Текст книги "Ледник"

Автор книги: Йоханнес Йенсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Щедрые материнские руки Воор необычайно искусно справлялись с коровьим молоком. Она приготовляла из него творожный сыр. Это сделалось само собой – ведь молоко сохраняли в сычугах и у Воор всегда был запас круглых сырных лепешек. Когда мужчины возвращались домой со своих водяных трудов – с кораблестроения, рыбной ловли или плавания по озерам, они не знали, как и благодарить мать за ломтик сыра.

Мальчики в благодарность делали для нее костяные ножи и шила. А Видбьёрн заинтересовался пряжей, которую терпеливо сучили пальцы Воор и ее дочерей, – особенно после того, как сам начал плести неводы для рыбной ловли. Для этой цели им требовалось много пряжи, и он, как всегда, постарался найти кратчайший путь; повозившись денек-другой и посверкав глазами, он подарил Воор веретено, с помощью которого можно было получать в десять раз больше льна, чем работая такое же время одними пальцами. Веретено состояло из палочки с насаженной на него круглой бляхой, которая – стоило ее пустить в ход – вертелась сама собой, хорошо вытягивая пряжу; ссученные нитки наматывали на палку и продолжали прясть, не боясь, что пряжа спутается. Веретено имело большой успех у женщин и, не переставая, жужжало в доме.

С тех пор как снова был добыт огонь и Воор обожгла себе большой запас горшков и корчаг, она стала также делать масло. По правде сказать, изобретение это обязано было своим происхождением личной потребности Воор: она любила натираться ароматными мазями. Сначала они и дочери натирались густыми сливками, плававшими поверх молока, так что их легко можно было снять. Но мазь эта особенно била в нос, если ей давали постоять некоторое время, а еще лучше, если ее усердно взбалтывали в горшке. Это стоило порядочных трудов, и женщинам приходилось заниматься этим поочередно, но они охотно трудились, пока сливки не сбивались в масло, которым они могли натереться. Видбьёрну тоже очень понравилась эта мазь, но, по грубости натуры, он предпочитал ее для внутреннего употребления, и Воор приготовляла для него большие порции этой мази. Мало-помалу масло стало своего рода лакомством, вносящим разнообразие в ежедневный обиход.

В выпечке хлеба Воор тоже сильно продвинулась вперед; но все, что касалось зерна и земледелия, введенного ею, было связано с ее особым таинственным союзом с землею, специальным женским культом, начало которому было положено в тот счастливый день, когда вновь был приобретен огонь.

ОТТЕПЕЛЬ

 
Как обильно льется дождь!
Не звучит ли он влюбленным шепотом,
Долгою задушевно-любовною беседой
Из уст в уста —
Между дождем и землей?
 

Видбьёрну все доставалось словно в подарок. Когда ему, проклятому отщепенцу своего племени, пришлось отправиться в изгнание, судьба надоумила его добраться до более благодатных мест, до рая животных (где, однако, сам он никогда не чувствовал себя дома); кроме того, – уж благодать так благодать! – сам климат изменился, стал теплее. Видбьёрн стремился на юг, и юг шел сам ему навстречу.

Солнечный диск обещал северу великую оттепель. Ледник внезапно и быстро пошел на убыль. Вначале Видбьёрну еще виден был с того места, где находилось его жилье, зеленоватый отблеск льда на северо-западном краю неба; но потом отблеск этот все дальше и дальше удалялся и наконец совсем исчез – Ледник скрылся за горизонтом. И неудивительно – такая погода способна была растопить горы. Теплые ливни и грозы почти не прекращались. Всю весну над землею носились тучи, грозившие потоком; порою солнце прорывалось сквозь них и дарило земле такую яркую многообещающую улыбку, что даже животные подымали головы от мокрой земли и оглядывали мир, словно первозданный.

