Текст книги "Без затей"

Автор книги: Юлий Крелин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

И они пошли домой.

6

Вот и дождался. Накликал. Не я, они накликали. То Валя пристает: болит, не болит, то Егор и Марат прицепятся. Лучше бы Егор с Ниной Полкановной своей разобрался.

Обидно. День начался как день. Сверх меры не работал, не ел ничего острого или соленого. Или там, может, нервничал, тяжести таскал, бегал, напрягался – нет, все как обычно. И надо же! Только пришел домой, и повело поясницу давить. Думал, собью, принял но-шпу, анальгин, грелку приложил. Усиливается. Залез в ванну горячую, полежал – вроде отошло. Только вылез, куда там, спокойно сидеть уже невмоготу, и не заметил, когда и как, а уже ношусь по комнате. Сын уроки делает, ничего не видит, рисует свои «множества» – или еще чего. Мечусь по комнате, как тигр, а ему хоть бы что! Опять таблетки, опять грелка. Болит поясница проклятая. Уже и живот заболел. Вниз теперь отдает… Рвота началась. Опять выпил но-шпу и анальгин из ампулы высосал. В ванне как бы и легче, а только выйдешь – еще хуже. Конечно, надо иметь дома промедол, да теперь такие сверхстрогости завели, так страшатся наркоманов наплодить, что я и сам себя боюсь лишний раз уколоть, сам себя запугал.

А боли все сильнее. Уже и Валя домой пришла – мечется, кудахчет. Виталик тоже включился в семейные переживания. Душой ему еще не понять чужую боль – своей, настоящей, не переносил никогда. У женщин хоть роды бывают, поэтому они генетически с детства чужую боль слышат. Опять Валя пристала, чтоб «скорую» вызвать. А я – то в ванну, то опять в кресло. Сижу в плавках и халате. Спецодежда для приступа. То за поясницу держусь, то живот обхвачу, то рвота – бегу в туалет. Сделал себе укол – анальгин опять, но все-таки. Валя тут же в крик: как ты можешь сам себя колоть? Как ты можешь?! Да вот так и могу! Сижу в ванне, горячую воду подливаю и отбрехиваюсь. А тут еще Егор звонит, она ему все выкладывает. Зачем? На чужие плечи мужнину боль перекладывать – для этого, что ли, замуж выходила? Терпи вместе со мной. Лишь бы с себя заботу снять! Что он сделает, твой Егор? Он с бабой и с собакой не знает, что делать, а тут… Вот к ним пускай и едет, а мне он зачем? Мне он не нужен. Мне бо-о-ольно! Бо-о-ольно. Мне укол нужен, а не Егор.

Ну и сдался, звони, говорю. А она номер спрашивает. Ну?! Не знает! Что за идиотская растерянность! «Ноль три» – куда как трудно запомнить! «Ноль три» звонить надо, а не Егора сюда тащить! Я уже совсем из ванны не вылезаю. Пока в горячем лежу, ничего еще, полегче, уснул даже. Уснул, горячей воды не подливал – чуть остыло, и опять боли. Так и утонуть можно. Есть случаи, пьяные засыпали и тонули. Сижу в ванне, курю, живу в воде. Земноводное!

Наконец приехали. Вылез из ванны, халат надел, вышел. Валя начинает рассказывать, что у меня. Нелепо. Что рассказывать, и так все видно. Учитель! Ей объяснять – главное в жизни. Виталику бы лучше рассказывала да объясняла.

– Что это вы, коллега, – говорит мне докторша со «скорой», – столько времени напрасно терпели? Не знаете наперед, как все будет? Давно бы вызвали.

– Не хотелось вас беспокоить. – Болит, а я улыбки строю, делаю вид, что ничего, мол, все в порядке.

Вколола.

– Подождем, когда пройдет, коллега?

– Конечно, подождите, пожалуйста! – Это Валя. Чего влезла?

Вот и ждут.

– Может, мне в ванне, в горячем, подождать?

– Под кайфом будете, коллега. Еще захлебнетесь.

