Текст книги "Девушка из хорошей семьи"

Автор книги: Юкио Мисима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

9

Первым порывом Касуми было бросить трубку, но помешало тщеславие – еще примет ее гнев за ревность. Лучше говорить небрежно и беспечно. Но, несмотря на быстро принятое решение, беззаботный тон никак ей не давался. Так что она молчала.

– В чем дело? Алло-алло, – продолжал Саваи на другом конце провода, не вдаваясь в психологические тонкости. – Алло! Вчера ты вдруг пропала, я беспокоился. Думал, вдруг тебя похитили какие-нибудь хулиганы.

По тону Саваи было ясно, что он совсем не чувствует себя виноватым. Наконец Касуми смогла произнести спокойно и непринужденно:

– Это безответственно. Случись так, что бы ты чувствовал? Вчера не позвонил, совершенно безответственный человек, ни стыда ни совести.

– Прости, прости. – Извинения в трубке звучали игриво. – Я верил, что ты дашь им отпор. Только круглый дурак рискнет задеть неприступную Касуми-тян.

Касуми намеренно не спрашивала Саваи, как прошло его свидание. После обмена шутками тот продолжил:

– Давай в ближайшее время встретимся. Когда буду тебе звонить, назовусь Тамурой, ладно? А если ты позвонишь мне на работу, тоже называй себя Тамура.

На этом телефонный разговор прервался. Касуми, уставшая от непонятных ей самой бесплодных душевных усилий, положила трубку. Она чувствовала себя разбитой. Согретый ее дыханием микрофон трубки покрылся капельками пота, как живой. Это можно было расценить как свидетельство вложенной в общение страсти.

Касуми в дурном настроении закрылась у себя в комнате. Телефонный разговор постепенно превращался в подобие безрадостного огромного черного комка, и казалось, что этот комок давит ей на грудь.

Она распахнула окно в сад. На клумбе под окном зацвели метелки роджерсии, чьи семена заботливо посеял прошлой осенью отец. Конечно, роджерсия – летний цветок, но нетерпеливый Ититаро любил ранние сорта.

– Небесно-голубой, персиковый, красный, белый, – вслух перечисляла Касуми окраску цветов.

Самыми красивыми были небесно-голубые метелки – их оттенок как нельзя лучше подходил к стройным стеблям.

– Небесно-голубой, персиковый, красный, белый.

Это сочетание прекрасных пастельных красок было просто невыносимо. В спокойных лучах утреннего весеннего солнца из-под красной крыши соседнего дома лилась нежная, виртуозно сыгранная мелодия.

– Небесно-голубой, персиковый…

Касуми задыхалась в этом чарующем сочетании. Отец старался навязать дочери спокойную, мягкую гамму. И любимая дочь, росшая в счастливой семье, уже не могла этому сопротивляться.

Можно без преувеличения сказать, что Касуми жаждала бури. Недавний телефонный разговор определенно стал этой желанной бурей. И, как только она захватит тело, последствия будут не менее разрушительны, нежели чувства, вызванные небесно-голубыми и персиковыми цветами роджерсии.

«Почему он по телефону назвался Тамурой? Это я виновата. Я ведь сказала ему, как зовут мою подругу. Сценарий спектакля с выдуманными именами написал Саваи, но обмануть маму – это уж слишком. А что за женщина, которая по просьбе Саваи представилась Тамурой, позвала меня к телефону и сказала: „Госпожа Касуми? Передаю трубку“? Может, та самая, которую вчера подцепил Саваи? Как противно. Какая грязь! Да еще его наглые, бессовестные оправдания…»

Тут Касуми задумалась: а что больше всего задело ее в телефонном разговоре? Пожалуй, фраза: «Только круглый дурак рискнет задеть неприступную Касуми-тян». Это был последний удар, нанесенный словами Саваи.

Касуми подошла к трельяжу, внимательно всмотрелась в свое лицо. Лицо было красивое, но неприступный вид, как она и сама понимала, лишал его привлекательности.

