Текст книги "Любящий Вас Сергей Есенин"

Автор книги: Юлия Андреева

Глава 21. Возвращение

– Когда белые фартуки носильщиков рассыпались вдоль перрона цепочкой белых пятнышек, встречающие, как по команде, двинулись по платформе: поезд подходил к перрону, – рассказывает И. Шнейдер.

Мы сразу увидели их. Есенин и Дункан, веселые, улыбающиеся, стояли в тамбуре вагона. Спустившись со ступенек на платформу, Айседора, мягко взяв Есенина за запястье, привлекла к себе и, наклонившись ко мне, серьезно сказала по-немецки: «Вот я привезла этого ребенка на его Родину, но у меня нет более ничего общего с ним…».

Илья и Сергей пожали друг другу руки, после чего Айседора направилась в сторону ожидавшей ее машины, и Есенин как ни в чем не бывало подхватил чемоданы и счастливый и довольный уселся рядом с супругой.

Сразу по возвращении Айседора планировала отправиться к своей школе, которая размещалась в деревне. Есенин последовал за ней. Создавалось впечатление, будто бы между ними не было тех ужасных скандалов, демонстративного суицида, уходов Сергея из дома. Впрочем, разрыв уже произошел, и расставание было неминуемо.

Едва избавившись от одних гастролей, Айседора оказалась втянутой в другие, на этот раз на Кавказ и Крым. Предполагалось, что Есенин через какое-то время присоединится к ее вояжу, так как, оказавшись на Родине, он снова приобрел доброе расположение духа и помирился с женой. Но этого не произошло.

В первый вечер (после отъезда Дункан) Есенин в самом деле рано вернулся домой, рассказывал мне о непорядках в «Лавке писателей», ругал своего издателя, прошелся с грустным лицом по комнате, где все напоминало об Айседоре, поговорил со мной и о деле, владевшем его мыслями: он считал крайне необходимым, чтобы поэты сами издавали собственный журнал, – продолжает И. Шнейдер.

На следующий день прибежал в возбужденном состоянии и объявил:

– Ехать не могу! Остаюсь в Москве! Такие большие дела! Меня вызвали в Кремль, дают деньги на издание журнала!

Он суматошно метался от ящиков стола к чемоданам:

– Такие большие дела! Изадоре я напишу Объясню. А как только налажу все, приеду туда к вам!

Вечером он опять не пришел, а ночью вернулся с целой компанией, которая к утру исчезла вместе с Есениным, сильно облегчившим свои чемоданы: он щедро раздавал случайным спутникам все, что попадало под руку.

Нa следующий день Есенин пришел проститься, чемоданы были почему-то обвязаны веревками…

– Жить тут один не буду. Перееду обратно в Богословский, – ответил он на мой вопрошающий взгляд.

– А что за веревки? Куда девались ремни?

– А черт их знает! Кто-то снял.

И он ушел. Почти навсегда.

Итак, Есенин раздарил часть своего гардероба и прочих импортных трофеев случайным собутыльникам, которые еще и обворовывали его по пьяному делу, реквизировал у Дункан половину гардероба, дабы раздать сестрам и матери. После чего элегантный и красивый отправился в бывший дом Плевако, в квартиру, занимаемую Всеволодом Мейерхольдом и Зинаидой Райх.

По существу, у меня нет воспоминаний, – застенчиво по-отцовски улыбаясь, разводит руками Константин Сергеевич Есенин. – Последний раз отец навестил нас с сестрой Татьяной за четыре дня до своей смерти, а мне тогда было неполных шесть лет. А что может рассказать даже о самых ярких впечатлениях человек четырех-, пяти-, пусть шестилетнего возраста? Конечно, это не воспоминания, а только что-то вроде «туманных картин» «волшебного фонаря», также оставшегося где-то в детстве.

Но в последние годы, когда родных, друзей и знакомых, выступающих на вечерах, почти не осталось – время ведь вещь неумолимая, – я как-то от общих слов, которые мне все же приходилось говорить по просьбе слушателей, перешел к рассказу об этих «туманных картинах».

