Текст книги "Осада"

Автор книги: Юлий Файбышенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Нюрка – она у нас лихая, – сказал Панфилов с некоторым усилием, так навроде в доску своя, но есть у ей один изъян. – Он остановился и снова взглянул на Верку. Та тоже пристально и настороженно глядела на него. – В общем, значит, так! – решительно рубанул Панфилов рукой по воздуху. – Она, понимаешь, с блатными шьется. Тут такое дело. Ребенок-то у нее, он при прошлом режиме еще сработан. Был у нас в городе Фитиль, не слыхали?

Гуляев покачал головой.

– Сперва был, как все, потом подался в Харьков, еще огольцом, а потом уж наезжал в своем шарабане. В большие люди пробился. Говорили – шпаной заправлял. Вот от него Нюрка пацана-то и нагуляла. Перед самой революцией накрыла его полиция. А потом вроде мелькал он в городе. И главно, стали к Нюрке ходить разные налетчики... И всех она принимает. Одно время перевелись они тут, а вот опять, значит, появились.

– А Фитиль?

– Про Фитиля ничего не знаю.

– Ясно, – сказал Гуляев. – Вера, могла бы ты помочь мне в одном деле?

– Если общественное, помогу, – сказала Верка.

– Будь спокойна – не личное. А вы, товарищ? – он посмотрел на Панфилова.

– Раз Верка с вами, я тоже.

– Мне надо, чтобы вы ввели меня к Власенко. А потом придется, возможно, провести и обыск.

Панфилов помрачнел:

– На такие дела я не гожусь. Живу рядом, шабёр. А тут – обыск...

Гуляев усмехнулся, хотел что-то сказать, но вмешалась Верка.

– А на революцию ты годишься? – спросила она Панфилова. – Так что, Вань, бросай дурака валять. Раз требуется, надо сделать. Как договоримся, Гуляев?

– В шесть часов я прихожу к вам на Слободскую, и мы все идем.

Было темно, когда Гуляев добрался до барака, где ждали его Костышева и Панфилов. Вокруг стояли маленькие домики, крытые дранкой. За ними чернел поросший деревьями овраг.

– Сделаем так, – решила Костышева, – мы войдем в дом, отвлечем ее. О тебе предупредим, что пришел еще один. У нас к ней дело есть. Собираемся воскресник на заводе устроить. Ходим по домам, уговариваем. Мы пока поговорим с ней, а ты во дворе пошаришь: нет ли чего подозрительного. Так?

– Попробуем, – согласился Гуляев.

Они перешли улицу. В последнем свете умиравшего дня Гуляев следил, как отделившиеся от него Верка и Панфилов подошли к Нюркиной хате и скрылись во дворе. Стараясь держаться у самых заборов, он шел за ними. Калитка открылась. Он шагнул в просторный двор и осмотрелся. В полумгле виден был тупой силуэт клуни. Он прошел по двору, обогнул поленницу, нащупал дверь, распахнул ее. В клуне пахло гнилым картофелем. Он шагнул во тьму. Так и есть: почти до самой стены лежала картошка. Такого количества картофеля хватило бы, чтобы кормить целый взвод в течение недели. Расталкивая ногами картошку, Гуляев обошел клуню от стены до стены и ничего не обнаружил. Надо было идти в дом.

В горнице сидели Панфилов и Верка, а хозяйка возилась у печки.

– Вот и он, – сказала Верка. – Так ты придешь, Нюра?

– Ще не знаю, – послышался певучий голос, в котором Гуляев с трудом узнал тот резкий и хрипловатый, что был у женщины в черном платке. – Може, и буду.

– Нюрка, брось! – резко сказала Костышева. – Все наши будут. Надо готовиться.

– Ох, не знаю, – сказала, выходя из кухни и снимая фартук, Нюрка. Она приветливо взглянула на Гуляева, нахмурилась было, узнав, но тут же заулыбалась: – Той вредный прийшов! Сидайте!

Гуляев поблагодарил и сел. Панфилов вдруг буркнул что-то и вышел. Верка строго посмотрела ему вслед:

– Международное положение острое, бандюки со всех сторон лезут, а ты, Нюра, работница и должна быть вместе со своим классом. Так что в восемь утра у завода.

– Ладно, – сказала Нюрка улыбаясь, – приду. Чего ж вам до нас трэба? – спросила она, поворачиваясь к Гуляеву.

Верка встала и прошла в кухню.

– Вода-то у тебя тут? – спросила она из-за занавески.

