Текст книги "Метафизика войны"

Автор книги: Юлиус Эвола

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

МЕТАФИЗИКА ВОЙНЫ

Мы завершим нашу серию эссе для «Диорамы» на тему войны как духовной ценности обсуждением другой традиции индоевропейского героического цикла – традицию «Бхагавад–Гиты», весьма известного текста древней индийской мудрости, составленного в первую очередь для воинской касты.

Этот текст не был выбран нами просто так, и мы не хотим, чтобы кто-то думал, что мы предлагаем статьи про «экзотику» такой газете, как Regime, только из любопытства. Сейчас, когда наше обсуждение исламской традиции позволило нам выразить в общем виде ту мысль, что внутренняя или «великая война» – это достижимый двойник и душа внешней войны, обсуждение традиции, содержащейся в вышеупомянутом тексте, позволит нам представить чёткое и сознательное метафизическое видение вопроса.

На внешнем плане такое обсуждение индийского Востока (имеется в виду великий героический Восток, а не Восток теософов, гуманитариев–пантеистов или старых джентльменов, восхищающимися различными Ганди или Рабиндранатами Тагорами) также поможет скорректировать мнение о Востоке и улучшить сверхтрадиционное понимание, что является одной из первейших необходимостей для граждан Новой Италии. Ибо мы слишком долго допускали искусственное противопоставление Востока и Запада: искусственное, потому что, как уже указывал Муссолини, она противопоставляет Востоку современный и материалистический Запад, который в действительности имеет мало общего с более древней, более истинной и более великой Западной цивилизацией. Современный Запад так же противостоит древнему Западу, как и Востоку. Как только мы обратимся к прошлому, мы увидим этническое и культурное наследие, которое является в большой степени общим, и которое можно описать как индоевропейское. Первоначальный образ жизни, духовность и общественные институты первых колонизаторов Индии и Ирана имеют много точек соприкосновения не только с таковыми у эллинов или скандинавов, но и с таковыми у первоначальных римлян.

Традиции, к которым мы обращались ранее, представляют такие примеры: прежде всего, это общая духовная концепция ведения войны, героического действия и смерти – в противоположность взглядам тех, кто из-за предрассудков и банальностей, слыша об индийской цивилизации, думают только о нирване, факирах, бегстве от реальности, отрицании «западных» ценностей личности и так далее.

Текст, к которому мы обращаемся и на котором мы будем основывать наше обсуждение, представлен в форме беседы между воином Арджуной и богом Кришной, действующим как духовный наставник первого. Эта беседа возникает из-за битвы, в которой Арджуна, жертва гуманистических сомнений, не хочет участвовать. В предыдущей статье мы уже указывали на то, что с духовной точки зрения эти две личности – Арджуна и Кришна – в реальности являются одним целым. Они представляют собой две разные части человеческого существа: Арджуна – принцип действия, а Кришна – принцип трансцендентального знания. Эта беседа может таким образом пониматься как некий монолог, развивая всё большую ясность и разрешение (как в героическом, так и в духовном смысле) проблемы действий воина, возникающей перед Арджуной, когда он готовится к битве.

Жалость, не дающая воину сражаться, когда он узнаёт среди вражеских рядов некоторых своих старых друзей и ближайших родственников, описывается Кришной, т. е. духовным принципом, как «слабость, свойственная недостойным, ведущая не к небесам, а к бесчестию» (II, 2).[12]12
  Здесь и далее использован перевод «Бхагавад–Гиты» С. М. Неаполитанского. – прим. перев.


[Закрыть]

Мы уже видели, как эта тема поднимается много раз в традиционных учениях Запада: «Или тебя убьют, и ты попадёшь на небеса, или, победив, ты насладишься земным царством. Поэтому встань […] и решайся на битву» (II, 37).

Однако вместе с этим подчеркивается и мотив «внутренней войны», которую нужно вести в то же самое время: «Познав то, что выше разума, покорив низшее «я» высшим «Я», порази […] труднопобедимого врага в образе вожделения» (III, 43).

