Текст книги "Розовый куст"

Автор книги: Юлий Файбышенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава VII

Он открыл глаза. Вокруг скатывали матрацы. Селезнев добривался, макая помазок в железную мыльницу на подоконнике. Климов вскочил и принялся за дело. Через пятнадцать минут, когда вошел Клейн, бригада была уже готова к рабочему дню. Побледневший, но свирепо поглаживающий усы Клыч провел начальника к себе за перегородку. Через несколько минут они появились в комнате, и Клыч объявил:

– Товарищи, работаем так. Товарищ Клейн едет в военный госпиталь, где лежит Клембовская. С ним едет Селезнев. Он должен расколоть раненого бандюгу. От этого, Селезнев, зависит очень многое.

Селезнев хмуро окинул его взглядом:

– Лучший кусочек предложили …

Клыч взглянул на него и тоже нахмурился:

– Ты, братишка, работаешь в военизированном учреждении. И слушал сейчас приказ, а не бабий треп. Продолжаю. Я еду в домзак, занимаюсь Тюхой. Там у нас некоторый успех. Вчера Тюха просил прислать к нему священника. Я прислал, хоть вроде не по уставу. Так что исповедался грешник, теперь сам просил, чтобы я приехал. Климов едет со мной. Тут остается Ильин. В случае необходимости – действовать вместе с оперативной группой. Все.

Прибежал запыхавшийся Потапыч с пачкой фотографий в руке.

– Судари мои, уже собрались? А карточки-то, карточки-то!

Он быстро раздал всем фотографии широкоскулого чубатого хлопца с узкими глазами, мощными надбровными дугами и губастым ртом.

– Всем покажите, всем. Может, узнает кто?

– Благодарю за слюжбу, – сказал Клейн, и Потапыч порумянел.

В домзаке их знали, и через минуту они уже шли по узкому мощеному двору, со всех сторон охваченному каменными стенами. Несколько арестантов скребли метлами по каменным плитам. Один, широкоплечий и чем-то знакомый, оглянулся. Климов остановился: Филин! Клыч прошел через двор тюремного лазарета, а Климов подошел к бывшему сослуживцу. Филин ждал, косо улыбаясь, лицо было серое, глаза смотрели угрюмо.

– Здорово, – сказал Климов. – Ну как ты тут?

– Загораю вот, – сказал Филин, кивнув на метлу – Там-то у вас что? Кота поймали?

– Ловим, – Климов поглядел на раздолбанные тюремные бутсы Филина, и жалость уколола его. – И как тебя за язык потянуло?

Филин враждебно взглянул на него, потом выражение тяжелого лица его смягчилось.

– Баба продала, – сказал он, вздохнув. – Я к ней всей душой, а она, выходит, там притон держала. Телок я, Климов, точно, телок. Верил я ей. И про все с ней делился. И про облаву в Горнах сказал. Ревновала уж больно: куда едешь мол? По бабам небось? Вот и тянула она из меня. А сама со шпанкой путалась. И, считаю, правильно, что в домзак меня запечатали. Мало еще … А выйду, ее, суку, найду – убью!

– Она сама под следствием!

– Все равно! – тряхнул головой Филин. – Перед товарищами себя гадом чувствую… – Он вдруг жалобно, как-то по-детски скосив глаза, попросил: – Ты там ребятам скажи: случайно, мол, Филин-то. Промашка вышла. А предателем не был.

– Все так и думают, – сказал Климов. – Ты, Филин, держись! У нас весь подотдел знает, что ты Тюхе не дал сбежать.

Филин смущенно хмыкнул и взялся за метлу.

– Ладно, прощевай. Работать надо.

В бокс тюремного лазарета, где лежал Тюха, Климов вошел во время самой задушевной беседы между убийцей и своим начальником.