– В сенцах, – ответила Нюрка, глядя на Гуляева.

По выражению Нюркиного лица видно было, что она считает Гуляева очередным претендентом на ее симпатии и уже решила, как ей отвечать на его хитрые начальнические приставания.

Верка ворочала чем-то железным в сенях.

– Нюра, – сказал Гуляев, глядя в черные лукаво-насмешливые глаза, скажите, кто вам дал сахар?

Секунду Нюрка сидела неподвижно, и только лицо ее, как платок в руках фокусника, непрестанно менялось.

– Який такий сахар? – спросила она, вся вдруг словно закаменев. – Та вы кто будете, товарищ хороший?

– Я следователь милиции, – сказал Гуляев и показал ей удостоверение, – и я вас, Нюра, прошу ответить мне без всяких уверток, потому что в этом случае вы не понесете никакой ответственности, – откуда вы добыли сахар!

Нюрка что-то прикидывала и соображала.

– Не знаю никакого сахара, – сказала она и встала, – не знаю и говорить ни о чем таком не желаю.

– Сядьте! – повысил голос Гуляев. – И не подходите к окну.

Она покорно села и отвернулась от него. Теперь Гуляев знал, что с сахаром действительно не все чисто. В ней чувствовалось такое внутреннее напряжение, что надо было только точно поставить вопрос – и она выдаст себя.

– Сколько у вас его? – спросил он, немного помолчав.

– Кого? – тоже помолчав, переспросила Нюрка. Гуляев внимательно следил за ней.

Она уже давно должна была закричать, разыграть гнев, истерику, а она вела себя спокойно. Что за этим? Опыт? Растерянность? Растерянной она не казалась, хотя все произошло неожиданно.

– Где сахар? – спросил он резко.

– Та який сахар? – закричала она, вскочив. – Ты чего прицепился? Нема у меня сахара никакого, вот и весь сказ!

Он встал и шагнул к ней. Теперь они стояли лицом к лицу. Он почти вплотную приблизил к ее лицу свое.

– Если ты мне сейчас не ответишь, мы устроим обыск, – отчетливо сказал он, – и тогда посмотрим, как ты заговоришь!

Она дернула головой, прикрыла глаза, отстраняясь от его взгляда.

– Якое такое право, – пробормотала она, – у нас обыскивать? Шо я шпана?

– Кто тебе дал сахар? – он повернул к ней лицо. – Кто дал сахар?

– Господи! – охнула Нюрка. – Та невиноватая я!

– Кто?

Она резко рванулась и отскочила.

– Ты хто такой? – закричала она с гневом. – А ну геть з хаты!

Он снова шагнул к ней.

– Не пидходь! – она схватила со стола лампу и подняла ее над собой.

Он подошел, она смотрела расширенными, сумасшедшими глазами. Он поймал ее руку, выхватил лампу и поставил на стол.

– Кто? Фитиль? – в последний раз спросил он. Она вся съежилась и смотрела на него в каком-то суеверном ужасе. – Он принес сахар?

Женщина молчала.

В сенях снова что-то загромыхало. Хлопнула дверь. Он отошел, чтобы видеть хозяйку и вошедшего одновременно. У порога стояла Верка, вытирая сапоги.

– Мануфактуры-то у тебя сколько! – гневно закричала она. – Всю, что ли, к тебе завезли?

И Нюрка, внезапно сев на лавку, вдруг ответила почти шепотом:

– Усю!

Гуляев, попросив Верку посмотреть за Власенко, вышел в сени. При тусклом свете свечи он обнаружил на подлавке огромные тюки материи. Не хотели в погреб или подвал спрятать – качество берегли. Подлавка была подновлена и подперта крепкими столбами. Он осмотрел сени повнимательнее. Кроме старого самовара, ржавой трубы и детских салазок, ничего больше не обнаружилось. Он вышел во двор и сразу наткнулся на чью-то темную фигуру.

– Кто? – спросил он, сжимая рукоять нагана.

– Панфилов, – ответила фигура молодым баском. – Сторожу вот.

– Сторожить тут пока не надо, иди со мной, – позвал Гуляев. Чувство близкого открытия не оставляло его. Он дошел до клуни, снова зажег и высоко поднял свечу. Темные холмы картошки громоздились до самых стен.

– Покопай-ка тут, Иван, – приказал он, – может, под картошкой что спрятано?

Иван снял винтовку, стал прикладом разгребать и прощупывать клуню.

