Текст книги "Святы и прокляты"

Автор книги: Юлия Андреева

Глава 10
500 рыцарей

Подарив Фридриху свободу, Иннокентий вскоре огорошил своего бывшего подопечного новым сюрпризом, предложив ему обручиться с младшей дочерью Арагонского короля. Что тот и сделал. Разумеется, заочно, в благодарность за освобождение и даже не поинтересовавшись внешностью невесты.

Впрочем, до свадьбы дело не дошло. Фридриха же доставили с почестями на трон Сицилии, где к тому времени не осталось ни денег, ни армии, ни порядка.

– А как звали принцессу Арагона? – оторвавшись от записей, поинтересовалась Анна.

– Не помнишь, как её звали? Пели тогда о ней? – обратился оруженосец к казалось, задремавшему трубадуру.

– О Дульсе Арагонской не пели. Знаю только, что после того, как Фридрих отказался на ней жениться, она сделалась смиренной монахиней. О Констанции, первой жене Фридриха, пели. И много. А о Дульсе?.. Кто вообще знал, что Фридрих, с кем-то там обручён? Вот если бы свадьба… Встреча невесты, дамы и господа в красивых нарядах, герольды трубят, придворные музыканты едут за молодыми в каретах, флаги, цветы, празднично убранный собор, тысячи свечей, мальчики с факелами… торжественный обряд!.. А Дульсе так и не приехала, чего о ней петь-то? Вот о Констанции – другое дело. Констанцию все любили.

– Её звали так же, как маму короля? – уточнила наблюдательная Анна.

– Да, моя милая, – улыбнулся трубадур. – И она тоже была старше своего мужа, но теперь уже на целых пятнадцать лет!

– Расскажите эту историю! – Глазки Анны блестели. – Может, не сейчас, чтобы не мешать господину Францу, а позже.

– Отчего же не сейчас, когда мы практически уже подошли к первой женитьбе нашего обожаемого короля? – притворно удивился оруженосец и, низко поклонившись, предложил трубадуру выполнить пожелание прекрасной юной донны и спеть во славу Констанции и всего Арагонского дома.

 
– Донна Констанция – дочь арагонского,
доброго, щедрого короля Альфонсо
и королевы Санчи Кастильской,
женщины набожной и незлобивой,
 

– начал нараспев Фогельвейде, —

 
сестры Педро II.
В девятнадцать лет её выдали замуж
за венгерского Имре – короля славного.
И через год, родила королева
принца наследного, нежного Ласло.
Славили люди Бога и Имре,
пили вино, трое суток плясали.
 

– трубадур прижмурил единственный глаз, перебирая струны невидимой арфы, и явно наслаждаясь повестью. —

 
Пять лет прошло и добрейший Имре,
отдал трон сыну, опасаясь,
как бы коварный брат его Андраш
не отобрал у младенца корону,
когда короля Имре не станет.
Впрочем, судьба у наследника злая:
Имре не стало, и Андраш стал править,
запер Констанцию в башне тюремной.
Коварный властитель, не к ночи помянут!
Трень, брень. Что делать бедняжке?
Заручившись подмогой рыцарей верных,
бежала голубка с маленьким сыном
в чужую им землю, в Вену австрийскую.
Горе летело за нею по свету,
крошка-король заразился и помер.
Помер, достигнув Вены печальной,
на руках у Констанции и Леопольда.
Злой же Андраш сел на престоле,
ел и рыгал, пил и пьяным валялся,
громко орал и смердел, как скотина.
Трень-брень, струны серебряные,
трень-брень на лютне золотой.
Констанция стала на время свободной.
Неутешную мать вернули обратно
и в монастырь заточили в Сихене.
 

Трубадур перевёл дыхание и продолжил:

 
– Вот молится бедная год, два, четыре…
Меж тем неспокойно в родном Арагоне.
Брат её – царственный Педро —
брак с докучной супругой мечтает расторгнуть,
о чём пишет Папе, моля о подмоге.
Трень-брень – золото струны, души трубадура…
И Папа ответ ему шлёт аж из Рима,
что, коли желает король королеву постылую выгнать,
то чтоб по закону всё, шито да крыто!
Нужно сеструху, что года четыре без дела томится
в обители чистых, отдать спешно замуж,
за юного Фридриха. Да в путь собираться.
 