– Планида моя такая, – хрипел Тюха. Его темная бритая голова выделялась на белой подушке. Глаза слепили возбужденным и отчаянным блеском. – Я, Степан Спиридоныч, для хозяйства был рожден, для семейственности. А тут война, в разведке служил. На третьем году – что в коровью лепеху штыком ткнуть, что в человека … Пришел в деревню, баба у меня была – нету, уехала, а куда? Никто не знает, детишков нам бог не дал. Хозяйство старшие братья под себя приспособили. Ушел в город, ходил без дела, а тут энтих встретил. Выпили, а потом пошли на дело. Ослобонили один магазин от товаров, потом кооперативную лавку очистили. Спирт, гитара, бабье – так и потекло. Задуматься некогда, да и к чему оно? Дошел так до Ванюши. Тот живорез был. А меня томило. Не поверишь, Степан Спиридоныч, а томило меня. На войне сколь людей на тот свет отправил, не знаю, да тут и не моя вина. А вот по «мокрому» имею на себе восемь душ опосля. Это как на духу. Мне теперича врать не к чему!

– Понимаю, – сказал Клыч. – Да, видишь, поздно ты, Пал Матвеич, каяться начал.

– Оно и не тебе каюсь, Степан Спиридоныч, – спокойно ответил Тюха. – Богу каюсь. А тебя по другое звать послал.

Тюха захрипел и весь словно провалился в подушку. Клыч поддержал его голову. Тюха отдышался и вновь захрипел.

– Ты, брат, Степан Спиридоныч, пронзил меня. Пронзил. Офицериком своим. Ты вона кого вспоминаешь, а у меня и похуже есть что вспомнить… Но ладно обо мне. А вот про душегубца настоящего я тебе скажу. Про Кота. Понял я прошлый раз: до него вы добираетесь. И пора, братцы, пора! Я Кота почему знаю: с одной мы с ним деревни, с Тверской губернии, деревня Дикий Бор. Он молодой, Кот-то. Ему теперича двадцать седьмой годок. Отец его из деревни годков в двенадцать в трактир служить отправил. Ларивонова трактир был в Твери, Ларивонов сам-то из нашенских, из дикоборцев. Яво потом перед самой войной – слушок был – полиция взяла, Ларивонова-то. Быдто краденое где укрывал или чего еще. Климов у двери, а Клыч – склонившись над кроватью Тюхи, слушали, боясь пропустить хоть одно слово.

– А причастный был Кот али непричастный к тому делу – не знаю. Только исчез он. А уж годами потом стакнулся Ванюша с одной шайкой. Рядом работала. Да работала-то больно угрюмо – никого в живых не оставляла. Это Кот был. С Ванюшей он сладился. Только Кот, он больше не в наших местах работал, это по случаю у него вышло. А потом он в Москву убрался. А вот с полгода назад опять к нам. Теперича уже с женой, а остальные все те же.

– Сколько их всего? – спросил Клыч. Он тоже охрип от волнения.

– Всего их четверо. Жена Котова, Аграфена, та навроде в самих делах не участвует. Она по имуществу у них заведующая. Но при деле бывает. Только что не режет, черепки не проламывает. Привычка у Кота такая. Выберет себе хозяина – хуторского или городского побогаче, – приходят с обыском. Есть у них лица, вроде они ГПУ. Как тут не отворишь? Отворяют. Тут он всех в одну комнату, эт как и другие делают. Только Кот – он ни бога, ни кодекса не боится. Ему что лишняя душа на совести, что ноги о половицу обтереть – одно. Всех кончает. Он и укрывателей своих потом пришивает. У него манер такой: чтобы о ем знающих на этом свете не было. Вот как вы Ванюшу убрали и я тебя, Степан Спиридоныч, подвалил, мне все равно бы хана выходила. Пока я при Ванюше был, Кот не трогал. У Ванюши людей много было, Кот хитрый, с такими не вяжется. А как я один из бражки остался, тут мне решка. Не вы, так он бы пришил. Секретно живет, душегубова его душа!

– Ты, Пал Матвеич, про всех их по порядку.

– Расскажу, будет час, слаб стал больно, – Тюха тяжело дышал.