Черные градовые тучи, прорезываемые молниями, носились по небу и при ярком солнце убеляли землю градом. Когда же туча проходила и раскаты грома затихали вдали, над зелеными лугами перекидывалась радуга, а на травинках трепетали сверкающие капли дождя, словно слезинки на ресницах ребенка. Одна, две и даже три чудесные радужные дуги перекидывались одна над другою по небу – окрашенные райскими цветами мосты, не то опирающиеся на землю, не то висящие между облаками и победоносным солнцем. Каждая туча знаменовала проигранное сражение, порождавшее надежду.

Дни и ночи с неба отвесной стеной падал дождь, полосуя и бороздя землю; озера вздувались, реки переполнялись, выходили из берегов и, пенясь и крутясь, неслись, неслись по низменности к морю. Но дождь был теплый и нес в своем неистощимом лоне зародыш нового времени.

У детей Видбьёрна глаза загорались, когда они глядели на дождь, от которого выскакивали на поверхность земли лужицы, словно кучки человечков, которые на минутку подпрыгивали к небу и опять падали и уходили в землю, а дождь приносил все новых и новых. Радуга осеняла детство потомков Видбьёрна, суля им все блага мира.

Зима все еще ежегодно возвращалась, но холод уже не держался так долго, и оттепель с каждым разом все усиливалась. Каждую весну низменность наводнялась, и Видбьёрну не раз пригодились его суда для спасения своей семьи и своего добра. Временами вся местность покрывалась водой, из которой торчали только более высокие места в виде островков и холмов, куда толпами бешено кидались дикие звери, так что страшно было подойти к ним, да множество утонувших зверей плавало вокруг. Видбьёрн, строивший свои корабли во многом ради забавы, теперь начал понимать, что строил их недаром; эти игрушки могли сослужить службу и в настоящей беде. И Видбьёрн улыбался так, что лицо его сияло.

Разве солнце не друг ему? И разве он не может довериться земле? Ведь она сама дала ему огонь, когда он был одинок и лишен огня. Солнце и земля совместными усилиями растопили Ледник и дали ему огонь. Никогда не забыть Видбьёрну того дня, когда почва, неподалеку от его жилья, вдруг разверзла дымящуюся пасть и изрыгнула из недр своих огонь; это был ужасный миг, повергший всех в несказанный страх, но затем этот страх сменился бешеной радостью.

Вся земля дрожала, словно предвещая близкий конец, раскаты грома неслись из самых глубин ее; ужасные подземные толчки сбили с ног самого Видбьёрна, а с болот слышался невероятный вой – животные совсем обезумели и смешались в кучу, не разбирая ни друзей, ни врагов.

И в самый разгар смертельного ужаса и оцепенения Видбьёрн вдруг увидал, что из трещины в земле пышет огонь и кусты вокруг нее пылают. Он вскочил и сообразил, что это за чудо; с бессмысленным смехом, шатаясь, кинулся к огню; земля ходила под ним ходуном, он падал, со смехом вскакивал опять на ноги, и наконец добрался до огня. Сердце готово было выпрыгнуть у него из груди от счастья и благодарности. Огонь! Огонь! Он добыл огонь и закричал в порыве бешеной радости, ураганом понесся домой,

к Воор, которая лежала, прижавшись лицом к земле, и замахал над головою горящей веткой. Огонь! Огонь! Да, земля даровала Видбьёрну огонь, ибо она добра.

Когда огонь запылал в жилище, Видбьёрн вышел на дождь и заплакал; дождь и слезы струились по его бороде, а он, упоенный, ослепленный благодарностью, не сводил глаз с освещенных солнцем облаков.

С тех пор прошло много лет, и у Видбьёрна были уже взрослые сыновья, которым он мог рассказать о своей дружбе с землею и с солнцем. И каждую весну Видбьёрн зажигал большой костер в память о богатстве и щедрости земли. На этом костре он сжигал молодого жертвенного быка, и раз само небо милостиво довольствовалось дымом, то Видбьёрн с сыновьями всласть угощались аппетитно поджаренным мясом. Огонь был дарован Видбьёрну в ту пору года, когда кукует кукушка и северное небо светится по ночам от солнца, которое не уходит далеко. В эту-то пору он ежегодно и зажигал свой веселый костер в память о первом костре, зажженном для него самой землею.