– Не понимаю, как это ты до сих пор жив и утратил только руку и глаз? – изумился песне Вольфганг Франц. – Впрочем, я ничего не знаю о жизни донны Констанции до её замужества, так что не могу с тобой спорить. Добавлю только, что Фридрих отказался от Дульсе, которая была старше его всего на два года, в пользу Констанции, старше его аж на пятнадцать лет, исключительно из-за того, что в качества приданого к юному королю переходило пятьсот испанских рыцарей в полном вооружении, на конях и с оруженосцами! Кстати, бывшего супруга Констанции у нас называли не Имре, а Эммерих, но это, пожалуй, не столь важно.

Не задумываясь, Фридрих принял щедрое предложение в надежде наконец навести порядок в собственной стране. Папа ответил ему сразу же, пообещав, что при благоприятных обстоятельствах невеста прибудет в Палермо в марте, сопровождаемая рыцарями. Но в реальности ждать пришлось до 19 августа, когда их обвенчали в кафедральном соборе Палермо.

А через две недели наш король Фридрих, игнорируя подписанный его матерью конкордат, попытался посадить на освободившееся архиепископское место в Палермо своего человека, утверждая таким образом пресловутое «королевское право». Его ставленник продержался недолго: Иннокентий объяснил настоящее правовое положение, и Фридрих был вынужден уступить.

Я мало что понимал в политике, полагая, что когда наш король возьмёт верх, мы приобретём самых лучших соколов и каждый день будем охотиться или плавать, и уж точно у каждого появится хотя бы по одной женщине.

В то время я был зол на мальчика по имени Таддеуш: ему на дам везло как чёрту, в пору святую инквизицию призывать на помощь! Стоило только кому-то из наших признаться, что вздыхает по фрейлине, а этот уже бахвалится, что-де была у него одна такая… Это теперь-то я понимаю, что врал мерзавец. А тогда если чего и хотелось, так прирезать подлеца.

В то время лично я обхаживал дочку нашего капитана, а Фридрих, несмотря на супружеские обеты, серьёзно увлёкся дочерью одного графа. В год, когда пастушок Стефан во Франции и за ним пастушок Николаус в Германии возвестили о своём небывалом крестовом походе, графская дочка подарила нашему королю сына, которого тот нарёк Фридрих Петторано. Не знаю, как в дальнейшем сложилась судьба этого бастарда, но при жизни они с отцом отчего-то друг друга жутко невзлюбили.

Королева Констанция же подарила нашему государю первенца, которого тот назвал в честь своего отца Генрихом[54]54
  Генрих VII Гогенштауфен (1211—1242) – старший сын императора Фридриха II, номинально король Сицилийского королевства в 1212—1217 годах, король Германии в 1220—1235 годах, герцог Швабии в 1217–1235 годах.


[Закрыть], а приблизительно между этими двумя сыновьями, одна из фрейлин или служанок, не суть, родила ему дочку Катарину ди Марано. Впрочем, говорят, у трубадуров память получше? Правильно излагаю?

– Пока всё правильно, друг мой. Единственно, с твоего разрешения, дополню, что бастард Фридрих Петторано погиб в 1239 году… Что же до Катерины ди Марано, то Фридрих время от времени навещал её с матушкой. А когда дочке исполнилось то ли четырнадцать, то ли пятнадцать, выдал её замуж за Джакомо ди Монферрато, маркиза ди Финале. Больше я о ней ничего не слышал.

Впрочем, позже мы, безусловно, составим список законных детей короля и его бастардов, но, прошу тебя, не забегай вперёд. Мы только что начали рассказывать, как Фридрих нарушил конкордат и Папа поставил его на место, а потом вдруг скакнули в 1212 год.

– Точно, эка меня занесло, – оруженосец почесал в затылке. – Кстати, будут нас сегодня кормить или нет? – Он покосился на Рудольфио.

Тот ответил лишь издевательской улыбкой, мол, тоже мне, нашёл слугу – так я тебе и побежал торопить поваров!

– Ну ладно, – пожал плечами Вольфганг Франц. – Мне-то что? Я и потерпеть могу, дело привычное, – он сделал паузу, уткнувшись взором в гобелен, где красивая донна дарила цветок своему рыцарю. – В общем, так. Фридрих был зол на Папу, – оруженосец поднял вверх палец. – Дело в том, что Иннокентий самолично ставил угодных ему епископов. Королю было бы плевать на это, ограничивайся власть оных пределами церкви. Но так повелось, что все эти служители Господа одновременно занимали и высокие посты в королевстве, а, следовательно, Папа решал, кто именно должен окружать короля.