Собственно, улик было достаточно. Нюрка безусловно была связана с грабителями. Может быть, даже сама участвовала в ограблении склада. Главное сейчас – узнать сообщников.

– Мешок! – сказал Панфилов, копошившийся в углу, и наклонился. Потом, с кряхтеньем присев, вывернулся и подтащил к выходу грязный мешок. Гуляев поднес свечу. Панфилов развязал тесемку. В глаза ударили своей слепящей белизной крупные, выставившие неправильные грани куски сахара.

– Понял? – спросил Гуляев.

– Понял! – Иван встал. – Сука! А я-то к ней, как к своей. – Он вскинул на плечо винтовку и выскочил из клуни.

Настоящий обыск надо провести завтра. Сейчас важнее всего имена и место пребывания грабителей. Гуляев закрыл клуню и прошел через двор к сеням. Еще не открыв дверь в горницу, он услышал голоса. Голоса эти накалялись.

– Спасибо, спасибо, сусид! – говорил низкий подрагивающий от злости голос Нюрки. – Услужил мне! Привел разбойников!

– Помолчала бы! – с не меньшей яростью вился голос Панфилова. – Люди голодают, жрать неча во всем городе, а ты, гада, одна все под себя подгребла!

Верка только повторяла, как заученный припев к хоровой песне:

– А я-то, дуреха, верила. Я-то говорила: "Наша баба, работница. Мозоли у нее на руках, сынок у нее растет!"

"Сын", – вспомнил Гуляев.

– Где ваш сын?

– На улице с ребятами играет, – ответила Нюрка и вдруг вскинула голову: – А на что вам мой сын, невиноватый он!

В наружную дверь стукнули три раза. Нюрка вскочила.

– Сидеть! – шепнул Гуляев, вырывая из кармана наган. – Вера, сними кожанку и открой. Иван, следи за ней! – он кивнул на Нюрку.

Верка, сбросив кожанку, вышла в сени. Иван подошел и почти уперся дулом винтовки в грудь Нюрки. Та отпрянула к самой стене. Гуляев встал так, чтобы дверь, открываясь, прикрыла его. Из своего угла он показал Нюрке наган и погрозил пальцем. Жестом он заставил Ивана спрятаться на кухне. В сенях беседовали вполголоса.

– Пройдите, сами ей скажите, – услышали они голос Верки, и в сенях послышались шаги. Открылась дверь. На пороге стоял человек в пальто и мокрой фуражке. Человек был низкорослый, крепкий, руки держал в карманах.

– Нюр? – спросил он негромко. – Што? А? Хапеж какой?

Гуляев, взглянув из-за его плеча, увидел расширенные, неподвижные глаза Нюрки и понял, что глаза эти выдают их.

– Руки вверх! – вдруг крикнула Верка и выхватила браунинг.

Человек прыгнул, повернулся и рванулся к двери. Гуляев ударил неточно, но все-таки услышал, как ляскнули зубы, и человек в фуражке сел на пол. Гуляев упал на него, прижав его руки к полу. Подбежал Иван, быстро обыскал незнакомца. Потом они подняли его. Но голова парня свисала вниз, а из угла рта бежала кровь. Панфилов рассовывал по карманам два пистолета и нож, найденные у бандита.

Фуражка упала на пол, и Панфилов отбросил ее ногой в угол. Парень все еще не пришел в себя. Светлые густые кудри разметались по лбу. Глаза были прикрыты.

– Кто такой? – спросил Гуляев у Нюрки. Та хрипло ответила:

– Виталька Гвоздь.

– Принимал участие в ограблении склада?

– А я почем знаю!

– Ну и ну! – сказал Ванька Панфилов, доставая и рассматривая финку с наборной, засиявшей при свете лампы янтарным многоцветьем рукоятью. – Это, брат, и правда Гвоздь. Из шайки Фитиля! Он!

Гвоздь раскрыл глаза, мутно оглядел комнату, склонившихся над ним людей и вдруг вскочил с такой легкостью, что успел бы выскочить в дверь, если бы Панфилов не двинул его прикладом. От удара он охнул и снова сел на пол. Потом повернулся, привстал и прошептал, глядя на Нюрку:

– Шкура! Легавых навела! Фитиль расплатится, – и снова упал, вжав голову в плечи.

– Прикидывается! – сказала Верка. Гуляев с Иваном отволокли его в кухню.

– Будь при нем! – предупредил Панфилова Гуляев. Он вошел в горницу и только раскрыл было рот, чтобы опять начать допрос Нюрки, как в сенях снова хлопнула дверь и затопали сапоги. Он кинулся к двери, встал за ней, и тут же она распахнулась.