С тех самых пор люди стали разводить костры в этот день, даже когда были далеко друг от друга, и не могли видеть братских огней. Обычай этот с тех пор никогда не забывался на Севере.

Воор, как всегда оставшись в стороне от того, что предпринимали эти огромные важные мужчины – Видбьёрн с сыновьями, – стала чтить землю на свой женский лад, потихоньку от них, движимая благодарностью за огонь, горевший в ее очаге.

Тайком вышла она из дому в первую же светлую ночь, когда солнце удалилось на покой за далекий Ледник, которому уже не суждено было больше грозить ей и ее домашним, и принесла земле в жертву пригоршни ячменя, крупных зерен злака, собранного ею в прошлом году колос по колосу; она собственными руками терпеливо шелушила каждое зернышко, и у нее не было лучшего дара – чем отблагодарить землю. Земля не пожалела для них огня, на котором Воор могла снова печь хлеб, и земле полагалась за это жертва. Правда, жертва была настолько скромная, что нечего было показывать ее кому бы то ни было, но все-таки не оставлять же землю в эту светлую ночь без всякой жертвы! И Воор с девичьей стыдливостью разбрасывала по голой земле зерна ячменя и, сделав свое дело, вернулась домой.

В течение лета зерна взошли и заколосилась пышная нива. Воор истолковала это в том смысле, что земля втихомолку приняла ее жертву, и вся зарделась от радости и смиренной благодарности за этот молчаливый ответ земли, вернувшей ее жертву сторицей. Но рвать ли ей эти колосья? Для нее ли они предназначены? Ну, разумеется! Чтобы женщина, да не приняла смиренно и признательно милость, выпавшую на ее долю! Воор истолковала появление нивы как великое, бескорыстное предложение союза и приняла предложение, преклонив колени; у нее ноги подкосились от такой милости земли! С материнской благодарностью и детским простодушием приняла она этот дар могучего существа.

Так первая золотая нива заволновалась под летним ветром в знак тайного союза, прекрасной и невинной связи между богатой Землей и безмолвным девичьим сердцем Воор.

Перед следующим летом Воор опять вышла в поле, чтобы принести свою жертву земле в то время, как мужчины жгли костры на холмах, радостно приветствуя солнце на севере. И в это лето нива ее выросла еще пышнее. Но Воор не всю ее сжала по осени – оставила часть, полагая, что, может быть, владычица-земля сохранит эту часть для себя.

Воор со свойственной ей практичностью и не без хитрости сообразовала свои жертвы с тем, что ей хотелось получить от земли в обмен. Так, она жертвовала земле семена льна, которые не годились в пищу, и получала осенью стебли и волокна для своего веретена. Затем, не жалея, сеяла семена репы и брала себе потом из земли коренья, хотя они по самой природе своей скорее принадлежали земле, зато Воор жертвовала земле капустные корешки, а себе брала вершки. Но что бы она ни делала, земля молчаливо и свято хранила союз, а дождь и солнце помогали произрастать тому, что эти двое делили между собою.

Вот как было положено начало полевому хозяйству Воор. Союз с землей и домашний скот долгие годы составляли счастье Воор; в эти годы она рожала и растила детей, слушая изо дня в день разговоры Видбьёрна о том, что скоро они отправятся в путь. Но пока они все оставались на месте, и Воор жила себе день за днем, создавая домашний очаг.

Ее доброта никогда не была забыта. Сердце Воор было таким любвеобильным, что у нее слезы выступали на глазах при виде птиц, летящих с соломинками в клюве к своим гнездам. Она была такая кроткая, что грубые молодцы, ее сыновья, ради нее никогда не убивали животных без нужды. Память о Воор на все времена была связана с телятами и ягнятами, которые, родившись весной, зябли в поле около своих маток. И само время года между зимою и летом было названо и освящено ее именем.