Их совсем немного…

Самое первое, что сохранила память, – это приход отца весной 192… – а вот какого точно, не знаю – года. Солнечный день, мы с сестрой Таней самозабвенно бегаем по зеленому двору нашего дома. Теперь этого дома нет. Его снесли в 50-х годах. Тогда в белом, купеческого «покроя» здании располагались ГЭКТЕМАС (Государственные экспериментальные театральные мастерские), позднее – училище Театра имени народного артиста республики В. Э. Мейерхольда, второго мужа нашей матери – Зинаиды Николаевны Райх.

Вдруг во дворе появились нарядные, «по-заграничному» одетые мужчина и женщина. Мужчина – светловолосый, в сером костюме. Это был Есенин. С кем? Не знаю. Нас с сестрой повели наверх, в квартиру. Еще бы, первое после долгого перерыва свидание с отцом! Но для нас это был, однако, незнакомый «дяденька». И только подталкивания разных соседок, нянь, наших и чужих, как-то зафиксировали внимание – «папа». Самое же слово было еще почти непонятно. В роли «папы» выступал досель Всеволод Эмильевич Мейерхольд, хотя воспитывали нас смело, тайн рождения не скрывали, и мы знали, что Мейерхольд – «папа второй», ненастоящий, а «первый папа» был для нас незримой личностью, имя его изредка произносилось взрослыми в разговорах.

Есенин сел с нами за прямоугольный детский столик, говорил он, обращаясь по большей части к Тане. После первых слов, что давно забыты, он начал расспрашивать о том, в какие игры играем, что за книжки читаем. Увидев на столе какие-то детские тоненькие книжицы, почти всерьез рассердился.

– А мои стихи читаете?

Помню общую нашу с сестрой растерянность. И наставительное замечание отца:

– Вы должны читать и знать мои стихи…

Потом, когда появились обращенные к детям стихи «Сказка о пастушонке Пете», помню слова матери о том, что рождение их связано именно с этим посещением отца, который приревновал своих детей к каким-то чужим, не понравившимся ему стихам. Да, наверно, это было так.

Когда он ушел, толпившиеся внизу соседки срочно принялись выяснять, что он принес нам в подарок. Однако подарков, к общему негодованию, не было. А тем, кто особенно возмущался, мать дала категорическое разъяснение: «Есенин подарков детям не делает. Говорит, что хочет, чтобы любили и без подарков». И, пожалуй, они были правы. Впрочем, мать не придерживалась этого правила и часто баловала нас подарками.

Глава 22. Разлука

Есенин быстро закружился в водовороте встреч и дел, было необходимо обежать все любимые места, заглянуть ко всем друзьям, а тут еще и с журналом забрезжила какая-то надежда. 14 августа Айседора Дункан выехала из Москвы на гастроли в Кисловодск, предполагалось, что Сергей направится за ней ровно через три дня.

Волнуясь, что Есенин ее обманул и теперь его уже не вернуть, 24 августа Дункан телеграфировала Сергею:

Дарлинг очень грустно без тебя надеюсь скоро приедешь сюда навеки люблю – Изадора.

Дорогая Изадора! – отвечает Есенин только 29 августа 1923 года.

Я очень занят книжными делами, приехать не могу.

Часто вспоминаю тебя со всей моей благодарностью тебе.

С Пречистенки я съехал сперва к Колобову, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Дела мои блестящи.

Очень многого не ожидал.

Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха и здоровья и поменьше пить. Привет Ирме и Илье Ильичу. Любящий С. Есенин.

Портрет Сергея Есенина. Художник Юрий Анненков. 1923 г.

Квартиру они так и не купили, относительно издательства здесь необходимо пояснить:

– Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала, – пишет в своих мемуарах М. Д. Ройзман[106]106
  Матвей Давидович Ройзман (1896, Москва – 1973, там же) – русский поэт и прозаик, мемуарист. Родился в семье состоятельного ремесленника. В 1914 году с серебряной медалью окончил Коммерческое училище в Москве.


[Закрыть]. – Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович по своему усмотрению наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал-подумал, поблагодарил наркома и отказался.