Внутренний враг, являющийся страстью, животной жаждой жизни, таким образом, является двойником внешнего врага. Правильная ориентация определяется следующим образом: «Посвящая все свои действия Мне, сосредоточив сознание на истинном я, освободившись от желаний, эгоизма и беспокойств, сражайся» (III, 30).

Это требование ясного, сверхсознательного героизма, поднимающегося над страстями, является важным, как и эта цитата, представляющая характер чистоты и абсолютности, которую должно иметь действие, чтобы его можно было рассматривать как «священную войну»: «Сражайся, относясь одинаково к счастью и горю, к потере и приобретению, к победе и поражению. Так ты избегнешь греха» (II, 38).

Следовательно, мы обнаруживаем, что единственная ошибка или грех – это состояние несовершенной воли, действия, которое внутренне далеко от той высоты, по отношению к которой вопрос собственной жизни является таким же мелким, как и вопрос жизни других людей, и никакая человеческая мерка более не имеет ценности.

Именно в этом отношении рассматриваемый текст содержит соображения абсолютного метафизического порядка, предназначенные показать, что сила, действующая в воине на таком уровне, – это не столько человеческая сила, сколько божественная. Учение, которое Кришна (т. е. принцип знания) дает Арджуне (т. е. принципу действия), чтобы развеять его сомнения, нацелено в первую очередь на то, чтобы заставить его осознать различие между тем, что не подвержено порче как абсолютная духовность, и тем, что существует только иллюзорно, как человеческие и натуралистические элементы: «У несуществующего (тела, материи) нет бытия, у существующего (духа) нет небытия. Знай, неразрушимо то, что всё пронизывает (дух). Кто считает, что он убивает, и кто полагает, что его можно убить, – оба пребывают в заблуждении. Он не может убивать и быть убитым. Она (душа) не возникала, не возникает и не возникнет. Она нерожденная, вечная, постоянная и древнейшая. Она не погибает, когда убивают тело. Но все эти тела преходящи. Поэтому сражайся» (II, 16, 17, 19, 20, 18).

Но это ещё не всё. Осознание метафизической нереальности того, что можно потерять или что можно заставить потерять другого, – например, эфемерную жизнь или смертное тело – осознание, соответствующее определению человеческого существования как «всего лишь забавы» в одной из традиций, которую мы уже рассматривали – связана с мыслью, что дух в его абсолютности и трансцендентности может казаться только разрушительной силой по отношению ко всему, что ограничено и неспособно превзойти собственную конечность. Таким образом, возникает проблема того, как воин может пробудить дух, особенно в добродетели своего бытия инструментом разрушения и смерти, и идентифицировать себя с ним.

Ответ на этот вопрос – это именно то, что мы находим в наших текстах. Бог не только объявляет: «Я – сила сильных, лишённых вожделения и привязанности. Я – жар огня, жизнь во всех существах и аскеза подвижников. Я – разум разумных, Я – величие могущественных» (VII, 11, 9, 10), но, в конце концов, открывается Арджуне в трансцендентной и вызывающей страх форме молнии. Мы, таким образом, подходим к этому общему видению жизни: как электрические лампочки, горящие слишком ярко, как электрические цепи со слишком высоким потенциалом, человеческие существа падают и умирают только потому, что внутри них горит сила, превосходящая их конечность, превосходящая всё, что они могут делать и желать. Именно поэтому они развиваются, достигают пика, и затем, как бы унесённые волной, которая до данного момента несла их вперёд, падают, растворяются, умирают и возвращаются в непроявленное. Но тот, кто не боится смерти, кто способен, так сказать, принять силы смерти, став всем, что она уничтожает, преодолевает и разрушает – он в конце концов переходит за предел, он продолжает оставаться на гребне волны, он не падает, и в нём проявляется то, что находится за пределами жизни. Таким образом, Кришна, олицетворение «духовного принципа», открывшись Арджуне, может сказать: «Кроме тебя, все эти воины с обеих сторон погибнут. Поэтому встань и обрети славу. Победив своих врагов, наслаждайся процветающим царством. Они уже убиты Мной одним. Ты, Арджуна, будь лишь Моим орудием. […] Не колебайся. Сражайся, и ты победишь соперников в битве» (XI, 32, 33, 34).