Но настал все-таки день, когда Воор пришлось расстаться с родным домом и пройти длинный путь испытаний и страхов, прежде чем ей был дарован новый родной дом. Как-то раз оттепель наступила так внезапно и бурно, что заставила семью сняться с места и искать спасения в море.

Началось с того, что тепло наступило необычайно рано, снег растаял вдруг и с гор потекли шумные потоки, а реки вышли из берегов еще раньше, чем успел взломаться лед. Огромные глыбы, оторвавшиеся от Ледника, поплыли вниз с такой быстротой, что не успевали даже растаять по пути. Плохо приходилось обитателям скалистого плоскогорья на севере. Видбьёрн судил об этом по множеству трупов животных, приплывавших оттуда по течению; воды там, видно, было по горло, если не выше! Приносило это раннее половодье и человеческие трупы, большей частью знакомые Видбьёрну, и он начал бояться – что станет с народом.

Однажды он увидел плывущий по воде труп с торчащим из воды вздутым животом; на нем сидел ворон и старался клювом проковырять кожу. Видбьёрн подплыл к мертвецу и узнал в нем жреца Ильдгрима. С того дня Видбьёрну полюбился ворон!

Но скоро ему стало не до старых недругов; было о чем подумать: нагрянули землетрясение и наводнение; первое рушило горы, изрыгая гром и огонь, второе надвигалось быстро и молчаливо, словно удав, своими пальцами-волнами захватывая все, что попадалось на пути. Далеко на севере, за Ледником и горами, Видбьёрн увидел однажды огромный столб огня, смешанного с гигантскими ледяными обломками; целые горы подбрасывались силой огня под облака в блеске молний и снова падали на землю. Затем заклубился белый густой пар и скоро, точно облаком, затянул все небо. После этого наступил мрак, поднялся вихрь и с неба полил дождь грязи.

Огни пронизывали окутанный сумраком мир по всем направлениям.

С гор с ревом ринулись потоки, быстро достигшие берега и встретившие тут ураган с моря. Ледник, таявший с бешеной быстротой, образовал бурные реки, которые твердой ледяной грудью пробивали себе путь к морю, где им готовили отпор бушующие волны, встававшие на дыбы. Закипел бой, поглощавший берега и шхеры.

Когда буря улеглась, наступила полная тишь, и вся низменность представляла собой сплошное вздувшееся озеро, сливавшееся с морем. Водная поверхность медленно вздымалась и опускалась, лелея в своих бездонных объятиях все звезды ночи. Из массы погибших животных образовались настоящие плавучие острова, плавно качавшиеся на воде и подставлявшие лучам месяца целые чащи перепутавшихся тел, ног и рогов.

А Видбьёрн со своей семьей давно уже был в открытом море. Когда Видбьёрн понял, что Ледник и земля вступили в схватку и что на суше оставаться опасно, он живо снарядил свои плоты и суда, запасся пищей и огнем и отплыл со всем своим домом. Для Воор этот час разлуки равнялся почти смертному часу. Но пылающие горы и огненный дождь советовали им уезжать. И они доверились морю. Они были уже далеко от берега, когда всепоглощающий поток ринулся с гор, но бешеные волны настигли суда, уже наполовину потеряв свою силу, так что не смогли перевернуть их. Настал штиль, и водная равнина не двигалась, а лишь тихо колыхалась в такт дыханию спящего моря. Видбьёрн и его дети сидели на своих судах, грустные, молчаливые, как звезды над ними и под ними в глубине. Грузные морские чудовища всплывали на гребнях бурунов между ледяными горами, отдувались и опять ныряли, сверкая в лунном свете мокрыми плавниками.

Но вот настало утро; могучее красное солнце показалось на востоке над морем, навстречу солнцу подул свежий ветер. Видбьёрн и его сыновья натянули паруса из шкур, и ветер понес суда вперед.