Клыч шепотом позвал Климова и послал его за мокрым полотенцем. Климов привел медсестру, та послушала Тюху и объявила, что продолжение разговора опасно для здоровья пациента.

– Ты уж не умирай, Пал Матвеич, – попросил Клыч, вставая. – Твой рассказ тебя от многих грехов очистит.

– Стой! – сказал задыхающийся Тюха. – Не уходи! – Он опять часто задышал, медсестра махнула посетителям, чтобы уходили, но Тюха с трудом поднял голову и сделал запрещающий жест. Медсестра развела руками и вышла. Клыч и Климов вновь присели у кровати.

– Слушай, – хрипел Тюха, пожелтев и кося глазами. – Пока не доскажу, не ходи … – Он закашлялся, потом захрипел, отлежался и заговорил с каким-то присвистом в горле: – Всего их у него трое. Про Аграфену уже сказал. Ему ее Красавец под Курском у отца за тыщу рублей купил. Два года назад было. Она и приклепалась к нему. И хошь верь, хошь нет, она у Кота при полном доверии. Второй – Красавец. Его весь блат знает. Он и при Николашке сидел. Знаменитый убивец. Сам маленький, а копыта агромадные. Модный такой, из себя рыжий, в конопушках, нос острый, баб любит страшенно. Перед тем как пришить, насилует. Сам Кот – ни-ни. Хозяин. Кроме денег, ничего не любит. С женой живет честно. Третий у них Губан, шальная голова, в кавалерии служил. Тот особо всякие заварухи любит со стрельбой. Вот и все.

Клыч достал карточку, протянул ее Тюхе. Тот попытался поднять голову, но упал на подушку, оттуда скосил горячечный глаз, закивал:

– Точно, Губан!

Клыч вздрогнул, и они с Климовым впились в глаза друг другу. Удача!

– Пал Матвеич, я тебя еще потираню, – сказал Клыч, и Тюха кивнул. Лицо его было землисто-бледным. Глаза провалились глубоко и оттуда смотрели, теряя блеск, тускнея и закрываясь.

– Где прячется Кот? Где у него основная хаза? – наклонился над Тюхой Клыч.

– Я с ним говорил под Клебанью, в селе Решетовке. Навроде там он грабленое прячет, ходил такой слушок, – шептал бескровными губами Тюха. – А кроме ничего… не знаю… В Горнах бывает, а у кого – тьма…

Они встали. Тюха смотрел на них мутнеющими, неживыми уже глазами, дыхание его было чуть заметно. Клыч натянул на него одеяло, и они вышли.

– Вот так братишка, – сказал Клыч, когда они шли через двор тюрьмы. – Жила в человеке какая-то правда. Загубил он ее в себе, залил чужой кровью, ан выползает она, хочешь, не хочешь. Вот после этого и суди человека.

Из домзака их подбросили на машине, в здании управления они расстались. Клыч поспешил к начальнику, Климов пошел в бригаду. В коридоре у окна перекуривали ребята из других бригад. Окно пламенело солнцем, и лица курильщиков светились, волосы и брови у всех казались огненными или золотыми. Папиросный дым плавал вокруг их голов клубами, и прогорклым запахом табака был полон весь коридор.

В подотделе Стас и Потапыч слушали Селезнева. Тот сидел на подоконнике и, куря, небрежно ронял слова:

– Вхожу к бандюге. Он посмотрел и закрыл глаза. Даже храпит. Я говорю: «Хватит кемарить!» Ни в зуб ногой. Спит. «Подъем, – говорю, – мент пришел!» Открывает глаза: «Чего, говорит, легавый, выпендриваешься? Я раненый, имею право». – «Я тебе, – говорю, – покажу сейчас право, бандюга! Разевай шнифты, протокол составлять будем». Ладно, глаза раскрыл, смотрит. Я устраиваюсь, лист кладу, начинаю задавать вопросы. Он только смотрит. Я: «Имя, фамилия, где родился?» Он смотрит, гад ползучий, и – молчок. Напрасно бился, короче: сказал ему и что «вышка» его ждет, и что может облегчить свою вину чистосердечным признанием. Ноль внимания. Только смотрит, сволочь, разбойными своими глазами. Так и ушел. Выхожу, а высокое наше начальство стоит в коридоре и пытается что-то втолковать этой лишенке, что у него секретаршей работала, – Шевич. Навестить, понимаешь, пришла подругу. Клембовская, видишь, подруга ее, оказывается… Он ей хочет сказать, а она – фунт презрения, смотрит мимо. Клейн меня увидал, сразу исчез.

