Текст книги "Нескучная книжица про… (сборник)"

Автор книги: Юлия Бекенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Сууупчик… горяченький!

Потом моментально осоловели и рухнули спать – только храп пошел. Генка потолкался было около нее, но чувствовалось, тоже с ног падал. Наталья сказала:

– Иди спать. Вам вставать рано, а я пока приберу и на завтра что-нибудь сготовлю.

Кивнул, спокойной ночи пожелал и ушел. А Наташка, в глаза ему глядя, на мгновение поймала внутри давний, с юности подзабытый, вопрос: – любит?

И тут же осеклась. Не до этого. Сейчас есть работа, которую нужно делать, а в награду – простая радость от того, что, в конце концов, можно будет вытянуть ноги и спать.

Перемыла посуду, настрогала бутербродов – сухой паек ребятам на завтра, и, засыпая, успела подумать еще, как, несмотря на большую беду, легко все сейчас и просто.

Неважно, кто ревновал, изменял. Все сейчас по местам. У каждого своя задача: мужчины ищут, она готовит им еду, свекровь помирает… она усмехнулась. А Людмила-бабка колдует.

Все правильно. Так, как надо.

С тем и заснула.

Глава 3. Про бабку-психоаналитика

Наутро Анна Степановна собиралась к Людмиле.

Охая, влезла в свежий халат: фланелевый, с сумасшедшими огурцами. Запахнувшись, подвязала пояс. На голову намотала теплый платок.

Глянув в окошко, высветившее жаркое августовское утро, Наталья прикусила язык и в тихом изумлении наблюдала дальнейшие сборы: серый плащ поверх халата, синие галоши на белые носки. Бабка, как есть.

Мамулю хватил бы инфаркт, если бы ей предложили в таком виде показаться на людях. Хотя, думается, предложившему самому пришлось бы спасаться бегством.

Людмила жила на другом конце деревни, и все равно – не больше пяти минут ходу. Свекровь шла, согнувшись, опустив голову, по-стариковски шаркая галошами.

Дополняя картину, Наталья взялась поддерживать ее под локоть. Ну, правда, рухнет ведь в такой обуви. А с шерстяным платком на голове вообще тепловой удар может случиться. Так и добрели, под сочувственными взглядами всей деревни.

Людмила, дородная дама в возрасте, встретила их на пороге. Провела в дом, глядя на свекровь, только головой качнула:

– Ань, мы же погодки с тобой. Я на класс младше училась. Ты на себя-то глянь?

Погодки? Наташка во все глаза глядела на «бабку». Одного взгляда хватало, чтобы понять – бабка – это должность, звание – вроде фельдшера или председателя колхоза. Ухоженная, со вкусом одетая. Золотой крестик на шее, пара колец на пальцах, красиво убранная копна темно-русых волос. Ясные глаза, румянец. В возрасте, да. Но никак не старуха.

Людмила тем временем успокаивала свекровь.

– Живой он, Ань, живой. Ослаблен сильно. Если б совсем ушел, я бы знала. А так – здесь он, искать надо. А мне, тебе и всем близким надо его держать. Держать, Аня, слышишь?

Свекровь хлопала глазами и глядела на Людмилу, а Наталья гадала, кто перед ней – растерянная женщина, сама не своя от горя, или актриса, заигравшаяся настолько, что перестала видеть разницу между реальностью и игрой.

– Пока ты, я, дети, родные, – внушала Людмила, – говорим с ним, думаем о нем, представляем его живым, мы даем ему силы. Это очень большие силы, Ань. Ему сейчас много сил надо, чтобы выбраться. Он, конечно, не знает, что от нас поддержка идет, но все равно, ему легче. Он живой, Аня, ты меня слышишь? А ты сейчас в себя приходи. Вы с ним пара, столько лет прожили. Если ты помирать будешь, и он помирать станет, ты меня поняла? Ты должна держаться сейчас. Выздоравливать и ждать. Чем ты живее, тем ему легче, понимаешь?

Свекровь кивнула неуверенно. Людмила подошла, взяла ее за плечи, в упор посмотрела в глаза:

– Аня, ты хочешь, чтобы Семен нашелся? – спросила резко. Та захлопала глазами:

– Не найдется… не найдется, – прошелестела еле слышно.