Когда они вышли в открытое море, глазам открылась покинутая земля. На севере возвышались горы, освобожденные от снегов, игравшие всеми цветами, словно на заре бытия. Ледник был побежден и сам потопил себя в море. Но выше всего вздымалась гора с круглой вершиной, над которой столбом стоял дым, тихо поднимавшийся к синим небесам. И Видбьёрн понял, что снова водворился мир. Солнце победило и принимало теперь жертву от земли!

Но ветер все уносил суда прочь от этой земли, на восток, пока их со всех сторон не окружило безбрежное море. Люди уже думали, что им настал конец. Лишь на десятые сутки, когда все уже лежали без сил, на востоке показалась земля. Видбьёрн увидел, что они спасены, и назвал эту землю «Страной Жизни».

Здесь они и поселились. Видбьёрн развел костер и вступил во владение новой землей, приветствуемый шумным хлопаньем крыльев перелетных птиц, державших путь с юга к северным озерам.

И здесь, видно, происходила борьба между солнцем, водой и облаками; земля лежала обнаженная, дымясь от влаги, то вся в свету, то в тенях от быстро бегущих облаков, улыбаясь солнцу. Но весна победила, и радуга перекинулась над зеленым покровом земли в знак того, что и здесь человек может считать себя дома.

Видбьёрн осмотрелся и увидал березовый лес, массу отличных стволов для постройки судов; тут можно было построить огромные удивительные корабли и объехать на них весь свет! Тут он и решил остаться.

НОВОСЕЛ

В Стране Жизни Видбьёрн столкнулся с первобытным населением. Ему и в голову не приходило, чтобы эти маленькие шелудивые дикари, ютившиеся в чащах, словно насекомые, были те самые красивые, голые люди, которые грезились ему в лесах на юге. И все-таки это были они. Они были прямыми потомками того самого народа, который в свое время изгнал Дренга, принеся его в жертву зиме.

Понадобилось немало времени, пока пугливые туземцы успокоились настолько, что Видбьёрн мог хорошенько присмотреться к ним; вначале они прятались в кустах, как лисицы, и спасались бегством, как только к ним приближались. Чтобы лучше укрыться от погони, они обычно удирали на четвереньках или пробирались ползком, выставляя из высокой травы одну спину, прикрытую жесткой шкурой; при этом они время от времени оборачивались лицом назад, скалили зубы, двигались дальше. Отбежав же на порядочное расстояние, вскакивали на ноги и снова пускались наутек, пока не считали, что они в безопасности. Видбьёрн прозвал туземцев Гревлингами[7]7
  Gr Evling – барсук (дат).


[Закрыть] за их следы и особый запах.

Ему стало ясно, что они смотрели на него и на его высоких белокурых сыновей с величайшим ужасом и в то же время с благоговением, считая их, вероятно, какими-то сверхъестественными существами. Да и как им было иначе смотреть на этих светловолосых и голубоглазых великанов, приплывших к ним по воде на судах, о которых дикари не имели и понятия? Видбьёрну приходилось всячески приманивать их знаками внимания и ласки и ходить с зелеными ветвями в руках вместо оружия. И все-таки дикари не подходили, а подползали на брюхе, взвизгивая, как щенята от страха и покорности. Кроткая Воор присаживалась на корточки и, кладя себе на колени ячменные лепешки, приманивала детей Гревлингов.

Постепенно устанавливалось кое-какое сближение, но, даже убедившись в том, что эти высокие белые люди не намереваются сожрать их, Гревлинги все-таки продолжали валяться перед ними на земле, как перед сверхъестественными существами. Видбьёрн, таким образом, не встретил с их стороны никаких препятствий к своему владению страной.