Мы снова видим идентификацию войны с «путём Бога», о которой мы говорили в предыдущей статье. Воин более не действует как личность. Когда он достигает этого уровня, великая нечеловеческая сила преобразует его действие, делая его абсолютным и «чистым» в своём высшем выражении. Здесь есть очень памятный образ, принадлежащий к той же традиции: «Жизнь – как лук, разум – как стрела; цель – высший дух; соедини разум с духом, как выпущенная стрела поражает свою цель».

Это одна из наивысших форм метафизического оправдания войны, один из наиболее полных образов войны как «священной войны».

Завершая эту экскурсию в формы героической традиции, представленную нам разными временами и народами, мы хотим добавить несколько слов.

Мы совершили это путешествие в мир, который некоторым может показаться странным и незначимым, из любопытства, а не чтобы продемонстрировать какую-то особую эрудицию. Мы предприняли его с определённым намерением показать, что сакральность войны, т. е. то, что обеспечивает духовное оправдание войны и её необходимость, составляет традицию в высшем смысле слова: это то, что проявлялось всегда и везде, в восходящем цикле всякой великой цивилизации; в то время как военный невроз, гуманистическое и пацифистское осуждение войны, а также концепция войны как «печальной необходимости» или чисто политического или природного явления – ни одна из них не соответствует никакой традиции: всё это – всего лишь современное создание, рождённое вчера как побочный эффект разложения демократической и материалистической цивилизации, против которой сегодня поднимаются новые революционные силы. В этом смысле всё, что мы собрали из большого разнообразия источников, постоянно отделяя существенное от случайного, дух от буквы, можно использовать как внутреннее укрепление, как подтверждение, как несомненный факт. Здесь не только оказывается оправданным на высшей основе фундаментальный мужской инстинкт, но также и представляется возможность определения форм героического опыта, соответствующих нашему высшему призванию.

Здесь мы должны сослаться на первую статью из этого ряда, в которой мы показали, что герои могут быть различного, даже животного и субличностного типа, что имеет значение не только общая способность кинуться в сражение и пожертвовать собой, но и определенный дух, в соответствии с которым переживается такое событие. Но теперь у нас есть все элементы, необходимые для выделения из всех разнообразных способов понимания героического опыта такого, который можно считать высшим, который может сделать идентификацию войны с «путём Бога» по–настоящему истинной, и заставить признать в герое форму проявления божественного.

Нужно вспомнить и о предыдущем рассмотрении, а именно, что когда воинское призвание приближается к этому метафизическому пику и отражает импульс к тому, что является универсальным, оно не может не стремиться к равно универсальному проявлению и цели его расы; то есть, оно не может не предназначать эту расу для империи. Ибо только империя как высший порядок, в котором действует pax triumphalis,[13]13
  «Триумфальный мир» (лат.) – прим. перев.


[Закрыть] почти как земное отражение власти «высшего мира», приспособлена к силам, отражающим великие и свободные энергии природы, и способна проявить черты чистоты, власти, неодолимости и трансценденции над всем пафосом, страстью и человеческим ограничением.

«ВОИНСТВО» КАК МИРОВИДЕНИЕ

Без всякого сомнения, новое фашистское поколение уже обладает определённо военным, воинственным мышлением, но оно ещё не поняло необходимости объединения элементов простой дисциплины и психофизической подготовки в одну высшую систему, в общее мировидение.

Этический аспект

Это становится очевидным при изучении наших древних традиций, которые, конечно же, неслучайно так часто использовали символику борьбы, служения и героического самоутверждения для выражения исключительно духовной реальности. У орфиков группы посвящённых назывались stratos, т. е. «армия»; в митраизме слово miles выражает определённую степень иерархии. В сакральных представлениях классического Рима всегда повторялись символы предсмертного состояния; они частично перешли и в христианский аскетизм.