Людмила глубоко вздохнула и осенила себя широким крестом, явно с трудом сдержавшись, чтоб не слетело с губ крепкое словцо, и повторила вопрос:

– Ты хочешь, чтоб Семен нашелся?

И тут Анна, наконец, проснулась:

– Господи, да конечно, хочу! Да как же я без него? Да вдвоем-то хорошо. Сядем у телевизора, я ему чайку налью, и он рядышком, да так все ладно! – забормотала она.

– Вот так и говори. Позови его, Ань. Скажи, что ждешь. А он тебя, дай бог, услышит.

Со свекровью что-то происходило. Похоже, актриса выпала из образа. Подошла к окну, тихо поскребла пальцами по стеклам и произнесла:

– Семен, Семушка, родной, вернись, пожалуйста. Я тебя жду, слышишь? Выходи скорей. Возвращайся, родной. Мне без тебя очень плохо.

И заплакала. Тихо, по-бабьи.

И тут до Наташки, наконец, дошло: эта поза, это ее вечное умирание были связаны только с одним: свекровь просто не умела, не знала, как переносить большую беду, а, когда, наконец, дала волю горю, обратилась в обычную женщину – усталую и очень несчастную.

Людмила подошла и обняла ее.

– Вот и хорошо, и правильно. Ты поплачь по нему. Твои слезы дорогу найдут. Он поймет, он тебя услышит. А теперь – иди домой, вот тебе образок, – сняла с полки маленькую иконку, – помолись. И поплачь. Полегчает. И, милая, в зеркало посмотри. Ну, представь, выйдет твой Семочка, а ты его в этих огурцах встречаешь. Да он с перепугу опять в лес сбежит!

Свекровь нашла в себе силы улыбнуться, подняла руки к голове, с удивлением обнаружила там платок, встряхнулась, будто просыпаясь.

– А сейчас иди, Анечка. А мне с твоей невесткой еще пошептаться надо, – Людмила проводила ее до двери.

Наблюдали в окно, как она спустилась с крыльца и решительно двинулась к дому.

Наталья смотрела с легкой оторопью, и про себя отметила: неясно, какая Людмила колдунья, а психолог – замечательный.

А сейчас на нее глядели теплые голубые глаза.

– А ведь не зря тебя сюда занесло…

Рассказать или нет, разрывалась Наталья. Смолчать? Спросить совета? Или она и так все знает? Хотя с кем еще поделиться? Она даже свекровь сумела привести в чувство.

Людмила продолжала:

– Боли у тебя головные частые, вот здесь, – приложила ладонь себе чуть пониже затылка, показывая, – и здесь, – прикоснулась к правому виску, поморщилась, – спину часто прихватывает, пятый-седьмой позвонок, а последние месяца три у тебя еще вот тут стало тянуть, – положила ладонь себе на грудь, – и воздуху не хватает, да?

Наталья кивнула. С тех пор, как Гена ушел, несколько раз в месяц она просыпалась ночью, задыхаясь.

– К доктору тебе надо, – сказала Людмила, – обследоваться, анализы сдать, таблеточки принимать.

Наталья подняла бровь – странно смотрелось сочетание ведовства с фармакологией.

– Ну, а что ты удивляешься? У меня медицинское образование, полжизни медсестрой проработала. Да и как лечить, анатомии не зная? Головой и спиной тебе надо заняться, сходишь к эндокринологу, к мануалу, а жаба эта у тебя – показала ладонью на горло и пошевелила, сжимая и разжимая кулак, – от беды, той, что на сердце лежит.

Наташка вздрогнула – действительно, иногда она просыпалась ночью. Ей снилось, что на груди сидит огромная жаба и ухмыляется прямо в лицо.

– Гуляет твой-то?

Кивнула, сглотнув комок:

– Ушел он…

– Знаю, что ушел. Иначе тебя бы тут не было. И его сейчас по лесу мотает, дурь выветривает. Надо, чтобы он ко мне тоже пришел.

На том и расстались.

А тем временем по лесу неслась замызганная, как участница автопробега «Жижа-2010», Нива. Внутри шел ленивый разговор. К пятому дню навалилась усталость, и признаться, никто уже не верил в успешный исход предприятия. Поиски продолжались по инерции. Кроме Генки и Саши-водителя, в машине были еще Колька с Серегой, бывшие одноклассники. Они присоединились в самом начале. Рулили по очереди, в перерывах трепались, не забывая смотреть по сторонам.