Небось если бы приехала ко мне в больницу, называла бы доктором. А сюда пришла благодетелем. Ну вот! И Егор притащился. Уж совершенно ни к чему. Устроили панику!

Отпускать стало понемногу.

Остались втроем. Бригала ушла. Боли ушли. Виталик спать лег. Сидим пьем чай. Это ж надо: боли ушли – и совершенно нормальный человек.

Нужно, необходимо обследоваться. Хоть и была типичная каменная колика, ан чем черт не шутит – надо бы знать наверняка. Обсуждаем с Егором положение. Пикейные жилеты, только на медицинские темы. Уровень тот же. Егор рассказывает, что был у Нины, что там делал, как Полкан. Тьфу на них! Что делал у Нины… Да не то ты делал! Другое делать надо. Ну прямо ребенок, а уже седина пробивается. Все-таки характер у меня дурной. Сдерживаюсь, сдерживаюсь – глядь, уже колика. Может, если не сдерживаться, не было бы и болезни? Может, истинно добрый человек имеет больше шансов умереть не мучаясь? Вздор – когда не сдерживаюсь, тоже колика бывает.

– Ты мне лучше скажи, что нового с этим самым «балансом на баланс»? Какие еще нужны подписи?

– Теперь в райисполкоме.

– Так там уже были. Или нет? Я запутался. Похоже, что попытку захвата эндоскопов следует признать несостоятельной.

– Почему это? Добудем. С таким командующим!

– Да мне самый приступ… тьфу ты, принцип не нравится. Почему мы сами должны добывать эту аппаратуру?

– Дим, не заводись, не начинай сначала. Разве не заманчиво – при желтухе вынуть камни без операции?! Да если без разрезов, без дренажей можно хоть раз удалить камни из протоков – мы же качучу должны плясать от радости!

– Да не о том я! Если эти эндоскопы помогают врачу одолеть болезнь, кто в них больше всего заинтересован? Врач? Больные? Все! Общество! Вот пусть они и думают, они достают, и, более того, пусть они нас заставляют брать. Навязывать нам должны и следить, чтобы мы этими штуками пользовались. На-вя-зы-вать! Понял? А мы никак не можем получить то, что не нужно там, где лежит. И общество нам будет препоны строить!

– Оптимизм из тебя прямо бьет фонтаном.

– Без работы все гниет. Даже мы. Ну так что все-таки с этими бумагами? Подписали наконец?

– Наш главбух подписал. Марат повез к их главному, тот его отфутболил к их главбуху. Там тоже наконец подписали. Теперь должны утвердить райисполкомы – наш и их. Когда райисполкомы подпишут, надо будет ехать в Управление здравоохранения. Там утвердят, и поедем за аппаратами.

– Значит, вот-вот будут? Может, и мне сделать исследование гастроскопом?

– А тебе зачем? Ты почкой лучше займись.

– Почка почкой, а боли мне не совсем ясны. Не такие уж сильные и проходят быстро.

– Сегодня, что ли, не сильные? Ну доктор! Домыслы на уровне самого дремучего больного в нашем отделении. Наглядный пример – себя лечить нельзя.

– Нет, что-то не так.

– Уймись. Все типично. Ты, как всякий заболевший обыватель, жаждешь обследовать все, кроме того, что болит. Потому что боишься. И тянет тебя к новейшей аппаратуре, потому как – высший шик. Все больные жаждут новых аппаратов, новых лекарств, новых методик, новых шаманств.

– Дурак ты, и больше ничего. – Это я сказал вслух, а на самом деле подумал, что Егор прав. Но так быстро сдаваться? Я собирался ему ответить, но тут, словно в стандартной книге о врачах, «в квартире хирурга раздался телефонный звонок»…

Не из больницы. Звонил Златогуров. Сколько он уже дома? Всего ничего. Неужели опять нога? Конечно, он может позвонить и просто так, спросить, не нужен ли мне, скажем, автомобиль, или редкая книга, или бригада каких-нибудь слесарей-краснодеревщиков, но, зная его болезнь…

– Что случилось, Лев Романович?

– Мне даже не хочется говорить про свои дела. Как вы-то себя чувствуете, дорогой Дмитрий Григорьевич?