– Беги! – услышал он дикий вопль Нюрки. Ударили выстрелы, и он торопясь выстрелил сквозь дверь. Она захлопнулась.

Он рванул дверь в сени. Оттуда полыхнула навстречу вспышка. У самого виска всхлипнула пуля. Входная дверь ударила. Он кинулся за бегущим. Выскочил во двор. Выстрелил трижды в ту сторону, но заскрипел забор и залились по всей округе собаки. Он побежал к тому месту, где затрещали как ему почудилось – доски. Но все шумы вокруг тонули в шуме дождя, в его ровном неумолчном дроботе.

Когда он вошел в хату, Панфилов стягивал Верке руку каким-то платком. Нюрка сидела в углу, не глядя ни на кого. В кухне стонал раненый Гвоздь, а посреди горницы стоял мальчик во взрослом пиджаке, свисавшем с плеч, и картузе, насаженном до переносья. Он стоял, смотрел на разор в хате, на людей, бродящих по их дому, и бормотал:

– Мамк, чего это? А? Чего это, мамк?

Наступили сухие погожие дни, опять весело и не по-осеннему смотрело с неба солнце. Однако на улицах было пусто. Люди возились на огородах, толпами уходили в лес по орехи, и никакие посты и проверки документов не могли их остановить.

Утром Иншаков вызвал к себе Гуляева. В кабинете у него сидел Бубнич. Оба за последнее время осунулись, щеки Иншакова рыжели двухдневной щетиной. Сквозь открытые окна доходил в кабинет запах палой листвы и свежего навоза.

– Допросил Гвоздя? – спросил Бубнич, поворачиваясь от окна навстречу Гуляеву.

– Допросил. Это они втроем ограбили склад кооперации. Сторож знал Веньку – того, кого застрелили в перестрелке в доме у Власенко. Это и помогло. Сторож приторговывал зажигалками. На этом его и купили, хотя по ночам он был осторожен. Поддался на знакомое лицо. Фитиль ударил его по голове ломиком, они быстро очистили склад и вынесли вещи... Но дальше неясно. Я спрашиваю: вещи сразу перенесли к Власенко? Отмалчивается. Я спрашиваю: был еще кто с ними? Говорит: никого не было, но говорит неуверенно. Думаю, дня через два расколется. Он в холодной сидит. Там ему не нравится.

– Расколоть-то надо, понимаешь, какое дело, сегодня, – сказал Иншаков. Он сидел в своем кресле. Под светлыми ресницами изредка проблескивали линялые голубые глаза. – Дела такие, что сейчас от этой нити черт его знает что зависит...

Он повернулся к Бубничу:

– Военком звонил. Грибники и орешники идут валом. Чуть не до драки с караульными. Мы с этим, понимаешь, какое дело, подсобным промыслом можем в город всю банду пропустить.

Бубнич долго молчал. Потом сказал:

– Озлоблять людей нельзя. И без того положение трудное. Губерния просит продержаться две недели, раньше помощи прислать не может. О Клеще сведений фактически нет. Но, судя по всему, о нас он знает многое. Установлено, что в городе действует контрреволюционное подполье. Белые они, эсеры или анархисты – это еще только предстоит выяснить. Выход один действовать. А как – это надо обдумать. Вот, товарищ Гуляев, какое положение. Так что ваш Гвоздь должен заговорить. А как Власенко?

– Пока в истерике. Допрашивать нет смысла.

– Сегодня же допросить и выяснить все, что она знает.

– Есть!

Вернувшись в свой кабинет, Гуляев сразу же попросил привести Гвоздя. В комнате дымно бродило солнце, вились тучи пылинок.

Ввели арестованного. Гуляев махнул охране, чтоб ушли, приказал заключенному сесть. Гвоздь должен был заговорить, и, должно быть, он увидел решимость в гуляевских глазах, потому что сразу занервничал.

– Твое настоящее имя? – Гуляев смотрел на него с ненавистью, которую не желал скрывать.

– Семен, – сказал Гвоздь, отводя глаза. Русые волосы его взлохматились и потемнели за время пребывания в холодной.

– Фамилия?

– Да кликай Гвоздь. Мене все так кличут.

– Мне плевать, как тебя кличут. Я спрашиваю фамилию.

Гвоздь передернул плечами, словно ему было холодно:

– Воронов, я и забыл, когда меня так звали.

– Говорить будешь?