Земля здесь была богата обширными сосновыми и березовыми лесами, изобиловавшими дичью. Внутри страны расстилались бесконечные степи, где паслись табуны диких лошадей и овец в таком количестве, что их и глазом было не окинуть. Тут Видбьёрн в первый раз увидел дикую лошадь. Она покинула Скандинавию задолго до его прихода. Правда, по преданиям, предки его в незапамятные времена знали животное, у которого было всего по одному пальцу на каждой ноге и которое бегало со скоростью ветра, но Видбьёрн считал все эти предания баснями, которых столько накопилось с минувших времен, но теперь ему довелось увидать этих животных воочию.

И Видбьёрн возложил большие надежды на более близкое знакомство с ними. Это были красивые животные со следами белых полос на желтовато-серых боках и с большими подвижными ушами. Они были очень живого нрава, любопытные, шаловливые и готовые в любую минуту помчаться веселым галопом по степи. Сыновей Видбьёрна очень занимали резвые животные, и они пытались подобраться к ним, держа в одной руке кусок хлеба, а в другой сложенный аркан; лошадки невольно соблазнялись, приплясывали на месте, ласково извивались и, видно, очень не прочь были познакомиться, но когда юноши подходили чересчур близко, они все-таки во весь опор пускались прочь, так что в воздухе только мелькали впадины всех четырех копыт. Животные громко ржали, особенно молодые жеребцы, которые носились, размахивая гривами и сверкая белками глаз; юноши окликали их самыми ласковыми именами, и лошадки кивали головами, отвечали веселым ржанием, но не подпускали к себе – дескать, рано еще!

Дело в том, что туземцы только и умели, что убивать лошадей; приручать их, делать своими друзьями – на это у них не хватало ума. Вообще, они проявляли к животным такое бесчувствие, которое казалось Видбьёрну и непонятным, и возмутительным. Мало того, что они убивали животных на охоте, они еще хладнокровно мучили их ради забавы; им и в голову не приходило подойти к животным дружелюбно; насколько мог понять Видбьёрн, эти трусливые двуногие считали себя неизмеримо выше всего, что называлось животным. У Гревлингов, вообще, было множество особенностей, которыми они гордились и которые Видбьёрн охотно оставлял, нисколько им не завидуя.

Судьба первобытного народа успела подвергнуться многим изменениям с того времени, когда Дренг Древний расстался с ним в потерянной земле. Большинство его родичей направилось прямо на юг и рассеялось в дальних тропических странах, откуда не подавало о себе никаких вестей на протяжении чуть ли не целого земного периода, пока потомок Дренга Колумб не отыскал одну их ветвь на Вест-Индских островах. Еще позже другой потомок Дренга Дарвин встретил один из последних побегов племени, сохранившийся во всей первозданной чистоте, на Огненной Земле.

Но в те времена, когда жил Видбьёрн, они успели дойти только до Южной Европы и лишь понемножку переселялись в Африку и Азию. На севере всегда оставались арьергарды, которые лучше выдерживали холод, нежели остальные; и после того, как климат на севере стал теплее, многие из них опять перебирались на старые места, следуя за возвращавшимися животными и перелетными птицами, но только не оседали на месте, а кочевали туда-сюда, сообразуясь со временами года.

В ту эпоху, когда первобытные люди ушли из Скандинавии, страна эта еще соединялась с остальным материком Европы; лишь позже ее отделили от материка проливы, через которые люди не могли уже перебраться, но зато они шли в обход по берегам балтийских земель и вместе с тем распространились в глубь Руси; Видбьёрн, таким образом, застал их на побережье Балтийского моря.

Вначале пришельцы и туземцы не могли договориться, и одни готовы были думать про других, что у тех вовсе нет языка, а только бессмысленные звуки. Но они скоро научились улавливать смысл сказанного, и различие языков дало первый толчок к образованию понятий, которые затем облеклись в твердые формы. Впрочем, Видбьёрну было нетрудно уловить в казавшемся ему сначала совсем чужим языке Гревлингов знакомые слова, которые, должно быть, когда-то звучали совсем одинаково на обоих языках. Гревлинги умели также рассказывать саги и старые предания; так, например, у них сохранилось смутное предание о человеке, который убил своего брата и был за это проклят и изгнан в пустыню. Видбьёрн с большим интересом выслушал рассказ об этом злодеянии и дал рассказчику кусок хлеба.