– Все нормально. Что у вас случилось? Нога болит?

– Болит, Дмитрий Григорьевич. Ваша не болит. Другая. Вот. Оперированная уже стала моей. Вроде я породнился с той ногой. Стало быть, все идет к тому, что и вторая будет моей.

Хоть бы одну оставить ему… Ну и работенка. Дал Златогурову выговориться, а сам почти не слушал, решал, что делать. Все ясно. Если бы боль нарастала постепенно – обычный рост склеротической бляшки. А поскольку боли быстро стали почти нестерпимыми, очевидно, на фоне бляшки образовался тромб. Хорошо хоть не в один миг, не острая закупорка. Завтра его положим, а дальше видно будет. Но ему страшно, иначе чего бы он звонил вечером? Ничего не поделаешь – мы с ним в паре теперь до самого окончания болезни, то есть жизни… Его или моей. До конца жизни мы с ним повязаны. Разве что другая болезнь перехватит. Рак, например.

– Так что, Лев Романович? Я, пожалуй, сейчас приеду.

– Ни в коем случае, Дмитрий Григорьвич, я ведь понимаю, что особой срочности нет. Или я неправильно понял? Не опоздаем, Дмитрий Григорьевич?

Вот и ответ его. Он думает, что все висит на волоске… По совести, по-человечески – надо поехать. По делу – терпит до завтра. Человечность и целесообразность…

– Ладно, Лев Романович. Я вижу, вы нервничаете. Скажите адрес. У меня сейчас и Георгий Борисович как раз сидит. Вместе и приедем.

Вижу, у Егора морда перекосилась. Не хочет. Может, к Нине собрался. Везде свои проблемы.

– Да что вы, Дмитрий Григорьевич! Большой привет Георгию Борисовичу. Может, он один приедет? Что ж вы сами-то… И никакого адреса не надо. Раечка у меня уже за рулем, она за вами заедет.

– Всемирный благодетель! – Егора понесло. – Домашний доктор! Хочешь нимб? Никто не увидит.

– Куда ты поедешь?! Приступ только кончился! – Это Валентина выступает.

– Какое имеет значение? Кончился ведь.

На самом деле я и сам побаиваюсь. Пока еще укол действует, а потом? Этот-то гад, друг называется, мог бы снять с меня крест сей. Хоть на сегодня. Нет, он поедет к своей Полкановне. А эта бухтит из-за двери про немочи мои, все-то она знает, что мне можно, а что нельзя.

– Оставайся. Съезжу один. – Егор поморщился, а все же предложил. Совесть заела? А может, тоже нимба захотелось?

Из-за дверей – бурная поддержка. Да зачем мне эти одолжения, эта кислая морда! Все! Поеду сам. Рявкнул на них – и оба замолчали.

Когда вышли, сказал Егору сквозь зубы:

– Нине привет.

– Передам. Только она уехала в командировку.

– Как это? А чего же ты едешь? А… Полкан. Как же она раньше ездила?

– Не ездила.

– А потом домой?

– Нет. Там останусь. Утром с ним погуляю.

– Господи, твоя воля! Хоть так переночуешь у нее – все шаг вперед.

Я злился, Егор тоже злился. Я его еще и подначивал. Ну что за дела! Ну как дети! Тем более мне обидно одному ехать. «Нимб»! Нет, не надо мне ни одолжений, ни конкуренции с собакой. Сухо попросил Раю подвезти Егора. Если б еще к Нине, а то к Полкану…

Конечно, я ему не судья. В конце концов, он строит свою жизнь. Вавила-мученик… Рае, бедняжке, еще назад меня везти, хоть буду отнекиваться и говорить, что сам доеду. Представляю, какой базар по этому поводу учинит Романыч.

7

– Не получается у меня эта задача!

– Не выдумывай.

– Да не решается она, мам!

– Не думаешь, вот и не решается.

– Я уж думал, думал…

– Значит, плохо думал. Не бывает так, чтоб не решалось. У вас школа, а не научный институт.