«Это надменное лицо! Холодное, упрямое, отталкивающее мужчин лицо. Взглянув на него, мужчина просто отвернется».

Самоуничижение было не свойственно красавице Касуми, но сейчас ей казалось, будто она впервые поняла, что значит «лишена привлекательности». Захлопнув створки трельяжа, она закрыла лицо руками и расплакалась.

В подобных случаях всегда вспоминают о друге.

Касуми тщательно стерла следы слез и отправилась к матери:

– Мама, можно мне пойти с Тиэко на каток?

– Конечно. Только смотри не ушибись.

На этот раз Касуми оставила дверь в комнату с телефонным аппаратом открытой и набрала номер Тиэко.

– Что-о? Я вечером читала детектив и всю ночь не спала, вот только проснулась.

– На каток не пойдешь?

– Можно пойти. Но после трех.

– Хочу там много чего у тебя спросить.

– Я тоже.

Идеальное проявление дружбы – один человек обращается с просьбой, чтобы его выслушали, другой отвечает тем же. Похоже на некое наитие: и Касуми, и Тиэко иногда даже на расстоянии как будто понимали, о чем сейчас думает подруга.

Касуми заболела и не пришла в университет, и Тиэко отсутствует по той же причине – ведь как-то они поняли это друг о друге. Тиэко звонит ей и простуженным голосом спрашивает подошедшую к телефону служанку: «Касуми-тян, наверное, заболела и не пойдет на учебу?» Изумленная служанка докладывает Касуми: «Да она прямо ясновидящая!»

Однако Касуми это совсем не удивляло. Дело не в сезонной эпидемии; ей казалось вполне естественным, что здесь лежит с простудой в постели она, а там, с такой же простудой, – Тиэко. Будто на маленьком наброске: по одной стороне картины катится красное яблоко и по противоположной стороне катится красное яблоко.

10

Когда Касуми и Тиэко уверенно, цокая по полу лезвиями фигурных коньков, вошли на каток, там как раз делали уборку. По льду весело и деловито скользили похожие на хоккеистов рабочие в красных шапочках и красных свитерах, опираясь на длинные щетки для чистки.

Двигались они куда лучше клиентов, пришедших покататься на коньках. (Впрочем, так и должно быть, ведь уборкой занимались тренеры.) Они наслаждались этим в то короткое время, когда на катке не было толп и становилось просторнее и свободнее.

– Если уж уборка напоминает полет ласточки… – начала Тиэко, покачиваясь в плотной толпе. – Мне бы понравилась такая работа.

– Да, это не тряпкой в коридоре возить.

– Ах, какая гордая! Можно подумать, ты этим занималась.

Подруги выжидали удобный момент для важного разговора. Но разве поговоришь в такой толчее? До их слуха долетали сплетни о женщинах – это между собой болтали, набив жвачкой рот, три молодых парня с пронзительными взглядами. Губы парней, словно подгоняемые жвачкой, кривились, неустанно двигаясь вниз-вверх, вправо-влево, изо рта вылетали невнятные, непристойные слова.

– Немного покатаемся и тогда поговорим.

– Давай.

Уборка закончилась, зазвучал «Вальс конькобежцев»[14]14
   «Вальс конькобежцев» («Les Patineurs», 1882) – произведение французского композитора и дирижера Шарля Эмиля Вальдтейфеля (1837–1915), написавшего немало известных вальсов.


[Закрыть]. Люди, на время сбросив сковавшие их узы повседневности, группами кружили по катку. Затем команда полировщиков принялась тщательно, без остановки драить ограждения. Касуми и Тиэко скользили по льду, взявшись за руки. Когда они ловко держали равновесие, их пальцы в перчатках соединялись в мягком пожатии. Если же равновесие грозило нарушиться, пальцы сразу до дрожи напрягались, становились прямо-таки железными – в основном у Тиэко.

