Текст книги "Можете жаловаться"

Автор книги: Ю. Арбат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

«Библиотека Крокодила» – это серия брошюр, подготовленных редакцией известного сатирического журнала «Крокодил». Каждый выпуск серии, за исключением немногих, представляет собой авторский сборник, содержащий сатирические и юмористические произведения: стихи, рассказы, очерки, фельетоны и т. д.

booktracker.org

Юрий АРБАТ

ДОРОГИЕ ГОСТИ

ДЕТАЛЬ

ИЗГНАНИЕ ПИМЕНА

БАСТИОН ПУЗЫРЬКОВЫХ

ГРОБЕ-ЦИЦЕРО

ЖОРИНО ПРИЗВАНИЕ

ТАЙНА

НЕТИПИЧНЫЙ СЛУЧАЙ

МОЖЕТЕ ЖАЛОВАТЬСЯ

ПУТЕШЕСТВИЯ С УЛЫБКОЙ

1. В свое оправдание

2. Гостеприимная страна с бантиками

3. Вверх ногами

4. Единственный раз

5. Тропики

Более подробно о серии

INFO

Юрий АРБАТ

МОЖЕТЕ ЖАЛОВАТЬСЯ

*

Рисунки И. СЫЧЕВА

М., ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА», 1967

Юрий АРБАТ

Две страсти мирно уживаются в душе писателя Юрия Андреевича Арбата: русское народное декоративное искусство и… сатира. Сочетание не совсем обычное, но автор успевает писать и серьезные исследования о матрешках, прялках, вышивке и рассказы о творцах этой красоты и не один десяток лет печатает фельетоны и юмористические рассказы. Такая двойная нагрузка позволили Юрию Арбату написать двадцать девять книг. Из них две посвящены сатире и юмору. Книга «Можете жаловаться» – третья в этом ряду.

ДОРОГИЕ ГОСТИ

Александр Петрович и Николай Васильевич, инженеры из областного центра, должны были поехать на день в небольшой городок С.

Так как у нас все всем по всем поводам советуют, то один из провожавших не мог удержаться и дал совет:

– Городок миленький, тихий, любая командировка превращается там в сверхплановый отдых. Гостиница вместительная, двухэтажная, расположена в самом центре, на главной площади. Поживете не один день, а и два и три, с удобствами, в полное свое удовольствие.

Вечером, приехав в город С., инженеры прямиком с вокзала проследовали на главную площадь и постучались в двери гостиницы. Эти двери почему-то были закрыты.

– Вот тебе строгие провинциальные нравы, – сказал Александр Петрович, следя за тем, как вспыхнул огонек и кто-то со свечкой приблизился к двери. – Еще и полночи нет, а все на запоре. Туго, поди, тут гулякам.

За стеклом отдернулась беленькая занавесочка, и появилось освещенное пламенем свечи рыхлое, заспанное лицо тети лет за пятьдесят.

– Мы к вам, – усталым голосом сказал Николаи Васильевич, предвкушая отдых.

– Принимайте дорогих гостей, – с наигранной веселостью подхватил Александр Петрович, так же, как и его друг, слышавший об удобствах гостиницы, но на всякий случай решивший ласковым, чисто товарищеским словом задобрить администратора гостиницы.

Сонная тетя равнодушно спросила:

– Вы что, отравились?

Приезжие недоуменно посмотрели друг на друга, а потом Николай Васильевич переспросил:

– К-как это от-т-травились?

Тетя миролюбиво объяснила:

– Как другие травятся, так и вы. Консервами, творогом, колбасой.

– Нет, мы ничем не травились.

– А чем больны?

– Ничем. Даже вирусного гриппа нет. Так что никого в гостинице не заразим, – заверил Николай Васильевич.

– Нам на одну ночку бы, – просительно закончил Александр Петрович.

Тетя понимающе закивала головой.

– Так бы сразу и говорили. Не вы первые, не вы последние. Только это не гостиница. Была, да ее давным-давно выселили.

И занавеска закрылась.

Проходившая мимо сердобольная старушка растолковала:

– Наша больница второй этаж надстраивает, вот больных на некоторое время, вроде бы даже на год, и расквартировали в этом здании.

– А гостиница?

– Слышала я от внучонка, что ее устроили в Доме пионеров. Это во-о-он там!

Что ж, делать нечего, приезжие отправились по указанному адресу.

