Текст книги "Мурка-моряк"

Автор книги: Юхан Смуул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Отплытие

Наш корабль стоял в таллинской рыбной гавани. И в тот день, когда мы отплывали в длительный рейс, была почти безветренная погода. Таллинский залив сверкал и переливался на солнце. Два белых облачка медленно скользили по синему небу с востока на запад.

С самого утра корабль заполнили люди. Они сидели на палубных люках и в каютах. Моряков пришли провожать жёны. Нарядно одетые девушки, появлявшиеся на причале, просили, робея и краснея, вызвать то одного, то другого матроса. Перед тем как расстаться на несколько месяцев, людям необходимо выяснить и разрешить многое. Надо ведь напомнить моряку, что во время шторма следует спрятаться в уголок потише и думать о тех, кто остался на суше. Девушки, поговорив с матросами через борт, поднимались на палубу и начинали осматривать корабль.

Час отплытия приближался, и у многих женщин глаза стали влажными. Словом, всё было как на настоящем корабле, которому предстоит долгое плавание.

Моряки успели вымыть палубу и навести образцовый порядок. Теперь они могли вволю болтать с провожающими. Лишь капитану было некогда. Он принимал начальство порта и представителей министерства. При нём находились штурманы, механик и радист. Перед отплытием вся ответственность за подготовку к рейсу ложится на плечи капитана и его помощников.

Много было всяких забот да хлопот и у Мурки. Он просто сбился с ног. Утром, когда в трюм грузили сети, он помогал людям изо всех сил: ухватится зубами за тюк и несёт его вместе со всеми. Во время задраивания люка Мурка не отлучался от боцмана и помогал получше растянуть брезент. Он носился по палубе со штырём от люка в зубах – всё искал, кому бы его отдать.

Кое-кто не понимал, что Мурка хочет помочь, и сердито отгонял его. Тогда он мчался к каюте капитана, скрёб лапой по двери, а после того как его впускали, клал морду к капитану на колени – жаловался на обидчика – и бежал обратно. Ведь надо было ещё проверить, надёжны ли все канаты и хорошо ли завязаны узлы.

Словом, в первый свой день на корабле собаке пришлось нелегко. К тому же очень пекло солнце. А тут ещё провожающие! И на каждого надо посмотреть, с каждым надо познакомиться. Правда, взрослые Мурку не интересовали. Но ребята, пришедшие посмотреть на корабль, который увезёт их отцов в холодный океан, к штормам и китам, очень интересовали Мурку. С ребятами Мурка всегда хорошо ладил. Он их щадил, был с ними терпелив и никогда не обижал. И в этот день он словно бы догадался, что теперь ему долго не придётся видеть своих маленьких друзей, и потому милостиво позволял дёргать себя за хвост, охотно подавал лапу и ложился.

Мурка попал в очень затруднительное положение с одним толстым двухлетним мальчуганом, принявшим его за деревянную лошадь, такую же, на какой он катался дома, только мягкую.

Мальчик попытался сесть на него верхом; когда же собака чуть отошла вперёд, он потянулся за ней следом, уговаривая:

– Буланка! Буланка! Лошадка!

Малыш всё пытался поймать «буланку» за уши и вскочить в седло. Игра эта продолжалась долго, пока оба не устали. Тогда Мурка растянулся на люке, а мальчик, вздохнув, улёгся рядом, обнял пса своей толстой ручонкой за шею, погладил его и что-то пробормотал на своём детском языке. Минуту спустя оба уже спали.

Чуть погодя Мурка проснулся. Он лизнул мальчика в лицо своим длинным языком, тихонько отполз в сторону, поднялся, покрутился и пошёл посмотреть, у себя ли капитан. А мальчик знай себе спал.

Дело шло к вечеру. Ветер совсем затих. Море сверкало, словно огромное зеркало. Провожающие начали прощаться. Кто целовался, кто плакал, кто смеялся. И вскоре с корабля сошёл последний провожающий.

Капитан поднялся на мостик, рулевой стал у штурвала. Убрали трап, отдали концы. Триль-траль – прозвенел телеграф, передавая в машинное отделение команду капитана:

– Тихий вперёд!

Корабль задрожал и начал медленно отваливать от причала.

Ребята кричали с пристани:

– Мурка! Мурка!

Но Мурку уже не трогали эти крики. Расставив ноги, он стоял на палубном люке и не отрываясь смотрел на командный мостик, где находился его капитан.

Всё набавляя ход, «СРТ» скользил по Таллинскому заливу.

Долгое плавание началось.