Девушки катались и не слишком плохо, и не слишком умело. Порой они с завистью смотрели на согнутые спины пересекавших их путь опытных конькобежцев, и все-таки им, чтобы сделать круг, требовалось лишь пятнадцать секунд. После нескольких таких кругов Тиэко первая плюхнулась на желтую скамейку за ограждением. Ноги гудели, и так приятно было спокойно посидеть.

Вспотевшее после катания лицо покалывал холодный ветер, налетавший со льда.

– Сначала я скажу, – начала Тиэко. – Я тебе соврала. У тебя дома, на танцах, Маки назначил мне свидание. Я ему сразу сказала, что у меня семейные сложности, я должна возвращаться к ужину. А он говорит, я младший служащий с маленькой зарплатой, после работы времени встречаться нет, давай встретимся в обеденный перерыв. Так что свидание у нас было сегодня днем, на танцы ходили.

– Надо же, – удивилась Касуми, забыв о собственных проблемах. – Ты так по-тихому, ловко… И этот вечно рассеянный, сонный Маки… Прямо не верится.

– В обеденный перерыв он был не таким уж сонным. А еще он высокий. Когда мы танцуем, я ему до подбородка.

– Ну и ну! – изумилась Касуми и со скрежетом прочертила лезвиями коньков по льду.

– Прекрати, не делай так! – закричала Тиэко, затыкая уши от этого звука, почти заглушившего вальс. – Ты странная какая-то. Вроде строгая, а безобразничаешь. Это все потому, что ты несчастна. Очень несчастна. Посмотрела на твое лицо и сразу все поняла.

Ее почти истеричная реплика была криком дружбы, которую трудно облечь в слова. Услышав это, Касуми почувствовала, что щекам стало еще холоднее от поднимавшегося со льда ветра. Конькобежцы сменили направление: теперь они объезжали подруг слева, и Касуми представляла, как мимо проносятся ноги Саваи.

«Я несчастна. Почему? Да просто очень несчастна».

Касуми показалось, что у нее жар, и она, не снимая перчатку, приложила руку ко лбу. Прямо перед ней вдруг упал на лед подросток в черном свитере и черных штанах. С бешено заколотившимся сердцем она не сводила взгляда со спины, обтянутой черным свитером. Сердце разом ухнуло вниз.

Вскоре черная спина неуклюже приподнялась и тело оторвалось от своего отражения в зеркале льда. Подросток с неловким смешком огляделся, заложил руки за спину и, даже не отряхнув блестящую ледяную крошку со штанов, как ни в чем не бывало заскользил дальше.

– Что с тобой? Не хочешь сказать?

– По правде говоря, я вчера встречалась с Кэй-тяном.

– С Кэй-тяном?

– Это твой троюродный брат. Забыла?

И Касуми открыла лучшей подруге все. Она была уверена, что описывает события беспристрастно, но в ее рассказе тут и там мелькала оценка – так в куске льда заметны пузырьки, потому что невозможно перед замораживанием убрать из воды весь воздух.

Тиэко молчала с непривычным для нее взрослым выражением лица. Сняла красные кожаные перчатки, сложила их вместе и, постучав по кончику носа, глубокомысленно изрекла:

– Это любовь. Ты влюблена в Кэй-тяна.

– Извини, но это не так. Я не для того тебе открылась, чтобы выслушивать подобное.

Касуми раздражало, что их точки зрения, обычно совпадающие, сейчас расходятся, потому и ответила холодно, как стереотипная студентка.

– Почему не так? Влюбилась, и все тут.

– Чем докажешь? Похоже, ты меня слушала вполуха.

– Чем докажу, значит? Например, в отместку за грубость и безответственность Кэй-тяна ты можешь рассказать отцу о его проделках?

– Не могу!

– Вот видишь! Это «не могу» и есть доказательство любви.

– Ну что ты говоришь! Рассказывать отцу или нет – это вопрос доверия. Раз я пообещала не говорить, то ни в коем случае не скажу, и все тут. При чем здесь любовь? Нет никакой логики. Ты что, считаешь, есть какая-то связь?