– Я чертил, чертил – ничего не получается. Интонация плаксивая, а лицо ничего не выражает. Ведь только что занимался какой-то своей ерундой и мордочка была живая, вполне осмысленная.

Валя едва себя сдерживает, ей кажется, что задача простая и найти решение интересно. А ей должна быть интересна другая задачка, посложнее: почему у сына отключаются мозги в тот миг, как он начинает заниматься чем-то интересным и достойным с точки зрения родителей? Вот эту бы загадку разгадать.

Виталик тупо уставился на все эти круги, треугольники, параллельные. Валя не отступает, надеется его раскочегарить:

– Ты не чертиков рисуй, а начерти задание.

– Мам, а чертики – от «чертить»?

– Подумай. Не знаю. Ты не глупостями занимайся, а сосредоточься.

– Ну смотри, мам: вот полуокружность… Вот радиус, вот я рисую треугольник…

Постепенно полуокружности и радиусы переходят в линии неопределенные, и на бумаге выявляются рожицы, домики, птички.

– Виталик! Либо ты занимаешься, либо уходи вон. Давай кончать всю эту мороку. Будем считать, что с образованием у тебя ничего не получилось!

– А ты мне помоги.

– А еще нечему помогать. Ты начни думать. Хоть начни рассуждать! За тебя сделать я могу, да что толку?!

– Ну смотри. Известна высота треугольника… Угол этот известен… – Голос Виталика замирает.

– Ну и?..

– И больше ничего не узнать…

– Нельзя узнать? У тебя высота, у тебя угол, а ты…

Долго еще длилась борьба. Они напоминали деревянных мужичков с топорами: ты на меня, я на тебя… В конце концов с подсказками и с грехом пополам Вале удалось вытрясти из сына решение. Геометрию закончили. Валя немного передохнула и с новой силой занялась воспитательным процессом. Когда со стороны смотришь, взрослое занудство становится очевидным.

– Оставь в покое телевизор. Не включай! Нет там сейчас ничего интересного для тебя! Сядь почитай.

– Нечего.

– Как нечего?! Ты смотри, сколько книг. Не может мальчик из интеллигентной семьи ограничиться только учебниками. Вот по истории хоть Дрюона почитай. Или по географии, если горы проходишь, Тазиева о вулканах, Костере – о пещерах…

– Пробовал, скучно мне.

– Потому что нет привычки читать.

– Лучше купите мне фотоаппарат.

– Ну вот! «Купите»! Щелкать – еще не снимать, тоже учиться надо. А ты не приучен работать.

– Купите. Тогда и приучиться смогу.

– Что сможешь?

– Работать приучиться. Я бы залез на крышу и оттуда город поснимал.

– Я тебе покажу крышу!

– Вон те трубы и белые облака за ними. Снял бы.

– Я кому говорю! Садись почитай, не выдумывай глупостей!

Что она на него кричит? У ребенка фантазия, это же хорошо

– А что читать?

– Ух! Сказка про белого бычка.

– Где такая сказка?

– Господи! А у попа была собака – знаешь?

– Знаю.

– Ну вот и не строй из себя идиота. Возьми хоть «Фараона» почитай. Тоже полезно.

– «Полезно»! Я хочу, чтоб интересно было. Сейчас по телевизору мультики, мам…

– Ты же взрослый человек уже! Это для дошколят. Когда ты начнешь хоть немного извилинами шевелить? Не могу! Все! Отстань от меня и не подходи. Не хочешь читать – не читай. По улицам шатайся. Отец, вставай с дивану, иди сюда. Сам с ним занимайся. Не могу больше.

Виталик виновато ткнулся в Валино плечо. А мне их обоих жалко. Легко сказать: занимайся с ребенком, ты отец, ты и решай, как его воспитывать. Вот приедет барин – барин нас рассудит. А барин уходит от ответственности. То в чужие болезни, то в свою собственную боль Удобная жизнь, удобная профессия.