Скажем для простоты, что, если бы по своей доброте Его Королевское Величество пожелал бы сделать своего воспитателя, моего дядю, казначеем, а своего бастарда канцлером, – ему бы это не удалось. Так как все высокие посты занимали, занимают и будут занимать ставленники Его Святейшества, которых с тёплых мест не выкорчуешь даже королевским указом. Потому что из-за трижды профуканного конкордата, как раз король-то и не указ! А что такое король, не имеющий ни на что права?! Может быть, дураку Оттону и такая власть была мила, лишь бы в короне да на троне, хоть с голым задом, но Фридрих от унижения мог только зубами скрежетать.

Да и было отчего! С одной стороны, внутри острова ураганят горные сарацины. Дороги контролируют шайки немцев из бывшей Оттоновой солдатни. Сунься на материк – и огребёшь по полной от верных слуг старины Дипольда. Бароны, достаток которых позволял им содержать войско, пока Фридрих был маленьким, урвали себе приходы и поместья, являющиеся его наследными владениями, и теперь были готовы с оружием в руках отстаивать своё. Добавьте к этому придворную капеллу, канцелярию и семейный совет, где все только и делали, что подсиживали друг дружку, борясь за выживание самыми подлыми способами. Попробуй справиться со всем этим, когда тебе всего-навсего четырнадцать лет!

Но Фридрих не сдался, и уже в феврале 1209 года отдал приказ перепроверить раздачу привилегий на Сицилии и в Калабрии. Цель – по возможности вернуть королевскую собственность.

Первым пострадал лучший друг короля и самый близкий к нему человек добрейший канцлер Вальтер Пальяра и его семья. – Оратор картинно поклонился фамильным гобеленам. – Молодой король частично лишил его власти, а именно Вальтер к тому времени, ко всему прочему, занимал пост архиепископа Катании. Папа тут же отреагировал письмом с предупреждением, но на этот раз король оставил послание без ответа.

Затем наш Фридрих пригласил на освободившиеся должности людей, доказавших на деле свою преданность. Я не припомню всех имён, но он вызвал к себе владельца Патерно из Западной Катании, сеньора Пагануса Паризийского, графа Бутеры и принял его в так называемый семейный совет. Вслед за ним к Фридриху приехали епископ Ансельм из Патти и епископ Иоганн ди Чикала – верные слуги его отца. Он утвердил спасшего его из плена Дипольда фон Швайнспойнта, графа Ачерры, в должности капитана и верховного судьи Апулии и Терра-ле-Лаворо. А Берард стал архиепископом сначала Бари, затем Палермо.

Жёсткая проверка привилегий всё набирала и набирала обороты, так что в мае 1209 года на северо-востоке Сицилии вспыхнуло восстание. Многие, кто получил письменное требование явиться на королевский суд и добровольно отдать захваченное, не желали расставаться с тем, что имели, и тогда пятнадцатилетний король и все верные ему мальчишки свиты вскочили на коней, бросились в гущу сражения и одержали верх. Сказать невозможно, как был красив король с длинными золотыми волосами! Прекрасный, точно карающий ангел, он показал себя смельчаком, и мятежники были вынуждены отступить, пав перед ним на колени.

Мы ехали мимо строя коленопреклонённых баронов и их людей, когда Фридрих вдруг узнал кого-то среди них. Секунда – и он уже спешился и подал руку… Я присмотрелся. В пыльной одежде, с лицом запачканном кровью, перед королём, не зная куда деть глаза, на коленях стоял граф Поль Чикала – родной брат верного королю епископа Иоганна ди Чикала… Конечно же мятежники были прощены, после чего все как один сделались самыми яркими приверженцами короля.

По возвращении в Палермо Фридрих написал об этой битве: «Когда мы с большой силой проскакали через Сицилию, страх перед Нашей мощью сделал сынов мятежа, ненавидящих мир, такими мирными, что они со всей покорностью приняли бремя Нашего владычества и смиренно покорились Нашей власти. Вся страна радуется, и ликует народ в полноте мира…».

После этой победы, придавшей королю уверенности в себе, он, собственно, и отправился встречать свою будущую супругу вместе с её рыцарями…

* * *

В этот момент отворились двери, и слуги начали вносить в зал еду и кувшины с вином. Константин немедленно отложил свою работу. Последние листы ещё не просохли, так что пришлось присыпать их песком.

Анна сидела на своём месте, лениво ковыряя кусок хлеба.

– Нет аппетита? Странно, в твоём возрасте, я мог съесть целую лошадь, – оруженосец подвинул к Анне тарелку с похлёбкой.