Жившие тут первобытные люди были уже не совсем теми, какими их когда-то оставил Дренг. Бесприютность и нужда изменили их к худшему, сделали более чувствительными к невзгодам и более завистливыми. От беспечности и косного добродушия, которыми отличались когда-то их лесные предки, не осталось больше и следа; они уже больше не раскачивались на верхушках деревьев, держа в руках одно яблоко и стряхивая от нечего делать все остальные на землю; волосяной покров на их теле вытерся от времени и нужды; его заменили пот и пыль изгнания. Но ничему-то они не научились, разве только прикрывать себе спину от зимней стужи, от которой вечно убегали в буквальном смысле слова; им даже невдомек было одеться толком, и они постоянно таскали за собой старые овчины, которыми защищали спины от непогоды. Но выделать эти овчины они не догадывались, и овчины были жесткие и ломкие. Ими дикари пользовались во всех случаях, прикрывались ими и в минуты опасности, и на охоте, и засыпая у своего очага. Эти люди не строили себе жилищ, а ютились, как настоящие горемыки, в ямах, на голой земле или где-нибудь под кустом, а когда дело шло к зиме, толпами тянулись на юг, подобно перелетным птицам и не показывались на севере до весны. Между тем у них всегда был огонь. Они таскали его за собой в корзинках с трутом, совсем как их предки в первобытное время, но ни на шаг не продвинулись вперед в пользовании огнем. Горшков они не знали. О выпечке хлеба не имели понятия, а также и не подозревали, что вообще существует зерно, даром что бродили в нем по горло: страна изобиловала диким ячменем. Нечего было и ожидать, чтобы они догадались выращивать себе зерно! Не умели они и строить судов, зато хорошо плавали сами и таким образом перебирались через небольшие водные препятствия. Копий они не метали и обходились самыми простыми топорами, грубо обтесанными кремневыми осколками.

Зато Гревлинги обладали оружием, которое было совершенно новым для Видбьёрна: они умели пускать трость с кремневым наконечником в долгий и верно рассчитанный полет по воздуху.

Для этого они пользовались рогами антилопы, между острыми концами которых натягивали жилу. Это был л у к, а как Гревлинги додумались до него, они и сами не могли объяснить; но они показывали, скаля зубы, как ловят ядовитых змей и втыкают им в голову кремневые наконечники, чтобы придать своим стрелам силу. Видбьёрн впервые содрогнулся, когда на его глазах от такого выстрела упала дикая лошадь и околела в судорогах, даром что стрела только оцарапала ее. Это было гнусное колдовство, и Видбьёрн не захотел учиться пользоваться луком. Зато сыновья его не могли оторваться от этого оружия и в скором времени сами изготовили себе такие луки, но из ветвей осины. Яд был им, однако, не нужен – они ведь не охотились из засады. Они были сильны и в скором времени так наловчились метать стрелы из лука, что могли – конечно, не на слишком большом расстоянии – пробить стрелой туловище тура.

Гревлинги пользовались луком не только на охоте: они часто усаживались в круг и щипали пальцем его натянутую жилу, которая издавала при этом манящий звук, словно ветерок летал над дальними мирами.

Гревлинги очень любили вызывать такие звуки и умели их разнообразить: один щипал жилу на луке, и гудение ее отдавалось в пустом черепе, к которому были прикреплены рога; другой колотил дубиной по дуплистому дереву, а третий что есть силы свистел в полую кость; остальные, усевшись вокруг звуковых дел мастеров, хором издавали странные гортанные звуки. И все эти звуки вместе производили глубочайшее впечатление не только на самих судорожно корчившихся музыкантов, но и на слушателей.