Мурка и море

Вы видели, как мальчишки подражают походке моряков?

Это делается так. Надо шагать по гладкой и устойчивой земле, не сгибая широко расставленных ног. Впрочем, дело не в ногах, а в том, как раскачивается верхняя часть тела, как плечи наклоняются то влево, то вправо. Важно, чтобы шапка была сбита набок, а глаза сощурены, чтобы подбородок был выставлен вперёд и чтобы выражение лица было моряцким. При этом, конечно, следует воображать, что земля под ногами качается и что ухватиться не за что. В этом есть своя лихость, свой шик. Нет в этом, к несчастью, лишь одной «мелочи» – моряцкой походки. Моряк, особенно нынешний моряк с пароходов и теплоходов, конечно, ходит во время большого волнения расставив ноги, но когда качка становится слишком уж свирепой и всё, что не принайтовлено, съезжает с места, то он предпочитает за что-нибудь держаться.

На палубах сельдяного траулера натягивают во время шторма стальные тросы. Держась за них, можно пробраться с кормы на нос. Моряк дожидается краткого спада между двумя волнами и тогда пускается бегом, не особенно думая о том, правильно ли у него раскачиваются плечи и такое ли у него выражение лица, какое требуется в подобных обстоятельствах. Важнее пробраться через палубу относительно сухим и невредимым, чем показать, что у тебя искусная морская походка. Из-за последней можно, чего доброго, и «к рыбам на обед отправиться», как гласит поговорка.

Говорю всё это к тому, что на суше мы порой ложно представляем себе море и жизнь в море: представляем их либо слишком красивыми, либо слишком страшными.

Не ждите от меня рассказа о том, как сухопутные собаки, прежде чем стать судовыми, представляют себе море. О том, как собака впервые просыпается в море. Как она видит, что вокруг лишь вода, вода, вода… Как она вдруг испытывает страх. Как потом она начинает любить море, а вернувшись на берег, ходит по земле на манер заправского судового пса. Всё это не соответствует истине, потому что собаки не боятся моря. Во время шторма их не выпускают на палубу, а сами они туда не рвутся. Собака относится с величайшим равнодушием и к морю, и к океану, и к тому, кто живёт в его глубинах или на поверхности, если не считать чаек. Собака привязывается к кораблю и к его команде, но не к морю…

Мурка проснулся в шесть утра. Его разбудил сигнал подъёма, донёсшийся из коридора. Мурка рассердился. Вчера он очень устал, и ему хотелось поспать ещё. И потому он принялся лаять.

Капитан, лишь недавно вернувшийся с ночной вахты, недовольно крикнул:

– Замолчи, пират!

Тут Мурка вспомнил, что капитан стащил его ночью с постели, куда улёгся сам, и положил на рогожку у двери. И они потом долго препирались: капитан – шутливо, Мурка – довольно злобно.

Я спал в той же каюте на диване, и потому пёс, рыча, бросился ко мне и вцепился зубами в одеяло. Я попытался успокоить Мурку, но безуспешно. Его раздражал незнакомый пронзительный звук в коридоре, похожий на дверной звонок, раздражала непривычная обстановка и то, что пол в этой комнате всё время слабо дрожал. Да и вся комната покачивалась.

Видно, пса беспокоили и запахи корабля. Например, запахи машинного отделения, проникавшие в каюту. Впрочем, некоторые запахи, а именно те, что доносились из камбуза, где кок и юнга готовили завтрак, были очень приятны.

Кроме того, с палубы доносились шаги и голоса поднявшихся моряков. Пёс ужом вился между диваном и дверью. Он выл, грозно лаял, хотел любой ценой выбраться из каюты.

Пришлось мне одеться и пойти с Муркой на палубу. Что тут началось! Он носился от человека к человеку, хватался зубами за канаты, кружился волчком. Но скоро ему стало скучно на палубе. Он был голоден. Его привлекали запахи камбуза. Надо было во что бы то ни стало подружиться с коком.

Занятно было наблюдать, как Мурка подбирался к камбузу. Виляющий хвост свился колечком. Морда стала хитрой и ласковой, взгляд – заискивающим. И ни один волосок не был ощетинен.

– А, явился, старый жулик! – встретил его кок.

На том корабле, где он служил прежде, жила очень вороватая собака.

Но Мурка ничего не собирался красть. Он смотрел коку в глаза и тявкал. А когда перед ним поставили миску с едой, завилял хвостом и стал есть.