Когда вышли из кабинета, Блюмкин [107]107
  Яков Григорьевич Блюмкин (Симха-Янкев Гершевич Блюмкин псевдонимы: Исаев, Макс, Владимиров; дата рождения неизвестна (около 1900), точная дата смерти неизвестна) – революционер, чекист, советский разведчик, террорист и государственный деятель. Один из создателей советских разведывательных служб.


[Закрыть] , не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым [108]108
  Сергей Антонович Клычков (деревенское прозвище семьи, использовавшееся иногда как псевдоним, – Лешенков; 5 (13) июля 1889, Дубровки, Тверская губерния – 8 октября 1937) – русский и советский поэт, прозаик и переводчик.


[Закрыть] и Орешиным [109]109
  Петр Васильевич Орешин (16 (28) июля 1887, Аткарск, Саратовская губерния – 15 марта 1938, СССР) – русский и советский поэт и прозаик. Основные направления его творчества – это поэтизация природы, сельского быта.


[Закрыть] в «Трудовой артели художников слова»: однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А зарабатывать себе на спину бубнового туза не собирается.

Выезжаем понедельник Тифлис приезжай туда телеграфируй выезде Ориант навеки люблю – Изадора.

15 сент. город Баку.

В ответ на телеграмму Дункан Есенин ответил:

Milaia Isadora! Ia ne mog priehat potomuchto ochen saniat. Priedu v Ialtu. Liubliu tebia beskonechno tvoi Sergei. Irme privet. Isadora!!!

– После заграницы Дункан вскоре уехала на юг (на Кавказ и в Крым), – вспоминает Г. Бениславская. – Не знаю, обещал ли Сергей Александрович приехать к ней туда. Факт то, что почти ежедневно он получал от нее и Шнейдера телеграммы. Она все время ждала и звала его к себе. Телеграммы эти его дергали и нервировали до последней степени, напоминая о неизбежности предстоящих осложнений, объяснений, быть может, трагедии. Все придумывал, как бы это кончить сразу. В одно утро проснулся, сел на кровати и написал телеграмму: «Я говорил еще в Париже, что в России я уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же. Есенин».

Дал прочесть мне. Я заметила: если кончать, то лучше не упоминать о любви и т. п. Переделал: «Я люблю другую. Женат и счастлив. Есенин». И послал.

Так как телеграммы, адресовавшиеся на Богословский переулок (а Сергей Александрович жил уже на Брюсовском), не прекращались, то я решила послать телеграмму от своего имени, рассчитывая задеть чисто женские струны и этим прекратить поток телеграмм из Крыма: «Писем, телеграмм Есенину не шлите. Он со мной, к вам не вернется никогда. Надо считаться. Бениславская».

Хохотали мы с Сергеем Александровичем над этой телеграммой целое утро. Еще бы, такой вызывающий тон не в моем духе, и если бы Дункан хоть немного знала меня, то, конечно, поняла бы, что это отпугивание, и только. Но, к счастью, она меня никогда не видела и ничего о моем существовании не знала. Поэтому телеграмма, по рассказам, вызвала целую бурю и уничтожающий ответ: «Получила телеграмму, должно быть, твоей прислуги Бениславской. Пишет, чтобы писем и телеграмм на Богословский больше не посылать. Разве переменил адрес? Прошу объяснить телеграммой. Очень люблю. Изадора».

Сергей Александрович сначала смеялся и был доволен, что моя телеграмма произвела такой эффект и вывела окончательно из себя Дункан настолько, что она ругаться стала. Он верно рассчитал, что это последняя телеграмма от нее. Но потом вдруг испугался, что она по приезде в Москву ворвется к нам на Никитскую, устроит скандал и оскорбит меня.

– Вы ее не знаете, она на все пойдет, – повторял он.

Близился срок возвращения Дункан. Сергей Александрович был в панике, хотел куда-нибудь скрыться, исчезнуть. Как раз в это время получил слезное письмо от Клюева: он, мол, учитель, погибает в Питере. Сергей Александрович тотчас укатил туда. Уезжая, просил меня перевезти все его вещи с Богословского ко мне, чтобы Дункан не вздумала перевезти их к себе, вынудить таким образом встретиться с ней. Я сначала не спешила с этим. Но как-то вечером зашла Катя. По обыкновению начав с пустяков, она в середине разговора ввернула, что завтра приезжает в Москву Дункан. Мы решили сейчас же забрать вещи с Богословского, и через час они были здесь.