– Получалось? – безрадостно переспросила девочка.

– Кто бы мне дал целую лошадь? – осклабился тот.

– Мне так жаль королеву Констанцию… Вы все говорите, что она была хорошей женой нашему королю, но при этом у него бывали и другие женщины. Несправедливо. – Анна взяла ложку, но, должно быть, передумала есть и отложила её. – Она ведь потеряла мужа и сына, а потом ещё и это…

– Ещё и брата. Он предводительствовал пятью сотнями рыцарей. Хороший был человек, я вам доложу! Эй, трубадур, а ты застал его сиятельство графа Альфонса Прованского?[55]55
  Альфонс II Беренгер (1180—1209) – инфант Арагона, граф Прованса с 1196 г., граф Форкалькье с 1209 года, сын короля Арагона Альфонсо II и Санчи Кастильской.


[Закрыть] Фридрих с ним сразу же сдружился, а он…

После успеха в подавлении мятежа, да ещё и со свежими силами Фридрих измыслил навести порядок в родной Апулии. И что же? Вдруг, точно по волшебству, почти все его хвалёные рыцари пали не на поле боя, а сражённые более страшным врагом – эпидемией!

– Бедная королева Констанция! – трубадур бросил в тарелку очищенную от мяса кость и, вытерев руку о собственную одежду, откинулся в кресле, наблюдая, как слуга наливает ему вина. – Её приданое – пятьсот воинов за пару месяцев обратилось в прах! Если раньше она предполагала, что её одиночество в чужих краях скрасит брат, теперь рядом не было даже его. И тут произошло то, чего не ожидал никто! – он поднял кубок и с удовольствием отхлебнул большой глоток. – Она обратила свой взор на юного мужа и вдруг поняла, что перед ней ещё более несчастное и нуждающееся в её заботе существо. Фридрих стал для неё и мужем, и братом, и другом, и вновь обретённым сыном.

Королева навела порядок в королевском замке Палермо. Теперь перед ней была чёткая цель: её муж должен жить среди любви и красоты. Всё чаще, возвращаясь в замок, Фридрих спешил не в оружейную и не в столовую, не к лошадям или любимым соколам – прежде всего, он должен был встретиться с прекрасными глазами Констанции. Она выгнала нерадивых, вороватых слуг и наняла прилежных, знающих своё дело. Пригласила певцов и музыкантов. Во всём мире трубадуры пели песни во славу прекрасных дам, в Сицилии таких песен почти не звучало, но королева не сдавалась, день за днём окружая Его Величество заботой и вниманием.

Постепенно король привык рассказывать Констанции о том, как провёл день. Деликатно и ненавязчиво супруга советовала что-то, припоминала похожие события в родном ей Арагоне или Венгрии, рассказывала о том, что прочитала, живя в монастыре. Для Фридриха, выросшего без женской ласки, само общение с Констанцией стало чем-то вроде откровения.

Глава 11
Болезнь Анны

После обеда граф Манупелло неожиданно потребовал бумаги на проверку, после чего было разрешено отдыхать. Анна тут же отпросилась к себе и моментально уснула, попросив разбудить её, когда господин Вольфганг Франц или Вальтер фон дер Фогельвейде пожелают продолжить диктовку.

Когда Константин пришёл за сестрой, та металась в жару и никого не узнавала. Пришлось работать без неё, но Константин сначала запутался в ранее написанном, а потом извёл всех просьбами повторять и говорить помедленнее. Мыслями парень находился далеко от летописи, и дело застопорилось. В результате все четверо сошлись в комнате Анны, а Рудольфио спешно удалился к Спруту.

– Я уже послал к девчонке своего личного лекаря, – сообщил хозяин замка, едва только перед Рудольфио распахнулись массивные двери. – Как же всё глупо получается! Как нелепо… – с досады он топнул ногой. – Если Анна заразна, её нужно тотчас отделить от остальных. Ещё не хватало, чтобы из-за такой ерунды погибли оба наших свидетеля.

– Но её брат?.. Он вряд ли согласится покинуть умирающую сестру… Если же вы заставите его силой, не факт, что после он продолжит свою работу. Мальчишка упрям.

– Если он хочет блага сестре, пусть молится. А сидеть возле постели и подносить целебный отвар могут и менее ценные слуги. Будем надеяться, молодой организм справится с болезнью. Лучший лекарь Апулии уже здесь.

Возле дверей зашуршало, и вошедший слуга шепнул что-то на ухо графу.