Но здесь мы будем иметь дело с более точными вещами, чем простые аналогии, а именно с родственной доктриной «священной войны», о которой мы уже ранее говорили как на этих страницах, так и в наших книгах. Мы ограничимся областью этики и обратимся к особому и важнейшему отношению к жизни, которое должно вызвать радикальные изменения во всей системе ценностей и поднять её на плоскость мужественности, совершенно отделив от всех буржуазных отношений, гуманизма, морализаторства и безвольного конформизма.

Основополагающий принцип этого отношения подытожен в известной фразе апостола Павла: Vita est militia super terram. Согласно такому восприятию, существа, посланные в человеческом образе сюда, на землю, выполняют миссию военной службы на отдалённом фронте. Цель этой миссии не всегда чётко ощущается человеком (точно так же, как тот, кто сражается на аванпостах, не всегда точно знает общий план, в реализацию которого он вносит свой вклад), но в ней внутреннее благородство всегда измеряется фактом сопротивления; фактом выполнения того, что может быть достигнуто, несмотря ни на что; фактом отсутствия сомнений и колебаний; фактом преданности – более сильной, нежели жизнь или смерть.

Первым результатом этого взгляда становится положительное отношение к миру: это уверенность в себе и, в то же время, определённая свобода. Настоящий солдат таков по своей природе и потому, что он и хочет быть таким; следовательно, в данных ему в миссиях и задачах, он, так сказать, узнаёт себя. Таким же образом, человек, воспринимающий свое существование как службу в армии, будет очень далёк от понимания мира как юдоли слёз, из которой нужно сбежать, или как цирка слепых иррациональных событий, или как области, для которой принцип carpe diem[14]14
  «Лови момент» (лат.) – прим. перев.


[Закрыть] выражает высшую мудрость. Хотя он вполне осознает трагическую и отрицательную сторону многих вещей, его реакция на них будет весьма отличаться от реакции всех других людей. Его чувство, что этот мир не является его отечеством, что он не представляет, так сказать, его надлежащее состояние, – его чувство, что он по своей сути «происходит издалека», – всё это останется фундаментальным элементом, который не позволит возникнуть мистическому бегству от действительности и духовной слабости. Он, скорее, позволит ему свести к минимуму и сделать относительным всё, что может казаться важным и решающим другим, начиная с самой смерти, и обратиться к высшим понятиям меры и предела, а также дарует ему спокойную силу и широкий взгляд.

Социальный аспект

Военная концепция жизни приводит к новому осмыслению социальной и политической солидарности. Она выходит за пределы гуманизма и «социализма»: люди не являются нашими «братьями», а «ближний» – вообще в чём-то странное понятие. Общество не является ни творением, созданным по необходимости, ни чем-то таким, что может быть оправдано и возвеличено на основе идеала всеобщей слащавой любви и обязательного альтруизма. Вместо этого, каждое общество будет пониматься в терминах общности, существующей между весьма различными существами, каждое из которых полно решимости защищать собственную индивидуальность, но, тем не менее, объединенных в мужском товариществе общим действием без какого-либо сентиментализма. Преданность и искренность, совместно с порождённой ими этикой чести, будут таким образом являться истинным основанием каждого общества. Согласно древним индоевропейским законам, убийство не считалось таким же серьёзным преступлением, как предательство или даже простая ложь. Этика войны также привела бы к более–менее схожему отношению, и она ограничивала бы принцип общности принципами достоинства и родства. Солдат может считать товарищами только тех, кого он уважает и кто твёрдо отстаивает свою позицию, но никак не тех, кто уступает, слабых и глупых. Кроме того, у вождя есть долг собирать и вести вперёд имеющиеся силы, а не тратить их впустую на заботу и плач по тем, кто уже пал, сдался или оказался в окружении.