– А чего говорить? – тянул время Гвоздь.

– Последний раз спрашиваю: будешь говорить?

– А то – что?

– Охрана! – крикнул Гуляев.

Вошел молодой милиционер.

– Товарищ боец! – сказал он строго.

– Слушаю, товарищ следователь!

– Взять арестованного и сдать в трибунал.

– Есть, – конвоир выставил перед собой штык, шагнул вперед.

Гвоздь вскочил.

– Ладно, – сказал он, поворачиваясь к Гуляеву, – все расскажу... Только выгони этого...

– Товарищ боец, благодарю за службу, – сказал Гуляев. – Покиньте на время это помещение.

Конвоир четко откозырял и вышел.

– Где припрятали товар? – спросил Гуляев.

– Да мы, почитай, его и не вывозили, – сказал Гвоздь, – мы его только что перенесли – и всего делов.

– Куда перенесли?

– А через улицу. Там напротив лавка была при старом режиме. Она теперича закрытая. У Фитиля... – Гвоздь замолк и снова передернул лопатками, – у его ключ был, мы за полчаса весь товар и перенесли. Все там и оставили. А на другой день добыли тачки...

– У кого?

– Фитиль все... Ни я, ни Венька – мы не касались. Привез три тачки. Мы и перевезли все к Нюрке... Народ-то этими тачками завсегда пользуется.

– Хлебные склады вы подожгли?

– А на кой нам надо было их жечь? Тот склад кооператорский мы ведь почему взяли? Там всё вещички были, которые сбыть легко. Мануфактура, сахар. А хлеб продавать – враз заметут и к стенке! Какая ж нам выгода поджигать?

– Где сейчас Фитиль?

– Того не знаю, – Гвоздь отвел глаза. – Он мне не докладывался.

– Где вы чаще всего прятали награбленное?

– У Гонтаря в саду. Там у его шалаш, так мы там...

– С кем был связан Фитиль, кто к нему приходил?

– Не знаю. К нам никто не ходил. Он сам куда-то исчезал, чуть не раза три на дню. У нас никого не бывало.

– Проверим, – сказал Гуляев. – Если соврал – не помилуем.

– Чего пугаешь? – обозлился Гвоздь. – Мне, как ни верти, конец. Либо вы шлепнете, либо – Фитиль найдет, скажет: скурвился – подыхай.

– Фитилю до тебя не добраться. Руки у него коротки, – сказал Гуляев.

– Не-ет, у Фитиля руки длинные, – пробормотал Гвоздь.

Едва его увели, Гуляев кинулся к Бубничу.

– Товарищ уполномоченный, – с места в карьер начал Гуляев, – может, вы дадите кого-нибудь в помощь? Мне надо немедленно допросить эту Власенко. Гвоздь дал показания. Хочу проверить. У них, оказывается, база была в садах. Малина. Необходимо срочно проверить, а я один не смогу сразу и туда и сюда успеть.

Бубнич слушал, но слова словно отскакивали от его бронзового широкоскулого лица.

– Вот что, товарищ, – сказал он, – ты разве сам не видишь, какое положение? Надо все успеть и все – самому.

Гуляев кинулся в свою комнату, на ходу приказав привести к нему Власенко.

Он сидел и записывал суть показаний Гвоздя, когда ее ввели. Она стояла в потрепанной юбке с грязным подолом, в жакете с продранными локтями, упавший на плечи платок обнажил черные свалявшиеся волосы. Красивое белое лицо с очень ярким ртом хранило выражение какой-то отрешенной одичалости.

– Садитесь, – сказал ей Гуляев, кивнув на стул.

Она отвернулась от него, стала смотреть в окно.

– Слышите, что говорю! – поднял он голос. – Подойдите к столу и сядьте!

Как во сне, не отрывая глаз от окна, где билась и шуршала тополиная листва, она сделала два шага и села.

– У меня к вам несколько вопросов. Если вы ответите на все вопросы, мы вас выпустим.

Она словно бы и не слышала этого.

Гуляев разглядывал фотокарточку, взятую в доме Нюрки. Из желтоватой рамки с вензелями, выведенными золотыми буквами, смотрело молодое, хищное, зло улыбающееся лицо. Откуда-то он знал этого человека, где-то видел совсем недавно, но вспомнить – хоть убей! – не мог.

– Фитиль? – спросил он, подвинув фотографию Нюрке.

Она взглянула, потом взяла фотографию в руки и засмотрелась на нее. На усталом лице вдруг проступило выражение такой страстной нежности, что на секунду Гуляеву стало неловко.