Златогурова опять положили. Сначала думали обойтись маленькой операцией, но когда открыли место поражения, оказалось, что тромб действительно был, как и при первой операции, на развилке и перекрыл ток крови по всей ноге. Сама бляшка грубая, как камень, распространялась далеко вверх, пришлось опять заменить протезом всю артерию. Начали вдвоем с Егором, думал, справимся в четыре руки, но не вышло. Помылся и Марат. Оперировали втроем. Это хорошо. Чем больше врачей, тем лучше. Во-первых, оперировать удобнее, а во-вторых, и, может, это главное, больше людей причастных. Почему-то больше внимания оказываешь больному, когда сам его резал. Казалось бы, какая разница? Все равно больной, все ответственны, все дежурим, да и вообще гуманизм, гуманная профессия, жизнь человеческая… Все так. Но когда сам, своими руками сделал операцию – уже не то отношение. Ответственность, что ли, повышается? Или личная заинтересованность? Или мистика просто – вроде бы породнился, пролил именно эту кровь, его кровь на твоих руках. Все, конечно, ерунда, но оперировать втроем удобнее.

Разрезали ногу прямо под пахом, открыли бедренную артерию и на развилке обнаружили плотный, но не каменный тромб. Тромб не бляшка, он и просвечивал сквозь стенки. Прежде чем рассечь сосуд и вытащить тромб, прощупал артерию – а там сплошной камень, склеротическая бляшка в натуральном виде. Так. Поскольку на той ноге, на моей, как говорит Златогуров, пульс хороший, значит, аорта свободна. Туда течет, а здесь, стало быть, перекрыто. Все ясно. Ясна и тактика. Рассуждаю вслух. Мы с Егором с полуслова понимаем друг друга, но неизрасходованные педагогические силы требуют реванша. С сыном умным и авторитетным себя не чувствую, слаб в коленках, а здесь компенсируюсь. Токую, как глухарь, ничего не слышу. Егору надоело:

– Ладно, шеф, прекрати популярную лекцию. Работай.

Не скажу, что очень тактично и почтительно, все же я начальник, и во время работы Егор мог бы отключиться от наших коротких отношений. Когда идет операция, я стараюсь не раздражаться. Разозлиться, даже неправедно разъяриться – это могу. Вру. Льщу себе. Еще как мелочно злюсь порой – искры летят злобные, неправедные. А Марат ко мне подлащивается:

– Домулло разъясняет, чтоб все было ясно, до последней бляшечки. На то он и домулло.

Язык мелет, а глаза и руки – в ране. Может, потому и балаболишь вслух, чтоб самому без помех разобраться. Вроде бы все ясно, но на сто процентов нельзя быть уверенным ни в чем, вот и делаешь вид, что идет педагогический процесс. Потому и удобны Мараты-Тарасы, что слушают прилежно. Хотя с Егором иметь дело приятнее.

Живот разрезали и убедились: артерия до самого конца забита склеротическими массами. К другой ноге хороший кровоток. Теперь опять проверить внизу. Рассек артерию, убрал тромб, прошел вниз катетером с балллоном – прекрасный ток крови снизу. Теперь рентген. Все свободно. Все должно быть хорошо. Можно вшивать протез.

Вшили вверху, у самой развилки аорты, и внизу – у самой развилки артерии. Почти без кровопотери. Ну поллитра потеряли, пустяки. Все хорошо. Порядок.

Когда зашивали, отпустил Марата: иди делом занимайся. Ему еще предстоит работенка. Это ж какое надо адово терпение иметь – оказалось, не по форме написаны фирменные названия аппаратов, и все бумаги в управлении завернули! Теперь все сначала надо начинать. Всю эту бодягу.

Марат не унывает: все уже обсуждено, домулло, просто бумажку по новой написать и подписать. Проехать по всем инстанциям и подписать. Нигде уже обсуждать не будут.

– Растяпы! Не проследишь – все не так! – Самому слушать тошно. С годами все больше входишь в роль начальника. – А ты, Егор, неужели не мог уточнить?

Егор-то тут при чем? Брюзга, одним словом. Виталик как-то еще совсем маленький был, я его ругал, даже замахнулся: а он мне: «Драчун!» Ну? Можно после этого ругать их? А мои ребята молчат, не огрызаются. Взрослые, степень свободы меньше. А может, им неловко за меня?.. Есть же хирурги, которые не только кричат, но и замахиваются, инструментами швыряются, а то и по рукам бьют. Отвратительно. Позволяют себе. Распущенность! Вот и я скоро таким стану.