– Наш лекарь докладывает, что болезнь Анны не похожа на заразную. Тем не менее положение критическое. Сейчас девочка пришла в себя, но… Полагаю, это шанс.

– О чём вы? – не понял Рудольфио.

– Шанс использовать её при гадании, какой же ещё? – изумлённо поднял брови Спрут. – Ты уже забыл, что она сама предлагала помощь? Анна идеально подходит для разговора с душами умерших – она девственница и в ней королевская кровь.

– Позвольте мне не тревожить мёртвых! – порывисто прижал руку к груди Рудольфио.

– Тебе ничего не придётся делать. Я всё думал, как так получилось, что перед нашими летописцами появился призрак Его Святейшества. А это она… или, может быть, её брат… С их помощью родственники уже неоднократно вопрошали судьбу, детям случалось бродить по коридорам времени… Поэтому неудивительно, что и здесь, где все вспоминают историю короля, кто-то из молодых фон Уршпергов, сам того не подозревая, ворвался в прошлое и показал его остальным. Это очень интересная тема!

– Но она больна! – не поверил своим ушам Рудольфио.

– Главное, что она жива. Девочку нужно усыпить. А когда она начнёт засыпать, на границе между сном и бодрствованием мы заставим её душу скользнуть в интересующее нас время – и, может, чудо повторится: прошлое снова посетит нас. По-моему, отличная идея! Не находите?

Рудольфио хотел возразить, но Манупелло уже вскочил со своего места и, накинув на плечи валяющийся рядом бордовый плащ, застегнул его на вороте серебряной пряжкой в виде распятия.

– Пойдёмте, она не заразна, – проникновенно заглядывая в глаза, пояснял граф. – Нам решительно нечего бояться. Впрочем… я как всегда тороплюсь. Скажите слугам, чтобы окурили Гобеленовый зал, – он на мгновение задумался. – Пусть жгут ветки можжевельника и полыни. И пусть ключница достанет из запасов можжевеловое масло – сами обмажемся. Но… перед этим местный священник сначала всё равно пусть ходит с кадилом. И скажи, чтобы вся дворня и гости тоже во здравие девочки помолились. Даю на всё про всё два часа, а потом принесёте Анну фон Уршперг в Гобеленовый зал. Остальные к тому времени должны быть готовы к работе.

…Сначала Анну окружал густой туман, сквозь него она смутно различала лица. Но были это лица дам и господ с гобеленов, или склонённых над ней друзей и обитателей замка?.. Черты расплывались, превращались в другие… Голоса слышались нечётко, так, словно с ней разговаривали из-под воды. Мир плыл, извиваясь и размазываясь, закручиваясь в цветные потоки или растворяясь в серо-розовом тумане…

Девочке быстро надоело смотреть в эту переливающуюся перед ней неразбериху, и она сосредоточилась на самом ярком пятне, которое вдруг начало приближаться к ней, постепенно делаясь из сверкающе-белого золотым. Золотоволосый мальчик, чуть старше самой Анны, склонившись к ней, дотронулся длинными, как у ангела, волосами до её щеки, и девочка тут же села на кровати.

Потом Анне сделалось неожиданно совсем плохо, и гадание пришлось отложить. Замковый лекарь был вынужден остаться со своей пациенткой до утра. Спрут, захваченный идеей непременно заглянуть при помощи Анны в прошлое, ходил сам не свой, но после общего молебна в замковой церкви всё же велел летописцам продолжать своё занятие.

На следующий день всё повторилось… Анна испуганно хлопала глазами, пытаясь сообразить, куда она попала и кто с ней. То есть сначала она видела лишь постоянно меняющийся туман, похожий на ягодный с молоком кисель, а потом из него словно вынырнуло лицо рыжеволосого парня, в котором девочка мгновенно признала своего короля. Не мудрено! Если целый день говоришь о каком-то определённом человеке, что же удивительного, если он посетит тебя во сне?

Она села, ощущая под собой мягкую траву. Потрогала, помяла в руках отгоняющий бесов лист полыни, поднесла пальцы к носу и с удовольствием вдохнула полынный дух. Как же давно она не бегала вот так по лугам, не слушала птиц в лесу! Вокруг действительно был лес – дивный, с высокими деревьями и журчащим где-то неподалёку ручьём.

Высокий мальчик, по возрасту, возможно, ровесник Константина, опустился перед Анной на корточки и протянул ей плошку с водой.

– Пей. Это тебя на солнышке разморило. Бывает. Хорошо, что уже привал. Я положил тебя в тенёк и платок смочил в воде… Мне матушка всегда мокрую тряпицу на лоб клала, когда голову напечёт.