Касуми захлебывалась словами, глаза ее сверкали, голос становился пронзительнее, но она чувствовала, что ее сила убеждения иссякает, точно песчинки в песочных часах. Она понимала, что смысл словам придает в первую очередь тон, а сами слова – как бумажный мусор, летающий над дорогой.

11

Касуми была решительно не согласна с Тиэко. С чего бы ей любить этого безответственного развратника? Но иногда она размышляла, сможет ли из педагогических соображений заставить Саваи прекратить любовные эскапады (обычно такие мысли возникали перед сном), и в пограничном состоянии между сном и бодрствованием у нее появлялись мечты и странные идеи.

«Нужно создать ситуацию, в которой он поймет, что для него невыгодно, если обнаружится его тайная жизнь. В подобных обстоятельствах любой откажется от дурных привычек. Но для этого он должен с радостью принять такие условия. Он должен, все взвесив, отбросить распущенность и склониться к нормальному образу жизни. А кто приложит все силы, чтобы раскрыть его тайную жизнь? Конечно, частный детектив. Секретное расследование моего отца, который захочет все о нем разузнать перед моим замужеством…»

С такими мыслями Касуми, словно пытаясь обмануть саму себя, с тяжелой головой засыпала, но во сне секретное расследование продолжалось. Сыщик в серебряной маске – супергерой Лунная Маска[15]15
   Лунная Маска – созданный японским сценаристом Коханом Каваути супергерой, персонаж одноименного телевизионного сериала (Gekkō Kamen, 1958–1959), кинофильмов и аниме, поборник справедливости и защитник угнетенных.


[Закрыть] носил такую же – и в развевающемся белом плаще появлялся то здесь, то там на ночных улицах. На коне-невидимке он скачет по безмолвным путям за последней электричкой, издалека доносится эхо грохочущих копыт. Наконец мужчина в маске догоняет Касуми, хватает ее и силой усаживает перед собой в седло. Она пытается вырваться. Маска сыщика падает. Под ней – лицо Саваи.

– Что ж такое, студентке снятся какие-то детские сны! – громко смеется проснувшаяся Касуми, но и говорит, и смеется она еще во сне.

Все весенние каникулы она смотрела эти многослойные сны-мечты, и настроение у нее было унылое. Саваи не звонил уже больше недели, поэтому в конце концов Касуми сама позвонила в компанию и попросила позвать его к телефону.

При влюбленности – несомненно, унижение, но для друзей в этом, пожалуй, не было ничего особенного. Встретившись с Саваи, она вела себя весело и непринужденно, спрашивала о его новых увлечениях, по-взрослому давала советы. Он ценил женское мнение. Ведь понять женское сердце может только женщина. Касуми же о любви рассуждала с видом знатока.

– Например, женщина ведет себя так, будто тебя ненавидит, а на самом деле любит. Кэй-тян, ты знаешь о таком по кино и книгам, тебе это понятно?

– Ну, в общих чертах.

– Это не ответ. Когда она говорит всякие злые колкости и видит твое лицо, а на нем написано «вот противная», это ее ранит больнее.

– Может, в таком случае лучше ничего не говорить?

– Я хочу обязательно увидеть это выражение лица. Иначе связи между вами не уловить.

Касуми говорила, как опытный психолог, но когда они с Саваи расходились и она оставалась одна, понимала, что не в силах постичь ни свою, ни его психологию.

Начался новый семестр, и Касуми немного отвлеклась.

На вишне после цветения появились листья, и как-то днем Касуми встретилась с Саваи, который смог сбежать со службы. Он позвонил, сказал, что им срочно нужно поговорить. К этому времени у них уже была налажена связь через маленькое кафе, которым владела милая женщина, – там же они и встречались, и не приходилось придумывать, как ему позвонить Касуми домой или ей позвонить ему на работу. Эта женщина наверняка считала их влюбленной парой.

Сегодня Саваи выглядел непривычно мрачным.

– О чем ты хотел поговорить?

– Случилась неприятная история.

– Давай не здесь, – может, найдем место поспокойнее?