Глава 23. Миклашевская

– Познакомила меня с Есениным актриса Московского камерного театра Анна Борисовна Никритина, жена известного в то время имажиниста Анатолия Мариенгофа, – рассказывает Августа Миклашевская. – Мы встретили поэта на улице Горького (тогда Тверской).

Он шел быстро, бледный, сосредоточенный… Сказал: «Иду мыть голову. Вызывают в Кремль». У него были красивые волосы – пышные, золотые… На меня он почти не взглянул.

Это было в конце лета 1923 года, вскоре после его возвращения из поездки за границу с Дункан.

– Целый месяц мы встречались ежедневно. Очень много бродили по Москве, ездили за город и там подолгу гуляли. Была ранняя золотая осень. Под ногами шуршали желтые листья… – рассказывает Августа Миклашевская.

– Я с вами, как гимназист… – тихо, с удивлением говорил мне Есенин и улыбался.

Часто встречались в кафе поэтов «Стойло Пегаса» на Тверской, сидели вдвоем, тихо разговаривали. Есенин трезвый был очень застенчив. На людях он почти никогда не ел. Прятал руки, они казались ему некрасивыми.

Много говорилось о его грубости с женщинами. Но я ни разу не почувствовала и намека на грубость.

Как-то сидели в отдельном кабинете ресторана «Медведь» Мариенгоф, Никритина, Есенин и я.

Он был какой-то притихший, задумчивый…

– Я буду писать вам стихи.

Мариенгоф смеялся:

– Такие же, как Дункан?

– Нет, ей я буду писать нежные…

Первые стихи, посвященные мне, были напечатаны в «Красной ниве»:

 
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
 
 
Был я весь как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
 
 
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
 
 
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
 
 
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил.
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
 
 
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали…
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
 

– Я впервые увидела Дункан близко, – сообщает нам А. Миклашевская. – Это была очень крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я, сама высокая, смотрела на нее снизу вверх. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный бледно-зеленый хитон с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром с золотыми кистями, на ногах – золотые сандалии и кружевные чулки. На голове – зеленая чалма с разноцветными камнями. На плечах – не то плащ, не то ротонда, бархатная, зеленая. Не женщина, а какой-то очень театральный король.

Августа Миклашевская – советская актриса, возлюбленная Есенина. «Он вручил мне изумительные цветы и журнал, тихо, почти шепотом, сказал: «Там стихи о тебе». Цикл открывался стихотворением “Заметался пожар голубой…”». (Из воспоминаний Августы Миклашевской)

Она смотрела на меня и говорила:

– Есенин в больнице, вы должны носить ему фрукты, цветы!.. – и вдруг сорвала с головы чалму. – Произвела впечатление на Миклашевскую – теперь можно бросить!.. – и чалма полетела в угол.

После этого она стала проще, оживленнее. На нее нельзя было обижаться: так она была обаятельна.

– Вся Европа знайт, что Есенин был мой муш и вдруг – первый раз запел про любоф – вам, нет, это мне! Там есть плохой стихотворень: «Ты такая ж простая, как все…». Это вам!

 
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
Знаешь ты одинокий рассвет,
Знаешь холод осени синий.
 
 
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в рязанях.
 
 
Я на эти иконы плевал,
Чтил я грубость и крик в повесе,
А теперь вдруг растут слова
Самых нежных и кротких песен.
 
 
Не хочу я лететь в зенит,
Слишком многое телу надо.
Что ж так имя твое звенит,
Словно августовская прохлада?
 
 
Я не нищий, ни жалок, ни мал
И умею расслышать за пылом:
С детства нравиться я понимал
Кобелям да степным кобылам.
 
 
Потому и себя не сберег
Для тебя, для нее и для этой.
Невеселого счастья залог —
Сумасшедшее сердце поэта.
 
 
Потому и грущу, осев,
Словно в листья, в глаза косые…
Ты такая ж простая, как все,
Как сто тысяч других в России.
 