Стоическое чувство

Однако, те представления, которые мы здесь выдвигаем, имеют наибольшую ценность в вопросе укрепления собственных сил. Здесь мы входим в область римской этики, с которой читатель уже должен быть знаком по отрывкам из работ классических авторов, регулярно публикующихся в «Диораме». Как мы уже сказали, речь здесь идёт о внутреннем изменении, на основании которого совершенно изменяется реакция на факты и события жизни, и вместо того, чтобы казаться отрицательными (что обычно и происходит), они становятся положительными и конструктивными. Превосходное понимание этого даёт нам римский стоицизм (при условии, что он существовал в таком виде, в котором мы его знаем) как истинное и упорное утверждение жизни, далёкое от тех предвзятых мнений, которые пытаются заставить нас видеть в стоицизме только холодное, чёрствое бытие, ставшее чуждым жизни. Неужели в этом можно сомневаться, когда Сенека утверждает, что истинный человек выше бога, так как бог по своей природе защищён от бед, в то время как человек может встретиться с ними, бросить им вызов и показать себя выше их? Или когда он называет несчастными тех, кто никогда не был несчастным, кто так никогда не мог узнать и измерить свою силу? Именно у этих авторов можно найти много элементов для воинской системы этики, которая совершенно преобразует распространённую систему взглядов. Вот очень типичный аспект этой точки зрения: тот, которого послали в опасное место, проклинает свою судьбу только в том случае, если он низменный человек. Если же он обладает героическим духом, то вместо этого он гордится, что его командир выбирает самых достойных и самых сильных для рискованной миссии и ответственных постов, оставляя самые удобные и безопасные посты только тем, кого он не уважает.

Та же самая мысль применима к наиболее тёмным, трагическим, разочаровывающим моментам жизни: необходимо увидеть в них скрытое предназначение или призыв к нашему благородству и превосходству.

«Кто достоин имени мужчины и римлянина», – пишет Сенека, – «кто не хочет испытать себя и не ищет опасную задачу? Для сильного мужчины бездействие – пытка. Есть только один взгляд, способный привлечь вниманием даже бога, – это взгляд сильного мужчины, сражающегося с неудачей, особенно, если он сам бросил ей вызов».

Это мудрость, которая, кроме того, происходит из древних веков и находит своё место даже в общей концепции истории мира. Если Гесиод перед зрелищем железного века, тёмной и десакрализованной эпохи, которая считается последней, воскликнул: «Вот бы мне не родиться!», то древним индоевропейским традициям было присуще учение о том, что именно те, кто в тёмную эпоху, несмотря ни на что, сопротивляются, смогут получить плоды, которые редко могли достигнуть жившие в более благоприятные и менее трудные периоды.

Таким образом, видение собственной жизни как службы в армии формирует собственную этику и чёткое внутреннее отношение, пробуждающее глубинные силы. Поэтому стремление служить в настоящей армии с её дисциплиной и готовностью к абсолютным действиям на поле материальной борьбы является верным направлением и путём, по которому нужно идти. В первую очередь необходимо почувствовать в себе дух солдата и так изменить свою чувствительность, чтобы впоследствии стать солдатом и в материальном смысле. Также необходимо избегать опасностей материалистического огрубения и излишнего акцента на чисто физическом, которые могут в противном случае произойти от милитаризации только на внешнем плане. Тем не менее, при условии подобной подготовки, любая внешняя форма может легко стать символом и орудием собственно духовного значения.

Фашистская система этики, если хорошо подумать, может быть направлена только по этому пути. Отправной точкой является «презрение к лёгкой жизни». Дальнейшие точки должны располагаться как можно выше – выше всего, что может обращаться только к чувствам, и за пределами границ просто мифа.

Если две последние фазы инволюционного процесса, приведшие к современному упадку – это возвышение буржуазии и коллективизация не только идеи государства, но и всех ценностей и самой концепции этики, то преодоление всего этого и новое утверждение «воинского» взгляда на жизнь в вышеупомянутом полном смысле должно составить предварительное условие для любой реконструкции: когда мир масс и материалистического и сентиментального среднего класса уступит дорогу миру «воинов», тогда будет достигнута главная цель, которая сделает возможным пришествие ещё более высокого порядка – порядка истинной традиционной духовности.