– Хорошо бы.

– Так куда пойдем?

Касуми бездумно листала лежавший на столике журнал и увидела фотографию, где бедный с виду писатель выгуливал собаку.

– «Это парк в нескольких минутах ходьбы от моего дома, я часто хожу туда гулять, пробираюсь по неровным тропинкам и что-то сочиняю. На прогулках в спокойном тихом парке часто рождаются неожиданные мысли о взлетах и падениях в истории», – прочитала Касуми. – Хорошее место. Это мемориальный парк Арисугава-но-мия[16]16
   Арисугава-но-мия Тарухито (1835–1895) – принц, представитель одной из младших ветвей императорской семьи, кадровый офицер. Сейчас на месте дворца и садов принца Арисугавы в Токио разбит Мемориальный парк Арисугава-но-мия.


[Закрыть], я там еще не бывала.

– Кажется, он рядом с больницей Красного Креста. Я его знаю, тетя лежала в этой больнице.

– Зачем мне знать, кто лежал в больнице?

Саваи странно занервничал, выскочил из кафе, поймал такси.

Когда они вошли в ворота парка, небо уже окрасили ранние сумерки. В пруду с выступавшим из воды островом отражалось закатное небо цвета увядшей розы, вокруг искусственной горки, поросшей зеленью, носился выведенный на прогулку белый шпиц.

Для Касуми это был первый опыт вечерней прогулки в парке с Саваи, и вообще она впервые в жизни пришла вечером в парк с мужчиной. Они с Саваи обычно встречались на шумных улицах и разговаривали под аккомпанемент музыки. Музыка, льющаяся с пластинки, всегда вносила в их деловые беседы нотку чувства, все обращала в шутку.

На Саваи был типичный для служащего светло-синий костюм с аккуратно завязанным синим галстуком, а на Касуми – юбка с узором «гусиная лапка» и лимонного цвета свитер с рукавами до локтя. Она возвращалась с занятий, поэтому держала в руках несколько книг. Они выглядели как настоящая влюбленная пара.

Впереди виднелись деревянные мостки и каменный арочный мост в китайском стиле, что вели с пологого берега пруда на противоположный высокий берег. Свежая листва переливалась всеми красками, отражая вечернее небо.

– Что за история? – спросила Касуми.

На этот раз ответ Саваи прозвучал невесело:

– Я просто не знаю, что мне делать. Одна девушка грозится, что умрет, если я на ней не женюсь. Девчонка из магазина европейских товаров на Гиндзе, мне она смертельно надоела. Я хотел с ней расстаться, а когда она начала мне угрожать, стала еще противнее.

– Необычно для тебя – такое сложное положение.

– Да уж. Эта девчонка опасна. Знает, где я работаю.

– Что же ты так оплошал?

– Я иногда покупал в том магазине галстуки, шутил с ней, ну и закрутилось. Она делала вид, что не знает, где я работаю. Но когда я заговорил о расставании, заявила: «Ты ведь из секретариата „Тайкай электрик“…» Я как-то столкнулся в том магазине с одним парнем, он учился на курс старше меня. У него маленькая фирма, он вложил деньги в этот магазин. Девчонка, похоже, у него все про меня и выведала.

– Да, ты и правда попал.

Разговаривая, они поднялись достаточно высоко по ступеням. Здесь тоже был мост – висел над лощиной с грудами камней. Речка, стекая по лощине, впадала в оставшийся позади пруд, но сейчас она высохла, и в надвигавшихся сумерках белели крупные валуны.

Саваи и Касуми смотрели с этого подобия подвесного моста на пруд, мимо которого прошли. Отсюда отражавшееся в нем вечернее небо раннего лета, на дрожащей поверхности воды окрашенное в красноватый и кое-где бледно-желтый, выглядело завораживающе. Под ветерком отражение деревьев со свежей листвой от кроны до корней морщила рябь – казалось, деревья едва заметно дышат. Но в пруду их зелень почернела, и все напоминало театр теней.