Вода оказалась такой холодной, что у Анны сразу же свело скулы, но она всё равно допила её до капли.

– Я тебя сразу признал, ты из высокородных. Я видел тебя в шатре Николауса, правильно? Отец говорил, у меня невероятная память на лица. Уж если кого раз увидел, ни за что не забуду.

Когда парень говорил о шатре, он кивнул вправо, и Анна действительно разглядела за деревьями что-то белое. Кругом готовили еду, чинили одежду, просто разговаривали, спали вповалку, набирали воду в ручье, пытались ловить рыбу десятки, нет, сотни детей. На одеждах многих из них были нарисованы красные кресты вроде тех, что носят на плащах крестоносцы.

– Николауса. – Кивнула Анна, понятия не имея, о ком идёт речь, но решив на всякий случай не спорить, а попробовать разузнать как можно больше.

– Ну вот, я же говорил. Ты одна из тринадцати избранных. – Он с завистью оглядел Анну. – Не беспокойся, я охранял тебя, никто и близко не подошёл, не рылся в котомке. Можешь не благодарить, но если вдруг Лука или Павел, – он кивнул в сторону вышедшего на поляну светловолосого парня лет семнадцати с небольшим топориком в правой руке и мечом на поясе. – Так если апостол Павел или ещё кто-нибудь из избранных спросят тебя, где ты была, можешь смело говорить, что Клаус Штольц защищал тебя, как ещё ни один преданный рыцарь не защищал своей Дамы. Клаус Штольц – это, стало быть, я. А как твоё имя?

Анна было замялась, не зная, за кого принял её Клаус, и стоит ли называть своё настоящее имя.

– Нет, я, разумеется, знаю, что тебя принято называть Марией-Магдалиной и что ты спутница Николауса и делишь с ним ложе. Я хотел узнать, как твоё настоящее имя, то, которое тебе дали родители? – мальчик буравил её горящими от волнения глазами. От его взгляда делалось неприятно. – ... Ну, пожалуйста, – он заглядывал ей в глаза. – Нам говорят, что все двенадцать апостолов и ты – вы все дети королей, принцев крови и... или хотя бы герцогов. Это правда? Да?

– Правда, – не выдержала натиска Анна. – Моё имя, – она на секунду задумалась. Вряд ли на фоне королевских и герцогских детей разумно признаваться, что она дочь летописца Бурхарда фон Уршперг. – Я царевна из Византии, моё имя Анна Комнина, – обезоруживающе улыбнулась она, опершись на руку нового знакомого, поднялась и направилась к шатру. – Можешь называть меня Анна Комнина. Понятно?.. Называй меня, пожалуйста, Анна Комнина, прошу тебя!..

* * *

– Как ты себя чувствуешь, Анна? – Константин склонился над мокрым от пота личиком сестры. От её крохотного тельца исходил жар.

– Анна Комнина. Моё имя Анна Комнина... – тут же отозвалась Анна.

– Как чувствует себя ваше высочество? – отстранив плачущего Константина, на краешек постели подсел Фогельвейде.

– Уже лучше, мой друг, – церемонно ответствовала Анна. – Солнце напекло мне голову, но воин Христов, юный Клаус Штольц, положил мне на лоб холодный компресс и охранял, пока я отдыхала. Я была бы благодарна Николаусу, если бы он отличил этого юношу, сделав его рыцарем крестового похода или пригласив разделить трапезу в белом шатре.

– В белом? – уточнил трубадур, с сомнением переводя взгляд с оруженосца на Рудольфио, не пропускающего ни единого её слова. Может, хоть они что-то поняли?

– Разумеется. В белом шатре, где во главе стола восседает возлюбленный сын Господа Николаус, рядом с ним его верная Магдалина и маленький Иоанн, а после остальные апостолы. В белом шатре всегда полно еды, хотя в лагере уже давно голод. Дети побираются по деревням или воруют на огородах. А Клаус – он сильный и умный. Если он понравится Николаусу, его можно было бы потом поставить у шатра в качестве часового. Пусть его проверят Лука с Павлом? Уверена, он сможет показать себя в кулачном бою.

– Мы так и сделаем. – Трубадур погладил волосы девочки и, приняв у лекаря чашку с отваром, приподнял голову Анны. – Выпейте, пожалуйста, ваше высочество. Николаус просил вас принять лекарство.

– Только ради Николауса, – Анна поморщилась, но выпила всё.