Климов, не отрываясь, смотрел на Селезнева. Тот обеспокоенно взглянул на него и отвел глаза. Косо усмехнулся:

– Чего смотришь, Климов? Плохо допрашивал?

Климов с трудом оторвал от него взгляд. Уставился на носки сапог. Да, права Таня, права, иногда стоит бить, а ты не можешь: все время помнишь, что вы служите одному делу… И тут он вспомнил слова Селезнева, и боль тонко прошила сердце. Так они разговаривали – Клейн и Таня? … Надо было немедленно забыть об этом. Кот бродил на воле, а он, чем он, Климов, занимается – мелко, по-мещански ревнует своего начальника к своей девушке… Впрочем, она и не была его девушкой. Две вечеринки, один поцелуй, и тот от возбуждения, от паров портвейна… Климов стиснул зубы, сел и стал раскладывать на своем столе листы. Ему надо было записать допрос, или, скорее, разговор Клыча с Тюхой.

– Плохо ты Губана допрашивал, – сказал Стас.

– А что за Губан? – спросил Селезнев.

– Тип этот… Его несколько человек уже опознали; Губан – из шайки Кота.

– Так и думал, – усмехнулся Селезнев, медленно выпуская дым из ноздрей. – Они мне нарочно самый твердый орешек подсунули. Никак не простят выступления на ячейке.

– Не знаю, сударь мой, – сказал Потапыч, жуя губами, – что вы такое изволили сказать на ячейке, но ни Клейн, ни Степан Спиридонович не таковы, чтобы осуществлять личную месть через служебные отношения.

Селезнев насмешливо покачал головой.

– Да-да, – повторил Потапыч, – не способны. Я много всякого начальства видел на веку. Эти совсем иные. Оба революционеры-с. Вот.

– Чья бы корова мычала, – сказал Селезнев, – ты, старик, о революции рассуждать не смей.

– А кто ты такой, чтобы всем указывать, что сметь, что нет? – внезапно даже для себя ввязался Климов.

Селезнев удивленно скосил на него глаза. Распахнулась дверь, вошли Клейн и Клыч.

– Оперативка, товаричи.

Все расселись по местам. Клейн оглядел сидящих воспаленными глазами, остановил взгляд на Климове. Тот тоже смотрел на него, пытаясь узнать, что же успел он все-таки сказать Тане. Но что можно узнать по худому, замкнутому лицу такого человека, как Клейн! Они отвели друг от друга глаза.

– Товаричи! – сказал Клейн. – Итак, дело за нами. Благодаря сообчениям Тюхи и Клембовской много виясняется. Во-первых, шайка Кота действовала по разработанному плану. Клембовские были ограблены и убиты, потому что это заранее било намечено. У Клембовского золото, необходимое ему как дантисту, хранилось в сиденье зубоврачебного кресла. Найти его могли только люди, знавшие о месте его хранения. Виктория Клембовская не доверилась нам. Из-за этого и пострадала, питалась наладить слежку и месть преступникам собственными силами. Она бродила по притонам и кабакам, думая там услышать об убийцах. Но вместо этого лишь привлекла к себе их внимание. Тем не менее она знала, что путь к золоту мог указать бандитам только человек, близкий к их семье. Она вспомнила, что совсем недавно от отца ушла его медсестра, много лет помогавшая ему в работе. Дольго пришлось искать медсестру, потом Клембовская обнаружила ее. Та запиралась и все же призналась, что о золоте она говорила только одному человеку – своей квартирной хозяйке. Хозяйка торговала на ринке, ее иногда навещал рижий человек небольшого роста. Его медсестра несколько раз видела. Клембовская направилась к Кубриковой – так звали домохозяйку. Она вошла к той и наткнулась на труп. Сначала питалась принять … э… как это… помочь. После возни поняла, что это есть труп. Вишла оттуда напуганная и растерянная, и в этот момент на нее било совершено покушение. Ми потеряли в том деле двух сотрудников. Но Губан в наших руках, а вторым бил, по всей видимости, Красавец, тот самий рыжий, что стреляль в наших людей, а потом питался ликвидировать Губана. Видимо, не хотель оставить его в наших руках. Таким образом, ми идем по следу Кота. Больше того, в руках у нас его сообчнйк. Он, правда, мольчит, но ми постараемся, чтобы он заговориль. Надо только придумать ход.