Начиная с этого дня между Муркой и коком установились странные отношения. Вроде бы и дружные, а вроде бы и нет. Когда кок появлялся днём на палубе, Мурка смотрел на него безучастно, как на пустую бочку. И крайне неохотно разрешал себя погладить. Но трижды в день он прикидывался преданнейшим другом кока: в полседьмого – во время завтрака, в двенадцать – в обед, и в восемь – во время ужина. Есть-то ведь надо, а накормить мог только кок. Отсюда и возникла эта дружба по расписанию.

Кок не входил в число истинных друзей Мурки. К ним принадлежали на первых порах капитан, второй механик, два матроса и я. Потом к нам присоединились радист и мастер лова. С этими людьми Мурка затевал шуточные драки, ходил за ними по пятам и слушался каждого их слова, даже в том случае, если на него сердились. Кость, полученная от капитана, была ему дороже, чем обед из двух блюд, которым кормил его кок. Вот и разберись тут в душе собаки, в её понятиях о верности и благодарности.

Итак, Мурка впервые позавтракал в море. Увидев, что миска уже пуста, он залаял. Не дружелюбно и не заискивающе, а требовательно. Ему дали ещё. Но пёс и не притронулся к еде. И снова залаял – на этот раз жалобно.

Потом мы научились понимать значение этого лая. Псу хочется пить, хочется пресной воды. А самому её на корабле не добыть. Если в море забудешь накормить собаку, это не беда: она что-нибудь украдёт. Но о пресной воде забывать нельзя – это закон.

И Мурке дали воды. Пил он жадно. А напившись, словно забыл о коке и тут же побрёл на палубу.

Было чудесное солнечное утро. Море сверкало. Килевая струя блистала, будто золотой ручей. Волн почти не было. А вокруг, до самого горизонта, простирался под ясным синим небом синий простор. Со всех четырёх сторон нигде не было видно ни островка, ни полоски берега.

Мурка положил передние лапы на поручни и посмотрел на море. Глаза у него стали сонными, веки смыкались. Он протяжно зевнул. Ему стало скучно. В жизни он не видел ничего более неинтересного, чем эта безбрежная равнина. Ни деревца, ни дома, ни сада. Лишь вдали пролетела одинокая чайка. И бесконечно катились волны – маленькие серые холмы. Даже запах моря казался скучным его чуткому носу.

Говорят, что собаки не различают цвета. Думаю, что так. Лишь этим можно объяснить, что такие умные животные остаются равнодушными к красоте моря.

В конце концов Мурка положил голову на лапы и заснул.

Чуть погодя его увидел капитан, поднявшийся на командный мостик.

– Спишь, пират! – крикнул он псу.

Мурка тотчас вскочил, встряхнулся и кинулся на голос друга. Он промчался сквозь коридор на корме и, добежав до капитанской каюты, начал скулить под дверью. Но никто ему не ответил. Мурка кидался в разные стороны, принюхивался, искал и кончил тем, что протяжно и жалобно завыл.

Голос капитана послышался сверху. Но наверх, на мостик, вела почти отвесная железная лестница. Мурка пытался взобраться по ней, но, сколько ни разбегался, неизменно сваливался вниз, добравшись лишь до середины. Такие трапы не рассчитаны на собак.

Через несколько минут после того, как Мурка перестал выть и скулить, я отправился на мостик и сразу наткнулся на Мурку. Кроме того, я нашёл там капитана, вахтенного штурмана, двух рулевых и второго механика.

Я решительно не мог понять, как собаке удалось взобраться по такому отвесному трапу, и потому спросил:

– Как Мурка очутился на мостике?

Никто не ответил.

– Да уж он, словно дитя, плакал, – сказал наконец со стыдливой улыбкой второй механик. – Вот я и сгрёб его под мышку да втащил наверх.

Мне это не понравилось. Скверная привычка Мурки – таскать в зубах всякие вещи – могла тут привести к неприятностям. И я сказал об этом.

Но механик лишь повторял упрямо:

– Словно дитя, плакал.

– Он может унести бинокль, – сказал я, – может пробраться в штурманскую рубку, где карты, и тогда будет худо.

Штурман, не отнимая от глаз бинокля, возразил:

– Ну что он унесёт? Собака тоже понимает.

Мурка же, вдруг почуявший во мне врага, свернулся клубком у ног капитана и насмешливо взглянул на меня:

«Говори сколько хочешь! Только ты тут не хозяин».

По правому борту показался еле видный берег острова Готланда.

Датские проливы

Неподалёку от Готланда на нашем курсе появился маленький шведский пароход «Михель Свенден». Он шёл с севера – наверное, из Туру. Вёз он лес. В течение многих часов мы шли рядом, всего в нескольких десятках метров один от другого.