– Не, главное, МЧСники хороши, – буркнул Сашка, – нету техники, нету людей. А болото, главное, есть. Чего, мол, вы от нас хотите?!

– Ну, правда, а что они могут сделать, – возразил Серый.

– Знаешь, пропади тут особо важный дед, ВИП-дед какой-нибудь, не нашему чета, прости меня, Гена, отец министра там или свекор, тут же налетели бы вертолеты и набежали все розыскные собаки северо-запада!

– Эт точно.

Справа за ветками мелькнула рябь.

– Притормози-ка, Санек, – кажись, озеро. Может, привал? Жрать охота, – напарники глянули на Генку, тот кивнул.

От усталости ли, от недосыпа, пребывал он в состоянии автопилота, когда происходящее воспринималось отстраненно, как документальный фильм, не вызывая внутри ни чувств, ни эмоций. А звуки при этом – рев ли двигателя, чирканье спичкой, шум воды или птичий гвалт слышались предельно четко и раздражали так, будто долбили прямо в барабанную перепонку.

Вышли из машины. У озерца Сашка умылся, потом, тряхнув башкой, произнес:

– Вы как хотите, а я искупнусь. Разит как от козла, а дома все-таки, – поднял указательный палец, – женщины.

Мужики поддержали идею.

После дружно сохли на берегу, жуя сухпай.

– Молодец Наталья у тебя, Генка, – сказал Николай, – подумала. Пока мы дрыхли, и завтрак сделала, и бутерброды в дорогу…

– Нелепо было бы, – отмахнулся тот, – не ей же по лесу бегать целый день…

– А мы как-то кошку в лесу оставили, – начал рассказывать Серега, – прикинь? Уезжали километров за пятьдесят за морошкой, и потеряли. Да не специально, конечно… Дочка так просила, давай, говорит, возьмем. А та от запахов ошалела – и в чащу. Девка в слезы, а что делать? Не нашли. Домой вернулись. А по зиме кошка пришла. Облезлая, тощая, орет под дверью. Мы ее впустили, дочка вся в радости, а кошка с нами потом месяц не разговаривала. Пожрет, и демонстративно спиной сядет – что ж вы, гады, так со мной…

– Кошка – не человек, – заметил Николай.

– Так собака с Семеном, не даст пропасть.

– А может, она сбежала уже давно?

– Если б сбежала – дома уже была бы. Если нету – значит, с Семеном. Либо плутает с ним, либо, – Серега замялся, – либо тело сторожит. Они такие. Пока сама не будет от голода подыхать, тело не бросит.

Генка рассеяно слушал. В первый день поисков парни легко за такие разговоры могли бы получить в рожу. Но теперь, после стольких дней бесплотных поисков, он к этим разговорам относился безо всякого суеверия.

– А все-таки повезло тебе, гаду, – сказал Николай, дожевав последний бутерброд, – вон, жена примчалась по первому звонку, и ни пилила тебя, ни слова в укор… молодец. И баба красивая. Извини, конечно, – ни тебе чета.

Генка ухмыльнулся, но свербило почему-то, что посторонние его жену расхваливают. Непорядок.

Ну да. По деревенским меркам Наталья вообще красавица. Тут пышные формы в почете. Попытался представить, как восприняли бы приятели его Маринку.

Мысленно попробовал поставить ее и Наташку рядом. Сравнить. Но рассыпалась лесу картинка, и вместо Маринки мерещилась Наташка, моложе лет на пятнадцать, и меньше на столько же килограмм.

Как он тогда ее ревновал! Бесился, чуть подушку ночами не грыз. Она умница, и повода вроде ему не давала, а злило, что на нее посторонние гады заглядываются. Как вот сейчас.

– И руки хорошие. Тарелку поставит, хлебца отрежет, – встрял Серый.

– Ну, да, ты за бутерброд готов родину продать, – отшутился Генка.

– Ну не в этом дело. Я наблюдал вчера: спокойная такая, в разговор не встрянет, знай супчик наливает.

– А этот все о супе. Заткните проглота!

Готовит Наташка, действительно, классно. Печет здорово. Только недобрую службу ей выпечка сослужила. Как ребенка родила, дома села. И ей хорошо, и ему спокойней.