– Это Фитиль? – повторил он вопрос.

Она отложила карточку, взглянула на него и кивнула.

– Как зовут Фитиля?

Она посмотрела на него диким, затравленным взглядом.

– Будете отвечать?

Она опустила глаза и молчала.

– Нюра, – сказал он, вставая, – если вы не будете отвечать, нам придется вас задержать.

Она вскинула голову:

– Гад!

Гуляев почувствовал, как тонкий холодок бешенства поднимается в нем. Она сидела здесь и оскорбляла его, следователя Советской власти, а любовник ее, сбежав от расплаты, где-то готовил новые грабежи и убийства... С трудом он заставил себя успокоиться. Она темная женщина, многого не понимает.

– Нюра, – сказал он, – ведь вы такая же работница, как и другие. Вы хлеб свой потом добывали. Для вас Советская власть не чужая. Почему же вы не хотите ей помочь?

Она опять взглянула на него, уже спокойнее, хотя дикий огонек все еще горел в глазах.

– Коли она не чужая, за шо арестует? Хлопец мой зараз один в дому.

– А когда вы хранили ворованный сахар, а вокруг женщины с голодухи только что дерево не грызли, вам не было стыдно? Разве они не такие же, как вы? У них не такие же хлопцы, как ваш?

– Сыночку мий родименький! – заплакала, запричитала Нюрка в ответ.

– Сын ваш на попечении соседок, – сказал Гуляев, еле сдерживаясь, – о нем заботится комсомольская ячейка завода.

– Сы-ночку, – плакала Нюрка.

– Где скрывается Фитиль? – Гуляев зачугунел от злобы. – Будете говорить?

Нюрка испугалась. Глаза ее закосили.

– Та я ж не знаю! Вин мне не говорил.

– Кто к нему приходил кроме членов шайки? – уже спокойно спросил Гуляев.

– Приходил черный такий... Здоровенный, с бородой!

– Фамилия? Ты же знаешь!

– А про Рому пытать не будете?

– Кто такой Рома?

– Та Фитиль!

– Пока не буду. Кто этот черный, с бородой?

– Дьякон! – глухо сказала она, уже раскаиваясь и сомневаясь. – Вин приходив. Вин же и на дило с ими ходив. А як же. А Рома – вин только сполнил.

Приказав ее увести, Гуляев посидел с минуту, обдумывая все, что узнал, и ринулся к Иншакову. Теперь в руках его была нить, и надо было идти по ней, пока не распутается весь клубок.

Уже смеркалось, когда впереди замерцали огни. Слышались собачий лай, рев скота.

– Посоветоваться надо, – сказал, сползая по склону оврага, Аристарх Григорьевич, – кабы на свою голову пулю не схлопотать.

Фитиль заскользил по мокрой глине оврага и ловко затормозил перед самым ручьем.

Клешков последовал за ним. Аристарх зачерпнул ладонями воду, выпил из них, как из ковша, стряхнул последние капли на лицо, обтерся длинным платком, добытым из-под чуйки, и присел на свой "сидор". Фитиль наскреб палых листьев и уселся на них. Клешков стоял, рассматривая узкую балку, заросшую рыжим кустарником и заплесневелым бурьяном. Вода в ручье глухо шумела, она была темной и холодной. Овраг уходил прямо в хмурое небо.

– Вот жизнь какая путаная, – сказал Аристарх, добывая в таинственных карманах под чуйкой спички, – сидишь в городе, так тебе этот Клещ на каждом шагу мерещится. Вышел за окраину – его днем с огнем не сыщешь. Я так скажу, – решил он, – айдате, братики, в деревню. Поведаем кому из настоящих хозяев об нашем деле, не обо всем, а так, с краешку, – он нас и сведет? А?

– Пошлепали! – сказал Фитиль. – Эй, чемурило, кончай портки просиживать!

Они вылезли из оврага и, следуя за Аристархом, дошли до первой поскотины. Позади всех, пришлепывая отстающей подошвой и затейливо матерясь, плелся Фитиль.

– Войдем, хатку поищем поисправнее, там и сговоримся с хозяином, сообщил Аристарх, пролезая под поперечную слегу. Почти немедленно вслед за его словами из-за плетня выпрыгнул огромный волкодав и бросился им навстречу.

– Кто такие? – закричал чей-то голос.

Князев что-то медово ответил.

– Беркут, домой! – К ним не торопясь подошел мужичонка с винтовкой под мышкой. – А ну, за мной! Батько разберется прямо на сходке.