– Не заговорит он, – сказал с места Селезнев. – Их, гадов этих, пытать бы с огнем, как в старые времена, тогда бы небось развязали языки.

– Питать ми не можем, ми революционная страна, а заговорить он дольжен, – сказал Клейн, – Тюха тоже мольчаль, но Степан Спиридонович нашёль к нему ключ… Итак, начнем обдумивать операцию.

В дверь вскочил дежурный.

– Товарищ начальник, – закричал он, – ломится к вам эта сумасшедшая баба, не могу ее удержать!

– Кто такая?

– Да эта, Шварциха! Кричит: немедленно подавай ей начальника!

– Момент, – сказал Клейн, – Через несколько минут я буду у себя…

Но дверь, отброшенная сильным толчком, загремела пружиной, и грузная черноволосая женщина в платье с бесчисленными рюшами и оборками ворвалась в комнату.

– Не медлите! – кричала она. – Прошу вас, не медлите! Его не оказалось! Вы слышите? Его не оказалось в поезде!

– Момент, мадам, – сказал Клейн. – Говорите подробнее. Кого не оказалось в поезде?

– Мужа! Он ехал в Москву. Он вез бриллианты! Его не оказалось в поезде!

– Он ехаль один?

– С ним был этот Митька Федуленко с пистолетом, но что он может сделать? Я ему говорила! О боже, боже, что ты такое делаешь со всеми нами? Спасите, гражданин начальник! Умоляю!

– Каким поездом ехали? – спросил Клейн и тут же кивнул Клычу: – Виясните все о поездах на Москву.

Клыч вышел.

– Рассказивайте как можно пунктуально, – попросил Клейн.

– Что же будет? Что будет? – Из глаз женщины по напудренным щекам, оставляя на них тоненькие стежки, катились слезы. – Он получил заказ – оправил два алмаза и решил сам везти заказчикам. Заказчики из Москвы – Кулиши, торговый дом «Кулиш и сыновья». Я просила его: пусть сами приедут, но разве его удержать? Муж никому не мог доверить такое дело. Сам повез, старый идиот. Взял с собой Федуленко с пистолетом. Вы знаете Федуленко?

– Я не знаю Федуленко, – прервал ее Клейн, – продолжайте.

– Поезд приходит в два. Я просила его позвонить мне из Москвы, что приехал. У меня сердце беспокоилось. – Женщина опять затряслась и заплакала навзрыд. – Два часа, он не звонит. Я позвонила Кулишам. Мне говорят, что его встречали, но его нет, а проводник поезда говорит, что он их давно не видел. После посадки внес им чай, а потом видел Федуленко в коридоре. А потом уже через час никого не видел. Гражданин нача-альник! – закричала женщина, хватаясь за рукав клейновского френча. – Спасите его! Я отблагодарю! Спасите его!

– Ильин, – сказал Клейн, – отведите даму к врачу. Гражданка, – он мягко снял с рукава ее руку, – я обечаю вам, что ми сделаем все, что можем.