– Из области? – радостно спросил весьма приятного вида юноша, едва соискатели гостиничных мест переступили порог бывшего Дома пионеров.

– Из области, из области! – дружно закивали инженеры.

Более осторожный Александр Петрович спросил:

– А вы, простите, администратор?

– Точно.

– Найдется, куда нас пристроить?

Молодой человек приятной наружности явно счел эти слова шуткой.

– Ну что вы! Ждем вас.

– Ждете? – удивился Николай Васильевич. Но такова уж человеческая натура, сразу же солидно, будто он не инженер, а по меньшей мере директор треста, спросил: – Куда идти?

Администратор источал любезность:

– За мной, пожалуйста.

– Гостеприимство– ваш закон! – хохотнул Александр Петрович.

– Точно, – весело отозвался администратор и раскрыл дверь в большую комнату. – Артистическая здесь.

Сразу почуяв неладное, инженеры остановились как вкопанные, л снова осторожный Александр Петрович спросил:

– Почему артистическая?

Администратор ответил вопросом на вопрос:

– Вы фокусники?

– Какие фокусники?

– Простите, иллюзионисты?

– О боже! – простонал Николаи Васильевич уже совсем другим тоном, чем прежде, – тоном бывшего директора треста, снятого с работы, исключенного и так далее. – Нам сказали, что это гостиница.

– Была, – ответил юноша. – Целых полгода. Но сейчас здание отдали клубу, а гостиницу временно вселили в жилой дом.

– Это точно? – спросил Николай Васильевич.

– Точно.

– И этот дом не отдали в последнюю минуту под вытрезвитель или клуб молодежи «Бригантина»?

Юноша заверил:

– Гостиница там. Это железно. – Он прислушался и сразу затараторил – Вы извините: хлопнула дверь. Наверняка мои иллюзионисты. Я их так жду!

И он исчез.

Через минуту инженеры еще раз повстречались с ним. Он шел в окружении двух бледнолицых актеров госэстрады и нес два чемодана, сплошь оклеенных экзотическими ярлыками.

Прежде чем открыть дверь в жилой дом, ставший, если верить администратору клуба, отелем районного масштаба, инженеры долго искали вывеску. Отыскав, вздохнули и совсем уж было подготовились переступить порог долгожданного места отдохновения, как двери открылись, и из гостиницы вышел дядя с чемоданом. Увидев друзей, он недобро усмехнулся и ехидно заговорил:

– Рассчитывали переночевать? Битый час блуждаете по городу? И всюду вам шиш с маслом? Точь-в-точь как у меня. Не утешу я вас: здесь то же самое, хотя и гостиница, но мест нет. Я им паспорт сую, а они мне: «У нас битком набито: конференция». Я им возражаю, что, мол, голову морочите – тишина кругом такая, ни души нет. А администратор мне в ответ: «У нас конференция глухонемых». Ну, крыть и нечем.

Словоохотливый дядя помахал рукой и, прибавив, что идет искать пристанище у знакомых, исчез в темноте ночи.

А что было делать Николаю Васильевичу и Александру Петровичу? Знакомых в городе у них – ни души.

В это самое мгновение гениальная мысль мелькнула в мозгу Александра Петровича. Он кратко изложил спутнику план действий, и они дружно двинулись на штурм гостиничной твердыни.

Перед женщиной-администратором друзья предстали улыбающимися. Их не смутила давно знакомая всем приезжающим фраза:

– Мест нет.

Они продолжали улыбаться, как будто не слышали безнадежного приговора, дружно полезли в карманы, достали паспорта, молча протянули администратору и только после этого позволили издать несколько звуков, ясно доказывавших, что говорить они – увы! – не могут, так же как ничего и не слышат.

– А!.. воскликнула администратор, решив, что она особа догадливая. Затем сняла с крючка ключ, сначала показала пальцем номер, потом жестом же объяснила, что комната наверху.

Спали инженеры божественно: за долгие годы путешествий еще никогда в гостинице не царила такая полная тишина, как будто нм дали место в санатории.

Некоторые сверхпроницательные жители города С., прочитав эти строки, могут подумать: «А вдруг имеются в виду главный инженер облстройтреста и его первый заместитель? Ведь и зовут их так же: Александр Петрович и Николай Васильевич».

