Планов на вечер у меня не было, поэтому я сказала «хорошо» и автоматически посмотрела на часы. Я не слишком любила подобные мероприятия (много обнимаются, прикладывают друг к другу напудренные щеки и восклицают: «О, дорогая, здравствуй!»), но иногда удавалось посмотреть действительно хорошие картины или покрутиться около статуэток и антиквариата. Наверное, я всегда была единственной приглашенной, равнодушно относящейся к закускам, шампанскому и светской беседе, зато живо интересующейся окружающим искусством. А чем еще может заниматься далеко не светский человек в галереях?
– Нужно решить, в чем ты поедешь. – Бабушка распахнула шкаф, склонила голову набок и, потратив минуту на придирчивое изучение моего богатства, сняла вешалку с бледно-серым платьем, оживленным на поясе серебристой ниткой. – Надень это, – произнесла Эдита Павловна, отправляя платье на спинку стула.
– Я лучше надену синее.
– К синему, Анастасия, не подойдут изумруды, – усмехнулась Эдита Павловна. Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с черным бархатным футляром в руках. Открыла его, и продемонстрировала ожерелье, некогда принадлежавшее Екатерине Второй, а уж потом, через много лет – Ювелирному дому Ланье и моей маме.
Я скучала по нему… Вспомнилось, как, приподняв подушку, я впервые его увидела, как ломала голову, откуда оно взялось, как прятала от тети Томы за подкладку старенького полупальто…
Да, я надену его и поеду в галерею. И пусть за спиной раздается: «Посмотрите, еще одна Ланье». Это ожерелье носила мама, и значит, оно все еще хранит ее тепло…
– Анастасия, – мягко произнесла Эдита Павловна. – Ты когда-нибудь научишься говорить «спасибо»? Носить символ Дома Ланье – это честь, не забывай об этом.
– Угу, – ответила я.
Уже около двери она обернулась и, приподняв правую бровь, спросила:
– А почему ты не сказала мне, что знаешь Павла давным-давно и что между вами были отношения вовсе не дружеского характера?
Так вот почему бабушка находилась в столь благодушном настроении! Мария Александровна выдала ей всю правду, и наша история приобрела совсем другой оттенок. Из практически посторонних людей, соединенных договором, мы превратились в уже состоявшуюся пару. А старая любовь, как говорится, не ржавеет… «Они просто поссорились, вот и все. Помирятся! Никуда не денутся! Обычное дело: притираются после разлуки», – приблизительно так думала бабушка. Она, наверное, очень удивилась, узнав, как развивались наши отношения. Я выбрала того, кого наметила мне и она. «Ланье, она бесспорно Ланье», – наверняка еще мысленно добавила Эдита Павловна, кивнула в такт выводам и победно улыбнулась.
Поборов в себе острое желание гордо вздернуть подбородок и соврать: «Это ложь, ранее мы никогда не встречались», я пожала плечами. Но бабушке ответ и не требовался; она лишь хотела поставить меня перед фактом – ей все известно.
– Жду тебя через час внизу, – произнесла она и вышла из комнаты.
– Я своего решения не изменю, – тихо, но твердо произнесла я. Память понесла меня в прошлое, но странно: фигуры оказались размытыми, тени бледными, а слова неразборчивыми. Все замелькало и остановилось. Теперь я видела лишь Тима: вот он приехал в частную школу с гостинцами, вот еще раз приехал, вот мы едим мороженое, а вот он говорит, что месяц пролетит быстро…
Легкость и уверенность вернулись в мою душу.
* * *
Я собралась довольно быстро: надела платье и ожерелье, расчесала волосы, нанесла немного розового блеска на губы. Изумруды и бриллианты не сверкали вызывающе, и мне это очень нравилось, они даже казались тусклыми, будто погасли специально, скрывая тайну нашего знакомства. Но я знала: стоит оказаться в людном месте, и они вспыхнут, демонстрируя свою силу.
Бабушке потребовалось гораздо больше времени. Распорядившись, чтобы ей принесли чай в комнату, она долго разговаривала с кем-то по телефону. По пути в кухню я слышала ее бодрые восклицания и трескучий смех. «Пожалуй, успею съесть бутерброд, – решила я. – Главное – не заляпать чем-нибудь платье».