В этой сладкой смеси звуков были какие-то чары, которые заставляли не только людей, но и животных вспоминать и оплакивать что-то; в ней чудились отзвуки леса, пробуждавшие дремлющие на дне души воспоминания о потерянном рае.

Первоначально Гревлинги, по всей вероятности, пользовались этими манящими звуками на охоте, чтобы привлечь внимание пугливых и быстроногих животных, таких как дикие лошадки. Когда же лошадь, приблизившись, пытливо склоняла голову набок и, навострив большие пушистые уши, ловила чудесные звуки, несшиеся по воздуху со стороны далеких блаженных пастбищ, со струны арфы вдруг слетала отравленная стрела и вливала огонь смерти в жилы животного. Это было прибыльное искусство. Вся душа первобытного человека оказалась в этом орудии – смеси ядовитой змеи и сладкозвучной арфы.

После же долгих упражнений Гревлинги настолько усовершенствовались в музыке, что начали культивировать это искусство как искусство, не зависящее от охоты. Они прикрепили к луку несколько струн различной упругости, а для усиления звуков сняли рога с пустого, скалящего зубы черепа и заменили его черепашьей скорлупой, дававшей более полный отзвук; в костяной дудке стали просверливать дырочки, чтобы она стонала на разные лады, а дуплистое дерево срубили, чтобы переносить его с места на место; кроме того, они научились придавать своим жалобным звукам известный темп; таким образом из душевного убожества и нытья возникло искусство – музыка. Да, они были настоящие артисты!

Видбьёрн и его семья не отличались дарованиями подобного рода, но были весьма восприимчивы к ним и прямо-таки упивались музыкой, которой Гревлинги угощали их, исторгая вздохи из самой глубины их души и вызывая на их лицах то яркую краску, то бледность. Музыка усмиряла буйный дух пришельцев; они стояли точно пригвожденные к месту, захваченные чарующими звуками, которые манили куда-то вдаль.

И когда пришельцы стояли вот так, прислушиваясь, они, наверное, очень напоминали красивых диких лошадей, которых музыка тоже располагала к доверчивости; и они тоже тянулись всем телом вперед, словно очарованные и оцепеневшие…

Благодаря музыке Гревлинги завоевали расположение Видбьёрна – он доверился им, решив подружиться.

Вообще же нельзя сказать, чтобы Видбьёрн научился чему-нибудь особенному у туземцев, наоборот, он влиял на них. И Гревлинги проявили изумительную способность к подражанию; чуть ли не в мгновение ока выучились они и носить одежду, и варить пищу, и ездить на санях, и плавать на лодках, – всему, что знал и умел Видбьёрн. Причем они освоили все это так хорошо, что скоро стали говорить об этом, как о самых простых вещах, которые, в сущности, были им давным-давно знакомы. Они даже были не прочь посмеяться над Огнебородым, который корчил из себя изобретателя всех этих простых и понятных всем вещей! Да уж, они-то не занимались подобными открытиями! Впрочем, им никогда не удавалось продвинуться в пользовании этих простых вещей дальше того, чему они научились у Видбьёрна, пока они опять не заходили посмотреть, как у него идут дела.

Под веснушчатыми руками Видбьёрна орудия и дерево приносили все новые плоды. Он ничего не оставлял в первоначальном виде; все принимало более совершенные формы, стоило только ему обвести предмет своими блестящими голубыми глазами. Ни одна новая лодка, ни новые сани не выходили из его рук простым повторением старых. Гревлинги, наоборот, изо всех сил старались сделать все как следует, придерживаясь старых, знакомых образцов, и достигали в этом отношении совершенства, какого вообще можно достигнуть, следуя за тем, что само собой разумеется.

В свою очередь, они передавали новые изобретения дальше, вплоть до самых отдаленных племен первобытного народа, и те охотно перенимали новое, но часто навеки застревали на одной из его ступеней, так как были уж чересчур удалены от первоисточника.