Разъясняю: нет, нет и нет! Руководящие товарищи из строй-треста не раз бывали в тихом городе С., отлично знают, что и где там строится. И гостиницу они поэтому искать не станут: на ночевку их сюда и калачом не заманишь. Познакомятся с безрадостным состоянием строительства, выдержат натиск жалобщиков, отдадут распоряжения, а чуть начнет смеркаться, – усаживаются в персональную машину и – фюить! – в родной областной центр. Только их здесь и видели!

Так что совпадение имен и отчеств у начальства и двух инженеров, притворявшихся глухонемыми, – это чистая случайность.

ДЕТАЛЬ

Когда товарища Бубенчикова звали еще не Сергеем Николаевичем, а просто Сережей, про него говорили:

– Посмотрите на эту рожицу: ох, должно быть, и хитрый парень!

А когда Сергей Николаевич вошел, так сказать, в полную силу, его после первой же встречи нередко характеризовали:

– Ну, этот парень себе на уме: пальца в рот не клади.

Именно выражение лица и послужило началом всей истории, которую я хочу рассказать.

Представьте себе тесную цеховую конторку металлургического завода. Три стола. За тем столом, на котором стоит телефон, развалилась конторщица Муся, довольно нахальная девица, мечтающая о чем-то таком, что не имеет никакого отношения к заводу: то ли о завтрашней прическе, то ли о вчерашней вечеринке. Возле второго стола, у большого окна, стоял и смотрел на заводской двор Иван Христофорович, человек уже немолодой, меланхолический и медлительный, по должности заместитель начальника цеха, по прозванию «Минуточка». Третий стол пустой, а когда он бывает занят, именно за ним работает тот самый, хитрый на вит Сергей Николаевич Бубенчиков, недавно поступивший на завод нормировщиком.

Излишне добавлять, что сакраментальная фраза о хитром парне, которому пальца в рот не клали, сразу же и чуть ли не хором была произнесена соседом и соседкой по комнате.

Однако на первых порах поведение Сергея Николаевича находилось для Ивана Христофоровича и особенно для Муси в непонятном противоречии с его коварной наружностью. Нормировщик сидел в своем уголке тише воды, ниже травы, ко всему присматривался и только один-единственный раз на производственном сове-танин намекнул на некоторые замеченные нм недостатки, в частности на грубое обращение Муси с рабочими.

Однако для Муси эта критика как с гуся вода.

Вот и теперь сидела девица возле надрывающегося телефона, и настойчивые звонки ее отнюдь не беспокоили.

Даже Иван Христофорович не выдержал.

– Муся, – с обычной деликатностью сказал он, – телефон.

Муся очнулась и ответила в обычном тоне:

– Слышу. Не глухая.

Она спокойно сняла трубку и положила ее на стол. В мембране что-то рокотало.

Ивану Христофоровичу пришлось напомнить:

– Ведь там человек ждет.

Муся лениво ответила:

– Ну и пусть ждет. Ничего с ним не сделается.

Она наклонила голову, прислушалась и недобро усмехнулась.

– Вот надрывается, ненормальный.

В следующее мгновение комната наполнилась криком. Это Муся начала свою обычную беседу:

– Ну что вы вопите? Что вы вопите?! Какое предложение? У нас их сотни, и все рационализаторские. Откуда я могу знать вашу фамилию?! Сидоренко? Ах, Сидоренко! Еще нет заключения.

Она с треском положила трубку на место. Но тут же снова зазвонил телефон, и все началось сначала:

– Да, да. Я уже вам сказала, Сидоренко. Вы что, глухой? А знаете пословицу, «На всякое хотенье есть терпенье»?

И, не слушая рокотания в трубке, обозначавшего, что собеседник еще продолжает что-то доказывать, Муся решительно положила трубку и вышла из конторки.

А Иван Христофорович подумал, что нехорошо Муся разговаривает по телефону, да и не только по телефону, что правильно отметил и покритиковал новый нормировщик Сергей Николаевич.

В эту минуту в контору, как вихрь, ворвалась запыхавшаяся Муся.

– Все ясно, – сказала она. – Все.

– Минуточку, – прервал ее Иван Христофорович. – Что именно?

Еще не отдышавшись, Муся трагическим жестом, подсмотренным у заводских драмкружковцев, указала на пустой стул нормировщика.

– Этот, как его, Колокольчиков или Бубенчиков, про нас написал.