Болтала она много, пересыпая французские фразы русскими словами, и наоборот. То как Есенин за границей убегал от нее. То как во время ее концертов (напевает Шопена), танцуя, она прислушивалась к его выкрикам, повторяя с акцентом русские ругательства. То как белогвардейские офицеры – официанты в ресторане – пытались упрекать его за то, что он, русский поэт, остался с большевиками. Есенин резко одернул их: «Вы здесь находитесь в качестве официантов! Выполняйте свои обязанности молча».

Уже давно пора было идти домой, но Дункан не хотела уходить. Стало светать. Потушили электричество. Серый тусклый свет все изменил. Айседора сидела согнувшаяся, постаревшая и очень жалкая.

– Я не хочу уходить, мне некуда уходить… У меня никого нет… Я одна…

Глава 24. Время разбрасывать камни

Зинаида Николаевна, мне очень неудобно писать вам, но я должен, – начинает Сергей свое отнюдь не любовное письмо к бывшей жене.

Дело в том, что мне были переданы ваши слова о том, что я компрометирую своей фамилией ваших детей и что вы намерены переменить ее.

До семьи Мейерхольда не могли не докатиться разговоры о безобразном поведении Есенина. Так как от детей не скрывали, что Сергей Александрович их родной отец, понятно, что мать пыталась уберечь своих чад от этих сплетен.

Фамилия моя принадлежит не мне одному. Есть люди, которых ваши заявления немного беспокоят и шокируют, поэтому я прошу вас снять фамилию с Тани, если это ей так удобней, и никогда вообще не касаться моего имени в ваших соображениях и суждениях.

Пишу я вам это, потому что увидел: правда, у нас есть какое-то застрявшее звено, которое заставляет нас иногда сталкиваться. Это и есть фамилия.

Совершенно не думая изменять линии своего поведения, которая компрометирует ваших детей, я прошу вас переменить мое имя на более удобное для вас, ибо повторяю, что у меня есть сестры и братья, которые носят фамилию, одинаковую со мной, и всякие ваши заявления, подобные тому, которое вы сделали Сахарову, в семье вызывают недовольство на меня и обиду в том, что я доставляю им огорчение тем, что даю их имя оскорблять такими заявлениями, как ваше. Прошу вас, чтоб между нами не было никакого звена, которое бы давало вам повод судить меня, а мне обижаться на вас: перемените фамилию Тани без всяких реплик в мой адрес, тем более потому, что я не намерен на вас возмущаться и говорить о вас что-нибудь неприятное вам.

С. Есенин.

Что именно сказала Зинаида Сахарову неизвестно, фамилию дочери не меняли. Но с тех пор между бывшими супругами утвердилось подчеркнуто холодное отношение. С детьми Есенин встречался.

Четко осталась перед мысленным взором сцена, когда в нашей столовой между отцом и матерью происходил энергичный деловой разговор. Он шел в резких тонах. Содержания его я, конечно, не помню, но обстановка была очень характерная: Есенин стоял у стены, в пальто, с шапкой в руках. Говорить ему приходилось мало. Мать в чем-то его обвиняла, он защищался. Мейерхольда не было. Думаю, что по инициативе матери. Несколько лет спустя, прочитав строки:

 
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне… —
 

…я наивно спросил маму: «А что, это о том случае написано?». Мать улыбнулась. Вероятнее всего, характер разговора, его тональность были уже как-то традиционны при столкновении двух таких резких натур, какими были мои отец и мать.

Глава 25. Извините за шум

– Морозной зимней ночью, кажется, у «Стойла Пегаса» на Тверской, я увидал его вылезающим из саней, – рассказывает А. К. Воронский в своих воспоминаниях «Памяти Есенина». – На нем был цилиндр и пушкинская крылатка, свисающая с плеч почти до земли.

Она расползалась, и Есенин старательно закутывался в нее. Он был еще трезв. Пораженный необыкновенным одеянием, я спросил:

– Сергей Александрович, что все это означает и зачем такой маскарад?

Он улыбнулся рассеянной, немного озорной улыбкой, просто и наивно ответил:

– Хочу походить на Пушкина, лучшего поэта в мире, – и, расплатившись с извозчиком, прибавил: – Очень мне скучно.