Поменялась Наташка, вышла уютная. Мягкая. Генка ее Мамой Чолли звал. Это такая негритянка, толстая и добродушная. Джаз-мама. Накормит, обогреет, позаботится. Слова против не скажет, обидишь – заплачет. Господи, да почему же она все время ревет?

И чем сейчас она недовольна? Он же помочь старается, не бросает их. Что, лучше одной сына тянуть? Если Генка звонит узнать, как дела, разве трудно ответить? А вдруг проблемы? А если у парня в школе неприятности? Почему вместо этого реветь все время надо?

Вспомнилось, на контрасте, как тогда, много лет тому, глядел в пылающие Наташкины глазищи, и горела скула от пощечины, и думал – убью! А она наступала на него яростно – не смей! Никогда больше так со мной не разговаривай! И столько силы было в маленькой этой девчушке, что тогда Генка совсем и пропал…

Куда же делось все это потом? Где растворилось? Как превратилась его Наташка в Маму Чолли? И как, уж простите, мог он теперь с мамой спать? Кому еще надо плакать: ей или Генке?..

Он поднялся и скомандовал:

– Ладно. Хватит загорать. Поехали.

Домой Наталья не спешила. Визит к Людмиле опять всколыхнул старое. Что теперь? Сможет ли она помочь?

«Девочка, не стоит он ни здоровья твоего, ни слез…» – сказала бабка ей напоследок. Но, здесь, в деревеньке этой, в который раз поняла Наталья: родной он ей, не чужой! что она не так сделала?!

Они почти не ссорились. Она сглаживала острые углы. Если Генка надувался, молчал неделями. Наталья так не умела и шла мириться. Худой мир лучше. Проглатывала обиду. Понимала. Всех и всегда. Даже, чтоб лишний раз не провоцировать мужа, стала одеваться проще, чтобы поводов для ревности не давать. Хотя тот и твердил всегда – я? Ревную? Даже не надейся. Я не знаю такого слова!

Врал он. Потому что свекровь рассказала ей, как в один, совсем не прекрасный день, собрал свекор всю косметику, все украшения Анны Степановны, выкинул духи… и объявил – ша, хватит. Нечего больше хвостом вертеть!

Смирилась свекровь и стала такой, как сейчас. Зачем, спрашивала Наташка. А знаешь, как страшно, когда он кричит, отвечала свекровь. У него же глаза белые… Лучше пусть так. Спокойнее.

Если разобраться, Наталья тоже шла этим путем. Видя, какой яростью горит мужнин глаз, как зеленеет лицо, слыша обидные вещи, не спорила. Он же хороший. Просто такая наследственность…

Собралась Людмила быстро: надела брюки, ветровку, сапоги. Взяла сумку, сунула спички в карман. Вышла из дому, скоро зашагала к лесу. Медлить было некогда. Топая по тропинке, оглянулась – казалось, деревенька нахохлилась и замерла в ожидании. Людмила чувствовала – сегодня что-то произойдет.

Шла к лесу, вспоминая утренних посетительниц. Жалко было обеих, хорошие. И свекровь, и невестка. Но знала и другое: просто так ничего не бывает. Наташку хотя бы взять.

Привозил ее Генка, лет сто тому, с родителями знакомить. Людмила помнила, как сияли у молодых глаза. Закрутило их сейчас, заморочило. И ее понять можно, и, что греха таить, его тоже. Какая Наташка сейчас? Ребенка родила, изменилась.

Сама доктор, знала Людмила все женские оправдания: после родов сбился гормональный фон. Ну-ну. У одной из десятка, может быть, что и сбивается.

Не только в гормонах дело – меняется все в голове после родов. Она помнила, как, проведя неделю в роддоме, выходишь обратно совсем другой… и себе уже не принадлежишь. Ритмы, устремления, жизнь твоя вся подчинена только маленькому человечку. Не успеваешь спать, вслушиваешься – как там малыш?

А любимому ты нужна прежняя. Тебе не до него, и на себя-то времени нет…

Нормально это, и плох тот мужик, который понять не способен. Все бы ничего, но вдруг, год спустя, находишь себя в зеркале совсем другой. И замечаешь, что муж не так на тебя смотрит. Огорчаешься, и, гори все огнем, опять идешь к холодильнику…

Нырнула в лес и двинулась в чащу. На смену птичьему гомону шло полуденное затишье. Лес молчал, приглушая чужие звуки – лай собак, стук далекого поезда, крики мальчишек да гудение сверхзвукового самолета.