– Минуточку. Ничего не понимаю. Куда написал? Что написал?

Муся презрительно поджала губы: вот, дескать, бестолковый.

– Что – это еще не выяснено. Но догадаться можно: не объяснение в любви, а совсем даже наоборот.

И горестно опустилась на стул.

– Ох, чуяло мое сердце! Как взглянешь на него, так и подумаешь: хитрит парень. Уж не то что этот растяпа Сидоренко.

И передразнила:

– «Вас беспокоит Сидоренко», «Будьте любезны…»

Обратилась тоном спокойным, даже, можно сказать, обреченным:

– Знаете, куда он пошел?

– В конструкторское?

– Знаете? С чем вас и поздравляю!

– Минуточку! Что ж тут особенного? – искренне удивился Иван Христофорович.

Муся стала растолковывать, как ребенку:

– Ой, боже ж мой! Святая простота! Ну слушайте. Вижу я: оглянулся Бубенчиков – и шасть туда. Я сделала вид, что и мне в конструкторское. Наклонился наш Бубенчиков к Ануфриеву и так горячо, так горячо ему что-то зашептал. А потом бумажку сунул. Я бочком, бочком – поближе. Вижу: Ануфриев головой закивал. Слышу: «Продвинем, – говорит, – ваше сочинение». – Муся торжественно, но с прежней обреченностью спросила: – Ясная картина?

– Ничуть не ясная. Ну, отдал Ануфриеву какое-то свое сочинение.

– Да вы что? Или забыли, кто Ануфриев?

– Инженер.

– Это неважно. А по нагрузке – редактор стенгазеты.

Иван Христофорович задумчиво почесал затылок и стал соображать:

– Погоди, погоди.

– А что мне годить? Нормировщик написал разоблачительную заметку.

– Минуточку… Знаешь, ты права. И потому плохо твое дело. Сколько раз я тебе говорил: ты обязана с людьми говорить вежливо. И бюллетени оформлять быстро. А на тебя найдет ленивая стихия, и ты кладешь бюллетени под сукно.

– Да я…

– Минуточку. Человек тебе звонит, спрашивает по-хорошему, а ты кричишь так, что родимчик может сделаться. Дела все запустила. Пользуешься моим мягким характером.

– Это я-то?..

– Ты-то. Недаром Бубенчиков, уходя сегодня, сказал: «Учить ее надо». И сразу после этого к Ануфриеву.

Муся поникла буйной головой, но только на секунду. Она тут же воспрянула духом и накинулась на Ивана Христофоровича:

– Вы в чужом глазу соринку видите, а в своем и бревна не замечаете! Бубенчиков и вас не обошел, будьте уверены!

Выражаясь образно, она принялась сыпать соль на раны Ивана Христофоровича: ведь на собрании еще две недели назад он обещал оформить всем лицевые счета экономии и не сделал этого.

– Минуточку! – опомнился Иван Христофорович. – Так ведь счета-то у тебя.

– У меня? Вот новости!

– Ты переписать их должна.

– Ну ладно, пусть так, – согласилась Муся. – А вы почему мне не напомнили? А с инструментом плохо в цехе тоже по моей вине? Пустяк, а по три дня не могут выписать даже кровельные ножницы.

И нашла эта зловредная девка немало грешков у Ивана Христофоровича, так что начальник тут же схватил требования и пулей помчался из конторки. А Муся осталась у телефона одна. И именно в это время раздался звонок.

Муся осторожно подняла трубку и заговорила медоточивым голосом:

– Я слушаю. Совершенно верно, товарищ Кубикова. Очень рада, дорогая. Можете, товарищ Кубикова, прийти за бюллетенем в любое удобное для вас время. Ну что вы, что вы, это товарищу Сидоренко, наверное, показалось, что я сердита. Просто я в перерыв мороженое ела, и голос у меня стал такой… холодный. Да, если хотите, я по пути с завода занесу вам. Что вы! Что вы! Не стоит благодарности за такие малости.

Она положила трубку и сказала зло:

– Ох, кляузник проклятый! А ты, Матреха, держи карман шире, так я и принесу тебе бюллетень. Скажу, что заболела. А что, факт! Человек я или не человек?