На самом деле кричат, наверное, от неуверенности в себе. Мой бывший начальник говорил, что на операциях не кричат только равнодушные. Каждый находит себе оправдание поавантажнее.

Ушел. Оставил Егора одного кожу зашивать. Ушел вроде рассерженный, а на самом деле мне надоело. Шить кожу надоело. И ушел. Справится! Да он и с операцией может справиться без меня. Невесть что о себе думаю. Думаю-то правильно, а вот как веду себя?.. Веду – как придется.

Златогурова перевели в реанимацию. На этот раз он оклемался не так скоро, лежал тихо, с закрытыми глазами. Я думал, спит. Взялся за пульс – он тут же глаза открыл.

– Как дела? – Через час после операции приставать к человеку с подобными глупостями нелепо. Какие дела? Бездумный стандарт. С другой стороны, что-то говорить надо, он ждет. Следующий вопрос еще умнее: – Болит?

Только веками хлопнул. Сил нет. Пульс и на месте протеза и по всей ноге хороший. А сам Лев Романович слабоват.

Я сегодня себя самого решил обследовать. Сделать рентген почки с контрастом. Но надо было подготовиться с утра, а я забыл. Если говорить по правде, то не забыл, просто клизмы боялся. За всю жизнь мне ее ни разу не ставили. Решил попробовать обмануть рентгенологов. Пусть взглянут на обзорный снимок – вдруг можно? А нет так нет. Нам тоже хочется когда-нибудь докторов обмануть. Пришел в рентгеновский кабинет с сестрой: у нее контраст, шприцы, будто все готово и сомнений ни в чем ни у кого быть не должно.

– Подготовились, Дмитрий Григорьевич?

– Каждый бой начинается с артподготовки.

Все засмеялись, а я еще раз убедился, что глупое ерничество легче прямой неправды.

– Ну и хорошо. Давайте посмотрим на экране, хороша ли подготовка.

– Давайте. Чтоб зря меня не облучать, – лицемерие ответил я.

Ну вот. Я так и полагал: ничего не заметили. Делать можно. А они считают, что без подготовки нельзя. Вот так! Знания – шоры на глазах. Правда, не всем и не всегда везет. Лучше с утра делать, а я на операцию сначала поперся. А как иначе? Это ведь сорок пять минут на столе лежать, пока они все снимки сделают.

И точно, я ж говорил им, себе говорил – коралловый камень!

Снимок хороший. Камень действительно коралловый. Не знаю, что урологи скажут, а по моим общехирургическим представлениям вполне можно удалить без особых трудностей. Если наврут. Вполне могли подложить чужой снимок. В конце концов, не моя забота. Кому оперировать, тот пусть и думает. С операцией, наверное, не следует тянуть. Пока камень маленький, еще куда ни шло. А нарастет? Приступов в эти дни не было, после того раза я и не чувствовал свою почку. Сам на рожон не полезу. Подожду еще. До следующего приступа. Я – как все. Стандартен, как шарикоподшипник, противно даже.

Хорошо бы пока про камень никому не говорить. Но это утопия, из рентгена понесут по всей больнице. Если рак – умолчат, а камень – такую весть, конечно, тут же разнесут. Вот и посмотрим, пойдет слух или молчать будут.

Перед уходом опять в реанимацию зашел. Немного получше Льву. На вопросы отвечает, но сам не разговаривает. После первых операций молол без остановки, в отделение просился, а сейчас… От наркоза еще не отошел. И потом, действительно болит у него.

– Болит, Лев Романович?

– Где разрезы – болит.

– А вся нога? Ниже? Холодная? – Вопросы входят в программу необходимого лицедейства. Спрашивать надо, а спрашивать нечего. И так все вижу: теплая нога. Конечно, теплая. И вены заполнены. Все сам вижу, а спрашиваю. Говорю ж, стандартный я человек.