Мы с любопытством наблюдали за молчаливой деловой жизнью на чужом корабле.

Как-то раз, когда я следил за сменой рулевых на командном мостике, наш матрос крикнул:

– Смотрите, ребята, чёрная свинья!

И он показал рукой на волны. Я направил в ту сторону бинокль. «Чёрной свиньёй» называют дельфина. Его жирная тёмная спина показалась около самого корабля, а потом, исчезнув, появилась чуть впереди. Дельфин плыл быстрее нас.

Мурка, снова прибежавший на палубу порезвиться, тоже уставился на него. Но он не мог сообразить, какому зверю принадлежит эта чёрная спина, и потому, тявкнув дважды из чувства долга, замолк.

Мы подходили к первому из датских проливов, к Зунду. И чем дальше, тем меньше нас интересовал «Михель Свенден», хоть его киль и оставлял на воде линию, параллельную нашему следу.

Для моряков, выросших на Балтийском море, прохождение через датские проливы – значительное событие. Ведь порой при выходе из них начинается поистине большое плавание: пройдя через Каттегат и Скагеррак, можно направиться в Ла-Манш, поплыть во Францию, в Италию, в Северную Африку. Или повернуть на север и пойти к портам на берегу Норвегии, а то и в Мурманск, в Архангельск. Одним словом, плыви куда хочешь. Датские проливы – это ворота Балтийского моря, через них можно попасть в любой океан.

Потому-то именно здесь моряков ещё с незапамятных времён и «крестят» в солёной воде. Судя по рассказам старых моряков, когда-то это крещение было очень суровым, даже свирепым обрядом. Рассказывают, что в старину моряков пропускали на канате под килем и при этом некоторые из них тонули. Ещё в конце прошлого века и начале нынешнего людей привязывали к тросу, трижды окунали их в море, а потом некоторое время волочили за кораблём по воде.

Обряд «крещения» существует и поныне. По-прежнему в Зунде появляется на палубе Нептун с бородой из пакли, с трезубцем, с деревянной бритвой и с толстенной книгой уставов. Его сопровождают два адъютанта. И, хотя морской бог смягчил свои законы и теперь моряка, впервые проплывающего через Зунд, больше не окунают в море, всё же Нептун по-прежнему произносит свои мудрёные и замысловатые поучения, перед «бритьём» намыливает новичка дегтярной водой, а потом происходит купание в ушате с холодной морской водой. Затем празднуются «крестины».

Мне для начала прочли длинную проповедь, затем посадили на доску, положенную поперёк ушата, и побрили деревянной бритвой длиной в полметра. Пока адъютант Нептуна скоблил мне левую щёку, из-под меня выбили доску. Я совсем этого не ожидал и потому, упав в ушат, наглотался солёной воды. Не успел я откашляться, как Нептун с адъютантом уже исчезли.

Почему-то после «крестин» состояние духа у меня было удивительно приятным и бодрым. Таким оно и оставалось всё время, пока в Северном море мы не попали в шторм.

Датские проливы замечательны! То и дело слева и справа возникают из моря силуэты кораблей. Они приближаются к нам и всё увеличиваются, подходят вплотную и проплывают мимо. Какие только суда и флаги тут не увидишь: и датские, и шведские, и английские, и норвежские, и польские, и финские, и португальские, и немецкие. Всех и не перечтёшь.

Каждый нетерпеливо ждёт своей очереди на бинокль. Проплывают пассажирские суда – светлосерые или белые, лёгкие и быстрые, с рядами иллюминаторов, доходящими почти до самой воды. На палубах кипит жизнь: там танцуют, машут нам руками и кричат. Доносится незнакомая музыка: бим-бом, трам-тарарам! Проплывают серые торговые пароходы, английские и норвежские, со множеством надстроек, грузовых люков и командным мостиком посреди палубы. Это настоящие гиганты. И тут начинаешь понимать, как в самом деле мал наш «СРТ». И перед глазами возникают призраки атлантических штормов.

Но вот перед нами появилось трёхсотлетнее прошлое флота: века открытий, безумно смелых плаваний, века великих путешественников и великих искателей, трагических кораблекрушений, навсегда оставшихся тайной – века, бывшие, к сожалению, и веками работорговли да кулачных расправ.