Но, видимо, эти самоуспокоительные слова на нее не очень подействовали, потому что она продолжала сидеть грустная-пре-грустная. Возвратившийся Иван Христофорович сел рядом, посмотрел на нее сочувственно, улыбнулся и сказал:

– Встретил я Бубенчикова.

– Ну и что?

– Дал ему требование на инструмент и послал в отдел снабжения.

Муся безнадежно отозвалась:

– Я думала, вы узнали, что…

– Узнал.

– Ну, не томите.

– Минуточку. Завел с ним осторожный разговор. Спросил: «Отдали, мол, свое сочинение?» Он говорит: «Отдал».

– В открытую, значит, действует. Худо.

– Минуточку. Я его спрашиваю: «А что, мол, вам конкретно не нравится?» А он: «Деталь одна».

– Это я-то деталь? – взорвалась Муся. – Вот нахал!

– Минуточку. Ты слушан. Я говорю: «Какая?» И, представляешь, что он мне сказал?

– Пакость какую-нибудь про меня.

– Он мне напомнил про пневматические устройства к станкам. Помнишь, был такой заказ?

– Ну что вы мне в такой серьезный момент про какие-то станки болтаете? Вы про заметку скажите.

– Минуточку. Бубенчиков предложил изменить последовательность операции. Третью деталь брать раньше второй. Сборка упрощается. Заводу выгода.

– Нет, вы нарочно меня травите. Вы о деле, о деле! – плачущим голосом закричала Муся.

Иван Христофорович разъяснил:

– А дела никакого нет. И заметки нет. Бубенчиков ходил к Ануфриеву не как к редактору, а именно как к конструктору. За техническим советом. И Ануфриев одобрил его задумку. Ясно?

Муся едва не кинулась Ивану Христофоровичу на шею.

– Милая вы моя Минуточка, это верно?

– Вернее быть не может.

– Значит, ложная тревога? И никаких жалоб? Красота!

Не думайте, что судьба бездействовала. Судьба была на страже. Именно в эту секунду зазвонил телефон.

Муся торопливо схватила трубку, по тут же, вспомнив, что никакие опасности ей не грозят, с явным пренебрежением поднесла ее к уху и заговорила так, как – увы – привыкла:

– Ну чего еще? Я! Вы что, русского языка не понимаете, что ли? Я, я, я! Теперь поняли? Ну вот, слава богу, и то хорошо. Сидоренко? Опять?! Это черт знает что. Вам давно сказано… Что? Дела на пять минут? А вы мне не указывайте. А? Вы не Сидоренко? Чего же вы про Сидоренко спрашиваете? Интересуетесь его предложением? Расследуете жалобу? Товарищ, бросьте мне морочить голову. Это ты, Петька, меня разыгрываешь? Не Петька? А кто это? Кто?

Муся судорожно сжала трубку обеими руками, попробовала что-то еще сказать, но смогла только беззвучно пошевелить губами. Трубка выпала у псе из рук. Иван Христофорович даже испугался.

– Что такое?

В полной растерянности, еще не совсем придя в себя, Муся прошептала:

– Сидоренко… ему… пожаловался.

– Минуточку… Кому?

Муся только молча показала на висевшую возле самого пола и что-то рокотавшую телефонную трубку.

– Да скажи ты толком, кто с тобой говорил?

Иван Христофорович передразнил:

– «А… а… а…» Ну, дальше. Ну?

– А… ну… фриев.

– Ануфриев? Из стенгазеты?

Муся кивнула головой.

Трубка продолжала рокотать. Наверное, добросовестный инженер из конструкторского, он же редактор, продолжал для очистки совести расследование дела, которое в общем-то ему было уже ясно.

ИЗГНАНИЕ ПИМЕНА

Удар был нанесен в самое сердце.

Под сердцем редактор стенгазеты Лиля Кучерявенко образно понимала определенную личность. Девица столь же решительная, сколь и чувствительная к поэзии, она считала, что корень бюрократизма – это персонально начальник планового отдела Пушистов. Последняя его инструкция – о том, что считать дыркой на мешке, – содержала 39 страниц. Лиля поместила в степной газете шарж на Пушистова.

Чтобы было посмешнее, Лиля вырезала из отслужившего свой век учебника изображение летописца Пимена, очень ловко подклеила взятую в отделе кадров фотографию Пушистова, подрисовала длиннейший бумажный свиток, а внизу под эпиграфом приписала пушкинские стихи:

Еще одно последнее сказанье,

 И летопись окончена моя…

Пушистое перед уходом с работы взглянул на свежую стенгазету, обнаружил шарж, услышал смех сотрудников и обиделся. И не то чтобы его взволновало существо вопроса, уязвила Пушистова форма.