– Вы куда? – раздался голос Леры, когда я уже спустилась на первый этаж.
– В галерею «Дюма», – ответила я, задрав голову.
– Я с вами! По чертовому ящику ничего не показывают! – Она махнула телевизионным пультом и вдруг замерла с недоверчивым выражением лица. – На тебе ожерелье?.. – Быстро пробежав по ступенькам вниз, Валерия остановилась рядом со мной. – На тебе ожерелье? – повторила она. – Кто бы сомневался! Ты везде пролезешь без мыла!
– Бабушка дала, – просто и честно сообщила я.
– Конечно. С тех пор как ты вернулась, все идет наперекосяк. И почему тебя нельзя отправить на Луну? Или обратно в деревню… пасти коров! – Глаза Валерии блеснули, но она взяла себя в руки, высокомерно оглядела меня с головы до ног и скривилась: – Платье совершенно дурацкое, ты бы еще саван надела.
– Его не было в моем шкафу.
– Бабушка! – Лера развернулась и теперь понеслась по лестнице вверх. – Бабушка! Я еду с вами! А еще… а еще… мне нужно с тобой поговорить! Это нечестно!
Не нужно было обладать особой сообразительностью, чтобы понять, чего она потребует: ожерелье немедленно должны снять с меня и отдать ей. Я даже представила, как моя двоюродная сестра с победной улыбкой держит его в руках, приподнимает и надевает. Дотрагивается кончиками пальцев до камней и едко произносит: «Ну что, съела? Чья взяла?»
Если бы не память о маме, я бы к этому отнеслась легко – у меня вообще никогда не было желания носить дорогие украшения, без них я чувствовала себя гораздо комфортнее.
«Нет, бабушка ее не послушает», – подумала я.
Эдита Павловна хоть и не удовлетворила выдвинутое требование, но решила вопрос мудро и дипломатично. Когда Валерия с небольшим опозданием спустилась в зал, на ней было надето умопомрачительное платье цвета чайной розы, а в ушах и на шее сверкали бриллианты.
– Ты очень красивая, моя дорогая, – ровно произнесла Эдита Павловна и обменялась с Лерой довольными взглядами.
– Конечно, красивая! Ты же мне когда-нибудь подаришь этот наборчик?
– Этот «наборчик», – улыбнулась бабушка, – стоит целое состояние. Но он будет твоим. Позже. Когда ты окрепнешь.
Полагаю, в большинстве случаев Эдита Павловна держала свое слово – моя двоюродная сестра буквально вспорхнула и полетела к двери.
– А ожерелье Ланье я надену в следующий раз, понятно? – шепнула Лера, когда мы уселись в машине на задних сиденьях.
Она действительно была хороша и в отличие от меня уверена в своей женской красоте и притягательности. За счет косметики и украшений Лера выглядела старше лет на пять и выигрывала еще и этим. Не знаю, отчего я стала нас сравнивать, может, оттого, что мне вдруг показалось, будто мы соперницы. Но почему так? Вроде никого делить мы не собирались. Павел? Нет. Он с каждой минутой все отдалялся и отдалялся… Он становился чужим.
Посмотрев на водителя, я тихо вздохнула. Если бы нас вез Тим, а не этот черноволосый дядька, я бы пребывала на седьмом месте от счастья, но, увы, увы, увы…
– Ты чего улыбаешься? – услышала я голос Леры.
– Просто так, – ответила я и посмотрела на нее.
Моя двоюродная сестра теперь очень походила на свою мать, собственно, она ее копировала, старательно играя роль светской львицы. С удивлением я поняла, что больше нет капризной, эгоистичной Леры, а есть эффектная и сдержанная Валерия.
* * *
В галерее «Дюма» царила атмосфера, к которой я уже успела привыкнуть, посещая с бабушкой другие светские рауты. Не важно, какие были декорации: открытие выставки ювелирных украшений (первый день только для избранных) или благотворительный вечер в каком-нибудь особняке – все похоже. Тихая плавная музыка, приглушенные голоса с обязательными приветственными восклицаниями, улыбки, не сходящие с лица дам (часто приторные и наигранные), островки мужского смеха и дым дорогих сигарет и сигар в специально отведенном месте, где ведутся непонятные разговоры. Обычно это навевало скуку.