К нам всё ближе и ближе подходил великолепный парусник, большой и белый. Он плыл на всех парусах к был похож на лебедя. В наши дни, когда больше ни в одном торговом флоте не осталось никаких парусников, они особенно поражают своей редкой, неповторимой красотой. Это оказался учебный корабль польской мореходной школы, на котором будущие офицеры флота изучали на практике вождение парусных судов. Курсанты взбирались на реи, словно белки. От их ловкости и бесстрашия захватывало дух. Я долго смотрел вслед паруснику и думал: вот бы когда-нибудь проплыть хоть несколько миль на этом судне наших отцов и прадедов, на этой красе морей!

Всё время ясно виден южный берег Швеции. Порт Треллеборг остался позади, а впереди начали вырисовываться, словно возникающие из воды, бесчисленные портовые краны с длинными журавлиными шеями. Мы подплывали к Мальмё.

Всё это было так интересно, что я совсем забыл о Мурке. Он раза два повертелся у моих ног, потом его лай донёсся откуда-то издалека, затем он решил проверить, прочны ли брезентовые брюки у одного матроса, но, пока мы проходили Зунд, всем было не до собаки. Даже мастер лова не обращал на него внимания. И в отместку Мурка схватил трубку мастера лова, которую тот ненадолго положил на люк. Гордо задрав хвост, Мурка, петляя, удирал по палубе от мастера. Но не успел тот настичь воришку, как Мурка чихнул, выронил трубку и, сконфуженный, улизнул на корму. Пока что ни один судовой пёс, ни до Мурки, ни после него, не смог научиться курить. Это ещё раз доказывает, насколько умны собаки!

После истории с трубкой Мурка надолго куда-то исчез. Наверное, сидел и чихал в кают-компании. А я стоял на носу и глядел на проходящие корабли, на далёкий Мальмё, на прибрежные дома с красными крышами. Но наконец долгое отсутствие Мурки меня встревожило. Я ведь его знал: поди догадайся, какое новое озорство взбрело в его собачью голову.

И в самом деле, Мурка успел кое-что натворить за это время. Прежде всего он отправился искать капитана. Не найдя своего друга в каюте, он принялся брать штурмом крутой трап, ведущий на командный мостик. Несколько раз он падал, но не скулил. Смелость города берёт! Раз от разу он забирался всё выше, пока не научился цепляться за прутья и не добрался до двери штурманской рубки. Лишь через неё можно было попасть на мостик.

Уж тут-то он устроил концерт. Собаки, они умеют разжалобить человека! И штурман дал Мурке пройти сквозь рубку на мостик. Пёс улёгся у ног капитана и принялся устало и довольно отдуваться. Придя в себя, Мурка начал изучать мостик. Дверь, ведущая из штурманской рубки на мостик, осталась открытой. Следовало заглянуть в неё и посмотреть, не найдётся ли чего-нибудь погрызть в рубке.

Поднявшись на мостик, я не увидел Мурки.

– Где собака?

– Только что была тут.

– Тут? – переспросил я, предчувствуя недоброе.

В этот момент из штурманской рубки донёсся шорох и послышалось, как собачьи лапы ступают по линолеуму. А затем во всём своём великолепии появился сам Мурка, этот шкода, этот король дворняг. В зубах он держал крупномасштабную карту Зунда. Сразу бросилась в глаза красная линия нашего курса, проходившая мимо береговых и плавучих маяков, мимо Мальмё, между Хельсингборгом и Хельсингёром.

Я побледнел.

– Дай сюда! – хрипло сказал я.

Мурка радостно вильнул хвостом.

– Дай, дьявол хвостатый! – гаркнул я нечеловеческим голосом.

Мурка выронил карту. Я отнёс её на место и, вернувшись, плотно закрыл дверь рубки.

С минуту все на мостике молчали. Потом свободный рулевой взял Мурку на руки и снёс его вниз. Едва матрос поднялся наверх, как Мурка снова взял штурмом трап и поднял вой у двери штурманской рубки.

Но я не дал себя разжалобить, а сказал:

– Скули себе на здоровье!

– Пёс не виноват, – сказал капитан. – Просто надо держать дверь рубки закрытой, и всё.

– А всё-таки здорово он, леший, лазает! – с уважением сказал свободный рулевой.

– Только не своим курсом! – сердито возразил штурман. – Собачье дело – за кошками да зайцами гоняться, а не карты таскать!

Мурка частенько с невероятным упорством продолжал взбираться по трапу и атаковать дверь штурманской рубки. Но, сколько он ни выл, на мостик его больше не пускали. У собаки, конечно, тоже есть свой курс, но чтоб она ещё проверяла его по карте – это уж чересчур! Лишь в Норвежском море Мурку снова пустили на мостик. Но к тому времени он уже стал побаиваться закрытой двери штурманской рубки и старался проскользнуть мимо неё как можно скорее.