Сходка была в разгаре. Конные, окружившие толпу, хрипло горланили. Атаман Клещ держал речь.

– Люды! – сказал Клещ. – Мы вольные казаки! Стоим за анархию и слободу! Комиссарам и чрезвычайкам пущаем юшку и ставим точку! – Он прокашлялся, лицо налилось кровью. – А шобы карать зрадников и прочую контру... – он замолчал и тупо оглядел стоящих. – Це вам усе объяснит мий главный заместитель Охрим Куцый.

Из-за спины атамана выдвинулся длинный сутулый человек в огромной карачаевской папахе, в расстегнутом полушубке, с плетью в руке. На широком длинноносом лице сверкал один глаз, веко другого было накрепко заклепано.

Подъехал конный и, увещевая, звучно врезал по чьей-то спине нагайкой. Неожиданно и звонко ударил неподалеку петух.

– Громадяне! – сказал одноглазый. – Батько Клещ поднял над округой наш черный прапор. Це прапор вильной селянской доли! Шо ж делают ваши избранные головы? С подмогой идут назустричь великой правде анархии тай свободы? Ни. Воны сидят, як вороны над падалью, и гавкают, шо воны ни с нами, ни с червоными комиссарами, ни с бароном Врангелем... Ось и дивитеся, громадяне. По усей округе встают селяне супротив билых господ та червоных нехристей, а воны задумалы сами отсидеться, тай вас заманили, вас, честных селян!

В толпе загомонили. Охрим повернулся в сторону Клеща:

– Наш батько, вин за волю! Вин за народ. Вин не желает вмешиваться в приговор. Треба вам, браты, казаты нам, шо заслуживают цеи запроданцы! Решайте, громадяне.

На секунду наступила тишина. Клещ молча глядел перед собой маленькими недовольными глазками.

– Ошиблись воны! – крикнул чей-то голос, и сразу обрушился гвалт:

– Та невиноватые воны зовсим!

– Як невиноватые? А хто ж виноватый?

– Батько, ослобони!

– Поучить их, вражьих сынов!

– Нехай живут! Ошиблися!

– К стенке их, курих детей!

Настроение большинства было явно в пользу освобождения. Охрим прислушался, повернулся к атаману. Толстое лицо Клеща побагровело. Крики толпы его явно не радовали. Одноглазый что-то нашептывал ему на ухо.

Неожиданно из толпы выступил Князев. Его длинные сивые волосы, странная фигура в поддевке, благостно улыбающееся лицо заставило толпу умолкнуть.

– Дозвольте, граждане, словцо молвить, – тонко пролился его голос.

Санька увидел, как Клещ вопросительно повернулся к Охриму, а тот шагнул было вперед, но Князев уже говорил.

– Вы, свободные граждане села Василянки, должны ноне судить свою избранную власть. Батько Клещ, защитник наш, дал вам полную волю постановить как захотите. Так дозвольте ж, граждане, сообчить. Вот мы трое идем с городу. Власть там у христопродавцев большевиков. Мучат они добрых людей, отнимают потом да кровью нажитое добро, довели народ до голодухи, до холодной смерти. Сами жрут, раздуваются, радуются, что у других кожа к ребрам прилипает. – Он повернул голову к Клещу. – Давеча в городе склады сгорели. Сами же они, большевички эти, и пожгли. Все товары вывезли да схоронили по тайным местам, а склады ночью пожгли, чтоб людям очки втереть. Вот какие дела на божьем свете деются... – Князев примолк.

По толпе прошел ропоток, но она ждала продолжения. Видно было, что и Клещ, и его люди слушают с большим вниманием. Фитиль толкнул в бок Саньку, шепнул:

– Хитер, подлюка! Кому хошь мозги вправит.

Князев поднял голову, словно очнулся от какой-то думы:

– Вот и хотел я вам сказать, люди добрые. Весь белый свет ополчился супротив анчихриста с красным флагом, да силен анчихрист! И не тем силен, что взаправду сила у его, а силен нашей глупостью. Кого комиссары грабят, кого казнят? Вас, мужиков, первых, да и нас, городских, не меньше. А за кем идете? За этими, что ли? – Князев ткнул рукой в троих у крыльца. Батько Клещ силу поднимает народную, всех собирает, чтоб опрокинуть проклятую анчихристову власть, а вы тут, как в берлоге, ото всех отгородились, мешаете пакость эту люциферову осилить! Вот и хочу напомнить вам, люди добрые, василянские жители, что не помогали вы батьке Клещу и воле народной скинуть комиссаров, а мешали – хоть и по неразумению, а ваши головы – те по умыслу. Большевики они по натуре, как на духу говорю: большевики, вот они кто! Нехристи они!