– Я сама здесь все осмотрю, – заявила Лера, огляделась, плавно поворачивая голову направо и налево, улыбнулась и отделилась от нашей процессии.
Направляясь к колоннам, она слишком виляла бедрами, что портило выбранный ею образ.
– А я поздороваюсь со старыми друзьями. Ты тоже прогуляйся, ознакомься с фотографиями, поешь чего-нибудь, – небрежно произнесла Эдита Павловна и поплыла в другую сторону.
Если напрячь фантазию (причем очень сильно) и представить Леру Алешей Поповичем, бабушку – Ильей Муромцем, а меня – Добрыней Никитичем, то не так уж и много дорог оставалось на выбор, всего-то одна.
И я пошла прямо.
Шаг, второй, третий. Чье-то «добрый вечер» и мое ответное «здравствуйте».
Я почувствовала, как и сама меняюсь, не прикладывая к этому никаких усилий, – изумруды и бриллианты ожерелья вспыхнули, обожгли кожу и потребовали достойной подачи. Ну, раз надо, так надо… Я ничуть не сутулилась, сохраняла спокойствие, и на моих губах тоже заиграла улыбка, которую я бы назвала загадочной (а с какой еще улыбкой Добрыня Никитич мог выехать на поле, пряча за пазухой дубинку?).
Народ в основном стоял кучками, но были и те, кто неторопливо передвигался по периметру, разглядывая фотографии. Для начала я последовала их примеру, но со мной стали активно здороваться, из-за чего сосредоточиться никак не получалось. «Люди, кто вы?» – мысленно простонала я, когда рыжая невысокая женщина в нелепом серебристо-розовом платье сообщила мне об ужасной погоде в Париже и аллергии на одуванчики у мопса по имени Фредерик. Я тактично промолчала и спаслась бегством.
Перейдя в зал побольше, я увидела Леру в обществе незнакомого молодого мужчины, похожего на студента-отличника. Моя двоюродная сестра болтала без умолку, жестикулировала и кокетничала, а собеседник внимательно слушал и изредка кивал.
Мне пришлось признать свою ошибку: нет, Лера не могла соответствовать тому образу светской львицы, ее хватило всего-то на двадцать минут (если не считать дорогу от дома до галереи). Невозможно изменить себя надолго – и у нее не получилось. Полный крах! Но, обернувшись, я увидела того, кто меня предал, и ту, которая действительно могла претендовать на «белую кость», – Павла и его сестру Лизу.
Теперь замысел бабушки стал ясен. Она без слов и обсуждений (ни до, ни после, ни во время) будет сталкивать нас везде, где только можно. Потому что теперь она знает историю наших чувств, и, в ее понимании, старая любовь не ржавеет. «Бабушка, бабушка, да я каждый час поливаю ее водой и накрываю тяжелым мокрым пледом! Она заржавеет! Да она уже покрылась грязно-оранжевой коркой!»
Павел кивком поздоровался и задержал на мне пронзительный взгляд. Его сестра сделала глоток воды, отвела от лица стакан и прищурилась.
Лиза сильно изменилась с тех пор, как я видела ее последний раз, а это было три года назад. Она вытянулась, стала настоящей пленительной красавицей с обложки журнала и в отличие от Леры действительно впитала в себя все соки «высшего общества». Волнистые каштановые волосы лежали на плечах, глаза казались огромными, ресницы бархатными, а пухлые губы (шоколадные с легким оттенком розового) наверняка притягивали взгляды многих мужчин. Елизавета Акимова превратилась в стройную принцессу, метившую на место королевы.
– Ты увидела привидение? – услышала я знакомый голос, вздрогнула и повернула голову вправо. – Не бойся, это всего лишь я.
В метре от меня стоял Клим Шелаев – враг семьи Ланье. Серые глаза смотрели настойчиво, неотрывно, и в них отражалась насмешка. Губы его дрогнули, и я поняла: он сейчас улыбнется, самодовольно и широко.
– Да, я увидела привидение, – с вызовом ответила я, намекая на его персону.
Как и положено каждому порядочному демону, Клим был одет в черное – рубашка с коротким рукавом, брюки, ботинки. В расслабленной позе угадывалась усталость, но даже этот штрих отчего-то был в его пользу. Похоже, Шелаев умел извлекать выгоду из всего, включая минусы.