Он показался мне капризным и обиженным ребенком.

– Припоминаю еще одно посещение Айседорой Есенина при мне, когда он был болен, – присоединяется к рассказу С. М. Городецкий[110]110
  Сергей Митрофанович Городецкий (5 (17) января 1884, Санкт-Петербург, Российская империя – 7 июня 1967, Обнинск, СССР) – русский и советский поэт.


[Закрыть]. – Она приехала в платке, встревоженная, со свертком еды и апельсином, обмотала Есенина красным своим платком.

Я его так зарисовал, он назвал этот рисунок – «в Дунькином платке». В эту домашнюю будничную встречу их любовь как-то особенно стала мне ясна.

 
Много женщин меня любило.
Да и сам я любил не одну.
Не от этого ль темная сила
Приучила меня к вину.
 

«Я усталым таким еще не был…»

Впрочем, любовь уже была растоптана, Айседора еще пыталась уговорить Есенина ехать с нею за границу. На этот раз навсегда. Теперь у него уже были переведенные стихи, его знали и успели полюбить. Получись у Дункан настоять на своем, и кто знает. Не в Америке, не в Париже, так в Берлине, где в то время существовала обширная русская диаспора, возможно, он мог бы прижиться, и… выжить… в последний год, по словам многих, кто был рядом с Есениным, он то говорил об эмиграции, то тосковал о деревне, мечтая уехать.

Милая Галя! Тысячу приветов! Простите, что не писал. Погода была скверная, настроение от безденежья – тоже. На днях получу, – пишет Есенин Бениславской в начале мая 1924 года из Ленинграда.

Главным образом грустен потому, что дьявольски растолстел. Костюм не сходится. Белье приходится перепарывать. Черт знает что такое! Утром не могу без пота натянуть ботинки. Одним словом, стал вроде Сахарова.

Дитя мое! Возьмите у Приблудного [111]111
  Иван Приблудный (настоящее имя Яков Петрович Овчаренко; 1 (14) декабря 1905, село Безгиново, Старобельский уезд, Екатеринославская губерния, Российская империя – 13 августа 1937, Москва, СССР) – русский советский поэт. Родился в крестьянской семье.


[Закрыть] сборник и наберите сами 500 строк для Антологии. Материал отдайте Клычкову и получите 20 червонцев.

Гребень, сей Приблудный, пусть вернет. У меня все это связано с капризами суеверия. Потом, пусть он бросит свою хамскую привычку обворовывать ближних!

Тут необходимо пояснить: в предыдущем письме от 28 апреля 1924 года Галина жаловалась Сергею:

За это время я никого, кроме Риты, Кати и Приблудного, не видела (кстати, он, кажется, успел стянуть вашу гребенку, по крайней мере она исчезла, остальное я спасла – забрала к себе на Никитскую).

Да/ Со «Стойлом» дело не чисто. Мариенгоф едет в Париж. Я или вы делайте отсюда выводы. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах – опасней, так что напрасно – радуетесь – закрытию. А где мои деньги?

Последние строчки ответ – на письмо Г. Бениславской от 26 апреля 1924 года, где она сообщала:

С деньгами положение такое: «Стойло» прогорело, продается с торгов, денег нам так и не дали, пришлось тратить госиздатовские – нужно было Кате, мне и домой в Рязанскую послать и долги.

Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов. Позвоните Воронскому и сговоритесь, чтоб он сделал распоряжение выдать мне аванс.

Звоните к нему на дом. 10 он уезжает на Кавказ.

Любящий вас С. Есенин.

Привет Жене, Рите, Берзиной и Вардину[112]112
  Илларион Виссарионович Мгеладзе (псевдоним – Илья Бардин) (1890, Акети, ныне Ланчхутский муниципалитет – 27 июля 1941) – советский литератор, критик, публицист, политический деятель.


[Закрыть].

Отношение с Мариенгофом также подорвано. Допекли обиды за разрыв с Зинаидой, непрекращающиеся нападки на Дункан, наплевательское отношение к любимой сестре Есенина Кате. В тот год Мариенгоф был занят собственной женитьбой и проигнорировал просьбу друга помочь девушке. Наставал черед прекрасной Миклашевской узнать характер своего героя.