От пряного воздуха голова чуть кружилась. Брела, дорогу не примечая, благо не промахнешься. Выведет. Сладко пахнуло болиголовом. Здесь. Смахнула с лица паутину, раздвинула ветки.

Болото тянулось на многие километры. Сапоги были не лишними – тут водились и змеи. К ним питала Людмила атавистический страх. Разглядывать, кто перед ней – гадюка или безобидный уж, она точно не будет – рванет, не разбирая дороги.

Осторожно ступая по кочкам, двинулась вглубь. Пройдя несколько шагов, остановилась, прислонившись к деревцу. Раскрыла сумку. Извлекла ярко-зеленые стеклянные бусы. Руками развела изумрудную ряску. Образовалось бурое водяное оконце. Несколько раз хлопнула ладонью по воде, прошептав одной ей ведомые слова. Достала из сумки свечку, зажгла. Посветила огоньком над водяным оконцем, словно давая сигнал. Потом опустила украшение в воду.

Поднялась, отряхнулась. Теперь можно в обратный путь.

Вернувшись домой, Наталья обнаружила, что свекровь развила бурную, по ее меркам, деятельность. На стуле у кровати свекра появилась чистая одежда, рядом лежали полотенце, носки и бритвенные принадлежности. На тумбочке у изголовья стоял графин с морсом и журнал «Крестьянка» за прошлый месяц.

– Семен-то придет, сначала помыться захочет, побриться. Переоденется, потом приляжет отдохнуть. Тут ему и морсик. Он иногда журнал любит полистать, – пояснила свекровь.

Сама она тоже слегка изменилась: переоделась в юбку с блузой, причесалась. Выглядеть стала мило и по-домашнему, но, зная свекровь, Наталья понимала, что она оделась так, будто ждет самых высоких и дорогих гостей.

– Пойду у Таси свеклы попрошу, у меня в этом году не уродилась. Семен очень винегретик уважает, – засобиралась Анна Семеновна.

Похоже, ее бросило в другую крайность. Теперь она ждала мужа так, будто он только что ушел и вот-вот должен вернуться. Ну и пусть, рассудила Наталья. Если жив – порадуется такой встрече. А если нет… тогда свекровь еще успеет вернуться в привычное старушечье состояние.

Глава 4. Про Кощея, барбоса и большую сельскую пьянку

По обочине, пыля сапогами, брел дед. Сам едва ноги переставлял, а на руках собаку нес, вислоухую, рыжую. Ну и пара.

Грузовик притормозил, из окна глянул водитель:

– Подвезти, отец?

Рассмотрел поближе и обомлел. Кощей. Натуральный. Худой как смерть; черные круги под глазами, запавшая челюсть. Да и собака не лучше – грязная, клочкастая, в репьях. Покосилась недобро, рыкнула. Вышло тихо и неубедительно, однако намерение обозначилось. Взгляд был больной и мутный. Смирившись с неудобной позой, сидела на руках у деда и не дергалась – непонятно, как вообще дышала – скрюченные пальцы накрепко вцепились в шкуру.

– Ты откуда такой, дед? – водитель соскочил с подножки, – подвезти, может? Живешь-то где?

До ближайшего поселка верст двадцать. Кругом леса: аккурат граница новгородской и псковской области. Откуда старик вышел – непонятно.

Дед пошамкал губами, силясь ответить, но пересохшее горло не выдавило ни звука. Водитель метнулся в кабину, схватил термос, и на ходу откручивая колпачок, протянул чай:

– Держи, отец. Пей. Да отпусти ты собаку-то!

Он попробовал разжать стариковы руки. Шавка напряглась и зарычала, оскалив зубы. Дед замотал головой, всем видом показывая, что псину не отдаст.

Вот черт, свалились на мою голову, растеряно думал шофер, и куда их теперь? Довезу до райцентра, а там пусть разбираются.

– Вот что, отец. Давайте-ка оба в кабину. С ветерком прокатимся…

В окно забарабанили поздней уже ночью, когда все спали:

– Вставайте! Нашелся, кажись, ваш дед!

Вмиг поднялась суета: заголосила свекровь, рванулся к машине Генка… сшибаясь лбами, бросились на выход мужики.

– Обязанностей у меня много, а права одни. Наталь, ты поведешь, – объявил муж.