Толпа взорвалась криком. Князев молча ждал. Ждали и на крыльце. Князев заговорил, и толпа затихла.

– Вот и говорю вам, как со стороны прохожий, говорю: докажите вы свою преданность батьке, докажите, что вы за свободу да супротив общего ворога, выдайте вы сих изменников батьке головами. Пусть это клятва ваша будет, что отреклись вы от красного анчихриста, что будете с батькой и воинством его до самой победы!

Князев надел треух и, подойдя к крыльцу, встал у самых ног атамана. Тот, тяжело шевельнув шеей, скосил на него глаза, кивнул, одобряя.

Толпа молчала. Потом вышел жилистый мужик с окладистой бородой.

– Та воны ничего другого не достойны! – крикнул мужик. – Смерть им, гадам!

И тогда вокруг разразилось:

– Це вин за должок мстит!

– За шо их губить?

– Нехай живуть!

– Як батько решит!

И потом все громче:

– Треба батьке казаты!

Клещ осмотрел толпу, теперь вся она тянулась к нему глазами. Он шагнул вперед.

– Хлопьята, – сказал он зычно, – война вокруг! Война. Не воны нас, так мы их, а шоб мы их, треба вырвать с корнем все гадючье семя, шо им пособляет. Благодарен я вам, шо вы мене слухаете! Так я решаю: раз война, так пощады нема. Пусть гниют под забором! – и он махнул рукой.

Охрана прикладами затиснула арестованных во двор, и через минуту грянул оттуда залп. Дико взвизгнул бабий голос, и снова ударил выстрел, теперь уже одиночный.

– Расходись! – скомандовал Охрим. Толпа стала расползаться. Фитиль и Клешков смотрели, как Князев, сняв шапку, разговаривает с Клещом. Льстивое лицо старика сияло. Клещ слушал его молча, изредка кивал. Через несколько минут Князев обернулся к ним и поманил к себе.

– Вот, батько, – сказал он, подталкивая к нему спутников, – и эти со мной. По великой нужде к тебе, по крайнему делу.

На другой день с утра Князев ушел совещаться к Клещу, и его не было уже с полчаса. Мрачный Фитиль ссорился с хозяевами, требуя самогона, но прижимистые украинцы не спешили выполнить его требование – им не был ясен ранг постояльцев. Старший, видно, пользуется уважением, зато двое других не очень похожи на батькиных хлопцев. Клешков вышел и стал под пирамидальным тополем, наблюдая сельскую улицу.

У штаба толпился народ. Из ворот выезжали конные. Мимо Клешкова проехал всадник и осадил лошадь.

– Эй! – окликнул он Саньку. – Здорово, чего пялишься?

– А мне не запрещали, – сказал он с вызовом.

– Твой старый хрыч с батькой нашим грызется.

– Он такой! – сказал на всякий случай Клешков.

Вышел и встал у калитки Фитиль. Он безмерно скучал в этих местах, где ему не к чему было приложить свое умение.

– Парень, – позвал он всадника, – у вас в железку играют?

Тот, не привыкший к небрежному обращению, молча смотрел с седла на Саньку и поигрывал нагайкой.

– И откуда такая публика у нас взялась? – раздумывал он вслух. Может, срубать вас к бису?

Фитиль подошел и тронул его за колено:

– Как звать-то тебя?

– Семка.

– Есть у вас, кто по фене ботает?

– Попадаются, – сообщил Семка, – могу познакомить.

Они двинулись к штабу.

– Тут погодите, – сказал Семка, кивнув на скамью под окнами.

Фитиль подобрал какую-то палку, вынул нож, уселся строгать. Клешков, сидя рядом, прислушивался к шуму за окном. Рама была приотворена, и низкий хриплый голос какого-то клещевского штабного перехлестывался с князевским тенорком.

– Вы уж меня извиняйте, – паточно тек голос Аристарха, – только что же вам в городе-то потом делать? Анархия там и сама не прокормится, и народ не прокормит. Меня начальники мои вот о чем просили: ты, мол, Аристархушко, объясни умным людям, что нам с ними надоть союз держать. Пусть они нам город помогут взять, а мы потом им поможем, ежели что, в деревне. Отсюда вместе и начнем.