– Есенин позвонил мне и с журналом ждал меня в кафе, – рассказывает Августа Миклашевская.

Я опоздала на час, задержалась на работе. Когда я пришла, он впервые при мне был нетрезв. И впервые при мне был скандал.

Есенин торжественно подал мне журнал. Мы сели. За соседним столом что-то громко сказали по поводу нас. Поэт вскочил. Человек в кожаной куртке схватился за наган. К удовольствию окружающих, начался скандал…

Казалось, с каждым выкриком Есенин все больше пьянел. Вдруг появилась сестра его Катя. Мы обе взяли его за руки. Он посмотрел нам в глаза и улыбнулся. Мы увезли его и уложили в постель. Я была очень расстроена. Да что там! Есенин спал, а я сидела над ним и плакала. Мариенгоф «утешал» меня:

– Эх вы, гимназистка! Вообразили, что сможете его переделать! Это ему не нужно!

Я понимала, что переделывать его не нужно! Просто надо помочь ему быть самим собой. Я не могла этого сделать. Слишком много времени приходилось тратить, чтобы заработать на жизнь моего семейства.

О моих затруднениях Есенин ничего не знал. Я зарабатывала концертами.

Мы продолжали встречаться, но уже не каждый день. Начались репетиции в театре «Острые углы».

Когда читаешь письма Сергея Есенина, невольно испытываешь понятное огорчение, до какой степени ему не подходит эпистолярный жанр, все какие-то сухие распоряжения, даже в переписке с женщинами, как ни крути, никакого романа в письмах не получить. Настоящие письма Есенина – это его стихи.

Мы встречались с Есениным все реже и реже.

Увидев меня однажды на улице, он соскочил с извозчика, подбежал ко мне.

– Прожил с вами уже всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение:

 
Вечер черные брови насолил.
Чьи-то кони стоят у двора.
Не вчера ли я молодость пропил?
Разлюбил ли тебя не вчера?
Не храпи, запоздалая тройка!
Наша жизнь пронеслась без следа.
Может, завтра больничная койка
Упокоит меня навсегда.
Может, завтра совсем по-другому
Я уйду, исцеленный навек,
Слушать песни дождей и черемух,
Чем здоровый живет человек.
Позабуду я мрачные силы,
Что терзали меня, губя.
Облик ласковый! Облик милый!
Лишь одну не забуду тебя.
Пусть я буду любить другую,
Но и с нею, с любимой, с другой,
Расскажу про тебя, дорогую,
Что когда-то я звал дорогой.
Расскажу, как текла былая
Наша жизнь, что былой не была…
Голова ль ты моя удалая,
До чего ж ты меня довела?
 

Как всегда, тихо прочитал все стихотворение и повторил:

 
Наша жизнь, что былой не была…
 

Вот так прощаются поэты, часто они мало говорят, но совершают красивые бессмысленные поступки, в которых ярко проявляется их талант.

– Третьего октября 1924 года меня разбудили в восемь часов утра, – рассказывает Августа Миклашевская. – Пришел Есенин. Мы уже встречались очень редко, но тревога за него была еще сильней. Он стоял бледный, похудевший.

– Сегодня день моего рождения. Вспомнил этот день прошлого года и пришел к вам… поздравить… Меня посылают в Италию. Поедемте со мной. Я поеду, если вы поедете.

Вид у него был измученный, больной. Голос – хриплый.

Мы шли по улице, и у нас был нелепый вид. У него на затылке цилиндр (очевидно, опять надел ради дня рождения), на одной руке – лайковая перчатка, и я – с непокрытой головой, в накинутом на халат пальто, в туфлях на босу ногу. Но он перехитрил меня. Довел до цветочного магазина, купил огромную корзину хризантем и отвез домой.

– Извините за шум… – И ушел неизвестно куда.

Сергей Есенин, Иван Приблудный, Григорий Шмерельсон, Вольф Эрлих, Владимир Ричиотти, Семен Полоцкий. Ленинград. 1924 г.