Села за руль, зевая отчаянно – такая уж неделька выдалась, что по ночам водить приходится.

Не подвело сарафанное радио! Сегодня в райцентре была Колькина жена. Оказалось, муж ее подружки подобрал старика с собакой. Дед ничего не помнит, молчит и норовит все время заснуть. Собака рычит и скулит.

– Так это же наш, – ахнула женщина, – мой Коля который день его ищет…

Гомонили мужики, Генка сидел, подавшись вперед. Не подгонял, но Наталья чуяла его посыл: что так медленно, быстрей давай…

Старалась, хоть в темноте по ухабам непросто было. Гнала от себя, не пускала мысль: а наш ли? вдруг ошибка?..

У нужного дома тормознули, высыпали. Внутрь прошли они с Геной.

Сперва Наташка деда даже не узнала. Щетиной заросшие, запавшие щеки, глаза закрыты. Закутан одеялом, на кровати лежит. Мелькнуло – да жив ли? Рядом, под койкой в ногах – собака.

– Батя! – Генка бросился к отцу.

Тот глаза открыл, глянул безучастно. Хозяин, тот самый водитель, подобравший деда, стал рассказывать, возбужденно размахивая огромными лапами: как нашел, да едва в машину запихал, как намучился с собакой…

– Еле отцепил ее, дед держал так, что пальцы свело. А псина рычит! Я ее хотел покормить – жрать хочет, да от деда отойти боится. Кинул ей колбасы – ничего, проглотила. Я вот думаю – сколько верст он по лесу отмахал? Я ж его на границе со Псковской областью выловил…

Семен, хлопая глазами, сел на койке. Беззубый, потерявший, как потом выяснилось, вставную челюсть, укутанный в просаленный ватник, он не проявлял к родным никакого интереса. Из-за двери напирали мужики.

Дальше ночь смешалась, пошла хороводом, и не упомнить всего. Вспоминалось уже потом, как они с Генкой благодарили, обнимали водилу. А мужики, наконец, вломились в избу, и моментально стало тесно.

Вдруг оказалось, что обратно поедут не все, потому что уже не влезут. Очень кстати на столе тут же булькнуло, и Колька остался гостить.

Гена укутал свекра в одеяло, и тот лишь на мгновение впал в беспокойство, глазами ища собаку. Увидел и моментально заснул.

На руках, как ребенка, понес Генка отца на выход. Все утихли, взглядами проводив его и собаку, которая, как привязанная, пошла за дедом.

А когда закрылась дверь, загомонили и пошли праздновать чудесное возвращение.

Они двинулись в обратный путь. Рулила снова Наталья, пробираясь во тьме по тем же ухабам, из пункта Б обратно в А. Стучало в висках – слава богу. Живой.

Приехали. Деда, легкого, как перышко, Генка на руках вынес из машины и уложил в постель под плач Анны Степановны. Семен на мгновенье открыл глаза, ничего не сказал и заснул снова.

И остальные тоже попадали, кто где, уже когда за окошком на небе обозначилась первая светлая полоска.

Утром Наташка проснулась от стука. Первой явилась тетя Маша. Слух о Семеновом возвращении быстро разнесся по всей округе.

Анна Степановна, в парадном халате, сновала по хозяйству. Передумала, кажись, помирать. Продравший глаза Генка сидел перед отцовской кроватью.

– Бать… Баааать… Ты как?

– Да не тронь ты его, дай человеку чаю попить, суетилась свекровь, – Семушка, а бульончик будешь?

Свекр, похоже, после суточного сна приходил в чувство. Пошарил рукой на тумбочке, нащупал очки, нацепил на нос:

– Гена? Наташа? А вы чего здесь? Почему не в городе, не на работе?..

В дверь просунулись физиономии мужиков – Генкиных напарников по лесным гонкам.

– А эти что здесь? – недовольно спросил Семен, – Ань, откуда у нас столько народу?..

После продолжительной паузы сын осторожно спросил отца:

– Папа, а ты что вчера делал?

Семен раздраженно ответил, что был в лесу, вернулся и прилег подремать. А проснувшись, обнаружил дома непонятную для него толпу.

Подала голос тетя Маша:

– Семен, а какое сегодня число, ты помнишь?

– И ты здесь! – всплеснул в досаде руками дед, – ну, двадцать четвертое. До дней рождения наших с Аней – полгода еще. Что вы все у нас делаете?