Придя домой, он написал протестующее заявление в местком.

Председатель месткома был в командировке, и его заменял экспедитор Замухрыгин, зять Пушистова. Хитро подмигнув своему тестю, он пообещал «как следует провести обсужденьице» и за четверть часа до конца рабочего дня предупредил о заседании редактора стенгазеты и трех членов месткома. Четвертому профсоюзному деятелю – ревизору Вершкову – он ничего не сказал.

– Ну его: опять начнет долбить: «Я за правду!» Как будто мы не за нее же!

Он доверительно сообщил об этом Пушистову, чем вызвал благодарственное пожатие родственной руки.

На заседании Замухрыгин без долгих слов зачитал заявление Пушистова:

«В № 2 (216) стенгазеты «Шило в мешке» помещена злопыхательски-клеветническая шарж-карикатура, порочащая меня как гражданина и общественника, три года являющегося членом рев-комиссии месткома. Не касаясь существа эпиграфа, где указан объем инструкции о задырявленностп мешкотары, я категорически протестую против того, чтобы меня уподобляли религиозному фанатику Пимену, который был монахом, чего не скрывал и наш великий классик А. С. Пушкин. Я требую опубликования опровержения в смысле упомянутого монаха Пимена».

Затем Замухрыгин спросил:

– Какие будут суждения, товарищи?

– Я считаю… – начала было Лиля, редактор «Шила в мешке», но Замухрыгин сразу же ее остановил:

– Ты, Кучерявенко, наш орган. И заявление подано на тебя. Так что пока, так сказать, ты помолчи. Тем более дело ясное: мы не можем порочить наших боевых товарищей.

Он обернулся к уборщице Улыбышевой.

– Может быть, начнем с тебя, Федоровна?

Он знал покладистый нрав старушки.

Анна Федоровна развела маленькими жилистыми ручками и сказала:

– Не из тучи гром. Почему товарищ Пушистое волнуется? По-моему, Пимен – приятный старичок. Рассудительный и все такое. Внучка при мне о нем читала. Понравилось.

– Позвольте! – вскочил Пушистое, на что экспедитор, то есть председатель, с готовностью ответил:

– Слово имеет Никодим Иванович.

– Я вынужден дать разъяснение! – с энергией начал Пушистое. – Вот выписка…

Он распахнул портфель и вынул школьную тетрадь, в которой круглым и ровным детским почерком было что-то написано. Это должно было внести исчерпывающую ясность в спор.

– Пожалуйста. Мало того, что сам монах, он и других монахов называет трудолюбивыми, а царей именует великими, агитирует, что они и славны и добры, предлагает их поминать. Кроме того, Пимен тесно связан с известным авантюристом Лжедмитрием, а этому типу во всех советских учебниках истории дана резко отрицательная характеристика. Разве можно что-нибудь подобное сказать обо мне?

Замухрыгии с подобающей председателю серьезностью сделал заключение:

– Да, безусловно, сравнение с Пименом корявое.

И тут же строго обратился к Анне Федоровне Улыбышевой:

– А ты, Федоровна, еще находишься в плену религиозных предрассудков. Это нам известно. Отсюда и твоя защита монаха Пимена.

Анна Федоровна смущенно прикрыла рот концом темного старушечьего платка и промолчала. А Замухрыгии опять обратился к собравшимся:

– Какие будут еще мнения, товарищи, в части ограждения ответственных сотрудников от клеветы и шельмования?

Заместитель начальника административно-хозяйственного отдела Бугаев хрипловато пробасил:

– Действительно, этот служитель культа ни к чему пристегнут. Допустим, захотела ты, Лиля, критикнуть, – подбери подходящую кандидатуру для сравнения. Мало, что ли, у нас классиков? Я, товарищи, предлагаю заменить этого монаха более современным типом, ну, что ли, Демоном.

Лиля прыснула, но председатель строго постучал карандашом по графину и обернулся персонально к ней:

– Если у тебя, Кучерявенко, есть отвод против Демона, ты выступи организованно, а не нарушай порядок ведения собрания. Что же касается этой кандидатуры, то Демона я и сам бы не пропустил. Во-первых, обидно. А во-вторых, кто он такой? Мифическая личность. Фантазия поэта. И как тебе взбрело в голову, товарищ Бугаев!