За оградой проехал автобус – видна была только покатая крыша. Сзади на ней отчетливо мигал пурпурный огонек.

– Солнце садится. Как красиво, – сказала Касуми.

– Да, красиво, – беспомощно отозвался Саваи.

– Не переживай. Когда женщина говорит, что умрет, на самом деле она умирать не собирается. Пугает только.

– Надеюсь, что так, но она по-дурацки серьезна, настаивает.

– Ты слишком много мнишь о себе. Ловеласов вроде тебя никто не принимает всерьез. – Это, конечно, было субъективное мнение.

Они перешли мост, еще поднялись и вышли на ровную площадь. Здесь стояли бетонные скамейки «под дерево», в центре располагался фонтанчик с питьевой водой, вверх била маленькая струйка. Две скамейки уже были заняты влюбленными парами.

Касуми и Саваи опустились на скамью. В воздухе витал далекий шум вечернего города, разбавленный и смягченный другими звуками. Ярко сияли флуоресцентные фонари.

– Ну вот, Касуми-тян, рассказал тебе – и на душе полегчало. – К Саваи вернулась его обычная жизнерадостность; он рукой легонько коснулся волос девушки.

Касуми резко отвела его руку и тихо произнесла:

– Прошу тебя, не делай так.

– Не сердись. Я нечаянно.

– Прости. Неприятно, когда трогают грязными руками.

– На что ты сердишься?

Саваи с беспокойством всматривался в ее лицо ясными, честными глазами, и Касуми больше не могла злиться.

– Мы с тобой какие-то странные друзья.

– Почему?

– Почему? Мы как друзья не соблюдаем правила. То слишком внимательны, то слишком раздражительны, то слишком откровенны. Я и сам не понимаю, чего так выламываюсь.

– Это совсем не так! Ты ведешь себя абсолютно естественно! Кэй-тян, я тебя чем-то смущаю? Сказала хоть раз то, что тебя смутило?

– Вроде нет…

Помолчав, Саваи добавил:

– Вроде нет, но мы друг друга обманываем.

– Значит, до сих пор все эти рассказы были неправдой?

– Может быть.

Саваи опять, будто во сне, прикоснулся к волосам Касуми. На этот раз она не уклонилась, но сердце вдруг сильно забилось.

– Странно. Ты сегодня какой-то странный. Ну, беспокойство, неприятности – с этим нужно обращаться, как с камешком, вонзившимся в ладонь. Конечно, тяжело попасть под такой удар. – И Касуми нарочито пошутила: – Даже мне как-то не по себе.

Пока она говорила, взгляд ее был обращен к погрузившейся в сумрак роще, и она не заметила, как губы Саваи внезапно оказались рядом с ее губами. Не успела ахнуть, как ощутила сильную руку, обхватившую ее за плечи, и поцелуй.

Касуми сразу робко отстранилась, как будто впервые в жизни поцеловала мужчину она сама. Это Саваи поцеловал ее, а не наоборот, но она чувствовала себя жалкой, будто и правда несколько месяцев мечтала об этом поцелуе.

Потом они упорно молчали. Спустилась ночь. Их взгляды устремились на фонтанчик в центре площади: маленький столбик воды все еще сопротивлялся ночному мраку. Он был очень нежным, беспомощным, ветер бросал его из стороны в сторону. Но его журчание напоминало шорох крыльев мелких птиц, а струйка гордо поблескивала; сумерки вокруг застыли как будто навсегда.

– На что ты смотришь?

– На тот фонтанчик. – Касуми хотелось охладить в нем щеки.

– И я.

Они снова замолчали.

Касуми, не вытерпев, заговорила первой:

– Слушай, по поводу этой девушки…

– Перестань, не хватало сейчас еще говорить об этом.

– Не перестану. Есть хороший способ сбежать от нее. Это как сделать операцию. Жалко, конечно, но лучшую операцию, так, чтобы она смирилась.

– О чем ты?

– Тебе нужно жениться. На другой.

Помолчав, Касуми тихо добавила:

– Например, на мне.