– А двадцать девятое не хочешь?! – теть Маша явно наслаждалась выпавшей ей высокой миссией, – тебя пятые сутки вся деревня ищет!

– Да иди ты! – дед досадливо махнул рукой и отвернулся к стенке, – вот пристали, отдохнуть спокойно человеку не дадут!

– И правда, дайте ему покоя, – забормотала свекровь, – Ему отдыхать надо, что навалились?

И, довольно энергично для вчера еще умиравшей старушки, принялась выдворять из избы посторонних.

В красном углу зажгла Людмила лампадку. Выпустил лес Семена, сберег. Видать, своим-таки оказался. А может, подарки понравились. Или собачья верность спасла.

Хорошо как устроена человеческая память – если надо, отключится, когда миновала опасность – включается вновь. Сумел бы он выбраться, если б не впал в забытье? Не сошел ли с ума, не лег бы умирать в безнадежности?

Пойдут обрывками воспоминания у деда через несколько дней.

Как шел, не переставая. Ложился на землю спать, а собака сверху валилась и грела. Утром лаяла, скулила и тянула его вперед.

Питался ягодами. Собирал, стоя на карачках, бруснику, да свалился в овраг. Еле выбрался, челюсть вставную там потерял.

Потом забрели они с псиной в болото, да чудом не утопли, в обход пошли и заплутали окончательно.

Слышал дед гудки да крики, а ответить сил не хватило.

А когда и псина ослабла, поднял ее на руки, да так и нес. Потому что – живое тепло, и одно у них было на двоих. Так и прилепились друг к дружке. Оттого и не выпускал собаку из рук, знал, в том тепле – его жизнь.

Под навесом во дворе накрывали стол. Соседи деликатно просовывали в дверь головы, стараясь не тревожить спящего. Качали башками, удивляясь везучести Семена. В рубашке родился, не иначе, восклицали, представляя, что пришлось пережить деду, четверо суток ночевавшему в диком лесу.

Генка нес вахту у входа, вежливо, но твердо объяснял, что отцу необходим покой.

Тем временем радостная новость тянула за собой то, без чего не может обойтись в деревне ни одно значимое событие – большую сельскую пьянку. Несли соседки припасы – капусту квашеную, грибы соленые, огурчики, помидоры. Гонцы-добровольцы, вооруженные пустыми сетками и денежным боезапасом рванули в район, чтобы вернуться, звеня стеклом и распространяя запах свежего хлеба. Сияющая Анна Степановна, чуть стесняясь, достала мутную двухлитровую бутыль – презент от свата, и гигантский шмат сала.

И тут, за сборами на стол, в хлопотах, не тревожных, а праздничных, в шутливых перепалках с соседками, Наташку, наконец, отпустило. Исчезло напряжение, которое держало ее последние пять дней – с момента звонка Генкиного.

И не только оно. Пропала, растворилась боль, словно событие это, безусловная общая радость смыла прежние обиды и горести. И смогла, она, наконец, прямо взглянуть на мужа – нечего ей стесняться. Все она правильно сделала. Пусть теперь он стесняется, если что.

Главное, кончилось все хорошо. Все живы. А их передряги – такой пустяк по сравнению с этим. Живы.

И под темнеющим небом деревня пошла гулять. Звенели стаканы, желали здоровья Семену в веках, будто праздновал он сегодня второе рождение.

Именинник спал в избе, а верная собачья душа охраняла его покой, порыкивая, когда просачивался в избу новый гость – отсалютовать самогоном да лишний раз подивиться.

Как водится, были песни. Нашелся баян, растянулись меха, и умелые пальцы пробежались по кнопкам…

Опять закружился август – по-хорошему в этот раз, извиняясь будто за прошлые тревожные вечера.

Галантно шаркнул галошами семидесятилетний Пал Палыч, сосед, приглашая танцевать Наталью. Ох, не промах Пал Палыч. Ай, ревели от него девки лет сорок тому.

Зарумянились Наташкины щеки, пошла она в пляс – среди шуток да комариного пения. Плыло над макушкой черное августовское небо, качались сумасшедшим куполом новгородские звезды…

Блестели глаза, перепихивались локтями соседи – ох, повезло Генке-недотепе, какую жену себе отхватил!

Летела душа, думалось – ну и пусть. Завтра накроет опять бедами городскими, неважно это сейчас. Пусть кружится август. Будет, как будет.