Стас смущенно взял женщину под руку и потянул к выходу. Она, что-то бормоча, покорно побрела за ним. Еще входя, она была просто пожилой женщиной, уходила уже больной полубезумной старухой.

– Селезнев, позовите Клича, – распорядился Клейн и подошел к телефону. Он вызвал телефонистку, заказал ей дорожно-транспортный отдел милиции Южной дороги и сел у телефона ждать.

Вошел Клыч.

– Неприятное дело, Оскар Францевич, – сказал он. – Проводника надо допросить. Пусть это москвичи сделают и нам сразу сообщат. Над нами Кот висит, а тут еще это.

– С Москвой я буду говорить, – задумчиво сказал Клейн, – но дело это наше, его с себя… как это? … не скинешь. Думаю так: придется бросить на него вас. Всю бригаду.

– А Кот? – спросил Клыч.

– Я так думаю, – как всегда аккуратно выговаривая окончания русских слов, пояснил Клейн. – Кот, он теперь затаилься. Ми много про него узнали. Не узнали лишь самого главного – места, где он прячется.

– Про Решетовку-то забыли?

– Решетовка – да. Но там действовать надо осторожно. Пошлем вначале людей. В селе заметен каждый новый человек. Лючче так. В Решетовку пойдет один наш. Ви срочно едете на железний дорога, выясните все про дело Шварца. Это особо тяжкое Преступление. Кота мы будем обкладивать, будем трясти Губана, а новое убийство надо раскрывать по свежим следам. Впрочем, пока не убийство – исчезли два человека. Придется и это вам взять на себя, уважаемый Степан Спиридонович… – Он опустил голову в ладони, секунду сидел так, глухо сказал: – Помните, как он просил об охране? …

Зазвонил телефон.

Клейн вскочил и схватил трубку. Он долго говорил с транспортным отделом милиции. Договорились, что Москва создаст оперативную группу, а Клыч со своими людьми идет им навстречу до пограничной между губерниями станции; на двух промежуточных пунктах, в Клебани и Товаркове, они по телеграфу свяжутся с москвичами, сообщат друг другу о результатах. Проводник говорит, что не видел двух пассажиров спального купе уже после Андреевского, то есть отъехав всего пятьдесят километров от города. После Серпухова он заглядывал в купе, там уже никого не было. Не было и чемоданов. Но ему в голову не пришло ничего страшного, он счел, что пассажиры перешли к соседям перекинуться в пульку или покер. Многие пассажиры в спальных вагонах так и проводят большую часть пути. По мнению его, человек, сопровождавший старика, невысокий плотный мужчина в летнем пальто и котелке, вел себя беспокойно. Долго маячил в коридоре. Клейн договорился о связи и простился с москвичами.

– Все, – сказал он, устало глядя на Клыча. – Начинайте, Степан Спиридонович. Пошарьте по станциям. Они маленькие. Там много глаз. Часто каждый приезжий бивает ими примечен. Мне звоните со всех пунктов. Кто от вас останется в бригаде?

– Селезнев, – сказал Клыч, приглаживая усы. – Смотри, браток, – повернулся он к Селезневу, – от твоих указаний теперь вся история с Котом зависит.

Селезнев усмехнулся, ничего не ответил. Вбежал По-тапыч, со штативами под мышкой, с неизменным своим чемоданчиком.

– Меня берете?

– Без тебя как без рук, – сказал Клыч. – Разрешите Потапыча с нами, Оскар Францевич.

– Разрешаю. – Клейн пожал всем руки и вышел.

– Ильин, Климов, Потапыч, – сказал, подтягиваясь и застегивая тужурку, Клыч, – полчаса на подготовку, сбор на вокзале, у транспортного отдела милиции. Я тут пока еще кое-что у старушки выясню. Ты, Климов, по приезде на вокзал возьми расписание, по которому шел поезд, выясни все места остановок. Ильин, позвони в магазин Шварца, потолкуй о Федуленко. А лучше съезди туда сам. Даю тебе на это пятнадцать минут сверх положенных. Все.