Бугаев пробормотал;

– Жена меня часто Демоном обзывает, вот я и решил, что для критики это в самый раз.

Несколько минут длилось молчание. Потом заговорил Пушистое:

– Мне, конечно, самому неудобно. По вот личность, часто упоминаемая в сравнениях у различных ораторов: Юлий Цезарь.

– Э-э, хитер, Никодим Иванович! – засмеялся Бугаев и погрозил Пушистову пальнем. – Популярную фигуру подсовываешь. Только ведь это тоже чуждый элемент: император.

Лиля Кучерявенко не выдержала и ворвалась в «порядок ведения собрания»:

– Хоть и император, а не бюрократ. Сделает много, а, сообщая об этом, уложится в три слова: «Пришел, увидел, победил». Вам бы так писать!

Замухрыгии дробно застучал карандашом о графин. Потом, вздохнув, сказал:

– К глубокому сожалению, предложение Никодима Ивановича отпадает. Есть еще кандидатуры?

Член месткома счетовод Свистунов, любивший выступать по любому поводу, поднял палец, свидетельствуя этим о своем желании высказаться.

– Ну! – с надеждой обратился к нему Замухрыгин. Он уже тяготился этим сложным заседанием. Отсутствие правдолюбивого Вершкова явно не спасало положения.

– Дон Померанце! – торжественно произнес Свистунов.

– Кто? Кто? Кто? – в один голос воскликнули Пушистов, Замухрыгин и Бугаев.

Свистунов вышел из-за стола, правую ногу выставил вперед, а правую руку возложил на боковой карман пиджака, слегка касаясь высовывающейся оттуда расчески. Затем он с чувством продекламировал:

А дон Померанцо все пишет и пишет,

И черт его знает, когда он напишет…

Председатель скосил глаза на Пушистова и, увидев, что тот не выражает недовольства, кивнул головой.

– Годится! Ай да Свистунов! Недаром, видно, ты в пьесе «Бедность не порок» козла играл! Артист! Приношу благодарность от лица месткома.

Но тут же тучка набежала на его председательское чело, и он осведомился:

– Подожди, а кто автор?

Свистунов замялся:

– Автор? По-моему, Пушкин. Впрочем…

– «По-моему», «впрочем», – передразнил председатель. – Ты должен точно знать: автор, фамилия, имя, отчество, собрание сочинений, том такой-то, страница такая-то. Чтобы комар носа не подточил. Может, вспомнишь? Или кто из товарищей подскажет?

Но все молчали, и только Лиля улыбалась.

Тогда Замухрыгин сокрушенно покачал головой.

– Ничего не выйдет. А вдруг автор не тово… Или как раз именно тово. Что же, мы будем протаскивать в стопную печать чуждую или разложенческую литературу? Эх, Свистунов, Свистунов, сколько мы тебя учили бдительности!

– Память подвела! – весь багровый от стыда, бормотал Свистунов.

Тут вновь взяла слово уборщица Анна Федоровна Улыбышева:

– Вы, товарищи, все о том, кого бы зачислить вместо этого монаха, а о деле-то и забыли. В картинке критикуют Никодима Ивановича за бюрократизм. Как же с этим-то быть? Ведь здесь зло.

У Замухрыгина от такой смелости рядового члена месткома глаза полезли на лоб:

– Ты что, Федоровна, решила пас, глупых, учить уму-разуму? А пе лучше ли тебе подумать об искоренении пережитков капитализма в собственном сознании?

Но тут возмутилась Улыбышева. Она вскочила и закричала:

– Нечего меня каждый раз этими пережитками корить! Не ко двору я тут пришлась, так и скажите! – Я и уйти могу!

Вместе с ней встала Лиля.

– Я вам, тетя Аня, компанию составлю. А вас, – она обернулась к сидящим за столом, – предупреждаю: нам на роток пе накинешь платок. Вот!

Решительно завязав платок, Лиля Кучерявенко направилась к выходу. Улыбышева шла за ней. Их пе удерживали.

Секретарь парткома, толстый и добродушный Павел Павлович, смеялся до слез, когда Лиля и Анна Федоровна, перебивая друг друга, рассказывали ему о заседании месткома.