Генка, пошатываясь чуток, наблюдал за Натальей. Как накрывала она на стол, болтала с соседками, танцевала. Поймал неожиданно мысль – ох, молодчина она у него. У него? И сам себя одернул. Может, стоит теперь объясниться? Крякнул, двинулся к ней:

– Наталья, поговорить бы нам надо…

А она, раскрасневшись, вынырнув из круговерти нежданного праздника, Генку оглядела и поняла, что супружник ее неверный, сволочь любимая, пьян не на шутку. Говорить им сейчас не о чем, и не хочет, не имеет она права этот хороший и светлый день слезами заканчивать. Ответила:

– Завтра поговорим. Гости сейчас. Устала я очень, пора спать. Завтра.

Опешил Генка – чуть не впервые сказала Наталья наперекор. Как тогда, в юности. И ловко праздник свернула, одной, другой соседке шепнув, дала знак к отходу.

Гости потянулись на выход, и долго еще жужжала-гудела вечеринка по-над озерцом – молодые пошли дальше гулять.

Заснула Наташка с легким сердцем, без снов, в каморке свекрови. А где благоверный ее ночь скоротал – ей про то неизвестно.

Генке не спалось. Деревня продолжала гульбу, гомон и смех звенели по округе. Двинулся было следом и он, да передумал. Не хотелось толпы, но и спать он не мог сейчас тоже. Побрел вдоль домов, помахав гулякам.

Как все на них с Наташкой смотрели! Рады им были – видно. И как на душе потеплело, когда она приехала. Он не переживал даже, не сболтнет ли она лишнего. Знал – не в ее правилах судачить и сор выносить. Не для того она приехала, чтоб мужа вернуть, а потому, что иначе не может.

В следующий раз он тут с Маринкой окажется. Вот пересудов будет. Ну и что? И приедет! Кому какое дело? Заживут они, новой семьей, полюбят родные Маринку, примут, как Наташку когда-то…

Вспомнил, как по молодости волновалась Наталья перед встречей с его родней. Суетилась, в который раз проверяла, везде ли порядок. Одобрительно крякнул отец, и мама шепнула на ухо – хорошая.

…У Маринки дома никогда не было хлеба. Смеялась: ну, не ем я его, вот и опять забыла тебе купить. И салфеток не было, и джунглей цветочных под потолком…

Вспомнил, как метался у нее на кухне с утра; тихо зверея, гремел с непривычки посудой, кося взглядом в комнату, где Маринка спала.

Рассказал ей, шутя, в тот же вечер, она расстроилась, обещала, что будет вставать, чтоб собрать его на работу. Просто устала очень. Он подумал тогда – вот свинья, замучил девочку.

А в ее глазах мелькнуло на мгновенье не то выражение. Тут же растаяло, но заноза осталась. Где ж его Генка видел?

Вспомнил. Когда заболели жена и сын, он им звонил. И поймал тогда этот взгляд. Придушенное раздражение. На словах она волновалась – как там Андрюша? А глаза выдали. Недавно поймал себя Генка на том, что опять начинает прятаться с телефоном. Как от Наташки когда-то.

Еще контраст. На работе Маринка – бойкая, яркая лиска. Где сядешь, там и слезешь, в обиду себя не даст. Дома с ним – беспомощная и нежная. Над цветами рыдает… а настоящая где? Которая?

Как она отпускать его не хотела, хоть и понимала, что надо. Не предложила поехать с ним – ну, зачем всех в дурацкое положение ставить?..

Он бы, конечно, и так отказался. Но могла бы предложить. Хотя, положа руку на сердце, хорошо, что так вышло.

Добрел до кромки леса. Чернели елки на фоне звезд, покачивались. Пошел неспешно вдоль, продышаться. Спросил в лесную глубину – что же ты так долго батю мотал? Померещилось спьяну: взмахнули лапами елки, и что-то непредставимо большое то ли вздохнуло, то ли башкой качнуло досадливо – ох, и балбес же ты, братец…

И толкнуло еще – спать иди, дурья твоя башка! Он пожал плечами – как скажешь… Я так, поговорить. И побрел потихоньку домой.

Но ведь не зря, не просто так он ушел от Наташки. Бросил дом, перестав ощущать себя мужиком. Зеркалом стал для мамы Чолли. А все равно, как скучается!