– Так вы считаете, что Замухрыгин нарочно не позвал Вершкова?

– Нарочно. Тот бы им и без председателя прописал, что надо.

– Ну, а про Демона ты все-таки присочинила?

– Честное комсомольское! Спросите хоть тетю Аню. Или вот что…

Лиля схватила Павла Павловича за руку и вывела в коридор. Учреждение уже опустело, и двери комнаты, где заседал местком, были открыты настежь. Не пришлось даже близко подходить к ним: так отчетливо доносилось каждое слово.

Ораторствовал счетовод Свистунов:

– Предлагается кандидатура Александра Дюма. Писал много и в смысле сатиры на одних правах с забаллотированным Пименом. В то же время в библиотеках на отличном счету, зачитываются им, можно сказать, до дыр, так что для Никодима Ивановича личность необидная. Я полагаю, принципиальных возражений не будет?

Павел Павлович замахал руками, а у себя в комнате решительно сказал Лиле:

– Права ты, редактор, на все сто. Полезно пропесочить их еще раз. Да посмешнее! Поядовитей! Пусть узнают, чем крапива пахнет.

БАСТИОН ПУЗЫРЬКОВЫХ

Этому правдивому рассказу можно предпослать одну hi народных пословиц, вроде «Крайности сходятся», «Привычка – вторая натура» или даже что-нибудь более ядовитое.

Алексей Иванович Пузырьков отличался робостью, а Михаил Михайлович Дубов – напористостью. Первый был рядовым библиотекарем, а второй – личностью номенклатурной на уровне начальника отдела; первый всю жизнь сеял разумное, доброе, вечное в одной и той же библиотеке и не льстился ни на какие заманчивые предложения «развернуться в аппарате»; второй слыл могучей организационной силой, ибо вечно проводил всякие перестройки, и маленькая Надя Пузырькова часто его спрашивала; «А ты теперь уже не на макаронах, дядя Миша?» И дядя Миша отвечал: «Нет, несмышленыш, я теперь не на макаронах». Первый мог увлеченно трудиться ночами и читать запоем, даже опаздывал на работу, а второй, беря книгу вечером, быстро засыпал, но зато любил и грядок и систему; к примеру, звоня в квартиру, нажимал кнопку обязательно три раза, объясняя это тем, что первый звонок могут не услышать, второй заставит насторожиться, а третий «сыграет свою информационную роль».

Однако оба они охотно обсуждали варианты дебютов и гамбитов, могли подолгу сидеть за шахматной доской, и это их сближало.

Когда Алексей Иванович Пузырьков, честнейший работяга, получил на всю свою немалую семью роскошную квартиру, Михаил Михайлович Дубов появился на новоселье одним из первых. Как обычно, он позвонил трижды, вошел, привычно поздоровался: «Как ваше ничего себе?» – и обстоятельно стал осматривать комнату за комнатой, потрогал пружину дивана-кровати, заглянул за трюмо и загадочно изрек:

– Стандарт.

– Что стандарт? – удивился хозяин.

– Квартира.

Пузырьков растерянно пожал плечами, не понимая, хорошо это или плохо.

Михаил Михайлович продолжал:

– Ты знаешь, у меня есть реорганизационный опыт. Применить его в условиях квартиры – дело несложное. Где стоит у тебя диван? Чудак: чуть ли не посередине комнаты. Он съедает площадь. Дра-а-а-гоценную площадь. Его надо сдвинуть в угол. А шифоньер сюда вот. Полезной площади будет больше. В комнате просторней. Согласен?

– Пожалуй! – ошеломленный напором, подтвердил хозяин.

– Тогда за дело! – провозгласил Михаил Михайлович, снял пиджак и повесил ею на спинку стула. В общем-то он был рубаха-парень. – А ну, друзья, взяли! Еще раз – взяли! К стенке, к стенке поближе. Ты, друг, заходи с той стороны. Ну!

Диван и шифоньер поменялись местами.

Михаил Михайлович вытер пот с лица и уселся за шахматный столик с видом человека, который шел мимо пруда или речки и, увидев тонущих неразумных детей, спас их.

На следующий вечер в квартире Пузырьковых снова прозвучали три звонка. Заложив руки за спину, Михаил Михайлович постоял на пороге каждой комнаты, потом так же загадочно, как и накануне, изрек: